Текст книги "Ночь длиною в жизнь"

Автор книги: Тана Френч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

– Знаешь что? – сказал я. – Рано или поздно тебе придется бросить эту идею, будто ты всю жизнь был для всех рыцарем в блестящих доспехах. Пойми меня правильно, это забавно наблюдать, но есть четкая грань между иллюзией и ложью, а ты переступаешь эту грань.

– Ты понятия не имеешь… – Шай покачал головой. – Ни малейшего понятия.

– Да неужели? Мы с Кевином как-то вспоминали, как ты за нами приглядывал. Знаешь, что первое пришло в голову – Кевину, не мне? Как ты запер нас обоих в подвале номера шестнадцатого. Кевину было два, что ли, может, три? Тридцать лет прошло, а он по-прежнему не любил туда ходить. Да, в ту ночь за ним отлично приглядели.

Шай захохотал, откинувшись назад так, что стул опасно накренился. Тени превратили глаза и рот брата в бесформенные провалы.

– В ту ночь… – повторил он. – Ну конечно. Хочешь знать, что случилось в ту ночь?

– Кевин описался. Его просто парализовало. Я ободрал руки в лохмотья, пытаясь оторвать доски с окна, чтобы выбраться. Вот что случилось.

– В тот день па уволили, – сказал Шай.

Вообще-то па увольняли постоянно, а потом и вообще перестали нанимать. Эти дни никому не нравились, тем более что обычно недельная получка заменяла отцу заявление об уходе.

– Уже стемнело, а его все нет и нет, – продолжал Шай. – Тогда ма отправила нас всех в постель – мы тогда вчетвером спали на матрасах в задней спальне; это потом, когда появилась Джеки, девчонок переселили в другую комнату. Ма завелась по полной программе: мол, она на порог отца не пустит, пусть спит в канаве, откуда родом, и пусть его отдубасят, переедут машиной и бросят в тюрьму одновременно. Кевин скулил, что хочет папу, черт его знает зачем, ма заорала, дескать, заткнись и спи, а то твой драгоценный папочка вообще больше не придет. Я спросил, что делать дальше, а она ответила: «Теперь ты мужчина в доме, будешь о нас заботиться. В любом случае у тебя получится лучше, чем у этого засранца». Если Кевину было два, то мне, стало быть, сколько? Восемь?

– Так и знал, что во всей истории ты окажешься главным мучеником.

– А потом среди ночи заявился па, выломал дверь. Мы с Кармелой выскочили в гостиную – а он там швырял в стену свадебный сервиз, предмет за предметом. У мамы все лицо в крови, она визжит и обзывает отца какими только можно словами. Кармела вцепилась в папу, он отшвырнул ее в угол и начал орать, что это мы, гребаные дети, поломали всю его жизнь, что нас надо утопить, как котят, перерезать глотки – и снова стать свободным человеком. Заметь, говорил он на полном серьезе. – Шай налил себе еще на дюйм виски и протянул бутылку мне. Я покачал головой. – Ну, сам разберешься. Он направился в спальню, прирезать нас всех скопом. Ма прыгнула на него, заорала, чтобы я увел малышей. Я ведь мужчина в доме? Я вытащил твою задницу из постели, сказал, что надо уходить. Ты расхныкался: вот еще, никуда не пойду, чего ты командуешь… Я знал, что ма не удержит папу надолго, отвесил тебе подзатыльник, Кевина взял под мышку, а тебя потащил за шиворот футболки. И куда мне вас было вести? В полицию?

– А соседи на что? Целая куча соседей…

На лице Шая появилась гримаса отвращения.

– Ага. Надо было вывалить наше грязное белье перед всей Фейтфул-плейс, подарить им такой жирный скандал, что до конца жизни хватит вспоминать. Ты бы так поступил? – Шай отпил большой глоток и, морщась, запрокинул голову. – Может быть, ты так и поступил бы. И другие. А я бы стыдился всю жизнь. Мне даже в восемь лет гордость не позволила.

