Текст книги "Ночь длиною в жизнь"

Автор книги: Тана Френч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

2

Фейтфул-плейс без посторонней помощи не отыщешь: район Либертис веками застраивался как попало, без всякого вмешательства со стороны градостроителей, а Фейтфул-плейс – тесный тупичок, зажатый в самой середке, словно ложный ход в лабиринте. Улица расположена в десяти минутах ходьбы от Тринити-колледжа и шикарных магазинов на Графтон-стрит, но в те дни в Тринити мы не совались, а типчики из Тринити не ходили по нашей улице: район считался не опасным, но обособленным – заводские рабочие, каменщики, пекари, бедняги на пособии да редкие счастливчики с гиннессовской пивоварни, с медицинской страховкой и вечерними курсами. Либертис – «Свободы» – получили свое имя сотни лет назад, поскольку тут существовала своя жизнь и действовали свои правила. Правила нашей улицы гласили: как бы ты ни страдал от безденежья, в пабе проставляешься в очередь; если приятель ввязался в потасовку, вытаскивай его, как только нос раскровавят, – тогда никто не уронит достоинства; героин только для совсем пропащих; по воскресеньям церковь не пропускай, будь ты хоть самый отчаянный анархист-панк-рокер; и ни в коем случае ни на кого не стучи.

Я припарковал машину подальше и пошел к дому пешком – незачем родне знать, на чем я езжу, и незачем им видеть детское сиденье. Ночной воздух в Либертис остался прежним, теплым и беспокойным, ветер играл пакетами от чипсов и автобусными билетами, из пабов доносился неясный гул. Наркоманы, околачивающиеся на перекрестках, теперь щеголяли цацками в дополнение к спортивным костюмам – новое слово в моде. Двое, заметив меня, взяли курс на сближение, но передумали, едва я одарил их акульей улыбкой.

Фейтфул-плейс – это два ряда по восемь кирпичных домов, у каждой входной двери – крыльцо. В восьмидесятые каждый дом населяло три-четыре семьи, а то и больше. Под «семьей» подразумевали и Психа Джонни Мэлоуна, который воевал еще в Первую мировую и при случае хвастал татуировкой из Ипра, и Салли Хирн, не то чтобы гулящую, но ведь многочисленный выводок надо как-то содержать… Доходягам на пособии доставался подвал и дефицит витамина D; регулярный заработок обеспечивал часть первого этажа; семьям, которые жили в доме несколько поколений, полагался верхний этаж, где над головами никто не топал.

Считается, что родные места после долгого отсутствия словно мельчают, однако моя улица по-прежнему осталась шизоидной. Парочку домов отремонтировали – вставили двойные оконные рамы, выкрасили стены в пастельный цвет «под старину», – к остальным даже не притрагивались. Номер шестнадцатый, похоже, дышал на ладан: продырявленная крыша, на ступеньках штабель кирпичей и разбитая тележка, на двери следы давнего поджога. В окне первого этажа дома номер восемь горел свет: золотой, уютный – и чертовски опасный.

В первые три года после того, как родители сыграли свадьбу, на свет с предсказуемой периодичностью появились Кармела, Шай и я – чего еще ожидать в стране контрабандных презервативов? Потом наступила пятилетняя передышка, которая закончилась рождением Кевина, а еще пять лет спустя родилась Джеки – видимо, в какой-то миг взаимная ненависть родителей приугасла. Мы занимали четыре комнаты на первом этаже дома номер восемь: комната девочек, комната мальчиков, кухня, гостиная – и туалет во дворе за домом. Мылись все в жестяной ванне на кухне. Сейчас родители живут в квартире вдвоем.

Мы с Джеки видимся примерно раз месяц, и она «держит меня в курсе», считая, что мне позарез нужны мельчайшие подробности жизни каждого, хотя для меня главное – вовремя узнавать о смертях в благородном семействе. Я знал, что у Кармелы четверо детей и задница как у автобуса, Шай живет этажом выше родителей и работает все в том же велосипедном магазине, из-за которого ушел из школы, Кевин продает телевизоры с плоским экраном и каждый месяц меняет подружку, па спину повредил, а ма – все та же ма. Ну и завершает эпическое полотно сама Джеки – парикмахер, живет со своим Гэвином, за которого собирается замуж. Если верить Джеки – что не слишком разумно, – мои родственнички ничегошеньки обо мне не знают.

