Текст книги "Ночь длиною в жизнь"

Автор книги: Тана Френч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

– Не хочу! Хочу, чтобы все оставили меня в покое. Лучше бы я никогда не видела эту дурацкую записку!

Еще удар – сиденье качнулось вперед. Пусть бы Холли разнесла всю машину на кусочки – плевать, если только ей станет хоть капельку легче, но она могла ушибиться. Я быстро повернулся и сунул ладонь между сиденьем и ногами Холли. Холли беспомощно зарычала и яростно изогнулась, пытаясь лягнуть спинку в свободное место, не задев меня, но я крепко схватил ее за лодыжки.

– Я знаю, милая, знаю. Мне тоже ничего этого не хочется, но так получилось. Видит Бог, мне очень хочется пообещать, что все будет хорошо, стоит тебе сказать правду, но я не могу. Я даже не могу пообещать, что тебе будет легче; может быть, будет, но может стать и хуже, и все-таки ты должна это сделать. В жизни не всегда есть выбор.

Холли сникла на сиденье, глубоко вздохнула и попыталась что-то ответить, но вместо этого зажала ладонью рот и заревела.

Я едва не полез на заднее сиденье, чтобы крепко обнять Холли, однако меня вовремя осенило: скулит не маленький ребенок, который надеется, что папа сейчас возьмет на ручки и все исправит. Это осталось позади, где-то на Фейтфул-плейс. Я потянулся и взял Холли за руку. Она вцепилась в меня как утопающая. Мы сидели так долго – Холли прижалась лбом к окну и содрогалась от беззвучных рыданий. Неподалеку мужские голоса обменялись отрывистыми репликами, затем хлопнули двери машины – и Стивен уехал.

Есть нам не хотелось. Тем не менее для собственного спокойствия я уговорил Холли съесть радиоактивного вида круассан с сыром, который мы купили по пути, а потом повез ее к Оливии.

Я остановил машину перед домом и обернулся. Холли сосала прядь волос и смотрела в окно широко распахнутыми глазами – спокойно и задумчиво, словно усталость и свалившаяся тяжесть ввергли ее в транс. По дороге она успела вытащить Клару из сумки.

– Ты не доделала математику, – напомнил я. – Миссис О'Доннелл разорется по этому поводу?

Сначала Холли взглянула так, словно забыла, кто такая миссис О'Доннелл.

– А, мне все равно. Она тупая.

– Наверняка. Тогда тебе незачем выслушивать ее тупости еще и по этому поводу. Где твоя тетрадка?

Холли неторопливо достала тетрадь и протянула мне. Я нашел первую чистую страницу и написал: «Уважаемая миссис О'Доннелл! Пожалуйста, извините Холли за то, что она не доделала домашнюю работу по математике. Она плохо чувствовала себя в эти выходные. В случае необходимости звоните мне. С благодарностью, Фрэнк Мэки». На предыдущей странице круглым прилежным почерком Холли было написано: «Если у Десмонда 342 кусочка фруктов…»

– Держи, – сказал я, возвращая тетрадь. – Если начнет ругаться, дай мой номер телефона и скажи, чтоб не лезла. Ладно?

– Ага. Спасибо, папа.

– Твоей маме надо обо всем узнать. Давай я все ей объясню.

Холли кивнула, убрала тетрадь, но осталась сидеть, щелкая пряжкой ремня на сиденье.

– Что тебя беспокоит, птичка? – спросил я.

– Ты и бабушка ругались друг на друга.

– Да. Ругались.

– Почему?

– Понимаешь, мы время от времени действуем друг другу на нервы. Никто в мире так не достает, как семья.

Холли запихнула Клару в сумку и рассеянно гладила пальцем потертый плюшевый нос лошадки.

– Если бы я сделала что-нибудь плохое, ты бы соврал полиции, чтобы мне не попало?

– Да, соврал бы. И полиции, и папе римскому, и президенту земного шара – ради тебя врал бы до посинения. Это неправильно, но я все равно бы так поступил.

Холли протиснулась между сиденьями, обхватила руками меня за шею и прижалась щекой к моей щеке. Я до смерти перепугался и обнял ее так крепко, что чувствовал, как колотится ее сердце – быстро, легко, как у дикого зверя. Мне нужно было сказать ей миллион вещей – и все ужасно важные, – но я не мог произнести ни слова.

