Текст книги "Алхимия желания"

Автор книги: Тарун Дж. Теджпал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 35 страниц)

Молодой сикх никогда не был нигде, куда не мог взять свою лошадь.

Так я написал в первый день. Моя история была о молодом сироте, который вырос в сикхской семинарии в маленькой деревне в Пенджабе. Интроверт, сосредоточенный на своей религии и военных правилах, воин-святой, он никогда не выходил за пределы своей семинарии. У него была только одна страсть, кроме уроков Великого Сахиба и музыки гурбани: езда на лошадях, которые содержались в школе.

Они были его семьей. Он проводил много часов, катаясь на них, кормил и чистил их. Ему было легче с ними, чем со студентами, которые говорили о своих семьях и друзьях. Иногда, молодой воин просыпался ночью от нахлынувшего на него глубокого чувства одиночества. Тогда он шел туда, где были привязаны лошади под деревом тамаринд. Ложась между ними, слушая их сопение и фырканье, глядя, как поднимаются и опускаются их теплые шелковые бока, он успокаивался. Сикх часто спал там.

Лошади шептали ему. Он любил слушать их.

Однажды, когда ему был двадцать один год, что-то произошло (я еще не решил, что именно), что заставило его совершить путешествие в столицу Индии, Дели. Он просит разрешения у главы семинарии, сворачивает свое одеяло, цепляет меч, берет копье, седлает лошадь и едет вперед. Сикх едет в Амритсар, посещает Золотой Храм, спрашивает, куда ехать, и приезжает на ознодорожную станцию. Тут разворачивается центральная часть моей истории. На станции он находит поезд, идущий в Дели, и садится в него вместе с лошадью. Никто не смеет его остановить. Воин одет в голубую религиозную тунику, один его взгляд прекращает все споры. Путешествие по равнинам Пенджаба и Харьяна запомнилось не только ему, но и каждому человеку, простому путешественнику или чиновнику, который встречается с ним. Каждый из них теперь смотрит на жизнь по-новому.

Когда поезд прибывает на железнодорожную станцию Нью-Дели, начинается основное действие. Молодой воин-святой сходит вместе с лошадью. Пассажиры разбегаются. Продавцы отскакивают назад. Кули снимают свои тюрбаны и чешут головы. Вызывают начальника станции. Прибывает полиция. Приезжает пресса. Средневековый Индостан появляется в центре современной Индии.

Невинность и недоумение выступают против замешательства и хитрости.

Завязывается странный диалог.

Я читал подобные книги. Истории о морали. Целая вселенная в одном зернышке. Один случай освещает всю вселенную. Это должна быть маленькая книга. Действие будет разворачиваться медленно. Эта книга поставит большие вопросы. Я представлял ее на книжных полках: толстая бумага, большой шрифт, спокойный резонанс.

Я надеялся, что мои репортажи в Пенджабе, моя жизнь в Дели и мои путешествия в поезде дадут мне достаточно информации, чтобы рулить.

В этот раз я не спешил. Несколько дней мои пальцы даже не касались клавиш «Брата». Я ходил взад-вперед по маленькой комнате, ожидая подходящей строчки, нужной мысли. Или сидел на стуле без ручек, надавливая на подножку стола и наблюдая, как сильно я могу согнуть плохое дерево, прежде чем оно затрещит. Удивительно, что, как и люди, даже плохое дерево обладает большей эластичностью, чем вы можете себе представить.

Все это время Паунд мрачно смотрел на меня, а за моей спиной висел Тагор.

Я направлял повествование, словно струйку воды по полу в ванной. Под невидимым наклоном она медленно течет. Я описывал каждый завиток завязанного тюрбана, каждую кружку прохладной воды, каждый взмах лошадиного хвоста, даже то, как точили лезвие меча. Противореча моим убеждениям, я становился минималистом. Я выуживал мысли юного героя, выставляя их напоказ с удовольствием бабушки, опустошавшей старые деревья.