– В восемь лет и мне тоже. А сейчас я вырос, и мне намного сложнее понять, почему запереть младших братьев в гиблом месте – это повод для гордости.

– Это лучшее, что я мог для вас сделать. По-твоему, это вы с Кевином пережили ужасную ночь? Отсиделись там, а потом па успокоился, и я за вами пришел. Я бы все отдал, чтобы остаться с вами в этом подвале, но мне нужно было вернуться.

– Перешли мне счет от твоего психотерапевта, – сказал я.

– Не нужна мне твоя долбаная жалость! Оттого, что вам пришлось несколько минут посидеть в темноте, угрызения совести меня мучить не станут.

– Ты мне все это рассказываешь в оправдание двух убийств? – поинтересовался я.

Воцарилось молчание.

– Под дверью долго подслушивал? – наконец спросил Шай.

– Зачем? Я и так все знаю.

– Холли собирается тебе что-то сказать.

Я не ответил.

– И ты ей поверишь.

– Эй, она моя дочка. Можешь считать меня нюней.

Он покачал головой:

– Я совершенно не об этом. Просто она – ребенок.

– От этого она не становится тупой. Или лгуньей.

– Нет. Но зато у нее весьма развито воображение.

Когда меня оскорбляют, поминая что угодно – от моего мужского достоинства до гениталий моей матери, – я и ухом не веду. А вот от одного только предположения, что из-за Шая я не поверю родной дочери, у меня начало подниматься давление.

– Давай напрямик: мне не нужно, чтобы Холли мне что-то рассказывала, – торопливо заметил я. – Мне точно известно, что ты сделал – и с Рози, и с Кевином. Я знал это гораздо раньше, чем ты думаешь.

Шай снова откинулся на стуле и достал из буфета пачку сигарет и пепельницу: при Холли и он не курил. Не спеша содрав с пачки целлофан, размял сигарету и задумался, по-новому раскладывая в мозгу факты и анализируя получившуюся картину.

– У тебя три набора, – заметил он. – То, что тебе известно; то, что ты думаешь, что тебе известно; то, что ты можешь использовать.

– Потрясающе, Холмс. Что дальше?

Его плечи напряглись. Похоже, Шай принял решение.

– Хорошо, давай напрямик: я шел в номер шестнадцатый не для того, чтобы обидеть твою подругу. Такого даже и в мыслях не держал, пока все не случилось. Ты хочешь меня представить главным злодеем; я знаю, что это прекрасно совпадает со всем, во что ты верил. Но все было не так. Не так просто.

– Это меня радует. Какого черта ты вообще туда отправился?

Шай положил локти на стол и стряхнул пепел с сигареты, глядя, как разгорается и гаснет оранжевый огонек.

– Как только я устроился в магазин велосипедов, я откладывал каждый пенни из зарплаты. Конверт с деньгами прятал за постером Фарры Фосетт, помнишь его? Чтобы ни па не нашел, ни вы с Кевином.

– Я свои прятал в рюкзаке, за подкладкой.

– Ага. Ну, большую часть я отдавал ма на хозяйство, кое-что тратил на пиво, так что откладывал не много… А чтобы не свихнуться в этом бедламе, я говорил себе, пересчитывая деньги, что к тому времени как я накоплю на съемную комнату, ты подрастешь и сможешь приглядывать за младшими. Кармела тебе помогла бы – она женщина крепкая, всегда была такой. Вы вдвоем прекрасно управились бы, а там, глядишь, Кевин и Джеки стали бы на ноги. Мне так хотелось тишины и покоя, собственного жилья, куда можно позвать друзей, привести девушку или просто выспаться как следует, не прислушиваясь вполуха, как там па…

В голосе Шая звучала старая, истершаяся мечта.

