Текст книги "Ночь длиною в жизнь"

Автор книги: Тана Френч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

Это его остановило.

«Ну?» – «Парни ждут пива. Иди, иди…» – «Я мигом. Подождешь тут?» – «Может быть. А может, нет…»

Конечно, она его ждала. Рози засмеялась, когда Имельда торопливо поставила на стол выпивку, а Мэнди изобразила яростное рычание («Моего парня воруешь»), но Имельда показала им средний палец и помчалась обратно к бару, сидела там со скучающим видом и с расстегнутой верхней пуговкой, потягивала пиво, ожидала возвращения Шая. Сердце бешено колотилось. Раньше он никогда не задерживал на ней взгляд.

Шай наклонился к ней, одарил манящим взглядом голубых глаз, сел на стул, вставив свое колено между ее колен, купил ей еще выпивку и, передавая кружку, пробежал пальцем по костяшкам ее руки. Она раскручивала историю как можно дольше, чтобы Шай оставался рядом, но в конце концов весь план оказался на стойке бара между ними: чемоданчик, место встречи, паром, комнатенка в Лондоне, работа в музыкальном бизнесе, скромное венчание; все подробности тайны, которые мы с Рози выстраивали месяцами, по кусочку, и бережно хранили у самого сердца. Имельду с души воротило от того, что она делала; она даже не могла посмотреть в сторону Рози, которая вместе с Мэнди и Джулией хохотала над чем-то до упаду. Прошло двадцать два года – и краска стыда до сих пор заливала ее щеки.

Простая трогательная история, пустячок; девчонки-подростки переживают такие каждый день и забывают. Нас простая история довела до этой недели – и до этой комнаты.

– Скажи мне, – поинтересовался я, – он в результате хоть сунул тебе по-быстрому?

Имельда не взглянула на меня, но румянец на щеках сгустился.

– Да ладно. У меня сердце кровью обливается: ты так старалась продать меня и Рози с потрохами – и все впустую. В результате, правда, двое погибли и многие жизни разбиты на осколки, но, черт, ты хоть поимела кого хотела.

– В смысле… – напряженно начала Имельда. – Я рассказала Шаю, и это убило Рози?

– Ты охренительно проницательна!

– Фрэнсис. Неужели… – Имельда вздрогнула, как испуганная лошадь. – Неужели Шай…

– Я этого не говорил.

Она затрясла головой.

– Вот именно. Имельда, предупреждаю, если ты понесешь это дерьмо дальше, если скажешь хоть единому человечку, то будешь жалеть всю оставшуюся жизнь. Тебе удалось очернить имя одного моего брата; я не дам тебе пачкать имя другого.

– Я никому ничего не скажу. Клянусь, Фрэнсис.

– То же относится и к твоим дочерям. Вдруг стукачество передается по наследству. – Имельду передернуло. – Ты никогда не говорила с Шаем. Меня здесь не было, поняла?

– Да. Фрэнсис… Прости, прости меня, пожалуйста! Мне и в голову не приходило…

– Что ты натворила… – Слов у меня не осталось. – Господи Боже, Имельда, что ты натворила!

И я ушел, оставив ее посреди пепла, разбитого стекла и пустоты.

19

Ночь тянулась долго. Я уж чуть не позвонил своей милой подруге из техотдела, но рассудил так: самое губительное для веселого перетраха – партнерша, которой слишком много известно о том, как умерла твоя бывшая. Идти в паб не имело смысла, если не ставить целью упиться в хлам, а эту идею я отмел как вовсе дерьмовую. Мне даже пришло в голову – на полном серьезе – позвонить Оливии и попросить разрешения приехать, но я понял, что и без того излишне испытывал удачу на этой неделе. В итоге я отправился в «Нед Келли» на О'Коннелл-стрит – играл без устали в бильярд в задней комнате с тремя русскими парнями, которые не сильно говорили по-английски, зато понимали международные признаки горя. Когда «Нед» закрылся, я отправился домой и, усевшись на балконе, курил одну за другой, пока не отморозил задницу; тогда я зашел внутрь и стал смотреть, как бредовые белые парни обмениваются рэперскими жестами в каком-то реалити-шоу, – наконец занялась заря и наступило время завтрака. Каждые пять минут приходилось изо всех сил давить переключатель в мозгу, чтобы не видеть лиц Рози, Кевина – и Шая.

