Текст книги "Ночь длиною в жизнь"

Автор книги: Тана Френч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

9

Я вернулся к машине, в которой витало едкое амбре потного пьяницы, спавшего в салоне одетым, и направился в Долки. Позвонив в дверь Оливии, я услышал внутри неясные голоса, скрип отодвигаемого кресла и тяжелые шаги вверх по лестнице – Холли в дурном настроении весит тонну, – и, наконец, дверь захлопнулась с грохотом ядерного взрыва.

Оливия с непроницаемым лицом открыла дверь.

– Искренне надеюсь, что у тебя есть хорошее объяснение. – Она расстроена, сердита и разочарована – и, по-моему, имеет на это полное право. – Кстати, если тебе интересно, я тоже не рада, что остатки моих выходных разлетелись в пух и прах.

Иногда даже мне хватает соображения не протискиваться в дом и не совершать налет на холодильник Оливии. Я стоял на месте, позволяя последним каплям дождя срываться с карниза в мою шевелюру.

– Прости, пожалуйста, – сказал я. – Честное слово, я не нарочно. Непредвиденный случай.

Короткое, циничное движение бровей.

– Да что ты? Ну и кто же умер?

– Человек, которого я знал… Давным-давно.

Этого Оливия не ожидала.

– Другими словами, тот, кого ты двадцать с чем-то лет в глаза не видел, вдруг становится для тебя важнее дочери? Так что, мне заново договариваться с Дермотом, или с твоими прошлыми знакомцами еще что-нибудь произойдет?

– Вряд ли. Понимаешь, эта девушка была мне очень дорога. Ее убили в ночь, когда я ушел из дому, а тело обнаружили только сейчас.

Оливия вгляделась в меня.

– Эта девушка… – начала она. – «Дорога», говоришь? Твоя подруга, да? Первая любовь?

– Да. Вроде того.

Лив задумалась. В ее лице ничего не изменилось, но я уже видел в глубине ее глаз, что она готова дать задний ход.

– Мои соболезнования, – произнесла она. – Наверное, тебе следует объяснить это Холли, хотя бы в общих чертах. Она у себя.

Я постучался в комнату Холли.

– Уходи! – раздался визг.

Спальня Холли – единственное место в доме, где еще остались доказательства, что я существую. Среди гламура и рюшечек валяются купленные мной игрушки, нарисованные мной уродливые картинки, присланные мной забавные открытки. Холли лежала ничком на кровати, закрыв голову подушкой.

– Привет, крошка.

Холли прижала подушку к ушам и скорчилась.

– Я должен принести тебе извинения.

После секундного молчания приглушенно прозвучало:

– Три извинения.

– Как это?

– Ты вернул меня маме; сказал, что заберешь меня позже, но не забрал; обещал, что приедешь за мной вчера, но не приехал.

Точно под дых.

– Конечно же, ты права, – согласился я. – Если выберешься сюда, ко мне, я принесу три извинения, глядя тебе в глаза. Перед подушкой извиняться я не буду.

Она притихла, раздумывая, не продлить ли мне наказание. Впрочем, Холли не из таких; пять минут для нее – максимум.

– Еще я должен тебе объяснения, – ввернул я для ровного счета.

Любопытство победило; через мгновение подушка скользнула вбок, из-под нее появилось подозрительное личико.

– Прошу прошения – раз. Прошу прощения – два. И прошу прощения – три. От всей души, и сверху вишенка.

Холли вздохнула и села, смахивая волосы с лица. На меня она все еще не смотрела.

– Что случилось?

– Помнишь, я говорил, что у твоей тети Джеки проблемы?

– Ага.

– Умер один человек. Которого мы знали, давным-давно.

– Кто?

– Девушка по имени Рози.

– Почему она умерла?

– Неизвестно. Она умерла за много лет до твоего рождения, но мы узнали об этом только вечером в пятницу. Все очень расстроились. Ты понимаешь, что мне нужно было повидать тетю Джеки?

Холли коротко пожала плечами – вернее, одним плечом.

– Наверное.

– Тогда мы можем хорошо провести время – то, что осталось от выходных?

– Я собиралась пойти к Саре. Вместо… – обиженно сказала Холли.