– У меня почти получилось, – продолжал он. – Почти… В новом году я уже собирался подыскивать жилье… Но тут Кармела обручилась, они хотели сыграть свадьбу как можно скорее, как только кредит получат. Она, как и я, заслужила право выбраться… Видит Бог, мы оба заслужили. Значит, оставался ты.

Он бросил на меня усталый злобный взгляд поверх стакана, словно не узнавая. Шай смотрел не с братской любовью, а будто бы на огромное препятствие, перекрывшее дорогу и бьющее по ногам в самые неподходящие моменты.

– Впрочем, ты об этом не задумывался, – сказал Шай. – А когда я узнал, что ты собрался линять, да еще в Лондон… К чертям семью, да? К чертям твою очередь брать ответственность, к чертям мой шанс выбраться. Наш Фрэнсис думает только об одном: добраться до девки.

– Я хотел, чтобы мы с Рози были счастливы. Мы могли стать двумя самыми счастливыми людьми в мире, но ты не желал оставить нас в покое.

Шай выпустил из ноздрей струйку дыма.

– Хочешь верь, хочешь нет, я почти оставил, – рассмеялся он. – Да, у меня возникла мысль отметелить тебя перед отъездом, отправить на паром в синяках, чтобы британцы на том берегу устроили тебе проверочку за подозрительный вид. Кевину до восемнадцати оставалось года два с половиной, он присмотрел бы за ма и Джеки; я решил, что потерплю еще немного. Но потом…

Шай устремил взгляд к окну – к темным крышам и сверкающему пряничному фестивалю Хирнов.

– Это все папаша, – задумчиво сказал Шай. – В ту самую ночь, когда я узнал про тебя и Рози, в ту ночь, когда он психанул на улице у дверей Дейли, когда полицию вызывали и прочее… Я бы выдержал еще пару лет, оставайся все по-прежнему. Но он становился хуже. Ты все это пропустил, а мне хватило по самое не могу.

В ту ночь я возвращался домой, отработав за Вигги, не чуя ног от счастья; на всей улице светились окна и слышалось взволнованное бормотание, Кармела подметала осколки разбитой посуды, Шай прятал кухонные ножи… Я все время догадывался, что та ночь многое изменила, однако двадцать два года считал, что не выдержала Рози. Мне и в голову не пришло, что кто-то другой находился гораздо ближе к краю пропасти.

– Ты решил запугать Рози, чтобы она меня бросила?

– Да, решил. Только не запугать, а попросить. Я имел на это право.

– Вместо того чтобы поговорить со мной? Настоящие мужчины решают свои проблемы без наездов на девушек.

– Я бы с тобой разобрался, если бы верил, что это хоть как-то поможет, – возразил Шай. – По-твоему, мне очень хотелось раззвонить о наших семейных делах какой-то девчонке только потому, что она тебя ухватила за яйца? Я же знал тебя: сам ты никогда бы до Лондона не додумался – ни мозгов, ни смелости не хватило бы на такое решиться. Я понял, что Лондон – идея Рози, а значит, тебя можно уговаривать до посинения, а ты поедешь, куда она прикажет. Без нее ты бы дальше Графтон-стрит не сунулся. Вот я и пошел искать Рози.

– И нашел.

– Легко! Я знал, когда вы собрались сбежать, знал, что Рози обязательно зайдет в номер шестнадцатый. Я дождался твоего ухода, а потом проскочил дворами. – Шай затянулся и внимательно посмотрел на поднимающийся дым. – Я не боялся с ней разминуться, потому что видел тебя из верхних окон. Стоит себе, ждет под фонарем, рюкзачок и все дела, из дому сбегает. Прелесть.

Настоятельное желание вбить его зубы ему в глотку поднималось в отдаленных закоулках мозга. Та ночь принадлежала мне и Рози, словно тайный воздушный шар, на котором мы мечтали умчаться прочь. Шай перепачкал его весь своими грязными лапами, будто подглядывал, как мы целуемся.