Наконец Холли с тяжелым вздохом разжала руки, вылезла из машины и забросила на спину портфель.

– Если я должна говорить с этим твоим Стивеном, то можно в среду? Я хочу пойти к Эмили поиграть.

– Разумеется, милая. В любой день, какой тебе подойдет. А теперь иди. Я скоро; мне только нужно позвонить.

Холли кивнула. Подходя к дому, она тряхнула головой и собралась, расправив устало поникшие плечи. Когда Лив открыла дверь и распахнула объятия, узкая спина Холли снова стала прямой и крепкой как сталь.

Я закурил и первой затяжкой уничтожил полсигареты. Немного успокоившись, я позвонил Стивену.

Связь была дерьмовая – видимо, он находился в клетушках убойного отдела, в недрах Дублинского замка.

– Это я. Как дела? – поинтересовался я.

– Неплохо. Как вы и говорили, он все отрицает – если вообще снисходит до ответа; а так больше молчит, только спрашивает, какова на вкус ваша задница.

– Очаровашка. Это семейное. Не позволяй ему тебя достать.

– Господи, да мне-то что! – рассмеялся Стивен. – Пусть говорит что хочет; я-то вечером домой пойду… И вот еще: у вас есть что-нибудь, чтобы сделать его поразговорчивей? – В голосе Стивена звенела уверенность и радостное возбуждение. Из вежливости малыш пытался говорить спокойно, но в глубине души был доволен донельзя.

Я рассказал ему, что у меня есть и как я это нарыл, со всеми тошнотворными вонючими подробностями: информация – это оружие, и Стивену не нужны пробелы в его арсенале.

– Он обожает наших сестер, особенно Кармелу, и мою дочь Холли. Меня он ненавидит всей душой, он ненавидел Кевина, хотя не признает этого, и ненавидит собственную жизнь. Тем, кто доволен своей жизнью, он ужасно завидует – наверняка и тебе тоже. И, как ты сам уже убедился, у него есть выдержка.

– Ясно, – отрешенно сказал Стивен; его мозги вовсю работали. – Ага, ладно. Это можно использовать.

Малыш превращался в мужчину моей мечты.

– Разумеется. Кстати, до сегодняшнего вечера он полагал, что почти вырвался: собирался купить магазин велосипедов, папу сплавить в дом престарелых, переехать и зажить достойной жизнью. Несколько часов назад он считал себя властелином своей судьбы.

Стивен молчал, и я даже испугался – не решил ли он, что я жду от него сочувствия.

– Ну, если я с этим его не разговорю, то я вообще не заслуживаю, чтобы он говорил.

– Вот и я так подумал. Давай, малыш. Держи меня в курсе.

– Вы помните… – начал Стивен, и тут связь забарахлила так, что я слышал только отдельные бессмысленные звуки. Успел разобрать «…все, что у них есть…» – и сигнал исчез, остались лишь равнодушные гудки.

Я опустил окно, закурил новую сигарету и огляделся. На дверях красовались рождественские венки, в саду торчал чуть покосившийся плакатик «Санта, заходи к нам, пожалуйста!», в холодном ночном воздухе ощущалось дыхание зимы. Я выбросил окурок, пошел к двери Оливии и позвонил.

Лив вышла в тапочках, уже умытая перед сном.

– Я предупредил Холли, что приду и пожелаю спокойной ночи.

– Холли спит, Фрэнк. Она давным-давно в постели.

– А! Ладно. – Я потряс головой, прочищая мозги. – Сколько же я в машине просидел?

– Долго – странно, что миссис Фитцбург не вызвала полицию. Ей повсюду мерещатся преследователи.

Впрочем, Оливия улыбалась; и оттого, что она не сердилась на мое присутствие, мне почему-то стало тепло.

– Эта тетка всегда была не в себе. Помнишь, когда мы… – Я заметил отстраненность в глазах Лив и быстренько заткнулся. – Слушай, можно, я зайду на пару минут? Только кофе глотну, голову прочистить, прежде чем домой ехать. Расскажешь мне, как дела у Холли. Я обещаю не злоупотреблять…

Наверное, мой вид ясно говорил, каково мне. Помедлив мгновение, Оливия кивнула и распахнула дверь.

Она отвела меня в уютную, теплую оранжерею – в углах оконного переплета копилась изморозь, но отопление работало – и ушла в кухню готовить кофе. Свет был приглушенный; я снял окровавленную бейсболку Шая и запихнул в карман.