Входную дверь и дверь в квартиру оставили открытой, хотя в наше время в Дублине двери запирают, и не на один замок. Джеки постаралась, устроила так, чтобы я сам смог пройти. Из гостиной доносились голоса: короткие фразы, длинные паузы.

– Приветики, – сказал я с порога.

Звон чашек стих, головы повернулись. На меня уставились мамины черные глаза и пять пар голубых – точно таких, как у меня.

– Прячьте героин, – сказал Шай. Он прислонился к подоконнику, засунув руки в карманы; смотрел, как я иду по улице. – Легавые пришли.

Домовладелец все-таки разорился на ковролин – зеленый, в розовый цветочек. Комната, как и прежде, пахла поджаренным хлебом, сыростью, политурой и еще чем-то неопределенно затхлым. На столе красовался устланный салфеточками поднос с дешевым печеньем. Па и Кевин сидели в креслах, ма – на диване, между Кармелой и Джеки, как военачальник, хвастающийся военнопленными.

Ма – классическая дублинская мамаша: ровно пять футов высоты, волосы в бигудях, бочкообразная фигура фасона «лучше не лезь» и бесконечный запас неодобрения. Приветствие блудному сыну звучит так:

– Фрэнсис! – Ма откинулась на спинку дивана, сложив руки там, где должна быть талия, и оглядела меня с головы до ног. – Неужели трудно хотя бы надеть приличную рубашку?

– Привет, ма, – ответил я.

– Не «ма», а «мамочка». На кого ты похож? Соседи подумают, что я воспитала беспризорника.

Где-то на жизненном пути я сменил армейскую парку на кожаную куртку, но в остальном мои вкусы в одежде мало изменились с того дня, как я покинул дом. Надень я костюм, ма отчитала бы меня, что я много о себе воображаю. С моей ма надеяться на выигрыш бесполезно.

– Джеки говорила так, будто дело срочное, – сказал я. – Привет, па!

Па выглядел лучше, чем я ожидал. Когда-то я был похож на него больше, чем остальные – те же густые каштановые волосы, те же резкие черты лица, – но сходство с годами сошло на нет, чему я очень рад. Па постарел, поседел, штаны не достают до щиколоток, но мышцы по-прежнему в порядке, так что наезжать на него – себе дороже. С виду трезв как стеклышко, хотя с ним никогда не поймешь наверняка.

– Гляди-ка, кто оказал нам честь! Ух ты, наглая морда! – хрипло пробасил па; голосовые связки намертво просмолены «Кэмелом».

– Да, мне говорили. Привет, Кармела, Кевин, Шай.

Шай даже не потрудился ответить.

– Фрэнсис… – Кевин уставился на меня как на привидение. Надо же, совсем вырос парень – светловолосый симпатичный крепыш, еще и вымахал выше меня. – Блин, Господи!

– За языком следи, – рявкнула ма.

– Отлично выглядишь, – сообщила мне Кармела, как и следовало ожидать. Если Господь воскресший предстанет однажды утром перед Кармелой, она скажет, что он отлично выглядит. Необъятная задница впечатляла, благородный акцент «познакомьтесь с моим гайморитом» меня нисколько не удивил. В общем, все вполне предсказуемо.

– Большое спасибо, – ответил я. – И ты тоже.

– Иди-ка сюда, – позвала меня Джеки. Ее обесцвеченные волосы уложены в сложную прическу, а одевается сестра, будто застряла в семидесятых, – Том Уэйтс одобрил бы; в тот день она вырядилась в белые брюки капри и красную блузку в горошек, с оборками в самых неожиданных местах. – Садись и выпей чаю. И я с тобой чашечку выпью.

Она направилась в кухню, ободряюще подмигнув мне по дороге.

– Обойдусь, – остановил я ее. От мысли, что придется сесть рядом с ма, по коже побежали мурашки. – Давайте посмотрим на ваш знаменитый чемоданчик.

– Что за спешка? – рассердилась ма. – Сядь сюда.

– Сначала дело, потом развлечения. Где чемоданчик?

Шай кивком указал на пол у своих ног:

– К твоим услугам.

Под внимательными взглядами родственников я пролавировал между кофейным столиком, диваном и стульями.

Чемоданчик стоял у окна – синий, с закругленными углами, весь в пятнах черной плесени, смехотворные замочки были взломаны. Больше всего меня зацепило то, каким маленьким он оказался. Оливия, собираясь куда-то на выходные, паковала почти все наше имущество, включая электрический чайник. Рози отправлялась навсегда в новую жизнь – с тем, что могла унести в одной руке.