Я пытался войти в мысли кого-то простого и одинокого и находил это восхитительным. Я обнаружил, что вынужден срезать слой за слоем обычные знания, чтобы прийти к нужному состоянию. Я также старался найти ритм в английском языке, который мог бы передать гортанный пенджабский говор. Я использовал двух булькающих сардаров, которые привезли нас в Дели.

В этот раз я использовал стиль.

Я ничего не показал Физз.

Она слышала щелканье пишущей машинки и была спокойна.

Прошли месяцы. Пролетел год. Мы завели друзей. Ее, моих, наших. Они проводили в нашем барсати много вечеров в неделю. Дизайнеры, актеры, журналисты, режиссеры, активисты, разные незначительные люди, находящиеся в поисках двери и общества. Мы выходили вместе, чтобы выпить, поесть, посмотреть фильмы. Порой разговоры начинались вечером и заканчивались за полночь. Мы спорили о политике, литературе, кино, касте, обществе, городах. В Индии царила ужасная мешанина, а промахи политиков открывались различными способами. Социальные, политические, индивидуальные, религиозные, характерные для определенного региона, касты, языковые, общественные. Ложные установки, которые были запечатаны и зашиты пятьдесят лет назад, и благодаря которым появился народ, распарывающий шов за швом.

Правление Раджива Ганди, казалось, подходило к концу. Новое чудовище, выросшее на религиозной почве, слабело. Готовясь гордо пройтись по стране. Принять на службу новых чудовищ.

Затевались миллионы восстаний.

Физз и я пережили это время с чувством нереальности происходящего. Это старое ощущение, что мы играем, исполняем свою роль на сцене, в то время как наша настоящая жизнь протекает где-то еще. Сегодня я понимаю, что это не такое уже необычное состояние. Многие люди проживают свои дни, представляя, что их жизнь идет где-то еще. В конце концов, как и у меня, у них ничего не остается.

Ни тех дней, которые они прожили.

Ни тех, которые, как они думали, им предстояло прожить.

Не то чтобы все эти дни были так плохи. Они были забавны. Мы находили новые вещи, мы их изучали. Двое самых довольных пили виски и наблюдали за птицами. Порой ночью мы делали одно, а по утрам – другое. Мы купили пару подержанных биноклей марки «Минолта» в Палика Базар. Они были слишком тяжелыми, чтобы вешать их на шею – их приходилось держать в руках. Бинокли сильно отличались от пластмассовых, которые были знакомы нам с детства. Мы играли с «Минолтой» все время, я часто просто смотрел на Физз через комнату. Чтобы разглядеть ее еще больше.

С большим энтузиазмом мы выходили из дома перед рассветом. В районный парк, на холмы, на запруду Ямуна, а позже в заповедники в Султанпуре и Бхаратпуре. Впервые я начал видеть птиц, которых знал всю свою жизнь. Вид пестрого зимородка или неуловимого медника поднимал мне настроение так же, как и виски, настоящий вкус которого мы начали различать, перестав его разбавлять.

Однажды в Коннаут Плэйс, стоя в очереди в мой банк, я огляделся и увидел серую птицу-носорога, сидящего на дереве ним. Я почти закричал от радости, бросившись к запертому окну. В первый раз я увидел его. Я даже не знал, что их можно увидеть в центре бетонного Дели. На меня стали смотреть с любопытством, и кассир раздраженно обратился ко мне, когда пришла моя очередь передавать медный жетон.

Да, эти дни были неплохими. Порой я почти мог обмануть себя, что веду полноценную жизнь. Но затем внезапно часть кинопленки подошла к концу, зажегся свет, и я вырвался из своей мечты. Это была не моя жизнь. Это был фильм. Xopoший, но ненастоящий. Это ощущение могло прийти ко мне в любое время. Но чаще всего, когда я возвращался из офиса в сумерки, подняв стекло шлема, а ветер дул мне в лицо. Или когда я сидел с друзьями, но не участвовал в разговоре. В таких случаях я чувствовал, что все вокруг меня живут настоящей жизнью, а моя жизнь – это ложь.

Моя жизнь была ложью. И я не мог обманывать себя вечно.