Лив принесла на подносе кофе, большие чашки и даже сливки.

– Похоже, тебе здорово досталось в выходные, – заметила она, усаживаясь в кресло.

– Семья, – не удержался я. – А как ты? Как Мотти?

Какое-то время Оливия помешивала кофе и обдумывала ответ.

– Я сказала ему, что вряд ли нам стоит встречаться.

Сквозь темные слои, укутавшие душу, ко мне внезапно пробился крохотный проблеск счастья.

– А что случилось?

Оливия элегантно пожала плечами:

– По-моему, мы не подходим друг другу.

– Мотти с этим согласен?

– Согласился бы – еще через пару свиданий. Я просто немного ускорила.

– Как всегда, – добавил я без раздражения, и Лив едва заметно улыбнулась своей чашке. – Жаль, что не получилось.

– Ну да. Кто-то теряет… А ты? С кем-нибудь встречаешься?

– В последнее время нет. Ничего особенного.

Разрыв Оливии с Дермотом – лучшее, что преподнесла мне жизнь за долгое время, маленький, неизящный подарок; и на том спасибо. Я понимал, что не стоит дразнить удачу, чтобы не потерять все, однако остановиться не мог.

– Может, как-нибудь, если будешь свободна и найдется нянечка, сходим поужинать? Не уверен, что потяну «Котери», но постараюсь найти что-нибудь получше «Бургер Кинга».

Лив подняла брови и повернулась лицом ко мне.

– Ты имеешь в виду… О чем ты? Это что же – свидание?

– Ну… Да, вроде бы. Прямо как свидание.

Оливия молчала, о чем-то размышляя.

– Я запомнил то, что ты говорила в ту ночь – о том, как люди мучают друг друга. Я до сих пор не уверен, что согласен с тобой, но стараюсь вести себя так, будто ты права. Очень стараюсь, Оливия.

Лив откинула голову и смотрела на плывущую за окнами луну.

– Когда ты первый раз взял Холли на выходные, я очень боялась. Я глаз не сомкнула, пока ее не было. Ты наверняка подумал, что я воевала с тобой из-за выходных просто от злобного упрямства, но это не так. Я боялась, что ты схватишь Холли, прыгнешь в самолет – и больше я вас обоих не увижу.

– Такая мысль меня посещала.

– Догадываюсь, – вздрогнув, продолжила Оливия. – Но ты этого не сделал. И я не настолько наивна, чтобы полагать, что ради меня; нет – отчасти потому, что, уехав, ты лишился бы своей работы, а еще потому, что это причинило бы боль Холли. На это ты никогда не пойдешь.

– Ага, я стараюсь, – подтвердил я, раздумывая, почему в свое время не увез Холли подальше: открыл бы бар где-нибудь на Корфу, дочка бы загорала и очаровывала местное население, вместо того чтобы получать по голове от внезапно разросшейся семьи.

– Вот про это я и говорила тогда. Людям не обязательно мучить друг друга только потому, что они друг друга любят. Мы с тобой сделали друг друга несчастными по собственному хотению, а не из-за неизбежной судьбы.

– Лив, послушай… – начал я.

Пока мы с Холли ехали в машине, я пытался придумать, как обойтись без драм. Получалось, что такого способа нет. Я постарался выкинуть все, что можно, и смягчить остальное, но к концу моего рассказа Оливия смотрела на меня огромными глазами, прижимая дрожащие пальцы к губам.

– Святый Боже, – бормотала она. – Святый Боже…

– С ней все будет в порядке, – как можно убедительнее заверил я.

– Одна с… Господи, Фрэнк, надо… Что нам теперь…

Уже давным-давно я не видел Лив иначе как во всеоружии, спокойной и блестящей. Сейчас, испуганная и дрожащая, она думала только о том, как защитить ребенка, и сразила меня наповал. Я сообразил, что обнимать ее не стоит, потянулся к ней и накрыл ее пальцы своими.

– Ш-ш-ш. Тише, милая. Все будет хорошо.

– Он угрожал ей? Напугал ее?

– Нет, милая. Она смутилась, ей было неуютно, но опасности никакой не было. По-своему, по-уродски, он действительно о ней заботился.

Мысли Лив уже унеслись далеко вперед.

– А расследование? Ей придется давать показания?