– Она пришла тем же путем, дворами, – продолжил Шай. – Я спрятался в углу, а потом шел за ней до верхней комнаты. Рози, конечно, перепугалась, но не так чтобы очень. В смелости ей не откажешь.

– Да, – подтвердил я.

– Я не пугал ее. Объяснил, что у тебя есть долг перед семьей, что через пару лет, как Кевин подрастет, вы можете отправляться куда захотите, хоть в Австралию… Но до тех пор ты принадлежишь семье. «Ступай домой, – сказал я Рози. – Если тебе не улыбается ждать несколько лет, найди другого парня; если хочешь в Англию, езжай. Только оставь в покое Фрэнсиса».

– Вряд ли она спокойно выслушала твои приказы.

Шай коротко фыркнул и затушил сигарету.

– Это уж точно. Сначала она подняла меня на смех, сказала, чтобы я сам шел домой баиньки, а то дамочки больше любить не будут. А как до нее дошло, что я говорю всерьез, она дала жару. Слава Богу, не орала во всю глотку, но разошлась будь здоров.

Она не кричала еще и потому, что я ждал всего в нескольких шагах за стеной. Крикни она меня, я мигом оказался бы рядом. Но Рози решила сама разобраться с этим болваном, ей в голову не пришло позвать на помощь.

– Вот она и начала меня поливать, мол, своими делами занимайся, а ко мне не лезь; нас не касается, если не способен свою жизнь наладить; да твой брат стоит десятка таких, как ты; тупая скотина, и такой, и сякой… Фрэнсис, я ведь тебе одолжение сделал, что избавил от подобного на всю жизнь!

– Обязательно пришлю тебе открытку с благодарностью, – заметил я. – Скажи мне, а что стало толчком?

Шай не спросил «к чему?» – мы уже прошли эту стадию игры.

– Я пытался с ней поговорить… – ответил он с застарелой яростью в голосе. – Объяснил ей, на что похож па, что он вытворяет, каково это – каждый день возвращаться в наш дом… Я так хотел, чтобы она выслушала, хоть минутку…

– А она не стала, нахалка!

– Она хотела уйти. Я стоял в дверях, она сказала, чтобы я пропустил ее, я схватил ее. Ну, просто чтобы она осталась. И тогда… – Шай потряс головой, его взгляд скользил по потолку. – Я с девчонками никогда не дрался. А эта все никак не затыкалась, не останавливалась… Она, дрянь этакая, отвечала по-настоящему; я потом ходил весь в царапинах и синяках. Сучка мне чуть-чуть коленом по яйцам не попала.

Вспомнились приглушенные стоны, ритмичное уханье… А я улыбался небу, вспоминая Рози…

– Мне только нужно было, чтобы она успокоилась и выслушала. Я схватил ее и двинул к стене. Она стукнула меня по голени и попыталась выцарапать глаза… – сказал Шай, обращаясь к теням в углу. – Я не хотел, чтобы так все закончилось.

– Просто так случилось.

– Ага. Когда я осознал… – Он помотал головой. – Потом, когда я взял себя в руки… Я не мог оставить ее там.

Подвал. Шай полон сил, но Рози не была пушинкой; я представил себе, как он волок тело вниз по бетонным ступенькам… Фонарь, ломик, цементная плита, прерывающееся дыхание Шая, любопытные крысы по углам, скрюченные пальцы Рози на мокром грязном полу.

– Ты ее карманы проверил?

Представив его руки на бездыханном теле Рози, я изготовился перегрызть брату глотку.

– Охренел? – Шай презрительно скривил губы. – За кого ты меня принимаешь? Я не трогал ее, только перетащил. Записка осталась в комнате наверху. Я прочитал и сразу понял: половина пусть так и лежит – если кто-то захочет узнать, куда пропала Рози. Это было как судьба… – Он то ли вздохнул, то ли хмыкнул. – Как знак.

– Зачем ты забрал первую половину?