Ко мне не являлся взрослый Кевин; только ребенок с замурзанными щеками, который спал со мной на одном матрасе так долго, что я до сих пор словно чувствую, как он прижимает ступни к моим икрам, чтобы согреться зимой. Он получился, без сомнения, самым симпатичным из нас – круглощекий белокурый ангелочек с рекламы хлопьев; Кармела и ее подруги таскали его за собой, как тряпичную куклу, меняли ему наряды, пихали в рот сладости – в общем, изо всех сил готовились к будущему материнству. Он привык лежать в их кукольных колясках, со счастливой улыбкой до ушей, и быть центром внимания. Уже в том возрасте наш Кевин любил дам. Надеюсь, кто-нибудь сообщил его многочисленным подружкам – и деликатно, – почему его больше не стоит ждать.

И перед моим мысленным взором не вставала Рози, сияющая от первой любви и грандиозных планов; я видел Рози разъяренную, семнадцатилетнюю. Однажды осенним вечером Кармела, Шай и я курили на ступеньках – Кармела тогда курила, а я во время школьного года стрелял сигареты у нее; я еще не работал и свои покупать было не на что. Воздух пах торфяным дымом, туманом и «Гиннессом»; Шай тихонько насвистывал сквозь зубы «Возьми меня в Монто». И тут поднялся крик.

Ревел мистер Дейли, совершенно обезумевший. Подробности не сохранились, но вкратце все сводилось к тому, что он не потерпит обмана в собственном доме и что кое-кто мигом получит от него горячих, если не остережется. У меня внутри все застыло.

– Спорим, он застукал свою женушку в объятиях молодого жеребчика, – заявил Шай. – Ставлю фунт.

– Не говори гадости! – цыкнула на него Кармела.

– Заметано, – с напускным спокойствием сказал я.

Мы с Рози встречались чуть больше года. Близкие друзья знали, но мы не светились, чтобы слухи не расползались: просто для смеха, просто валяем дурака, ничего серьезного. С каждой неделей мне это все больше казалось хренью, но Рози утверждала, что ее папаше это не понравится. И я весь год подспудно ждал, что однажды вечером получу по зубам.

– У тебя и фунта-то нет, – засмеялся Шай.

– Мне и не понадобится.

Повсюду уже открывались окна – у Дейли драки случались реже всех на Фейтфул-плейс, так что скандал был первостатейный.

Рози закричала: «Да ты понятия не имеешь!»

Я затянулся сигаретой последний раз, до самого фильтра.

– Фунт, – напомнил я Шаю.

– Отдам с получки.

Рози выскочила из номера третьего, грохнула дверью так, что любопытные сплетницы попрятались по берлогам – втихомолку радоваться безобразию, – и направилась к нам. Под серым осенним небом ее волосы пылали так, будто сам воздух сейчас вспыхнет и вся улица взовьется пеплом.

– Приветик, Рози, – обратился к ней Шай. – Выглядишь, как всегда, великолепно.

– А ты по-прежнему выглядишь как мешок гаечных ключей. Фрэнсис, можно с тобой поговорить?

Шай присвистнул; Кармела разинула рот.

– Ну конечно, – ответил я и поднялся. – Прогуляемся?

Мы свернули за угол на Смитс-роуд, а нам в спины летел издевательский смех Шая.

Рози засунула руки глубоко в карманы джинсовой куртки и шагала так стремительно, что я едва поспевал за ней.

– Па узнал, – объяснила она.

Я всегда догадывался, что этим кончится, но сердце ушло в пятки.

– Вот черт! Ну, я так и подумал… А что случилось-то?

– Помнишь, мы были в «Неари»? Я не сообразила, что там небезопасно. Моя кузина Ширли пила там с подругами, а у нее рот шире церковных врат. Эта коровища нас видела, сказала своей маме, ее мама донесла моей маме, а моя мама, уж будь спок, сообщила папе.

– И он взъярился.

Рози вспыхнула.

– Скотина, чертова скотина, увижу Ширли – на куски порву! Он ни слова не стал слушать, как об стенку…

– Рози, успокойся…

– Он сказал, чтобы я не бежала к нему плакать, если забеременею и останусь брошенной и в синяках. Господи, Фрэнсис, я его убить готова, ей-богу…

– Но чего ты сюда пришла? Он знает?!