– Не знаю… – Мы оба понимали, как много существует всяких «если»: если прокурор предъявит обвинение, если Шай не признает вину, если судья решит, что Холли способна адекватно воспроизвести ход событий… – Пожалуй, да.

– Святый Боже, – повторила Оливия.

– Это недолго.

– Не в этом дело. Просто я знаю, что хороший адвокат может сделать со свидетелем. Я сама так делала. Не хочу такого для Холли.

– Тут мы бессильны, – ласково начал я. – Можно только верить, что с ней все будет хорошо. Она сильная девочка.

Не так давно я сидел в этой оранжерее весенними вечерами, наблюдая, как что-то крохотное яростно рвется из живота Оливии, спеша бросить вызов миру.

– Сильная, да, она сильная. Но ни у одного ребенка не хватит сил для такого.

– У Холли хватит, ведь у нее нет выбора. И еще, Лив… Ты, конечно, и сама знаешь, но тебе нельзя обсуждать дело с ней.

Оливия вырвала ладони из моих рук и вскинула голову, готовая защищать дитя.

– Холли необходимо выговориться, Фрэнк. Я и представить боюсь, каково ей было, нельзя столько держать в себе…

– Правильно, но делиться ни с тобой, ни со мной она не имеет права. С точки зрения присяжных, ты все еще прокурор – и необъективна. Один только намек, что ты подготовила свидетеля, – и все дело вылетит в трубу.

– Мне наплевать на расследование. С кем ей еще разговаривать? С психологом она говорить не станет – когда мы разводились, Холли ни единого слова не вымолвила. Я не хочу, чтобы она пострадала на всю жизнь. Не хочу.

Ее оптимизм, вера в то, что все еще можно поправить, проникли мне в грудь и сдавили сердце.

– Конечно. Послушай, пусть Холли говорит сколько захочет, но только чтобы об этом не узнал никто, даже я. Понятно?

Оливия поджала губы и промолчала.

– Это не идеальное решение, но все-таки… – добавил я.

– Ты же против того, чтобы она хранила секреты.

– Да, но, по-моему, считать это главной задачей поздновато.

– Видимо, это переводится как «я же предупреждал», – сказала Оливия с ноткой опустошенности в голосе.

– Вовсе нет, – искренне возразил я. Лив удивленно повернулась в мою сторону. – Это означает, что мы с тобой в заднице, и лучше всего сейчас думать над тем, как уменьшить ущерб. И я верю, что ты сумеешь сделать многое.

Лив смотрела подозрительно и устало, ожидая подвоха.

– На сей раз никаких скрытых смыслов. Обещаю. В настоящий момент я просто рад, что у ребенка такая мать.

Этого Лив не ожидала; она отвела глаза и заерзала в кресле.

– Почему ты мне сразу все не рассказал? Позволил уложить ее в постель как ни в чем не бывало…

– Понимаешь, я подумал, что ей не помешает сегодня вечером хоть что-нибудь нормальное.

Лив нервно шевельнулась.

– Мне надо ее проверить.

– Если проснется, позовет нас. Или спустится.

– А вдруг нет? Я мигом…

Она быстро и бесшумно поднялась по лестнице. В этом было что-то фантастически успокаивающее. Сразу после рождения Холли подобная сцена повторялась по десять раз за ночь: малейший писк в мониторе – и Оливия непременно проверяла, как спит дочка, хотя ребенок с такими здоровыми легкими вполне умел показать, что ему нужны родители. Лив не боялась синдрома «внезапной смерти», не боялась, что Холли выпадет из кроватки и ударится головой, не боялась прочих стандартных родительских страшилок. Ее волновало одно: а вдруг Холли проснется среди ночи и вообразит, что осталась одна.

Оливия вернулась и сообщила:

– Крепко спит.

– Хорошо.

– И такая спокойная. Поговорю с ней утром. – Оливия уселась в кресло и убрала волосы с лица. – А ты сам как, Фрэнк? Прости, что я не сразу спросила, но за сегодняшнюю ночь…

– Все хорошо, – ответил я. – Пожалуй, мне пора. Спасибо за кофе. Очень кстати.

Лив не пошевелилась.

– Ты домой доедешь?

– Без проблем. Увидимся в пятницу.

– Завтра позвони Холли, обязательно. Даже если считаешь, что ей не положено ни с кем разговаривать обо всем этом.