– Кто его трогал? – спросил я.

Шай засмеялся каким-то глухим горловым смехом.

– Господи, глядите, ребята: лейтенант Коломбо! Отпечатки пальцев брать будешь?

Шай темноволосый, подвижный и неугомонный, от носа к губам и между бровями залегли глубокие морщины. От него шибает нервной энергией, будто от электрокабеля.

– Только если вежливо попросишь, – ответил я ему. – Вы все его хватали?

– Да ни за что! – отозвалась Кармела, слегка пожав плечами. – Такая грязюка…

Я поймал взгляд Кевина. На секунду показалось, что я вообще никогда не уезжал.

– Мы с па хотели открыть, так заперто же… – сказала ма. – Я позвала Шая и велела захватить отвертку. А что такого? Непонятно ведь чей. – Ма бросила на меня воинственный взгляд.

– Верно, – ответил я.

– А как увидели, что внутри… Ох, меня в жизни так не трясло. Чуть сердце не выпрыгнуло; думала, инфаркт будет. Я так и сказала Кармеле: «Слава Богу, ты на машине, отвезешь меня в больницу, если что…» – Взгляд ма ясно говорил, что во всем буду виноват я, хотя она еще и не решила, как именно.

– Тревор за детьми присмотрит, ужином накормит, – пояснила Кармела. – Он просто молодец.

– Мы с Кевином приехали, заглянули внутрь, – сказала Джеки. – Что-то трогали, не помню, что именно.

– Привез порошок для дактилоскопии? – поинтересовался Шай. Он сгорбился у окна и наблюдал за мной, прищурившись.

– Привезу в другой раз, если будешь хорошим мальчиком. – Я достал из кармана куртки хирургические перчатки и надел их.

Па засмеялся глубоким, скрежещущим смехом; но смех превратился в беспомощный приступ кашля, сотрясающего папино кресло.

Отвертка Шая лежала на полу рядом с чемоданчиком. Я встал на колени и приподнял отверткой крышку. Два эксперта из Технического отдела мне кое-что должны, а пара очаровательных лаборанток ко мне неровно дышат, так что анализы сделают без шумихи, однако не обрадуются, если я буду без надобности лапать вещдоки.

Плотный комок ткани почернел от плесени и местами расползся от сырости. От него пахло, словно от сырой земли, – именно этот запах я уловил, как только вошел в комнату.

Я медленно, по одной, доставал вещи и выкладывал на крышку чемоданчика. Одна пара свободных джинсов с клетчатыми заплатками на коленках. Один зеленый шерстяной пуловер. Одна пара узких джинсов с молниями на лодыжках – Господь всемогущий, я узнал их; джинсы так обтягивали бедра Рози, что у меня перехватывало дыхание. Я продолжал работу не моргнув глазом. Одна мужская фланелевая рубашка без воротника – синие полоски на когда-то кремовом фоне. Шесть пар белых хлопковых трусиков. Длиннополая блузка в лиловых и синих «огурцах» почти насквозь прогнила; я подобрал ее, и из складок выпало свидетельство о рождении.

– Вот. – Джеки, перегнувшись через подлокотник дивана, озабоченно следила за мной. – Видишь? Сначала-то мы думали, ерунда: ребятишки дурака валяют, или кто-то слямзил чужое и решил спрятать, или какая бедолага, которую муж лупит, решила заранее приготовиться, чтобы в удобный момент сбежать, ну знаешь, как в журналах советуют? – Джеки снова набирала обороты.

Рози Бернадетта Дейли, дата рождения 30 июля 1966 года. Бумажка готова была рассыпаться.

– Детские шалости, говоришь? – сказал я. – Маловероятно…

Одна футболка с «Ю-2» – наверняка стоила бы сейчас несколько сотен, если бы не сгнила. Одна майка в бело-голубую полоску. Один черный мужской жилет – модно было одеваться, как Энни Холл. Один лиловый шерстяной пуловер. Одни бледно-голубые пластмассовые четки. Два белых хлопковых бюстгальтера. Один дешевенький портативный кассетник, паленый «Уокмен» – я несколько месяцев копил на него деньги, а последние пару фунтов достал за неделю до восемнадцатилетия Рози, помогая Бикеру Мюррею продавать пиратские видео. Баллончик дезодоранта «Шур». Десяток кассет с домашними записями; до сих пор можно разобрать названия на вставках, записанные круглым почерком Рози: «Ар-и-эм», «Ю-2», «Тин Лиззи», «Бумтаун рэтс», «Стрэнглерз», «Ник Кейв и Бэд сидз»… Рози бросила бы все на свете, но только не свою коллекцию записей.