– Да, знает, – ответила Рози. – Он послал меня порвать с тобой.

Я не сразу сообразил, что застыл посреди тротуара – Рози обернулась посмотреть, куда я пропал.

– Да не собираюсь я, идиотина! Ты правда думаешь, что я могу тебя бросить только потому что папа велел? Ты спятил?

– Господи, – выдохнул я. Сердце медленно возвращалось на законное место. – Ты хочешь, чтобы меня удар хватил? Я подумал… Господи!

– Фрэнсис… – Рози подошла ко мне и сцепила свои пальцы с моими – так, что даже стало больно. – Не хочу. Ясно? Я просто не знаю, что делать.

Я бы продал почку за то, чтобы придумать какой-нибудь волшебный ответ, и с рыцарской галантностью предложил:

– Давай я поговорю с твоим папой? По-мужски. Объясню ему, что никогда не обижу тебя.

– Это я ему уже говорила. Сотни раз. Он уверен, что ты мне лапшу на уши вешаешь, хочешь в трусики залезть, а я, дура, всему верю. Меня он не слушает, а тебя послушает?

– Я докажу ему. Когда он увидит, как я с тобой обхожусь…

– У нас нет времени! Он велел мне порвать с тобой сегодня, или он выкинет меня из дому – а он так и сделает. Это разобьет маме сердце, но ему плевать. Он даже навсегда запретит ей видеться со мной, и она – спаси ее Господи – послушается.

Семнадцать лет жизни в моей семье научили меня единственному выходу из положения: рот на замок.

– Так скажи ему, что ты послушалась и бросила меня. Никто и знать не будет, что мы все еще вместе.

Рози замерла, лихорадочно обдумывая это предложение.

– И надолго? – спросила она через секунду.

– Пока не изобретем что-нибудь получше, или пока твой папа не остынет… Если мы какое-то время продержимся, что-нибудь да изменится.

– Возможно. – Рози все еще думала, склонив голову над нашими сцепленными руками. – Думаешь, получится? Здесь такие языки…

– Ну да, будет непросто. Мы всем объявим, что расстаемся – так, чтобы поверили. И на выпускной вместе пойти не сможем: ты будешь беспокоиться, что папа узнает и выкинет тебя.

– Мне наплевать. А ты-то как? Тебе-то прятаться ни к чему; твой па не собирался записать тебя в монашки. Зачем тебе?

– О чем ты? – ответил я. – Я люблю тебя.

Меня словно оглушило: я никогда не произносил этих слов и знал, что больше никогда в жизни не скажу этого всерьез; такой шанс дается только раз. Мой выпал мне ни с того ни с сего туманным осенним вечером, под уличным фонарем, усыпавшим мокрый тротуар желтыми полосами.

Сильные, гибкие пальцы Рози переплелись с моими, она шевельнула губами и сказала только:

– Ох!

Это прозвучало словно милый, беспомощный, чуть слышный смех.

– Иди уже, – сказал я.

– Ну ладно. Значит, все хорошо, да?

– Хорошо?

– Ага. Я тоже тебя люблю. Значит, мы что-нибудь придумаем. Правда?

Я не мог произнести ни слова и не знал, что делать, – только с силой прижал Рози к себе. Старик, выгуливающий собаку, с трудом обошел нас и пробормотал что-то про возмутительные безобразия, но я не мог шевельнуться, даже если бы захотел. Рози с силой уткнулась лицом в мою шею; ее ресницы щекотали мне кожу, а потом шее стало мокро.

– Мы придумаем, – сказал я в теплые волосы Рози; я точно знал, что говорю правду – ведь мы вытащили козырную карту, джокера, который побивает все остальное. – Мы что-нибудь придумаем.

Мы отправились домой, нагулявшись и наговорившись вдосталь, начинать тщательный, сложный процесс убеждения Фейтфул-плейс в том, что между нами все кончено. Той же ночью, наплевав на уговор мудро выждать какое-то время, мы встретились в номере шестнадцатом. На время нам было наплевать. Мы лежали, обнявшись, на скрипучих половицах, и Рози завернула нас – грудь к груди – в мягкое синее одеяло, которое всегда носила с собой; и той ночью она не говорила мне «остановись».