– А что с ней еще было делать? – пожал плечами Шай. – Я положил ее в карман, хотел уничтожить, а позже решил – мало ли, пригодится еще.

– И пригодилась. Господи, как пригодилась! Это тоже знак?

– Ты все ждал в верхнем конце улицы, – продолжил Шай, не обращая на меня внимания. – Я решил, что ты еще пару часов подождешь, и пошел домой.

Вспомнился шорох и топот по задним дворам, пока я ждал и начинал беспокоиться.

Мне хотелось услышать ее последние слова; узнать, понимала ли она, что происходит; было ли ей страшно или больно; звала ли она меня в последний миг. Даже если бы существовала возможность получить ответ, я не мог заставить себя спросить.

– Ты, наверное, здорово разозлился, когда я не вернулся, – заметил я. – Я все-таки забрался дальше Графтон-стрит. Не в Лондон, но далековато. Ты меня недооценил.

– Скорее, переоценил… – Шай скривил губы. – Я думал, ты сообразишь, что нужен семье. – Он подался вперед над столом. – За тобой должок. Мне, и маме, и Кармеле; мы тебя всю жизнь кормили, одевали и защищали, стояли между тобой и па. Мы с Кармелой бросили учебу, чтобы ты получил образование. У нас на тебя все права. А Рози не имела никакого права вмешиваться.

– И это дало тебе право убить ее.

Шай прикусил губу и снова потянулся за сигаретами.

– Называй как хочешь, – сказал он. – Я знаю, что произошло.

– Прекрасно. А что произошло с Кевином? Как ты назовешь это? Убийство?

Лицо Шая потеряло выражение – словно захлопнулись железные ворота.

– Я ничего не делал Кевину. Никогда. Я не мог обидеть своего брата.

– Конечно, – захохотал я. – Как же он выпал из окна?

– Упал. Он напился, место небезопасное, вот и сорвался в темноте.

– Да уж, небезопасное. Кевин это хорошо знал. Что он там делал среди ночи?

Шай пожал плечами, устремив на меня пустой взгляд голубых глаз.

– Откуда мне знать? Говорят, он тяготился чувством вины, или с тобой встретился. По-моему, его что-то беспокоило, он пытался разобраться.

Шаю хватило ума не упоминать записку в кармане Кевина.

– Это твоя версия. – У меня постепенно росло желание вбить зубы братца ему в глотку.

– Он упал, – заявил Шай. – Вот что произошло.

– Тогда послушай мою версию. – Я взял сигарету из пачки Шая, налил себе виски и откинулся в тень. – Жили-были три брата, прямо как в сказке. Однажды ночью младший проснулся и обнаружил, что остался в комнате один. Оба его брата ушли. Пока что ничего особенного, но наутро младший вспомнил это, когда домой вернулся только один брат. Второй пропал навсегда – ну, по крайней мере на двадцать два года.

Выражение лица Шая не изменилось; не дрогнул ни один мускул.

– Когда пропавший брат все-таки вернулся домой, он приехал искать погибшую девушку – и нашел. Тогда младший вспомнил ту самую ночь, когда его братьев не было дома: один ушел с любовью в сердце, другой – с черной думой.

– Да я ничего такого не задумал. По-твоему, Кевину хватило мозгов все это сложить? Ты, наверное, шутишь.

Голос Шая чуть дрогнул – вот и славно, не я один терял остатки терпения.

– Для этого не нужно быть гением, – сказал я. – И когда бедняга все понял, то чуть не потерял голову. Он не хотел верить, что его родной брат убил девушку. Думаю, весь последний день своей земной жизни он с ума сходил, пытаясь найти другое объяснение. Он десять раз звонил мне, надеясь, что я придумаю или хотя бы сниму с него тяжкую ношу.

– Так ты винишь себя, что не ответил на звонки младшего брата, и пытаешься свалить все на меня?