На дне чемоданчика оказался коричневый конверт. Бумага внутри за два десятка лет слиплась от сырости; я тихонько потянул за край, и комок развалился, как промокший рулон туалетной бумаги. М-да, придется техотделу поработать… В пластиковом окошке конверта смутно виднелись обрывки печатного текста: «Лири – Холихед»… «отправление»… «30 мин».

Наши билеты на паром…

Все уставились на меня. Кевин выглядел совершенно расстроенным.

– Ну, по всему выходит, что это действительно чемоданчик Рози Дейли, – сказал я и начал осторожно укладывать вещи в чемоданчик. Бумаги положил на самый верх, чтобы лишний раз не трепать.

– Полицию вызывать будем? – спросила Кармела.

Па театрально закашлял, словно харкнуть собрался; ма кинула на него яростный взгляд.

– И что вы им скажете? – спросил я.

Ясно дело – об этом никто и не подумал.

– Двадцать с лишним лет назад кто-то запихнул чемоданчик в камин, – объяснил я. – Вряд ли это преступление века. Пусть Дейли сами в полицию звонят, но вряд ли копы серьезно приступят к расследованию «дела о забитой дымовой трубе».

– А Рози-то… – Джеки ухватила прядь волос и, по-кроличьи прикусив губу, озабоченно глядела на меня большими голубыми глазами. – Она ведь пропала. Чемоданчик этот – улика, или доказательство, или как его называют… Может, надо…

– Ее официально объявили пропавшей?

Все недоуменно переглянулись – точно не знал никто. Наверное, вряд ли. В Либертис к копам относятся, будто к медузам в «Пакмане»: они часть игры, лучше с ними не сталкиваться, а уж сам искать их точно не будешь.

– Потому что сейчас уже поздновато, – сказал я, кончиками пальцев опуская крышку чемодана.

– Послушай, а ведь похоже, что она… она вообще не уезжала ни в какую Англию, – не успокаивалась Джеки. – Вдруг кто-то ее…

– Джеки хочет сказать, – встрял Шай, – что кто-то вырубил Рози, запихнул в мусорный мешок, оттащил на ферму, вывалил там в корыто свиньям, а чемоданчик запихнул за камин, чтобы не мешался.

– Шимус Мэки, Бог тебя накажет за такие слова! – воскликнула ма.

Кармела перекрестилась.

О подобном сценарии я уже думал.

– Возможно. Или ее похитили пришельцы, а вернули по ошибке в Кентукки. Я склоняюсь к более простому объяснению: Рози сама спрятала чемоданчик в трубе, забрать его не смогла и отправилась в Англию в чем была. Впрочем, если вам не хватает острых ощущений, дело ваше.

– Правильно, – хмыкнул Шай. Глупость среди его недостатков не числится. – А вся эта дрянь… – он ткнул в перчатки, которые я засовывал в карман, – понадобилась именно потому, что ты не видишь тут никакого преступления.

– Рефлекс, – пояснил я улыбаясь. – Коп всегда коп, без перерывов и выходных, улавливаешь?

Шай презрительно фыркнул.

– Тереза Дейли просто свихнется, – сказала ма тоном, в котором смешались ужас, зависть и жажда крови.

Итак, по целому ряду причин с родителями Рози я должен увидеться первым.

– Я поговорю с Дейли, узнаю, что они решат делать. Они когда обычно возвращаются?

– По-разному, – пожал плечами Шай. – Иногда к обеду, иногда рано утром, это уж как Нора привезет.

«М-да, некстати», – подумал я, представив, как ма обрушивается на них у самого порога. Если заночевать в машине, то успею перехватить ма по дороге, но поблизости парковаться негде. Шай злорадно разглядывал меня.

Ма, выпятив грудь, заявила:

– Фрэнсис, переночуешь у нас. Диван еще раздвигается.

Не сочтите это материнской лаской в честь возвращения блудного сына – ма так проявляет собственнические чувства. Принимать приглашение не хотелось, но другого выбора у меня не было.

– Если, конечно, не брезгуешь, – добавила она, уничтожая всякие сомнения в чистоте своих истинных намерений.