Память о том вечере не давала мне даже предположить, что Рози может умереть. Ее пылкая ярость, наверняка заметная на всю Вселенную, как вспышка сверхновой, могла залить ярким светом все рождественские елки. И после такого уйти в никуда, исчезнуть насовсем представлялось немыслимым.

Дэнни Спичечник спалит велосипедный магазин и аккуратно устроит так, что все улики недвусмысленно укажут на Шая, стоит мне только вежливо попросить. С другой стороны, есть ребята, рядом с которыми Дэнни – слабак; они прекрасно справятся с задачей, гарантируя именно тот уровень болевых ощущений, который я закажу, – и ни кусочка Шая больше никто не увидит.

Проблема состояла в том, что меня не устраивали ни Дэнни Спичечник, ни зубодробительная бригада, ни кто-то еще. Снайпер пусть себе забавляется: хочет он представить Кевина главным злодеем – на здоровье. Оливия права, никакие слова Кевину уже не повредят; правосудие откатилось в самый конец моего списка рождественских пожеланий. Все, что мне нужно, – Шай. Глядя через Лиффи, я видел Шая в его окне, где-то в путанице огней, – он курил, глядел через реку и ждал, что я приду за ним. Никогда, ни одной девушки – даже Рози – я не жаждал так, как жаждал его.

Днем в пятницу я отправил сообщение Стивену: «В то же время, на том же месте». Шел дождь, слякотный, пронизывающий насквозь и холодящий до костей; усталые посетители «Космо» пересчитывали сумки с подарками и верили, что, просидев подольше, смогут согреться. Сегодня я заказал только кофе, понимая, что много времени не потребуется.

Стивен недоумевал, что мы тут делаем, но вежливость не позволяла ему задавать вопросы.

– Записи телефонных разговоров Кевина еще не получены, – сказал он.

– Да я и не ждал. Когда завершается расследование?

– Скорее всего во вторник. Детектив Кеннеди говорит… то есть он полагает, что у нас достаточно улик, чтобы оформить дело. Теперь мы только приводим в порядок бумаги.

– Похоже, ты слышал о милой Имельде Тирни, – заметил я.

– Ага. Слышал.

– Детектив Кеннеди считает, что ее рассказ – последняя деталь головоломки, самая главная, и теперь можно все заворачивать в подарочную упаковку, обвязывать ленточками и отправлять прокурору. Я прав?

– Ну, примерно так.

– А ты что думаешь?

Стивен почесал макушку, оставив торчащие хохолки.

– Исходя из того, что говорит детектив Кеннеди, по-моему, Имельда Тирни имеет на вас большой зуб.

– Да уж, сейчас я не вхожу в число ее любимчиков.

– Вы с ней знакомы с детства. Как по-вашему, она может выдумать подобное, если ее разозлить?

– В одно мгновение. Считай меня предвзятым.

– Пусть даже так, все равно остается прежняя проблема с отпечатками пальцев, – задумчиво произнес Стивен. – Пока Имельда Тирни не объяснит, почему кто-то протер записку, отпечатки перевешивают ее рассказ – с моей точки зрения. Люди лгут; улики – нет.

Мальчик стоил десяти Снайперов и одного меня в придачу.

– Мне нравится твой подход, детектив. К сожалению, с уверенностью могу сказать, что Снайпер Кеннеди не начнет так думать в обозримом будущем.

– А если мы предложим ему альтернативную версию, такую, которую он не сможет проигнорировать? – Стивен все еще лукаво говорил «мы», как подросток в разговоре со своей первой подружкой. Работа со мной много для него значила. – На этом я и сосредоточился. Я долго обдумывал это дело, искал, что мы пропустили, – и вчера вечером меня осенило.

– Да ну?

Стивен глубоко вздохнул: к этому моменту он тщательно подготовился и намеревался произвести на меня впечатление.

– До сих пор все оставили без внимания то, что тело Рози Дейли спрятали. Мы пытались осмыслить, почему его спрятали в номере шестнадцатом, но не тот факт, что его вообще спрятали. Вот я и подумал: это о чем-то говорит. Все согласились, что это выглядит как незапланированное преступление, мол, убийца вспылил, вышел из себя…

– Похоже на то.