– Птичка, я прошу тебя об одолжении. Мне было бы очень приятно, если бы мы могли начать эти выходные заново. Давай начнем оттуда, где закончили в пятницу вечером, и повеселимся на славу. Сделаем вид, что ничего в промежутке не было.

Холли искоса бросала на меня взгляды, подрагивая ресницами, но упрямо молчала.

– Я понимаю, что прошу слишком много, и понимаю, что не заслужил, но люди должны иногда давать друг другу поблажку. Иначе жить очень тяжело, согласна? – умоляюще произнес я.

Холли задумалась.

– Ты снова уедешь, если что-нибудь еще случится?

– Нет, дорогая. Там пара детективов за всем присматривают. Что бы ни произошло, вызовут именно их. Это больше не моя проблема. Ну что?

Через мгновение Холли, словно котенок, быстро потерлась головой о мою руку.

– Папа, какое несчастье, что твоя подруга умерла!

Я погладил ее волосы.

– Да, малышка. Врать не буду, выходные не сложились. Впрочем, все наладится.

Внизу прозвенел дверной звонок.

– Кого-то ждете? – спросил я.

Холли пожала плечами, и я уже начал корчить рожу пострашнее для Мотти, но в коридоре раздался женский голос – Джеки.

– Привет, Оливия, как же холодно на улице!

Неясный торопливый ответ Лив; пауза, тихо закрывается кухонная дверь и начинается приглушенная трескотня – женщины обмениваются новостями.

– Тетя Джеки! Можно, она с нами пойдет?

– Конечно, – ответил я и собрался поднять Холли с кровати, но она поднырнула под мой локоть и зарылась в шкаф, отыскивая любимую кофточку.

Джеки и Холли нашли общий язык в мгновение ока. К моему удивлению – и к некоторому беспокойству, – Джеки и Лив тоже. Какому мужчине захочется, чтобы женщины в его жизни завязывали приятельские отношения между собой: того и гляди, начнут обмениваться мнениями. Я долго не знакомил Лив с Джеки; уж не знаю, стыдился я или боялся, но мне было бы гораздо спокойнее, если бы Джеки настроилась против моих новых мелкобуржуазных родственников и исчезла из моей жизни. Джеки я люблю чуть ли не больше всех на свете, но четко нахожу ахиллесову пяту – и у посторонних, и у самого себя.

Восемь лет я жил припеваючи: покинул дом, держался вне зоны заражения, вспоминал о семье, пожалуй, раз в год, при виде пожилых теток, отдаленно напоминающих ма. Впрочем, долго так продолжаться не могло – город-то у нас невелик. Встречей с Джеки я обязан одному недоделанному эксгибиционисту, неудачно выбравшему жертву. Когда несчастный маломерок выскочил из переулочка, выставив свой стручок, и начал представление, Джеки нанесла ему непоправимый моральный и физический урон: расхохоталась в голос и врезала по яйцам. Ей было семнадцать, она только что покинула отчий дом; я тогда отрабатывал обязательную программу в отделе сексуальных преступлений – по пути к спецоперациям. В районе зафиксировали пару изнасилований, и начальник хотел, чтобы кто-нибудь снял с Джеки показания.

Я подвернулся случайно; собственно, я не должен был этим заниматься – нельзя брать дела, в которых фигурируют члены семьи. Завидев на бланке заявления имя «Джасинта Мэки», я все понял. Чуть не половина женщин Дублина носят или то же имя, или ту же фамилию, но только моим родителям пришло в голову назвать дочку Джеки Мэки. Можно было сразу сказать начальнику, чтобы кто-то другой записал ее описание комплекса неполноценности недомерка, – и остаток жизни я бы и думать не думал ни о своей семье, ни о Фейтфул-плейс, ни о «загадке загадочного чемоданчика». Но мне стало любопытно. Когда я ушел из дому, Джеки было девять; милая девочка ни в чем не провинилась. Вот я и решил посмотреть, что из нее вышло, думая, что особого вреда не будет. Только потом я сообразил, как ошибался.

– Пошли! – Я нашел вторую туфлю Холли. – Захватим тетю Джеки на прогулку, а потом купим пиццу, которую я обещал тебе вечером в пятницу.