– Ну что ты, – ответил я, одарив Шая широченной улыбкой. – Отлично. Спасибо, ма!

– Мамочка, а не ма. Я так понимаю, что ты захочешь позавтракать и все такое.

– А можно, я тоже останусь? – неожиданно спросил Кевин.

Ма взглянула на него с подозрением. Кевин и сам удивился не меньше меня.

– А кто тебе запрещает? – в конце концов изрекла ма и принялась собирать чашки. – Белье не изгадьте мне!

Шай рассмеялся нехорошим смехом.

– Воссоединение счастливого семейства, – сказал он, ткнув чемоданчик мыском ботинка. – Как раз к Рождеству.

Ма не разрешает курить в доме. Шай, Джеки и я предавались вредной привычке на крыльце; Кевин и Кармела выскользнули вслед за нами. Мы уселись на верхних ступеньках – как садились в детстве, посасывая леденцы после ужина и надеясь, что случится что-нибудь интересное. Я поймал себя на мысли, что и сейчас жду какого-нибудь представления – мальчишек с футбольным мячом, ругающуюся парочку, женщину, спешащую к соседке обменять свежие сплетни на чайные пакетики… Напрасно надеялся: в номере одиннадцатом волосатые студенты готовили ужин под негромкую музыку «Кин», в номере седьмом Салли Хирн гладила, а кто-то смотрел телевизор. Видимо, сейчас на Фейтфул-плейс происшествий поубавилось.

Мы плюхнулись на наши старые места: Шай и Кармела – по краям верхней ступеньки, Кевин и я – под ними, а ниже, между нами, – Джеки. Ступеньки хранили отпечатки наших задниц.

– Господи, тепло-то как! – заметила Кармела. – Прямо и не декабрь вовсе, правда? Все неправильно.

– Глобальное потепление, – отозвался Кевин. – Дайте кто-нибудь сигаретку.

Джеки протянула пачку.

– Лучше не начинай. Отвратительная привычка.

– Я только по особым случаям.

Я щелкнул зажигалкой, Кевин наклонился ко мне, и тень его ресниц легла на щеку, делая его похожим на спящего ребенка, румяного и невинного. В детстве младший брат меня боготворил, повсюду за мной таскался, а я однажды расквасил нос Живчику Хирну за то, что он отнял у Кевина мармеладки. Теперь Кевин пах лосьоном после бритья.

Я кивнул на окошко седьмого дома:

– А у Салли сколько ж всего детей?

Джеки протянула руку через плечо, забрала у Кевина свою пачку.

– Четырнадцать… Как представлю, так выть хочется.

Я хмыкнул, поймал взгляд Кевина и улыбнулся.

Кармела, помолчав, сообщила:

– А у меня четверо. Даррен, Луиза, Донна и Эшли.

– Да, Джеки говорила. Ты молодец. На кого похожи?

– Луиза – на меня, помоги ей Господь. Даррен – в папу.

– Донна – вылитая Джеки, – встрял Кевин. – Зубы торчком и все остальное.

Джеки пихнула его:

– А ну, заткнись!

– Они, наверное, уже выросли, – сказал я.

– Да еще как. Даррен в этом году получает аттестат. Пойдет в университет – на инженера учиться.

Никто не спрашивал о Холли. Возможно, я недооценил Джеки; возможно, она действительно умела держать рот на замке.

– Вот, посмотри. – Кармела порылась в сумочке, нашла мобильник, пощелкала кнопками и протянула мне.

Я пролистал фотки: четыре заурядных конопатых ребенка; Тревор – такой же, как прежде, только волос поубавилось; домик застройки семидесятых, не помню в каком унылом пригороде… Похоже, все мечты Кармелы сбылись. Молодец, этим не многие могут похвастаться, хотя я от такой жизни глотку бы себе перерезал.

– Замечательные детишки, – похвалил я, возвращая телефон. – Поздравляю, Мелли.

Надо мной послышался легкий вздох.

– «Мелли»… Господи, сто лет этого не слышала.

Неяркий свет словно вернул нас в прежние времена, убрал морщинки и седые пряди, разгладил тяжелую челюсть Кевина и стер макияж с лица Джеки; и мы, пятеро, снова свежие, остроглазые и неугомонные, в темноте плетем мечты – каждый свои. Если бы Салли Хирн взглянула в окно, она бы увидела нас прежних: дети Мэки на крыльце. На какое-то безумное мгновение я даже порадовался, что оказался дома.