Единственная вещь, которая казалась мне настоящей, – это мои бесконечные дела с Физз. Ее тело продолжало быть центром моей жизни. Я занимался с ней любовью несколько раз в день. А в другое время – в офисе или возле «Брата» – я думал о ней: о том, что мы только что делали, о том, что мы скоро будем делать. В это время наслаждение было важнее религии. Я чувствовал себя вращающимся дервишем, который схватил нить, чтобы распутать вселенную, и не отпускает ее.

Вращение будет длиться до того момента, пока вся вселенная не распутается.

Пока сознание не помутится.

Пока он не попробует вкус забвения в самом сердце вселенной.

Я пил забвение день за днем и не мог представить себе ничего достойнее этого чувства. Я понимал, почему древние благоговели перед сексуальным наслаждением и боялись его. Это дает каждому из нас доступ к собственному богу. Не нужно ни священника, ни царя, чтобы показать дорогу. Ключ от вселенной не принадлежит ни священнику, ни царю. Ключ от вселенной находится в теле любимой. У меня был такой ключ, и я открывал вселенную каждый день. Как меня мог волновать Король шеста, или скользкий шест или деньги, которых у меня не было, если у меня была Физз? В эти годы мы открывали и делали друг с другом такие вещи, которых мы никогда не слышали и не читали. Мы продолжали снимать друг с друга стыд слой за слоем. Под стыдом мы обнаруживали невинность, которую вряд ли могли себе представить. Редкая радость, которая ничего ни у кого не забирала, а только дарила. Я обнаружил: для того чтобы заставить двигаться землю, нужна не только обнаженность тела, но и обнаженность души.

Когда любовники обнажают тела, у них получается секс.

Когда любовники обнажают души, они пробуют на вкус божественную сущность.

Каждый раз, когда я лежал голым на Физз, я знал, что мы обнажены и душой, и телом.

Мы также были искателями приключений.

Мы ходили в те места, где мы чувствовали (как все любовники), что здесь побывали первыми.

Мы обнаружили, что в теле любимого сокрыты секреты, которым нет конца.

Мы выяснили, что в разное время одни и те же секреты открывают разную истину.

Я рыскал по трещинам и складкам тела Физз и наслаждался этим.

Иногда напряжение было так велико, что мы начинали дрожать еще до первого прикосновения. Мы были словно минеры, которых возбуждает то, что может произойти в момент первого контакта. Я был твердым и напряженным, ожидая и оттягивая момент. Она краснела, ее губы дрожали. А затем мы касались круг друга, и это всегда был взрыв, когда мы оба становились неопытными и гордыми, животными и ангелами, плотью и светом. Физз и я.

Порой наслаждение было таким мучительным, что мне хотелось откусить кусочек ее тела и прожевать. В другое время мне просто хотелось испустить стон, который бы наполнил небеса.

Я знал, что нет ничего плохого в том, что двое любящих людей делали друг с другом.

Я знал, что никто – ни закон, ни родители, ни друзья – не имел власти в стране любовников. Я знал тогда, что те, кто по-настоящему любит, знают, что ключ от вселенной лежит в теле любимого.

У меня был такой ключ, и я открывал вселенную каждьи день.

Вселенная, которую я нашел, была сделана исключителы из желания.

Работа в офисе шла плохо. Со временем я потерял всякий интерес к делам журналистов и к их прозе. Братство блестящих мужчин, бродящее по коридорам, никогда не терроризировало меня; постепенно они даже утратили интерес ко мне. Эрекция возбуждает, потому что она приходит и уходит. Работа 247 скучна. Редакционная проза страшила меня все больше и больше. Она всегда была искусственно напыщенна. О некоторых вещах в статьях говорилось так, что их было не узнать.

Порой, когда я читал их, я действительно думал, что у меня вырастет опухоль.