В разводе есть и положительные стороны: я больше не обязан по воскресеньям прогуливаться по Долки, раскланиваясь с занудными парами, уверенными, что мой акцент сводит на нет мои достоинства. Холли любит качели в Герберт-Парке – насколько я понял из бурного невнятного монолога, если на них хорошенько раскачаться, они превращаются в лошадей, и еще там с какого-то боку Робин Гуд; значит, возьмем тетю Джеки туда. День выдался холодный и солнечный, еще чуть-чуть, и подморозило бы, так что идея погулять в парке пришла в голову целой куче разведенных папаш. Некоторые привели с собой шикарных подружек, так что рядом с Джеки в ее куртке под леопарда я не выделялся.

Холли унеслась к качелям, а мы с Джеки отыскали скамейку, с которой могли наблюдать за ней. Холли на качелях – лучшее лекарство от стресса. Хотя с виду она совсем пушинка, такое упражнение ей нипочем, и она может качаться без устали часами; а я могу смотреть и смотреть, убаюканный ритмом. Я почувствовал, как расслабляются плечи, и понял, до чего был напряжен. Я сделал несколько глубоких вздохов. Интересно, как держать давление в норме, когда Холли подрастет и на детской площадке ей станет неинтересно?

– Господи, она же еще на целую голову вымахала! Еще чуть-чуть – и меня перерастет.

– Еще чуть-чуть – и я запру ее до восемнадцатилетия, как только она научится без рвотных позывов произносить имя мальчика.

Я вытянул ноги, руки положил на затылок, повернулся лицом к слабенькому солнцу и стал мечтать о том, чтобы так и провести остаток дня. Мои плечи расслабились еще немного.

– Крепись. Они начинают теперь ужасно рано.

– Только не Холли. Я ей объяснил, что мальчики до двадцати лет не умеют пользоваться горшком.

Джеки рассмеялась.

– Тогда она просто примется за взрослых мужчин.

– Ну, взрослые быстро сообразят, что у папочки есть револьвер!

– Фрэнсис, а ты вообще как себя чувствуешь? – озабоченно спросила Джеки.

– Вот похмелье пройдет – и все будет в норме. Есть аспирин?

Джеки порылась в сумочке.

– Нету. Ничего, пусть голова поболит, тебе урок: будешь в следующий раз осторожнее с выпивкой. Но я ведь не об этом, ты же понимаешь. Как ты после вчерашнего? После вчерашнего вечера?

– Я отдыхаю в парке с двумя очаровательными дамами. Это ли не счастье?

– Знаешь, Шай и впрямь вел себя как придурок. Он не имел права на Рози наговаривать.

– Ей теперь от этого ни горячо, ни холодно.

– Да он к ней на пушечный выстрел не подходил! Он тебя позлить хотел, вот и все.

– Потрясающе, Холмс. Это же любимое занятие Шая!

– Он обычно не такой. То есть нет, святым он не стал, но здорово поостыл в последнее время. Он просто… не знает, как отнестись к твоему возвращению, понимаешь?

– Ладно, проехали. Сделай милость: наплюй, радуйся солнышку и смотри, какая у меня восхитительная дочка. Договорились?

– Прекрасно, – засмеялась Джеки. – Давай так.

Холли выглядела великолепно, лучшего я и пожелать не мог: пряди волос выбились из ее хвостиков и вспыхивали огнем на солнце, она довольно напевала что-то себе под нос. Один взгляд на изящный изгиб ее позвоночника, на небрежные взмахи ног постепенно расслаблял мои мышцы получше первоклассного косячка.

– Ну что, уроки мы сделали, – заметил я. – Давай, как поедим, сходим в кино?

– Меня дома ждут.

Эти четверо по-прежнему переживают еженедельный кошмар: воскресный вечер с мамочкой и папочкой, ростбиф и трехцветное мороженое, прочее веселье и игры, пока у кого-нибудь не поедет крыша.

– Так опоздай, – сказал я. – Взбунтуйся наконец.

– Я обещала встретиться с Гэвом – выпьем по кружечке, а потом он пойдет к ребятам. Я с ним и так мало времени провожу, того и гляди, решит, что я хочу завести любовника. Я просто заехала проверить, как ты.

– Давай и его возьмем с собой.

– На мультики?

– Как раз его уровень.

– Заткнись, – миролюбиво сказала Джеки. – Не любишь ты Гэвина.

– Во всяком случае, не так, как ты. Впрочем, сильно сомневаюсь, что ему это нужно.