– Конечно. Я и сам собирался. – Я допил остатки кофе. – Так, стало быть, как я понимаю, о свидании и речи быть не может.

Оливия долго разглядывала меня.

– Давай не будем подавать напрасных надежд Холли.

– У нас получится.

– Знаешь, я не представляю, каким образом, после… Господи, после всего.

– Я понимаю. А может быть, попробуем?

Оливия шевельнулась в кресле. Лунный свет мазнул ее по лицу, глаза провалились в тень, и я различал только изящный изгиб губ.

– Чтобы убедиться, что ты предпринял все возможное? – спросила она. – Видимо, лучше поздно, чем никогда?

– Нет, – возразил я. – Мне просто очень хочется пойти с тобой на свидание.

Оливия пристально разглядывала меня из тени.

– Мне тоже, – сказала она. – Спасибо за приглашение.

В следующее мгновение я чуть не бросился к ней, собираясь сделать невесть что: схватить, прижать к себе, рухнуть на мраморные плиты пола и ткнуться лицом в мягкие колени. Я сдержал себя, сжав зубы так, что чуть не сломал челюсть. Обретя возможность двигаться, я взял кухонный поднос со стола и направился в кухню.

Оливия не пошевелилась. Я вышел из дома сам; кажется, я пожелал ей спокойной ночи, не помню. Пока я шел к машине, я чувствовал Оливию позади – ее тепло, будто яркий белый свет, горящий в темной оранжерее. Этот свет хранил меня по пути домой.

23

Я не трогал свою семью, пока Стивен готовил дело и предъявлял Шаю обвинение в двух убийствах, а Верховный суд отказывал выпустить Шая под залог. Джордж, душка, встретил меня на работе без единого слова; более того, подкинул мне новую и безумно сложную операцию, в которой фигурировали Литва, автоматы Калашникова и несколько забавных парней по фамилии Витаутас. На работу над этим делом при желании уходило по сто часов в неделю – а желание у меня было. В отделе поговаривали, что Снайпер накатал злобную жалобу по поводу моего неуважения к этике, на что Джордж, вынырнув из своеобычного полукоматозного состояния, нагрузил Снайпера на несколько лет вперед кропотливой писаниной, затребовав подробную информацию в трех экземплярах.

Когда я счел, что эмоциональный градус моей семьи немного понизился, я выбрал вечерок и вернулся домой пораньше – часиков в десять вечера. Я сделал бутерброд, запихнув между двумя кусками хлеба все, что нашел в холодильнике, вышел на балкон с сигаретой и стаканом чистого «Джемисона» и позвонил Джеки.

– Господи! – ахнула она. Фоном работал телевизор. Судя по голосу, она крайне удивилась; что еще скрывалось в глубине, я не разобрал.

– Это Фрэнсис, – пояснила она Гэвину, который что-то невнятно пробормотал, и звук телевизора стих – Джеки отошла в сторону. – Господи! Я и не думала… Ну как у тебя дела?

– Потихоньку. Как ты?

– Все нормально. Сам знаешь.

– Как мама?

– Фрэнсис, она не ахти.

– В каком смысле?

– Здорово осунулась и ужасно тихая, прямо сама не своя. Уж лучше бы она раздавала направо и налево.

– А я боялся, ее удар хватит, – неловко пошутил я. – Надо было догадаться, что она не доставит нам такого удовольствия.

Джеки не засмеялась.

– Кармела рассказала, как приехала к ним вчера вечером с Дарреном, а он разбил эту фарфоровую штуку – помнишь, на полке в гостиной, мальчик с цветами? Разбил вдребезги. Даррен перепугался насмерть, а мама молча подмела осколки и выбросила в ведро.

– Со временем она придет в себя. Ма крепкая, ее так просто не сломать.

– Крепкая, но…

– Ага.

В доме Джеки хлопнула дверь, и в телефоне послышался звук ветра, – сестра вышла для секретного разговора.

– Па тоже плох. Он не вставал с постели после того, как…

– К черту. Пусть там и сгниет.

– Да, я понимаю, но дело не в нем. Ма одна не справляется, когда он такой. Я не знаю, что делать. Я приезжаю, если могу, Кармела тоже, но у нее дети и Тревор, а у меня работа. И когда мы там, нам сил не хватает его поднять, чтобы ему не было больно; и ему ужасно не нравится, что мы помогаем ему выбраться из ванны, и вообще. Раньше Шай…

– Всем этим занимался Шай.