– Тогда у него голова должна была кругом пойти, когда он увидел, что наделал. Я бы просто дал деру из этого дома. А наш убийца – нет. Он взял себя в руки, нашел подходящее место, спрятал тело под тяжелой бетонной плитой… Это отняло и время, и силы – и немало. Он хотел спрятать тело во что бы то ни стало. Зачем? Почему не оставить его на месте, чтобы кто-нибудь наткнулся утром?

Да, малыш всех нас еще построит.

– Ну и почему? – поинтересовался я.

Стивен навис над столом, упершись в меня взглядом, захваченный своей версией.

– По-моему, он знал, что кто-то сможет связать его с Рози или с номером шестнадцатым. И наверняка свяжет. Если бы тело нашли на следующий день, этот некто сказал бы: «Погодите, я видел, как такой-то шел в номер шестнадцатый вчера вечером» или «Кажется, такой-то собирался встретиться с Рози Дейли». Убийца не мог допустить, чтобы тело обнаружили.

– Это прямо-таки обо мне.

– Так что нам нужно найти эту связь. Мы не принимаем историю Имельды, но у кого-то есть другая история – очень похожая, только правдивая. Может, они уже и думать про это забыли, потому что никогда не придавали значения, но если встряхнуть их память… Я бы сначала опросил самых близких Рози – сестру, лучших подруг – и тех, кто жил тогда на четной стороне Фейтфул-плейс. В ваших показаниях вы отметили, что слышали, как кто-то проходил по тем дворам; его могли видеть в заднее окно.

Еще несколько дней работы в этом направлении – и он что-нибудь нароет. Стивен светился такой надеждой, что мне ужасно не хотелось осаживать беднягу – это как ударить щенка ретривера, который принес тебе любимую резиновую игрушку, – но другого выхода не было.

– Отличный ход мыслей, детектив. Все прекрасно увязывается. На этом и закончим.

Стивен ошарашенно взглянул на меня:

– Что?.. Вы что говорите?

– Как ты думаешь, зачем я сегодня с тобой встречаюсь? Я знаю, что телефонные записи еще не готовы, про Имельду Тирни мне уже известно, я прекрасно понимаю, что в экстренном случае ты со мной немедленно свяжешься. Так для чего, по-твоему, мы здесь сидим?

– Я просто думал… Новости.

– Можно и так назвать. Вот тебе новости: с данного момента мы оставляем расследование в покое. Я снова в отпуске, а ты снова машинистка. Наслаждайся.

Чашка Стивена опустилась с глухим стуком.

– Как? Почему?

– Тебе мама никогда не говорила «Потому что я так сказала»?

– Вы мне не мама. Что за черт… – Внезапно его осенило: – Вы что-то нашли? В прошлый раз вы чуть не бегом отсюда выскочили – что-то поняли. Пару дней расследовали, и теперь…

Я покачал головой.

– Еще одна милая версия, но неверная. Конечно, хорошо бы, если бы дело разрешилось само собой в порыве вдохновения, но вынужден тебя огорчить: такое случается очень редко.

– …вы нашли и оставляете это себе. Прощай, Стивен, мы славно поиграли, ступай в свою коробку. Я должен гордиться тем, что вы меня вытаскивали, да?

Я вздохнул, откинулся на спинку и размял мышцы шеи.

– Малыш, выслушай совет от человека, который делает эту работу гораздо дольше, чем ты. Почти всегда самое простое объяснение – самое верное. Нет «обетов молчания», нет большого заговора, правительство не вживляло тебе чип за ухом. За два дня я выяснил только одно: нам с тобой пора бросать это дело.

Стивен смотрел мне в глаза так, будто у меня вторая голова выросла.

– Минуточку. А куда же делась наша ответственность перед жертвами? Куда пропало «Только ты и я – это все что у них есть»?

– Это не имеет смысла, малыш, – отмахнулся я. – Снайпер Кеннеди прав: у него дело – конфетка. На месте прокурора я бы мигом дал ему зеленую улицу. Черта с два он выбросит всю свою версию и начнет с нуля, пусть хоть архангел Гавриил спустится с небес и скажет, что Снайпер не прав. А на телефонные распечатки Кевина и на наше с тобой мнение насчет истории Имельды ему плевать. Не важно, что случится до вторника; дело окончено.