– Ты мерзавец, вот ты кто. Слушай, а с рукой у тебя что?

– Я спасал рыдающую девственницу от банды нацистов-сатанистов на мотоциклах.

– Да я серьезно. Ты не упал тогда? Ну, когда ушел. Ты был немного… ну, не в стельку, конечно, но…

Тут зазвонил мобильник – тот, которым пользуются мои мальчики и девочки под прикрытием.

– Поглядывай за Холли, – сказал я и достал телефон из кармана. Имени нет, и номер незнакомый. – Алло!

Смущенный голос Кевина произнес:

– Э… Фрэнк?

– Прости, Кев. Ты не вовремя. – Я нажал отбой и спрятал телефон.

– Это Кевин?

– Ага.

– Ты не настроен с ним беседовать?

– Да. Не настроен.

Джеки с огромным сочувствием посмотрела на меня.

– Все будет хорошо, Фрэнсис. Правда.

Я не ответил.

– Послушай, – сказала Джеки с воодушевлением, – пойдем со мной к родителям, когда отвезешь Холли. Шай протрезвеет, захочет перед тобой извиниться, а Кармела приведет детей…

– Вряд ли, – ответил я.

– Ну, Фрэнсис, почему?

– Папа-папа-папа! – Разрумянившаяся Холли, как всегда вовремя, спрыгнула с качелей и поскакала к нам, высоко поднимая колени, как лошадка. – Я просто вспомнила, и пока не забыла: можно мне белые сапожки? Такие с мехом по краю, и две молнии, и мягкие, и вот досюда!

– У тебя есть обувь. Когда я считал в прошлый раз, у тебя было три тысячи двенадцать пар туфель.

– Не-е-е, они не такие! Эти особенные.

– Посмотрим. Чем они особенные? – Если Холли хочется чего-нибудь помимо необходимого и не на крупный праздник, я заставляю ее объяснять причину; я хочу, чтобы она усвоила разницу между необходимостью, желанием и фантазиями. И очень приятно, что, несмотря на это, она обращается ко мне чаще, чем к Лив.

– У Селии Бэйли такие есть.

– И что еще за Селия? Ты с ней танцами занимаешься?

Холли посмотрела на меня как на тупого.

– Селия Бэйли. Она знаменитая.

– Рад за нее. А чем?

Взгляд стал еще безнадежнее.

– Она звезда.

– Охотно верю. Актриса?

– Нет.

– Певица?

– Нет! – Я тупел на глазах. Джеки наблюдала это разоблачение, пряча улыбку.

– Астронавт? Гимнастка? Героиня французского Сопротивления?

– Папа, перестань! Она из телика!

– Точно так же, как и астронавты, и певцы, и те, кто умеет разговаривать подмышками. А эта дама чем занимается?

Холли угрожающе подбоченилась.

– Селия Бэйли – модель, – сообщила мне Джеки, решив спасти нас двоих. – Ты ее наверняка знаешь. Блондинка, пару лет назад – спутница владельца ночных клубов, потом он ей изменил, она раздобыла его переписку с его новой пассией и продала в «Стар». Теперь она знаменитость.

– А, эта… – сказал я. Джеки оказалась права, я действительно знал ее: местная фифа, чьи главные достижения – любовная связь с упакованным выше крыши маменькиным сынком и регулярные выступления в дневных телепрограммах, где она с душещипательной искренностью и со зрачками с булавочную головку рассказывала, как победила в схватке с героином. Вот что сегодня в Ирландии выдают за суперзвезду.

– Холли, милая, это не звезда, это ломтик пустого места в платье не по размеру. Что она вообще сделала стоящего?

Дочь пожала плечами.

– Что она умеет делать хорошо?

Дочь еще раз пожала плечами – с нескрываемым раздражением.

– Тогда за каким чертом она нужна? Почему ты хочешь быть на нее хоть в чем-то похожей?

Холли обессиленно закатила глаза.

– Она красивая.

– Господи! – Это меня действительно поразило. – Да у этой девицы не осталось ничего натурального цвета – уж не говоря о размерах. Она на человека-то не похожа!

У Холли чуть дым не пошел из ушей – от бессилия и краха надежд.

– Она модель! Тетя Джеки сказала же!

– Она даже не модель. Один раз снялась в дурацкой рекламе питьевого йогурта. Это совсем другое.