В свою очередь офисные сатрапы глубоко разочаровались во мне. Может, они даже смеялись надо мной. Я твердо окопался в своей траншее, иногда выпуская пули, но отказываясь от полного рабочего дня. Это было плохое поведение. Животные, которые вели себя подобным образом, могли разруши иллюзию существования скользкого шеста. Эта болезнь могла распространиться. Было сделано несколько попыток взвалить на меня большую ответственность. Я сопротивлялся всем этим попыткам. Я стал параноиком. Я много работал, чтобы избежать любого общения с тупицами. Я не хотел с ними разговаривать. Я не хотел встречаться с ними взглядом.

Когда я заканчивал переписывать статью, то аккуратно возвращал ее, стараясь не проявлять своих способностей. Делал текст совершенно простым. Чтобы ничей взгляд или чутье не могли наткнуться на него.

Шултери однажды пригласил меня на ленч и сказал:

– Я не понимаю тебя.

– Просто я сомневающийся журналист, – ответил я.

Он впал в меланхолию и открыл свое сердце. Шултери рассказал, что Король шеста может быть богом для всех в офисе, но его боги другие, они все умерли и все были родом из литературы. Он объяснил, что он пришел в журналистику двенадцать лет назад, потому что не знал другого пути к карьере писателя. Он сказал, что рассчитывал быстро пройти через журнализм к писательству, но попал в ловушку. К нему пришел успех и деньги. Прошли годы. Он женился. У него родились двое сыновей. У него хорошая квартира. Красная машина «Марути». Его старший сын пошел в дорогую школу, где модный завтрак подавался в коробках с аккуратно сложенными салфетками. Это он использовал такое слово: «салфетки».

Шултери рассказал, что иногда ему трудно уснуть, потому что он думает о том, что собирался делать и кем стал.

Меня застали врасплох. Повседневности, которую я привык видеть в нем, теперь не было и следа. Не было видно альпиниста, который бьет ботинком по лицу. Я старался понять, не играет ли он со мной. Но было непохоже.

Мы ели парата в кафе рядом с Коттедж Эмпориум. Оно видело и лучшие дни. У него была неплохая репутация, но, очевидно, не было будущего. Официанты были мрачными, их униформе недоставало заботы. Они носили мятые белые туники, а на ногах – резиновые шлепанцы. Требовалось время, чтобы принести еду – даже простые паратас. И когда их просили о каких-то излишествах – маринованных огурцах, чесноке, масле, они становились непонятливыми и подавали все в конце обеда.

Шултери мало ел. Я съел свою парата, а он едва опустил ложку в свое блюдо. На секунду мне показалось, что я наконец вижу настоящего человека.

– Никогда не поздно начать, – сказал я.

– Именно это я себе и говорю, – признался Шултери.

Было странно видеть его без насмешливой улыбки. Когда он приобрел ее? Когда был юношей и спорил со своими соперниками? Или позже, когда ему понадобилась маска, чтобы выжить в чужом мире?

– Ты думаешь, я обманываю себя? – спросил он.

– А разве мы все не обманываем себя? – ответил я вопросом на вопрос.

Он сидел там с лицом грызуна и ничего не ел. За столом воцарилось молчание, которое напоминало холодное масло, когда Шултери сказал:

– Я расскажу тебе, в чем проблема.

Я ждал. Он смотрел вдаль.

– Проблема в том, что такие, как я, люди приходят ниоткуда. Мы приходим с края земли. Ниоткуда. Нужно много времени, чтобы добраться до центра мира. Много времени, чтобы устроиться там. Нелегко уступать свое место, отдавать его другим. Нелегко отдать территорию, которую ты захватил в центре мира. Это нелегко.

– Да, это нелегко, – согласился я.

Квартира, красный «Марути», салфетки.

Когда он замолчал, я попытался ободрить его:

– Но это и нетрудно. Я думаю, нужно просто напоминать себе о важных вещах. Если…

– Это не нужно, – прервал меня Шултери.

Его насмешливая улыбка вернулась. Тело снова приняло непринужденную позу. Он был слишком горд, чтобы его наставляли. Шултери быстро шел вперед, позволяя воодушевлять себя. Но не давать указания.