– Ох, – сказала Кармела, елозя; она никогда не умела наслаждаться тишиной. – Всю задницу отсидела. Ты уверен, Фрэнсис, что так и случилось, как ты сказал в доме? Что Рози собиралась вернуться за чемоданчиком?

Шай с пыхтением, которое могло сойти и за смех, выпустил дым сквозь зубы.

– Полнейшая хрень. Фрэнк знает это не хуже меня.

– За языком следи! – Кармела шлепнула Шая по коленке. – Что ты имеешь в виду? Почему полная хрень?

Шай пожал плечами.

– Ничего я не знаю, – сказал я. – Вполне вероятно, что Рози в Англии и счастлива.

– Без билетов и документов? – спросил Шай.

– Деньжата у нее были, билет она могла и новый купить, а документов в Англии в то время не спрашивали.

Мы и впрямь свидетельства о рождении решили захватить только на случай, если придется писать заявление на пособие, пока не найдем работу. Ну и пожениться хотели…

– Но все-таки, – тихо спросила Джеки, – правильно я сделала, что позвонила? Или нужно было просто…

В воздухе повисло напряжение.

– …оставить все как есть, – закончил Шай.

– Нет, – ответил я. – Ты поступила совершенно правильно, сестренка. У тебя первоклассное чутье.

Джеки вытянула ноги и рассматривала высокие каблуки. Я видел только ее затылок.

– Ага, – ответила она.

Мы еще посидели и покурили. Запах солода и горелого хмеля пропал; на «Гиннессе» в девяностые поставили что-то экологическое, так что в Либертис теперь пахло выхлопными газами и соляркой – безусловно, прогресс. Мотыльки кружились вокруг фонаря в конце улицы. Наши качели – канат, прицепленный к верхушке столба – исчезли.

Мне хотелось узнать еще кое-что.

– Па выглядит неплохо, – сказал я.

Молчание. Кевин пожал плечами.

– Спина не ахти, – произнесла Кармела. – Джеки…

– Да, я слышал, что со спиной проблемы, но выглядит он молодцом.

Кармела вздохнула:

– Когда как… Сегодня получше, так он и орел орлом; а вот если…

Шай затянулся, держа сигарету большим и указательным пальцами, на манер гангстеров в старых фильмах.

– Когда похуже, приходится его в сортир на руках таскать, – заметил он.

– Врачи хоть знают, в чем проблема? – спросил я.

– He-а. Может, из-за работы, может… Ничего не могут сказать. В любом случае ему все хуже.

– А пить он бросил?

– Тебе-то что за дело? – раздраженно спросил Шай.

– Па бросил пить? – повторил я.

Кармела шевельнулась.

– Да нормально все.

Шай отрывисто рассмеялся – словно гавкнул.

– С ма он нормально обращается?

– Не твое собачье дело! – отрезал Шай.

Остальные трое замерли, ожидая, бросимся ли мы друг на друга. Мне было двенадцать, когда Шай раскроил мне голову на этих самых ступеньках; до сих пор шрам остался. Впрочем, очень скоро я его перерос. У него тоже есть шрамы.

Я не спеша повернулся к Шаю:

– Я ведь вежливо спросил.

– Что-то двадцать лет ты не спрашивал.

– Спрашивал, – тихо сказала Джеки. – Много раз.

– И что? Ты сама здесь больше не живешь, знаешь ничуть не больше его.

– Вот поэтому я и спрашиваю, – сказал я. – Па нормально обращается с ма?

Мы с Шаем уставились друг на друга в сгустившихся сумерках. Я приготовился быстро отшвырнуть сигарету.

– А если я скажу «нет», – хмыкнул Шай, – ты бросишь свою холостяцкую берлогу и переедешь сюда – присматривать за ма?

– В квартиру под тобой? Ах, Шай. Ты так по мне скучаешь?

Над нашими головами с треском поднялось окно.

– Фрэнсис, Кевин! Вы идете, в конце концов? – крикнула ма.

– Сейчас! – проорали мы хором.

Джеки фыркнула:

– Ах, нас послушать…

Ма захлопнула окно. Через секунду Шай откинулся на ступеньку, плюнул через перила и перестал буравить меня взглядом. Все расслабились.

– Мне все-таки пора, – сказала Кармела. – Эшли любит, чтобы мамочка ее спать укладывала, Тревору она нарочно все нервы измотает.

– А как ты доберешься? – спросил Кевин.