– И вас это устраивает?

– Нет, солнышко, не устраивает. Ни капельки не устраивает. Однако под пули я брошусь только за что-то очень важное, а хвататься за безнадежное дело – пусть это и романтично – совершенно ненужная потеря. Вот и для тебя будет потерей отправиться в регулировщики или всю жизнь заниматься канцелярией в какой-нибудь глуши, если всплывет, что ты сливал мне никому не нужную информацию.

Малышу не хватало выдержки: рука на столе сжалась, и Стивен, похоже, изготовился обрушить кулак на мою физиономию.

– Это мое решение. Я большой мальчик и могу за собой присмотреть.

– Не обманывай себя, – засмеялся я. – Я вовсе тебя не защищаю. Я бы с радостью позволил тебе разрабатывать эти направления до две тысячи двенадцатого года, а не то что до вторника, если бы хоть на мгновение поверил, что это что-нибудь даст. Но не поверю.

– Вы меня втянули в это дело, и теперь я втянулся – и не уйду. Вы не можете передумывать каждые пару дней: принеси палку, Стивен, брось палку, Стивен, принеси палку, Стивен… Я не ваша шавка – не больше, чем детектива Кеннеди.

– Вообще-то, – сказал я, – именно моя. Я буду приглядывать за тобой, дружище Стиви; если мне только покажется, что ты продолжаешь совать нос куда не надо, я отнесу отчеты о вскрытии и об отпечатках пальцев детективу Кеннеди и расскажу, откуда они у меня. Ты попадешь в его черный список, в мой черный список – и будешь работать за столом у черта в заднице. Говорю еще раз: отвали. Понял?

По молодости и от растерянности Стивен не следил за выражением своего лица; в застывшем взгляде парня отчетливо светилась ярость, удивление и отвращение. Именно этого я и добивался: чем я противнее для него, тем дальше он окажется от предстоящих разнообразных мерзостей. Впрочем, от боли меня это не избавляло.

– Я не понимаю вас! – воскликнул Стивен, мотая головой. – Совсем не понимаю.

– Это уж само собой, – сказал я и полез за бумажником.

– И не покупайте мне кофе. Я сам расплачусь.

Если бы я ранил его слишком глубоко, он мог остаться в деле из принципа – доказать себе, какой он крутой.

– Как хочешь. Да, вот еще, Стивен… – начал я.

Он сидел, опустив голову, роясь в карманах.

– Детектив, посмотри на меня.

Стивен неохотно поднял на меня глаза.

– Ты отлично поработал. Я знаю, мы оба не хотели, чтобы все так кончилось, но скажу тебе одно: я не забуду. Если подвернется удобный случай – а такое время придет, – я сделаю все возможное.

– Я расплачусь, – упрямо повторил он.

– Конечно, расплатишься, но я тоже привык платить по счетам, так что за мной должок. С тобой приятно работать, детектив. Уверен, еще поработаем.

Я даже не пытался пожать ему руку. Стивен бросил на меня угрюмый, ничего не выражающий взгляд, хлопнул на стол десятку – широкий жест для человека с зарплатой новичка, – набросил куртку и гордо удалился.

Я остался за столиком.

И вот я снова там же, где и неделю назад, паркуюсь перед домом Лив, чтобы забрать Холли на выходные. Казалось, прошли годы.

На Оливии было элегантное бежевое платье – вместо элегантного черного платья на прошлой неделе, но смысл был тот же: псевдопедофил Мотти уже в пути и вот-вот появится. Впрочем, на сей раз Оливия не пыталась преградить дорогу, а широко распахнула дверь и быстро затащила меня в кухню. Прежде, когда мы были женаты, меня пугали эти сигналы «нам надо поговорить», но в нынешних условиях я им только порадовался. Гораздо лучше, чем привычное и бесцветное «мне не о чем с тобой говорить».

– Холли готова? – спросил я.

– Она в ванной. У Сары в студии хип-хопа проводили День открытых дверей; Холли только что вернулась, потная насквозь. Будет готова через несколько минут.

– Как она?

Оливия вздохнула и легко коснулась рукой безукоризненной прически.