– В любом случае, я думаю, то, что мы делаем, очень важно. Я думаю, хорошая журналистика – очень важная вещь, – сказал он.

– Я уверен, что ты прав.

Это был первый и последний раз, когда я видел, как исчезла его насмешливая улыбка. Странно, вместо того чтобы сблизить нас, этот момент истины настроил его против меня. Возможно, он беспокоился, что показал свое волнение под маской спокойствия. Тонкие вены проступили под блестящей работой. Я полагаю, в кодексе чести воина Блестящего братства малейший намек на слабость был опасен.

Поскольку Шултери перестал мне покровительствовать, все остальные тоже не смотрели в мою сторону. Я чувствовал, что могу работать в траншее какое-то время, не опасаясь увольнения. Собиратель орехов, нанятый на какое-то время. Но я был сам по себе. Легкая жертва каприза любого работника офиса или целого коллектива.

Прошло десять лет, а мы чувствовали себя все хуже. В офисе я почти перестал существовать. Я приходил и уходил словно привидение, собирая несколько маленьких орехов. Коллеги на скользком шесте даже не бросали взгляда в мою сторону. Страна находилась в эпицентре землетрясения каст, и все бросились писать об этом. Все были убеждены, что одно неправильно понятое чувство справедливости сентиментального человека поставит Индию с ног на голову. Острие кастовой пирамиды скоро будет подпирать все основание. Элита Индии находилась в состоянии паники. Они знали, что острие сможет поддерживать только их собственные привилегии.

Господин, госпожа и холодная Маргарита.

Но им не нужно было паниковать. Сентиментальный человек маршировал к собственным барабанам; вскоре он выйдет из двери. Человек, который взял вверх, Раджив Ганди, вскоре умер. Пирамида касты снова была в безопасности, нужной стороной вверх. А сентиментальный человек сам скрылся за горизонтом и упал с края земли.

Он продемонстрировал, что легко победить грозного врага, намного труднее победить себя.

Элита Индии теперь была в безопасности. Она пережила пять тысячелетий жестоких изменений и выпроводила таких, как Будда, Махавира, Кабир и Ганди. Высмеивала их, собирала и аккуратно складывала их на камине. Сентиментальный человек скоро, очень скоро, исчезнет даже с экрана.

Господин, госпожа и холодная Маргарита.

Под защитой Братства блестящих мужчин.

У меня было время подумать об этом, потому что я переживал тяжелые дни за «Братом». Проходили дни, а я не касался ни единой клавиши. Я стал глубоко тревожиться о значимости того, что я пишу. Порой я медленно перечитывал историю воина-святого и чувствовал, что создаю что-то ценное. Я проникал в его разум и восхищался его простым восприятием мира. Я ходил с ним к лошадям, меня трогала его любовь к ним. Я следил за его ежедневными омовениями, меня волновала их элементарная простота. Я садился на поезд с ним и его лошадью, меня занимало, как другие пассажиры отвечают ему.

На следующий день я читал то, что написал, и меня ужасала фальшивость моего повествования. Я боролся с загадкой: почему произведение считают хорошим, если оно правдивое?

Моя книга была связной и хорошо читалась, но было ли этого достаточно? Откуда я знал, что история Тэсс Д'Эрбервиль не была выдумкой?

Бравады мне всегда не хватало.

Два дня уверенности и работы, и я замолкал над «Братом».

Я рассказал Физз идею своей книги, но пока не позволил ее прочитать. Она терпеливо ждала, не спрашивая, хотя я видел, как тень беспокойства набегала на ее лицо всякий раз, как я исчезал из кабинета, не прикоснувшись к клавишам печатной машинки.

Потом стало еще хуже. У нас начали происходить частые ссоры. По любому поводу разгорался скандал. Вода прекратила идти. Газету плохо свернули. Дверь не заперли. Оставили включенным свет. Не купил хлеба. Не вскипятили молоко. Не приготовили чай. Не задернули занавеску.

Не написал книгу.

Не выбрал дорогу.