– Я машину за углом оставила. У меня «киа», – пояснила Кармела мне. – Тревор ездит на «рейнджровере».

Чего и следовало ожидать: Тревор, тот еще засранец, нисколечко не изменился.

– Подбросишь? – спросила Джеки. – Я прямо с работы, а сегодня очередь Гэвина на машину.

Кармела выпятила подбородок и неодобрительно прищелкнула языком.

– Что, за тобой не заедет?

– Не получится. Машина уже дома, а Гэвин с приятелями в пабе.

Кармела встала, тяжело опираясь на перила, и аккуратно одернула юбку.

– Ладно, подброшу тебя до дома. А если Гэвин не против, чтобы ты работала, мог бы и машину тебе купить. Ну, вы, чего ржете?

– А ты у нас феминистка, оказывается! – сказал я.

– Да ну вас, мне без лифчика никуда. А ты, красавица, кончай хиханьки и пошли, не то оставлю тебя с этими охламонами.

– Иду, иду, погоди… – Джеки убрала пачку в сумку, забросила ремешок на плечо. – Я завтра зайду. Фрэнсис, увидимся еще?

– Это как повезет.

Джеки потянулась и крепко сжала мою руку.

– Все-таки я рада, что позвонила, – сказала она негромко. – Здорово, что ты приехал. Ты – сокровище. Береги себя.

– Ты тоже хорошая девочка. Пока, Джеки.

Кармела сказала, нависая надо мной:

– Фрэнсис, мы… Ты еще появишься? Раз теперь…

– Давайте уже завязывать, – улыбнулся я в ответ. – Там посмотрим, ладно?

Кармела спустилась по ступенькам, и сестры пошли по Фейтфул-плейс. Мы смотрели им вслед, слушали, как отзывается эхом стук каблучков Джеки, как топает рядом Кармела, стараясь не отставать. Джеки намного выше Кармелы, даже если не считать каблуков и прически, но зато Кармела гораздо объемнее по окружности. Такое несоответствие превращает их в подобие дурацкой мульткоманды, готовой сталкиваться с неисчислимыми комическими катастрофами, чтобы в итоге поймать злодея и победить.

– Классные женщины, – тихо сказал я.

– Да, – ответил Кевин. – Точно.

– Сделай милость, не появляйся тут больше, – встрял Шай.

«Он, пожалуй, прав», – подумал я, игнорируя его замечание.

Ма снова проделала трюк с окном:

– Фрэнсис! Кевин! Я дверь запираю. Или вы сию секунду подниметесь, или ночуйте где сидите.

– Идите уже, – сказал Шай, – а то она всю улицу перебудит.

Кевин встал и потянулся, хрустнув шейными позвонками.

– А ты?

– Не, я еще покурю, – ответил Шай.

Дверь за нами захлопнулась, а он все еще сидел на ступеньке и щелкал зажигалкой, разглядывая пламя.

Ма свалила на диван пуховое одеяло, две подушки и стопку простыней, а сама отправилась спать, выразив таким образом свое мнение о наших посиделках снаружи. Теперь они с па жили в бывшей комнате мальчиков; спальню девочек переоборудовали в ванную – еще в восьмидесятые, судя по сантехнике цвета авокадо. Пока Кевин плескался там, я вышел на лестницу – слух у ма, как у летучей мыши – и позвонил Оливии.

Время было уже далеко за одиннадцать.

– Спит, – сказала Оливия. – И крайне разочарована.

– Я знаю. Только хотел еще раз поблагодарить – и еще раз извиниться. Я окончательно испортил твое свидание?

– Да. Ты думал, в «Котери» вынесут детский стул и Холли станет обсуждать с нами список номинантов на «Букера» за порцией семги по-французски?

– Слушай, у меня тут завтра еще дела, но я до обеда постараюсь вернуться, заберу ее. Может, вы с Дермотом переиграете?

Оливия вздохнула:

– Что там у тебя? Все нормально?

– Еще толком не знаю, – ответил я. – Надеюсь, утром прояснится.

Молчание. Я решил, что Лив в бешенстве от моих уклончивых ответов, но она вдруг сочувственно поинтересовалась:

– Сам-то ты как?

Вот только еще не хватало, чтобы именно сегодня вечером Оливия проявила понимание. Внутри меня прокатилась теплая волна, успокаивающая и предательская.

– Лучше всех, – откликнулся я. – Мне надо идти. Поцелуй Холли за меня. Позвоню завтра.