– С виду все нормально. Ночью ей приснился кошмар, и она очень тихая, но не похоже… Не знаю. Хип-хоп ей понравился.

– Она ест? – спросил я. Когда я съехал, Холли на какое-то время объявила голодовку.

– Ест. Впрочем, ей уже не пять лет; чувства у нее не нараспашку. Впрочем, это не значит, что их нет. Попробуй с ней поговорить, а? Вдруг ты лучше поймешь, как она справляется.

– Значит, она все держит в себе… – с затаенной злобой произнес я. – Интересно, откуда она этого набралась?

Оливия едва заметно поджала губы.

– Я совершила ошибку. Серьезную. Я признала это, попросила прощения и стараюсь ее исправить. Поверь, мне очень плохо оттого, что я причинила Холли боль.

Я подтащил барный стул и тяжело плюхнулся на него – сейчас вовсе не для того, чтобы злить Оливию, просто был так разбит, что хоть две минутки посидеть в комнате, где пахнет тостами и клубничным вареньем, было большим облегчением.

– Люди причиняют боль друг другу, так уж сложилось. Ты хотела сделать что-то хорошее. Гордись этим.

Плечи Лив напряженно застыли.

– Людям не обязательно причинять друг другу боль.

– Обязательно, Лив. Родители, возлюбленные, братья, сестры, можешь сама продолжить. Чем ближе человек, тем больнее бьет.

– Да, конечно. Но нельзя представлять дело так, будто это непреложный закон природы… Это отговорка, Фрэнк, и ты сам это понимаешь.

– Позволь предложить тебе добрую порцию освежающей реальности. Большинство людей с радостью свернут друг другу шею. А тех немногих, кто трогательно пытается этого избежать, мир прижмет как следует – и все равно заставит.

– Иногда мне очень жаль, – холодно сказала Оливия, – что ты сам себя не видишь со стороны. Ты рассуждаешь как подросток, который наслушался Моррисси и погряз в жалости к себе, любимому.

Оливия пошла к выходу, а мне больше всего на свете хотелось, чтобы она осталась в теплой кухне и продолжила перепалку со мной.

– Я рассуждаю так, потому что знаю по опыту, – возразил я. – Может быть, где-то есть люди, которые никогда не делали ближнему ничего вреднее чашки горячего какао с зефиром, но я лично таких не встречал. Если ты встречала, обязательно просвети меня. Я с удовольствием послушаю. Приведи хоть один пример отношений, которые никому не причинили боли.

Я не могу заставить Оливию делать все, что захочу, но умею втянуть ее в спор. Лив отпустила ручку двери, прислонилась спиной к стене и скрестила руки на груди.

– Прекрасно, – сказала она. – Эта девушка, Рози, когда-нибудь причиняла тебе боль? Не убийца, а она сама?

К сожалению, вторая сторона наших с Лив отношений – то, что я, как правило, откусываю больше, чем могу прожевать.

– Пожалуй, мне на этой неделе уже хватит разговоров о Рози Дейли, если ты не возражаешь.

– Она не бросала тебя, Фрэнк. Не бросала. Рано или поздно тебе придется это признать.

– Дай угадаю: об этом тебе сообщила Джеки. Вот балаболка, язык без костей!

– Я и без Джеки прекрасно понимаю, что какая-то женщина обидела тебя, вернее, что ты так считаешь. Я знала это с самой первой нашей встречи.

– Лив, как ни прискорбно, но твои навыки телепатии сегодня не на высоте. Удачи в следующий раз.

– И телепатия мне ни к чему. Спроси любую, с которой у тебя были отношения: гарантирую, она знала, что она на втором месте, на замену, пока не вернется та, которую ты в самом деле хочешь.

Внезапно Оливия замолкла. Ее глаза смотрели испуганно, почти затравленно, как будто она только что поняла, на какую глубину заплыла.

– Давай, скинь камень с души, – подбодрил я. – Раз начала, то договаривай.

Лив, подумав мгновение, едва заметно пожала плечами.

– Как скажешь. Это была еще одна причина, почему я попросила тебя уехать.

Я громко рассмеялся.

– Ага. Понятно. Ладно, пусть так. Значит, все эти бесконечные схватки насчет моей работы и отлучек – это что, обходной маневр? Просто чтобы я мучился догадками?