Чаще всего мы быстро забывали, что было причиной ссоры, потому что она превращалась в невнятный обмен оскорблениями. Мы цеплялись за старые раны – за семью, друзей, потери, воспоминания, вещи, сделанные друг другу и не сделанные. Она наносила удар. Я парировал. Мы ранили, причиняли боль.

Однажды она бросила в меня тарелку с порезанными огурцами.

Я, одетый в лунгхи, сидел в кресле и читал. Она рассердилась на меня за то, что я не позвал водопроводчика, чтобы устранить протечку в туалете. Это продолжалось много дней, и я злился, что мне надоедают. Я не был против использовать ведро, чтобы смывать в туалете. И почему она сама не позвонила ему?

– Ты разговаривал с водопроводчиком? – спросила Физз.

Я ответил глупым фальцетом:

– Да, да, водопроводчик, водопроводчик. Разговаривал с водопроводчиком.

– Ты собираешься чинить бачок или нет?

– Да, да, ты собираешь чинить или нет. Ты собираешься чинить или нет.

– Прекрати вести себя, как задница! – возмутилась она.

Физз взяла меламиновую тарелку и бросила ее в меня. Тарелка скользнула по моему плечу, вывалив все содержимое на мою обнаженную грудь. Кусочки огурца в лимонном соусе, чили и соль упали на мое тело. Холодные. И побежал сок.

Я сидел, наблюдая, как он капает вниз, и не мог в это поверить.

– Сумасшедшая сучка! – воскликнул я.

– Великий писатель чинчпокли! – закричала она в ответ.

И, распахнув переднюю дверь, она вышла. Позже Физз рассказала мне, что смеялась всю дорогу, спускаясь по лестнице и гуляя по парку. К тому времени как она вернулась, я помылся и собрал осколки тарелки.

Эти сражения, обрушивающиеся на нас, словно наводнение, быстро прекращались, унося с собой накопившееся разочарование многих дней. Эти избавляющие от стресса потасовки прекрасно на нас действовали, и мы чувствовали себя намного лучше после них.

Однако были и другие ссоры, которые начинались спокойно, без фанфар, но затем медленно разгорались в пожар. Они начинались с невысказанного возмущения, которое, в свою очередь, вызывало другое невысказанное возмущение. Недовольство пряталось, словно искра зажигания в машине. Но если повернуть ключ, свеча становится красной и теплой, потом горячей и раскаленной. Эти стычки были намного реже, и в нас копилось зло. Наконец нам пришлось выключить двигатель, чтобы свечи могли остыть.

На смену этим ссорам всегда приходил хороший секс. В какой-то момент наши тела начинали дрожать, болеть. Мы кружили друг вокруг друга в поисках удобного случая, момента, чтобы без слов открыть прошлое. Что-то, объединяющее нас, подсказывало, когда предпринимать попытку. Это могло произойти ночью, в темноте, от простого прикосновения. На мотоцикле от внезапного объятия. На террасе от страстного взгляда. Мы были тогда хороши. Того, кто сделал первый шаг, никогда не отвергали, его всегда ждал страстный ответ.

Наши ссоры заканчивались удивительным сексом. Мы называли это ссора-секс и с нетерпением ожидали его, даже во время жестокого боя.

Я часто удивлялся: сколько нужно ссориться, чтобы страсть начала угасать? До какой грубости нужно дойти? Чудесно, что этого не происходило. Но чувство беспокойства не покидало меня.

Я понимал, что растущее раздражение в наших отношениях было связано не с нами, а с прекращением щелканья клавиш «Брата». Эти звезды и черепа, пики наслаждения и расщелины, пресыщение и ключ от вселенной имели какое-то отношение к моей способности связывать слова на бумаге. Когда страницы оставались чистыми, все начинало бледнеть. Конечно, я мог обманывать ее. Бездумно стучать по клавишам печатной машинки. Позволить этому звуку стать историей.

Позволить иллюзии стать реальностью.

Но я пока не зашел так далеко.