– Я выслушал твою историю, так дай мне закончить мою. К вечеру воскресенья Кевин места себе не находил. Быстротой ума и сообразительностью он не отличался, спаси его Господи, вот ему и пришло в голову самое простое и самое честное: поговорить с тобой как мужчина с мужчиной, послушать, что ты скажешь. Ты велел ему ждать тебя в номере шестнадцатом, и дурачок помчался туда. Вот объясни мне, как по-твоему, он приемный? Или какая-то мутация?

– Его всю жизнь защищали, вот в чем дело.

– Только не в прошлое воскресенье. Он считал себя в полной безопасности, ты вывалил на него всю эту лицемерную чушь, что мне плел: об ответственности за семью, о собственном жилье… Но Кевин понял один простой и ясный факт: ты убил Рози Дейли. Этого он вынести не мог. Чем он достал тебя окончательно? Тем, что собирался при первой возможности все рассказать мне? Или ты даже не стал выяснять, а просто убил и его?

Шай вздрогнул, как загнанный зверь.

– Да ты и понятия не имеешь! – воскликнул он. – И никто никогда не имел.

– Ну так просвети меня, растолкуй. Для начала, как ты заставил его высунуться из окна? Классный фокус; хотелось бы узнать, как тебе удалось.

– А кто сказал, что это я?

– Расскажи, Шай. Я сгораю от любопытства. Когда ты услышал, как треснул его череп, ты еще оставался наверху или сразу побежал вниз, сунуть записку ему в карман? Он еще шевелился, когда ты пришел? Стонал? Узнал тебя? Просил о помощи? Ты стоял во дворе и смотрел, как умирает твой младший братишка?

Шай навис над столом, подняв плечи и опустив голову, словно противостоял сильному ветру.

– После твоего отъезда я двадцать два года ждал своего шанса… Двадцать два проклятых года! Ты не представляешь, каково это. Вы четверо жили своей жизнью, женились, заводили детей как нормальные люди, довольные, как поросята в луже. А я – здесь, безвылазно, в этой дыре… – Шай, стиснув зубы, тыкал пальцем в стол. – У меня тоже все могло быть. Я мог бы… – Он взял себя в руки, шумно перевел дыхание и глубоко затянулся. Его руки дрожали. – Теперь у меня снова появился шанс. Еще не поздно. Я еще молод, магазин раскручу, куплю квартиру, заведу семью – женщины меня любят. И никто не отнимет у меня этот шанс. Никто!

– А Кевин мог отнять, – заметил я.

Снова вздох, словно шипение хищника.

– Каждый раз, черт подери, как только я почую вкус свободы, один из моих родных братьев меня тормозит! Я пытался объяснить Кевину, только он не хотел понимать. Тупой придурок, избалованный ребенок, привыкший, что все само падает в руки… – Шай оборвал фразу, тряхнул головой и яростно смял сигарету.

– Ну да, так случилось. Снова. Надо же, какая невезуха!

– Бывает.

– Наверное. Знаешь, я бы на это купился, если бы не записка… Кевин выпал из окна, а тебе в голову внезапно пришло: «Господи, вот сейчас пригодится та бумажка, которую я таскаю с собой двадцать два года!» И что, ты бросился за ней домой, рискуя быть замеченным на выходе или на входе? Нет, записка была с тобой. Ты все спланировал.

Шай взглянул на меня – его глаза горели голубым огнем, пылали горячей ненавистью, почти вдавившей меня в спинку стула.

– А ты, сволочь, совсем обнаглел! И как у тебя совести хватает мне такое говорить?! По-твоему, я все забыл?

Тени в углах постепенно превращались в темные глыбы.

– О чем ты? – недоуменно спросил я.

– О чем? Да как ты смеешь меня называть убийцей, если…

– Послушай, если не хочешь, чтобы тебя называли убийцей, не надо убивать.