– Не увиливай, я говорю о другом. Тебе прекрасно известно, что у меня хватало поводов дойти до ручки – я никогда не знала, означает ли твое «буду в восемь» сегодня или следующий вторник, я спрашивала, чем ты занимался на работе – и в ответ слышала «работал», и…

– Я знаю одно: надо было в брачном контракте записать, что этот разговор больше не повторится. И Рози Дейли тут ни при чем…

Оливия старалась не повышать голос, но говорила с такой мощью, что меня чуть не смело со стула:

– Она тут очень даже при чем. Я всегда понимала: у нас все связано с тем, что я – не та самая женщина. Позвони она в три часа ночи узнать, почему ты не дома, ты бы взял чертову трубку. А вернее, ты уже был бы дома.

– Если бы Рози позвонила мне в три часа ночи, я бы сколотил миллионы на горячей линии с потусторонним миром и поехал жить на Барбадос.

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Ты никогда и ни за что не обращался бы с ней так, как обращался со мной. Фрэнк, иногда мне казалось, что ты специально отгораживаешься от меня, наказываешь за то, что совершила она, или просто за то, что я – не она. Ты пытался меня прогнать, чтобы она, вернувшись, не застала другую на своем месте. Вот что я чувствовала.

– Послушай еще раз: ты вышвырнула меня, потому что хотела этого, – упрямо заявил я. – Не скажу, что это стало невероятным сюрпризом, и даже не буду говорить, что этого не заслуживал. Скажу одно: Рози Дейли, особенно учитывая то, что ты даже не знала о ее существовании, не имеет к этому ни малейшего касательства.

– Имеет, Фрэнк. Имеет. Ты согласился на наш брак, нимало не сомневаясь в том, что он будет кратким. Я поняла это гораздо позже. Но когда я разобралась, то в браке больше не осталось смысла.

Она выглядела такой милой – и такой усталой. Кожа потускнела, жиденький свет на кухне подчеркивал морщинки в уголках глаз. Я подумал о Рози, круглой и крепкой, сочной, как спелый персик, и о том, что ей навсегда предстояло оставаться идеальной. Будем надеяться, что Дермот понимает, как прекрасны морщинки Оливии.

Мне только и нужна была от нее уютная тихая перебранка. Где-то на горизонте набухала гроза, которая сметет все плохое, что мы с Оливией принесли друг другу, и превратит в ничтожную кучку безобидной чепухи. Весь мой гнев до последней пылинки всосался в эту воронку; я уже и помыслить не мог о серьезном и значительном сражении с Лив.

– Слушай, давай я схожу наверх, за Холли, – предложил я. – Если мы оба останемся тут, я, пожалуй, продолжу быть злобной тварью, пока дело не дойдет до настоящей свары, – и я испорчу тебе настроение и испорчу свидание. Я уже сделал это на прошлой неделе; не хотелось бы становиться предсказуемым.

Оливия рассмеялась – удивленно и внезапно.

– Не удивляйся, я не безнадежный придурок, – напомнил я.

– Я знаю. И всегда знала.

Я скептически поднял бровь и начал сползать со стула, но Оливия остановила меня.

– Я сама схожу. Холли не захочет, чтобы ты входил, пока она в ванной.

– Что? Это с каких пор?

Легкая, чуть печальная улыбка тронула губы Оливии.

– Она растет, Фрэнк. Она даже меня в ванную не впускает, пока не оденется; пару недель назад я хотела что-то взять оттуда, открыла дверь – а Холли завизжала, как банши, и прочитала мне гневную лекцию по поводу уважения к частной жизни. Если сунешься к ней, она наверняка объявит тебе строгое предупреждение.

– Господи, – пробормотал я. Я помнил, как двухлетняя Холли голышом прыгала на меня прямо из ванны, разбрызгивала вокруг воду и хихикала как сумасшедшая, когда я щекотал ее нежные ребра. – Тогда беги наверх и веди ее скорее, пока она не отрастила волосы в подмышках или еще что.

Лив снова чуть не засмеялась. Раньше я смешил ее без передышки; теперь две улыбки за вечер – своего рода рекорд.

– Я быстро.

– Не торопись. Мне все равно больше нечем заняться.