Между тем у Физз были какие-то тайны с «Дхарма Букс». Через ее руки прошло несколько плохих текстов. Мы понятия не имели, куда они идут после печати. Их невозможно было найти ни в одном книжном магазине. Мы никогда не слышали, чтобы кто-нибудь упоминал о них. Казалось, они исчезали в черной книжной дыре, которая являлась пунктом назначения большинства книг. Немногие книги могут противостоять ее силе притяжения. Со временем в нее попадают даже самые большие книги. Это удивительная санитария. Если бы все черные книжные дыры начали выплевывать назад все тексты, мир утонул бы в бумажном мусоре.

Плохая проза, плохие идеи и отвратительное воплощение этих идей.

Дум Амора не беспокоило исчезновение его книг. Мы начали верить в то, что нам говорили. Что книги Дума были удобным соглашением с департаментом правительства. Они шли прямо из типографии к правительственным небожителям, минуя книжные магазины и читателей. Случайно сведенья о них встречались в газетах, в неискренних обозрениях, которые вряд ли кто-нибудь читал.

Если это было правдой, то черная книжная дыра правительства была очень большой.

Физз не имела никаких тщеславных планов относительно того, чем она занимается, поэтому ее это не беспокоило. Дум платил за потраченное время и всегда был вежлив.

Работа Физз на «Дхарма Букс» имела одно любопытное последствие. Она встретилась с необычной женщиной и занялась необычным проектом. Это дало нам много тем для разговоров и радости на долгие месяцы.

Эта женщина была превосходным ученым с дипломами из Оксфорда и Гарварда. Один был по социологии, а другой – по психологии. Она была замужем за невероятно богатым человеком. Ее муж производил и продавал запчасти для машин. Мы так и не выяснили, что за запчасти. Он курил сигары и разговаривал об «Экономисте». Он вел себя чрезвычайно любезно, наполняя свою речь такими оборотами, как «Позвольте», «Вы не будете возражать», «Можно?», «С огромным удовольствием». Я заметил, что он очень старался, чтобы женщинам было удобно.

По контрасту с ним, у его жены не было времени на любезности. Она нравилась мне своей прямотой в общении – как Индира Ганди, Маргарет Тетчер. Откровенная личность, которая пробиралась сквозь дерьмо. Она носила короткие волнистые волосы. В них встречались серебряные нити. Ее голос действовал, словно медный консервный нож – холодный, сдержанный, резкий. Он разрезал тебя. Мы называли нашу новую знакомую «ее величество». Между нами, мы никогда не слышали, чтобы она обронила ласковое слово о ком-то или о чем-то. Физз говорила, что даже ее водители и слуги открываются перед ней, словно банки с супом. Когда бы она с ними ни говорила, на полу оставалась кровь. Нам приходилось отводить взгляд.

Думаю, у нее была какая-то точка зрения на ее суровый и перфекционистический взгляда на мир. Были очень умные люди, такие как она, которые приравнивали мягкость к слабости и были страстно враждебны к проявлению обоих этих чувств. Эмпирические знания – и часто богатство – наделяли их презрением к сентиментальности. Мир жесток, он основан на принципах Дарвина; нельзя быть рассеянным. В приобретенном этими людьми широком словарном запасе не было места для медленного течения обычной любезности.

У «ее величества» было все – дипломы, доллары, комфорт, социальное положение, дети, умственная деятельность. Но она не делала скидок ни себе, ни другим. Ее жизнь была результатом её собственных усилий. Она никому ничего не была должна. Те, у кого ничего нет, должны спрашивать только с себя, «Ее величество» занесла свой топор над миром и прокладывала себе путь.

Мир жесток.

Дум Арора послал Физз на встречу к ней. Дум сказал, что она ищет помощника в исследовательской работе. Он рассказал, что она очень приятная дама, очень самоуверенная дама. Два диплома, из Оксфорда и Гарварда. Но только она немного рассержена всегда.

– Рассержена? На что? – спросила Физз.

– Рассержена на весь мир, – ответил Дум. – Рассержена на весь мир. Некоторые люди такие. Они сердятся на своих мам-пап. Другие обижаются на своих жен. У некоторых обида на начальника. У других проблемы с детьми. А некоторые злятся на весь мир. Миссис Кхурана очень зла на весь мир. Но она очень приятная дама. Очень самоуверенная дама.