Мы с Кевином раздвинули диван и положили подушки валетом, чтобы чувствовать себя двумя тусовщиками, валящимися с ног после бурной ночи, а не двумя малышами, спящими на одном матраце. Мы лежали в причудливых пятнах света, сочившегося через тюлевые занавески, и слушали дыхание друг друга. В углу, на статуэтке Христа Спасителя, зловещим красным огнем сияло Пресвятое сердце. Я представил лицо Оливии, доведись ей увидеть эту статую.

– Хорошо, что ты приехал, – тихо сказал Кевин. – Правда?

Лицо его скрывала тень; все, что я видел, – руки на одеяле, Кевин рассеянно водил большим пальцем по костяшкам.

– И я рад тебя видеть, – ответил я. – Хорошо выглядишь. Вымахал выше меня, надо же!

Сдавленный смешок.

– Но против тебя я все равно не полезу.

– Разумно, – хмыкнул я. – Я теперь специалист по защите без оружия.

– Серьезно?

– Нет, конечно. Моя работа – бумажки писать и не попадать в неприятности.

Кевин повернулся на бок, лицом ко мне, и положил руку под голову.

– Слушай, а с чего ты в полицию подался?

Копов никогда не отправляют на службу в родных местах, и все из-за таких, как я. Строго говоря, все, с кем я рос, так или иначе нарушали закон – не от испорченности, по жизни. Обитатели Фейтфул-плейс, как правило, жили на пособие – и все тащили по мелочи, особенно накануне нового учебного года, когда ребятишкам требовались учебники и форма. Однажды зимой Кевин и Джеки слегли с бронхитом и нуждались в хорошем питании, так Кармела, которая тогда работала продавщицей в универсаме, принесла домой здоровый кусок вырезки – ясное дело, не купленной. К семи годам я самостоятельно подкручивал газовый счетчик, чтобы ма могла приготовить обед… Короче, о карьере полицейского я и не мечтал.

– Идея понравилась, – отшутился я. – Что ж за деньги не подраться?

– Ну и как? Все еще нравится?

– Иногда.

Кенни задумался, а потом сказал:

– Па просто конец света устроил, когда Джеки нам сообщила.

Па начинал штукатуром, но к моменту нашего появления на свет сменил профессию на пьянство, изредка подрабатывая где придется и подбирая где что плохо лежит. Наверное, он предпочел бы, чтобы я торговал собой на улице.

– Да уж, просто жуть, – согласился я. – Ты мне лучше расскажи, что происходило после того, как я сбежал.

Кевин улегся на спину и закинул руки за голову.

– А ты у Джеки не спрашивал?

– Так ей же девять было, сама не знает точно, что помнит, а что придумала. Говорит, миссис Дейли доктор в белом халате забрал…

– Не было докторов, – сказал брат, уставившись в потолок. – По крайней мере я не видел. – В свете уличного фонаря глаза Кевина поблескивали, как темные омуты. – Я помню Рози. Понятно, я совсем малец был, но… Помню вот как сейчас, представляешь? И волосы, и смех, и походку… Красавица!

– Это точно, – ответил я.

Дублин в те годы выглядел каким-то серо-буро-бежевым, а в Рози сочетался десяток ярких цветов: копна медных локонов до пояса, глаза – словно осколки зеленого стекла на солнце, алые губы, белая кожа, золотистые веснушки… Половина парней Либертис влюблялись в Рози Дейли, а самой ей было наплевать: она ни минуты не считала себя особенной. Ее фигура сводила мальчишек с ума, но Рози придавала этому не больше значения, чем заплаткам на джинсах.

В те времена монашки внушали всем девочкам, что женское тело – одновременно и выгребная яма, и банковский сейф, а мальчики – гадкие воришки. Как-то летним вечером я и Рози – мы, тогда двенадцатилетние, еще и не думали, что влюблены друг в друга – играли в «доктора». До того из обнаженной натуры я видел – да и то исподтишка – только черно-белые фотографии декольтированных кинозвезд; а тут, на расстоянии вытянутой руки, Рози, сбросив с себя одежду, как ненужный хлам, крутилась в тусклом сумраке номера шестнадцатого, подняв ладони, лучистая, смеющаяся – от этой мысли у меня и сейчас захватывает дух. По малолетству я даже не знал, чего хочу, однако ничто на свете не могло с ней сравниться – даже если б Джоконда шла по Большому Каньону со Святым Граалем в одной руке и с выигрышным лотерейным билетом – в другой.