– Она звезда!

– He-а, не звезда. Кэтрин Хэпберн – звезда. Брюс Спрингстин – звезда. А эта Селия – громадное ничто. Талдычила, что она звезда, вот горстка кретинов в маленьком городишке ей и поверила. Это еще не значит, что ты должна быть среди этих кретинов.

Холли покраснела, упрямо выпятила подбородок, но пока сдерживалась.

– Все равно. Я хочу белые сапожки. Можно?

Я понимал, что распаляюсь сильнее, чем требует ситуация, но на попятный не пошел.

– Нет. Если начнешь восхищаться тем, кто действительно сделал что-то значительное, то я куплю тебе что захочешь. Я вовсе не желаю тратить время и деньги, чтобы превратить тебя в клон тупоголового чучела, которое считает главным достижением продажу своих свадебных фоток гламурному журналу.

– Я тебя ненавижу! – закричала Холли. – Ты тупой и ничегошеньки не понимаешь, и я тебя ненавижу!

Она от души пнула скамейку рядом со мной и бросилась прочь, не обращая внимания на боль в ноге. Какой-то мальчишка уже занял ее качели. Холли, кипя от злости, уселась по-турецки на газон.

– Господи, Фрэнсис, – вмешалась Джеки. – Не мне учить тебя воспитывать ребенка, я ничего в этом не смыслю, но ты полегче не можешь?

– Нет, не могу. Ты что, думаешь, я ради забавы решил испортить ребенку вечер?

– Она только хотела пару сапожек. Какая разница, где она их видела? Ну да, Селия Бэйли – идиотка, спаси ее Господи, но безвредная же!

– Вот уж нет. Селия Бэйли – живое воплощение всего, что неправильно в этом мире. Она так же безобидна, как бутерброд с цианидом.

– Ох, перестань, пожалуйста. Тоже мне, проблема! Через месяц Холли забудет про эту Селию напрочь, начнет фанатеть от какой-нибудь девочковой группы…

– Все не так просто, Джеки. Я хочу, чтобы Холли понимала, что есть разница между правдой и бессмысленным дерьмовым трепом. Со всех сторон ей непрерывно твердят, что реальность на сто процентов субъективна: если действительно веришь, что ты звезда, то заслуживаешь рекордного контракта – умение петь при этом не учитывается; если веришь в оружие массового поражения, то не важно, существует ли оно на самом деле; и что слава – суть и единственный смысл всего, потому что ты не существуешь, пока на тебя не обратят внимания. Моя дочь должна понять: не все на свете определяется тем, сколько об этом говорят; или насколько ей самой хочется, чтобы это было правдой; или сколько зрителей пялятся на экран. Где-то в глубине, за всем, что принято считать реальным, должна быть какая-то настоящая чертова реальность. Видит Бог, никто другой Холли этому не научит. Этому научу ее только я. Если по ходу дела она будет дуться – так тому и быть.

– Ты прав… – Джеки неодобрительно поджала губы. – Мне лучше заткнуться?

Мы с ней умолкли. Качели освободились, Холли вскарабкалась на сиденье и старательно вертелась, закручивая цепочки в жгут.

– Шай прав в одном, – сказал я. – Страна, где восхищаются Селией Бэйли, вот-вот вылетит в трубу.

– Не буди лиха… – цыкнула на меня Джеки.

– Да я-то что? Если хочешь знать, я совсем не против краха.

– Господи, Фрэнсис!

– Джеки, я воспитываю ребенка. От одного этого у любого поджилки затрясутся. Плевать даже на то, что я воспитываю ее в мире, где ей постоянно твердят: думай только о моде, славе и целлюлите, не замечай закулисных игр и вообще – купи себе что-нибудь симпатичное… Я столбенею на каждом шагу. Пока Холли была маленькая, я еще как-то справлялся, но с каждым днем она взрослеет – и мне все страшнее. Считай меня двинутым, но иногда мне просто хочется, чтобы она воспитывалась в стране, где людям приходится думать о чем-то более насущном, чем крутые тачки и Пэрис Хилтон.

– Не поверишь… – Джеки чуть улыбнулась. – Ты говоришь точно как Шай.

– Ну, блин! Тогда и впрямь осталось только вытащить пистолет и вышибить себе мозги.