Физз отправилась на встречу с ней. Эта дама жила в Махарани Багх, в большом доме с высокими дверями, старой колониальной мебелью и современными предметами искусства. Физз сначала провели в похожую на пещеру гостиную, дали стакан воды, затем пригласили в устеленный коврами кабинет с тиковыми книжными полками и угловыми лампами. В доме царила тишина, и слуги ходили на цыпочках. Я ждал снаружи, у больших стальных ворот, прислонив свой мотоцикл к дереву сирис. Оно сбрасывало желтый пух вдоль всей дороги, и я поднимал неповрежденные пушинки и дул на них. Охранник в серой форме и остроконечной шляпе с золотой отделкой смотрел на меня с отвращением.

«Ее величество» не сильно злилась на весь мир в этот день. Но она была очень строга.

Эта дама проводила собеседование. Ее первый вопрос был:

– У вас регулярный секс?

– Что вы называете регулярным сексом? – переспросила Физз с улыбкой.

Встреча шла хорошо. Даже «ее величество» не смогла устоять перед легким, не навязчивым очарованием Физз. Она проводила исследование по изучению привычки индийских мужчин мастурбировать. Дама сказала, что это была не подтвержденная фактами область. Она хотела, чтобы кто-то помог ей со сбором информации.

Вам придется проводить опросы один на один, записывать материал и приносить мне. Не нужно никаких пышных выражений. Никаких оборотов речи, никакого стилизованного повествования. Просто приносить материал. И забирать деньги. Сто пятьдесят рупий за интервью. Помните, ничего не надо придумывать, не надо приукрашивать материал. Пишите прямо и честно. Анализ может принести столько же пользы, сколько и информация. Изображайте сочувствие. Постарайтесь вызвать их на откровенность. Гарантируйте конфиденциальность. Проявляйте академический интерес. Поощряйте исповеди на бумаге. Старайтесь вызвать у них доверие. Не увлекайтесь. Сто пятьдесят рупий за мужчину. Наличные сразу по получении интервью. Вы можете этим заниматься? Да, обратите внимание. Проявляйте всякий раз осторожность. Вы можете рассказать своему мужу, но не об этом. Только два человека будут знать, кто эти люди на самом деле. Вы и я. Хорошо, может быть, ваш муж. Если вы хотите, чтобы он знал. Я бы не советовала.

Физз пообещала, что позвонит через день с ответом.

«Ее величество» добавила:

– Помните, Физз, это серьезное исследование. Пусть вас не вводит в заблуждение тема. Просто думайте, что собираете информацию об особенностях размножения цикад.

Она замолчала на секунду, довольная этим сравнением. Затем строго улыбнулась и сказала:

– Вообще-то, это хорошо, это очень хорошо! Вот оно! Мужчины похожи на цикад – трут себя, трут себя все чертово время. Их постоянное трение напоминает жужжание цикад на заднем плане, которое длится всю их жизнь. Бедные маленькие цикады!

Этой ночью Физз провела свое пробное интервью со мной.

– Ты делаешь это?

– Да.

– Даже сейчас?

– Да.

– Да?!

– Да.

– Когда ты начал?

– В восемь лет.

– Это может происходить в восемь лет?!

– Да.

– Как это случилось?

– Приятная случайность.

– Нет, как это случилось? Где ты был?

– О, в туалете. Сидел на горшке. Снаружи светило солнце. Окно было открыто.

– И?

– И я тер. И тер.

– Как цикада?

– Как цикада.

– И?

– Никогда не чувствовал себя лучше. Земля двигалась. Птицы пели. Сознание открывалось, как цветок.

– Затем?

– Я делал это очень прилежно.

– Что это значит?

– По крайней мере дважды в день. Независимо от того, насколько напряженной была жизнь.

– Кто-нибудь знал? Родители, слуги, друзья?

– Я уверен. Все вышеперечисленные.