– Ты сам такой же. Большой человек, вернулся со своим жетоном, с полицейскими разговорами, с полицейскими приятелями… Другим морочь голову сколько хочешь, но меня не одурачишь. Ты такой же, как я. Точно такой же.

– Нет, не такой. Я никого не убивал. Это для тебя слишком сложно?

– Потому что ты такой хороший, ты святой, да? Что за хрень, тошнит просто… Дело не в морали, дело не в святости. Ты никого не убил только потому, что тебе девки яйца отдавили. Если бы ты не был подкаблучником, то стал бы убийцей.

В наступившей тишине тени копошились и росли по углам; снизу раздавалось бессмысленное бормотание телевизора. На губах Шая судорогой возникла ужасная улыбка. Впервые в жизни мне нечего было возразить.

Мне стукнуло восемнадцать, ему – девятнадцать. Вечером в пятницу я просаживал свое пособие в «Блэкберде»: к тому времени Мэтт Дейли уже запретил дочери появляться поблизости от сына Джимми Мэки, и я любил Рози тайно, чувствуя, что с каждой неделей все труднее хранить этот секрет, бился головой о стену как загнанный зверь, пытаясь найти способ хоть что-то изменить. По вечерам, когда терпеть становилось невмоготу, я заливал глаза и нарывался на драку с парнями крупнее себя.

Все шло по плану, я подобрался к стойке бара за шестой или седьмой кружкой и потянулся за табуретом, пока бармен на другом конце вел серьезный разговор о гонках; и тут чья-то рука отодвинула стул от меня.

– Ступай, – сказал Шай, положив ногу на стул. – Отправляйся домой.

– Отвали. Я вчера там был.

– И что? Иди снова. Я в прошлые выходные два раза ходил.

– Твоя очередь.

– Он будет дома с минуты на минуту. Иди.

– А ты меня заставь.

Драка кончилась бы тем, что выкинули бы обоих. Шай еще какое-то время ел меня глазами, соображая, насколько я серьезен; потом наградил меня взглядом, полным отвращения, сполз с табурета и отпил из кружки.

– Если бы у нас двоих духу хватило, мы покончили бы с этим дерьмом… – сказал он еле слышно, зло, ни к кому не обращаясь.

– Надо от него избавиться, – произнес я.

Шай замер, поднимая воротник, и уставился на меня.

– Типа, выгнать?

– Нет. Ма пустит его обратно. Святость брака, все такое.

– А тогда как?

– А вот так. Избавиться.

– Ты шутишь…

Я и сам еще этого не понял, пока не увидел выражение лица Шая.

– Нет. Не шучу.

Вокруг нас гудел паб, забитый доверху звуками, теплыми запахами и мужским смехом. Мы двое оставались немы и неподвижны. Я был трезв как стеклышко.

– Ты уже думал об этом?

– Как будто ты не думал.

Шай подтянул к себе табурет и снова уселся, не спуская с меня глаз.

– Как?

Я не моргал: стоит только дрогнуть, и Шай отмахнется, как от детского лепета, уйдет и унесет с собой наш шанс.

– Он приходит домой на бровях – сколько раз в неделю? Ступени хлипкие, ковер драный… Рано или поздно он упадет и пролетит четыре пролета, головой вперед. – У меня горло перехватило оттого, что я произнес это вслух.

Шай, задумавшись, припал к кружке, потом вытер губы кулаком.

– Одного падения не хватит, чтобы наверняка…

– Кто знает. Зато подходящее объяснение, почему у него череп раскроен.

Во взгляде Шая смешались подозрение и – впервые в нашей жизни – уважение.

– Зачем ты мне это говоришь?

– Так дело же для двоих.

– То есть сам не справишься.

– Вдруг он начнет сопротивляться? Вдруг его нужно будет перетащить? Кто-то может проснуться, нам понадобится алиби… Если браться одному, больше вероятности, что все пойдет наперекосяк. Если вдвоем…

Шай зацепил лодыжкой ножку другого табурета и подтянул к нам.