– Я знаю, что с тобой не так, – сообщила Джеки, глядя на меня понимающим взглядом. – Ты вчера выпил лишнего, и у тебя потроха всмятку. Это всегда вгоняет в тоску.

Мой телефон зазвонил снова.

Кевин.

– Да чтоб тебя, – злобно рявкнул я. Эх, не стоило давать ему номер телефона. Ну и семейка – им чуть уступи, тут же на голову сядут. Отключать мобильный нельзя – мои ребята могут позвонить в любую секунду. – Если Кев всегда так плохо понимает намеки, то неудивительно, что у него нет подружки.

Джеки легонько хлопнула меня по руке.

– Не обращай внимания, пусть звонит. Я вечером спрошу, что за спешка приключилась.

– Спасибо, не надо.

– Наверное, хочет с тобой снова встретиться…

– Джеки, мне абсолютно по барабану, что он хочет. А если он и впрямь жаждет со мной снова встретиться, то передай ему, с любовью и поцелуями, чтобы не надеялся. Лады?

– Фрэнсис, перестань. Ты же не всерьез.

– Именно всерьез. Серьезнее некуда.

– Он же твой брат.

– Ну да, он отличный парень, которого обожают многочисленные друзья и знакомые. Вот только я не из их числа. Единственное, что связывает нас, – причуда природы, из-за которой мы провели несколько лет в одном и том же доме. Теперь мы там не живем, и у Кевина нет со мной ничего общего, в точности как у парня на соседней скамейке. То же могу сказать и про Кармелу, и про Шая, и уж точно – про маму с папой. Мы не знаем друг друга, разговаривать нам не о чем и чаи гонять вместе незачем.

– Сам подумай, – сказала Джеки. – Ты ведь понимаешь, что все не так просто.

Снова зазвонил телефон.

– He-а. Все просто, – произнес я.

Джеки поворошила ногой палую листву, дожидаясь, пока телефон не замолкнет.

– Вчера ты заявил, что Рози из-за нас тебя бросила.

Я глубоко вздохнул.

– Джеки, тебя-то мне винить не в чем, ты тогда из пеленок еще не вылезла.

– Ах, ты поэтому согласен со мной встречаться?

– Ты вообще ту ночь не помнишь!

– Знаешь, мы с Кармелой вчера говорили… Так вот, я помню только обрывки. Все перемешалось, сам понимаешь.

– Не для меня. Я все прекрасно помню.

Около трех ночи мой приятель Вигги закончил свою работу в ночном клубе и пришел на стоянку отстегнуть мне законные и достоять остаток смены. Я возвращался домой сквозь бурные, зыбкие остатки субботней ночи, негромко насвистывал что-то, и грезил о завтрашнем дне, и жалел любого, кто не был счастлив, как я. Поворачивая на Фейтфул-плейс, я словно по воздуху летел.

И тут же звериным чутьем понял – что-то случилось. Половина окон на улице, включая и наши, ярко светилась. В тишине улицы из-за окон доносилось напряженное жужжание возбужденных голосов.

Дверь нашей квартиры украшали свежие царапины и вмятины. В гостиной у стены валялся перевернутый кухонный табурет с перекошенными и расщепленными ножками. Кармела, в пальто поверх выцветшей ночнушки в цветочек, щеткой собирала в совок осколки разбитой посуды; руки сестры так тряслись, что осколков прибавлялось. Ма притулилась в уголке дивана, тяжело дыша и промокая разбитую губу влажной салфеткой; тут же на диване Джеки, завернутая в одеяло, сосала большой палец. Кевин сидел в кресле и грыз ногти, глядя в пространство. Шай, прислонившись к стене, переступал с ноги на ногу, засунув руки глубоко в карманы; белые глаза таращились, как у затравленного зверя, ноздри широко раздувались, на скуле наливался синяк. В кухне папаша со скрежещущим ревом блевал в раковину.

– Что случилось? – спросил я.

Они все аж подпрыгнули, Кармела подняла ко мне зареванное лицо, и пять пар глаз уставились на меня не моргая, без всякого выражения.

– Ты, как всегда, вовремя, – ядовито заметил Шай.

Остальные молчали. Я забрал у Кармелы совок, усадил ее аккуратно на диван – между мамой и Джеки – и начал подметать. Рев на кухне сменился храпом. Шай тихо зашел туда и вернулся с острыми ножами. По спальням мы расходиться не стали.