– Да.

– Мне приехать, помочь?

– Тебе? – переспросила Джеки. – Ох, нет, Фрэнсис, не надо.

– Притащусь хоть завтра, если скажешь. Я не лез, думал, что от меня будет больше вреда, чем пользы, но если я не прав…

– Нет, что ты, все нормально. Я ничего плохого не имела в виду, просто…

– Да я понял. Я так и думал.

– Я передам, что ты о них спрашивал.

– Хорошо. И если что-то изменится, дай мне знать, ладно?

– Конечно. Спасибо, что предложил.

– А что насчет Холли?

– То есть?

– Ее примут в мамином доме?

– Ты хочешь, чтобы она… Я-то решила…

– Не знаю, я еще так далеко не загадывал.

– И никто не знает… – Джеки устало вздохнула. – Пока не… Ну в общем… Пока все не образуется.

Пока не состоится суд, пока Шая не оправдают или не осудят на два пожизненных; и все это зависит от того, какие показания против него даст Холли.

– Я так долго ждать не могу, Джеки. И не хочу терпеть уклончивых ответов. Речь идет о моем ребенке…

– Правду сказать, Фрэнсис, на твоем месте я бы ее придержала. Ради нее самой. Все на грани, все на взводе, рано или поздно кто-нибудь ляпнет что-нибудь обидное – не нарочно, конечно… Подожди пока. Думаешь, это нормально? Ей очень тяжело?

– Я справлюсь. Понимаешь, Холли вбила себе в голову, что она виновата в том, что случилось с Шаем, – а даже если нет, вся семья так считает. Если держать Холли подальше от ма – что совсем несложно, честно говоря, – то девочка только сильнее в это поверит. На самом деле мне глубоко плевать – пусть это чистая правда и пусть вся семья считает ее прокаженной, но я хочу, чтобы Холли знала: ты – исключение. Девочка расстроена, она уже потеряла столько людей, что на всю жизнь хватит. Я хочу, чтобы она знала: ты по-прежнему в ее жизни, ты не собираешься от нее отказываться и ни капельки не винишь за ту наковальню, которая рухнула нам на голову. В этом есть что-то сложное?

Джеки пыталась прервать меня испуганными сочувствующими звуками.

– О Господи, как я могу ее винить – ее ж и на свете не было, когда все началось! Крепко обними ее от меня и скажи, что я скоро приеду.

– Хорошо. Я так и думал. Впрочем, не важно, что скажу я: ей надо услышать это от тебя. Можешь ей позвонить и договориться о встрече? Помоги ребенку привести мозги в порядок. Ладно?

– Конечно, позвоню. Все, давай прямо сейчас, жутко даже представить, как она сидит вся расстроенная и несчастная…

– Джеки, – сказал я. – Еще секундочку.

– Что?

Я готов был дать себе подзатыльник, но все равно спросил:

– Скажи мне, раз уж зашла речь… А мне ты когда-нибудь позвонишь? Или только Холли? – Пауза длилась долю секунды, но мне показалось – вечность. – Если не с руки, то ничего страшного. Я понимаю, тебе это может выйти боком. Просто хочется знать, чтобы попусту не тратить время и нервы. Разве так не лучше?

– Да, лучше. Господи, Фрэнсис… – Короткий вздох, почти спазм, словно ее ударили в живот. – Конечно, я свяжусь с тобой. Конечно. Просто… нужно время. Может, несколько недель, или… Не буду тебе врать: у меня мозги всмятку, не знаю, что и делать. Наверное, должно пройти время…

– Разумно, – сказал я. – Поверь, мне знакомо это чувство.

– Прости, Фрэнсис, – тихо и обреченно произнесла она.

Расстраивать ее дальше не хотелось.

– Всякое бывает. Ты не виновата – не больше, чем Холли.

– Я виновата. Если бы я не привела ее к ма…

– Или если бы я не привез ее в тот самый день. А еще лучше – если бы Шай… Ну ладно… – Остаток фразы повис в пространстве между нами. – Ты сделала что могла; большего не сумел бы никто. Соберись с мыслями, не спеши и позвони, когда сможешь.

– Позвоню. Ей-богу, позвоню. И, Фрэнсис… Береги себя. Серьезно.