В ту неделю па предложили частную подработку: четыре дня штукатурных работ, и в агентство сообщать не надо. Папаша, как водится, отнес весь приработок в паб и налакался джина по самое не могу. От джина па начинает жалеть себя; от жалости к себе становится ужасен. Он дополз до Фейтфул-плейс и исполнил свой коронный номер у дверей Дейли, с ревом вызывая Мэтта Дейли на разборку, только на этот раз разошелся, начал биться о дверь и рухнул мешком на ступеньки, после чего стащил с ноги башмак и швырнул его в окно Дейли. Тут и появились ма и Шай и постарались затащить папашу домой.

Обычно па относительно спокойно принимал известие, что вечеринка заканчивается, но в ту ночь у него в баке еще было вдоволь горючего. Вся улица, включая Кевина и Джеки, наблюдала из окон, как он обзывал маму высохшей старой сучкой, Шая – бесполезным мелким педиком, а пришедшую на подмогу Кармелу – грязной шлюхой. Ма в ответ называла его никчемным транжирой и зверем, желала ему сдохнуть в мучениях и гореть в аду. Па велел всем троим убираться прочь, а то – пусть только заснут – он перережет им глотки. Всю дорогу он набрасывался на них с кулаками.

По большому счету ничего нового папаша не отчебучил. Разница, однако, состояла в том, что до тех пор он все это вытворял дома, а не прилюдно, а тут перешел все границы, словно на скорости восемьдесят миль в час отказали тормоза. Кармела устало проговорила тихим бесцветным голосом:

– Он совсем от рук отбился.

Никто не взглянул на нее.

Кевин и Джеки из окна умоляли папочку остановиться, Шай орал, чтобы они убрались в комнату, ма визжала, что это все из-за них, что они довели па до пьянства, папаша орал, что вот он сейчас до них доберется. В конце концов сестры Харрисон, счастливые обладательницы единственного на всю улицу телефона, вызвали полицию. Это было полное западло – примерно как совать героин малышам или материться при священнике. Моя семья вынудила сестер Харрисон переступить табу.

Ма и Кармела уговаривали полицейских не забирать папу – такой позор! – и они по доброте душевной согласились. Для копов в те времена домашнее насилие было чем-то сродни порче собственного имущества: полный дебилизм, но вроде как и не преступление. Они затащили па вверх по лестнице, свалили на пол кухни и ушли.

– Да, ужасно, конечно… – вздохнула Джеки.

– По-моему, это и решило все для Рози. Всю жизнь папаша предупреждал ее остерегаться стада грязных дикарей – Мэки. Она не слушала, влюбилась в меня, убеждала себя, что я другой. А за несколько часов до того, как она вручит мне свою жизнь, когда каждая крупица сомнения в ее мозгу выросла в тысячи раз, Мэки воочию доказывают папашину правоту: закатывают представление с воем и ревом на всю улицу, дерутся, кусаются и швыряют дерьмо, как стая накуренных бабуинов. Конечно, Рози задумалась: каков я за закрытыми дверями и когда все это вырвется наружу, если глубоко внутри я – один из этих дикарей.

– И ты ушел. Без нее.

– Я решил, что за все расплатился.

– Я все время думала об этом. Почему ты просто не вернулся домой?

– Хватило бы денег, взял бы билет до Австралии. Чем дальше, тем лучше.

– Ты по-прежнему винишь их? Или вчера это просто спьяну?

– Ага, – ответил я. – По-прежнему. Всех. Может, это несправедливо, но порой жизнь – просто кусок дерьма.

Мой телефон запищал – пришло новое сообщение: «Привет фрэнк, это кев, изв знаю много дел, сможешь звякни, ок? надо поболтать, пасиб».

Я стер сообщение.

– Ну а если она тебя не бросала вовсе? – не отставала Джеки.

У меня не было ответа – до меня и вопрос-то толком не дошел. И поздно, два десятка лет как поздно, искать этот ответ. Джеки рассеянно пожала плечами и принялась подкрашивать губы. Холли наворачивала безумные круги на раскручивающейся цепи качелей. Я старался думать только о простых вещах: не надеть ли Холли шарф, скоро ли она устанет и проголодается и какую пиццу заказывать.