– Постараюсь. Ты тоже, милая. Когда-нибудь свидимся.

Перед тем как Джеки отключилась, я снова услышал короткий, болезненный вздох. Очень хотелось надеяться, что она пойдет к Гэвину под бочок, а не останется плакать в темноте.

Несколько дней спустя я отправился в «Джервис-центр» и купил телевизор-монстр, созданный для тех, в чьем мире невозможно скопить на что-то более существенное. Я, конечно, понимал, что электроники, самой что ни на есть впечатляющей, недостаточно, чтобы Имельда отказала себе в удовольствии вдарить мне в пах, так что я припарковался в начале Холлоус-лейн и стал ждать, пока Изабелла вернется домой оттуда, где шаталась весь день.

Был холодный серый день, тучи набухли то ли снегом, то ли дождем, выбоины подернулись льдом. Изабелла, появившись со Смит-роуд, шла, плотно запахнув тонкое псевдодизайнерское пальтецо, которое не спасало от пронизывающего ветра. Я вышел из машины и шагнул ей навстречу.

– Изабелла? – уточнил я.

Она с подозрением взглянула на меня:

– А кто спрашивает?

– Тот самый кретин, который разбил твой телевизор. Приятно познакомиться.

– Отвали, а то закричу!

Вся в мать, такая же мудрая. У меня прямо мурашки по коже побежали.

– Притормози, леди Шумахер. Сегодня я не для скандала.

– Тогда что тебе надо?

– Я привез вам новый телевизор. С Рождеством!

Взгляд стал еще подозрительнее.

– Почему?

– Слышала про комплекс вины, а?

Изабелла сложила руки на груди и уперлась в меня презрительным взглядом. Вблизи сходство с Имельдой уменьшилось, а подбородок был круглый, как у Хирнов.

– Вали отсюда со своим теликом, – сообщила она. – Хотя спасибо, конечно.

– Может, сначала маму или сестру спросишь?

– Ага, сейчас. Откуда нам знать, вдруг эту хрень сперли позавчера? Мы возьмем, а ты вечером придешь нас арестовывать?

– Ты переоцениваешь мои умственные способности.

Изабелла подняла бровь.

– Или ты недооцениваешь мои. Потому что я не такая тупая – брать что-нибудь у копа, который ненавидит мою маму.

– Да какая ненависть! У нас просто было небольшое расхождение во взглядах, все разрешилось, я ей больше не опасен.

– Надеюсь. Мама тебя не боится.

– Хорошо. Хочешь – верь, хочешь – нет, я ее обожаю. Мы росли вместе.

Изабель задумалась.

– Тогда зачем ты разбил наш телик? – спросила она.

– А что мама говорит?

– Ничего.

– Тогда и я помолчу. Джентльмену не подобает раскрывать тайну дамы.

Она бросила на меня испепеляющий взгляд, чтобы показать, что дурацкий треп не произвел на нее впечатления; впрочем, в ее возрасте я не произвел бы на нее впечатления, что бы ни вытворял. Я попробовал представить, каково это: видеть родную дочь с грудью, с подведенными глазами и с полным правом сесть на самолет и улететь куда захочется.

– Эта фигня, чтобы она правильно говорила на суде? Так она уже дала показания твоему молодому приятелю – как его там, – ну, рыжему дурню.

До начала суда она еще десять раз изменит эти показания; но если бы я вознамерился подкупить Имельду Тирни, то вовсе не требовалось выбиваться из бюджета; хватило бы пары блоков сигарет «Джон Плеер». Впрочем, я решил Изабель об этом не рассказывать.

– Меня это не касается, – отмахнулся я. – Скажем прямо: я не связан с этим делом или с этим парнем и мне ничего не нужно от твоей мамы. Понятно?

– Ну так ты первый. А раз тебе ничего не надо, я пойду, ладно?

На пустынной Холлоус-лейн – ни старушек, начищающих медь, ни скандальных мамочек; двери плотно закрыты от холода – но в тени за занавесками прятались любопытные глаза.

– Можно спросить?

– Сколько угодно.

– Где ты работаешь?

– Тебе-то что?

– Люблю шпионить. Это секрет?

Изабель завела глаза.

– Я хожу на курсы секретарей суда. Достаточно?

– Здорово! – похвалил я. – Молодец.

– Спасибо. Я спрашивала твоего мнения?

– Я уже говорил тебе: мне нравилась твоя мама, в давние дни. Приятно узнать, что у нее есть дочь, которой можно гордиться и которая присматривает за ней. Слушай, отнеси ей этот чертов телевизор, а?

Я открыл багажник. Изабель передвинулась поближе, держась на расстоянии – а вдруг я похищу ее и продам в рабство? – и взглянула.

– Ничего себе! – не удержалась она.

– Последний писк современной технологии. Хочешь, я отнесу, или позовешь приятеля, чтобы помог?

– Он нам не нужен. Что тебе тут не понятно?

– Послушай, эта хрень стоила мне больших денег. Он не ворованный, не заразный, и правительство не может следить за тобой через экран. В чем проблема?

Изабель взглянула так, как будто сомневалась, что я в состоянии собственные трусы надеть не задом наперед.

– Ты родного брата сдал…

Приехали. Я полный болван – решил, что никто ничего не узнает. Шай, конечно, держал рот на замке, но обитатели Фейтфул-плейс узнавали все каким-то сверхъестественным образом… Впрочем, никто не мешал Снайперу, пока он опрашивал население, бросить намек. Тирни запросто подобрали бы телевизор, выпавший из грузовика; возможно, даже приняли бы подарок от дружелюбного соседа-наркодилера Деко, если бы он вообразил, что чем-то им обязан. Однако у них не возникало желания иметь дело с таким, как я. Даже если я защищался, ни для Изабель Тирни, ни для восхищенных зрителей и ни для кого угодно в Либертис это ничего не меняло. Отправь я Шая в реанимацию или на кладбище Гласневин – потом целый месяц все одобрительно кивали бы мне и хлопали по плечу; но что бы он ни натворил, это не оправдывало доноса на родного брата.

Изабель поглядела по сторонам, убедилась, что вокруг есть кому прийти на подмогу, и сказала – ясно и громко, чтобы зрители услышали:

– Возьми свой телевизор и засунь себе в задницу.

Она отпрыгнула, быстро и ловко, как кошка – на всякий случай, вдруг я за ней погонюсь? – и показала мне средний палец, так чтобы всем хорошо видно было. Потом развернулась, процокала шпильками по Холлоус-лейн, достала ключи, юркнула в улей старого кирпича, тюлевых занавесок и ненасытных глаз – и захлопнула дверь.

Вечером пошел снег. Оставив телевизор в начале Холлоус-лейн – пусть его стибрит очередной клиент Деко, – я отогнал машину домой и отправился бродить. У Килменхэмской тюрьмы на меня начали оседать громадные снежинки. Снег не хотел униматься, хотя таял, едва коснувшись земли. Впрочем, в Дублине и такого годами не увидишь. У больницы Святого Иакова собралась толпа студентов: красноносые и хохочущие, они устроили битву снежками, соскребая снег с остановившихся у светофора машин и прячась за безвинными прохожими, и не обращали никакого внимания на сердитое ворчание спешащих с работы. Парочки, завороженные снегопадом, засовывали руки друг другу в карманы и, задрав головы, смотрели на падающие снежинки. Пьяницы пробирались домой из пабов с утроенной сверхосторожностью.

Глубокой ночью я оказался на Фейтфул-плейс. Огни не горели, только Вифлеемская звезда сияла в окне Салли Хирн. Я стоял в тени – там, где когда-то стоял, дожидаясь Рози, – и глядел, как ветер заметает радужные снежинки в желтых кругах под фонарями. Улица выглядела уютной и мирной, как на рождественской открытке, укутанной на зиму, мечтающей о бубенцах и горячем какао. Снег шуршал по стенам, далекие церковные колокола отбили четверть часа.

Свет мелькнул в окне гостиной номера третьего, отодвинулась занавеска, за стеклом возник темный силуэт, подсвеченный настольной лампой: Мэтт Дейли, в пижаме. Он уперся руками в подоконник и долго смотрел, как снежинки падают на булыжную мостовую. Его плечи поднялись и опустились от глубокого вздоха, и он задернул занавески. Через мгновение свет погас.

Я не мог заставить себя пройти по улице, поэтому перелез через стену, во двор номера шестнадцатого.

Под ногами хрустел гравий и замерзшие сорняки, торчащие из грязи в том месте, где умер Кевин. В номере восьмом окно Шая оставалось темным и пустым. Никто не побеспокоился задернуть занавески.