– Садись. Дома десять минут подождут.

Я взял свою кружку, мы уперли локти в стойку и пили, не глядя друг на друга.

– Я много лет пытался придумать, как выбраться, – сказал Шай.

– Знаю. Я тоже.

– Иногда, мне кажется, если не найду выхода, то свихнусь.

Это взаправду походило на разговор родных братьев, и я поразился, как это приятно.

– Я уже почти свихнулся, – заметил я. – Нутром чувствую.

Шай кивнул, ничуть не удивившись:

– Ага. И Кармела тоже.

– Джеки как-то нехорошо выглядит в последнее время. Она какая-то рассеянная стала.

– С Кевином все в порядке.

– Пока. Насколько нам известно… – Шай помолчал и добавил: – Это лучшее, что мы можем сделать не только для себя, но и для них тоже.

– Если я чего-то не пропустил, это единственное. Не лучшее. Единственное.

Мы наконец взглянули друг другу в глаза. В пабе становилось шумнее; чей-то голос произнес концовку анекдота, и угол взорвался крепким, грязным смехом. Мы двое не моргали.

– Я об этом думал. Пару раз, – сказал Шай.

– Я годами об этом думал. Думать легко. А вот сделать…

– Да. Это совсем другое. Это…

Шай потряс головой, раздувая ноздри в такт дыханию.

– А потянем? – спросил я.

– Не знаю…

Мы замолкли, прокручивая в голове лучшие моменты отцовской любви.

– Да, – сказали мы одновременно.

Шай протянул мне руку. Его белое лицо покрылось красными пятнами.

– Ладно, – сказал он, тяжело дыша. – Я «за». А ты?

– И я тоже. – Я хлопнул его по ладони. – Заметано.

Мы до боли сцепили руки. Мгновение набухало, ширилось, заползало в каждый угол. Меня охватило головокружительное, сладко-болезненное чувство, как будто ширяешься зельем, от которого станешь калекой, но кайф таков, что только и думаешь, как добавить глубже в вену.

Той весной мы с Шаем в первый и последний раз сблизились по своей воле. Каждые несколько дней мы, отыскав укромный уголок в «Блэкберде», обсуждали наш план, рассматривали его со всех сторон, оттачивали сложные места, отбрасывали все, что могло не сработать, и начинали снова. Мы ненавидели друг друга до глубины души, но это не имело значения.

Шай вечер за вечером обхаживал Нуалу Манган с Коппер-лейн, сволочь и идиотку. Ее мамаша на всю округу славилась своим мутным взглядом, и как только Нуала пригласила Шая домой на чай, он стащил из шкафчика в ванной пригоршню валиума. Я часами штудировал медицинские справочники в библиотеке торгового центра «Илак», выясняя, сколько валиума нужно скормить стокилограммовой женщине или семилетнему ребенку, чтобы обеспечить беспробудный сон ночью и пробуждение в нужное время. Шай пешком отправился в Баллифермот, где его никто не знал и где копы не стали бы искать, чтобы купить отбеливатель – замывать следы. Меня почему-то охватило желание помогать ближним, и я каждый вечер вместе с ма готовил десерт – па отпускал грязные шуточки по поводу моего превращения в педика, но каждый день приближал нас к развязке, и я все легче переносил насмешки. Шай слямзил на работе ломик и спрятал его под половицей рядом с нашими сигаретами. Мы оба действовали сноровисто, стали отличной командой.

Считайте меня извращенцем, но весь месяц, пока мы строили планы, меня обуревал восторг. Да, спал я беспокойно, однако чувствовал себя то ли архитектором, то ли режиссером – видел перспективу, строил планы. Впервые в жизни я сооружал что-то громадное, сложное – и чрезвычайно полезное.

Неожиданно па предложили работу на две недели; стало быть, в последний вечер он появится дома в два часа ночи с таким уровнем алкоголя в крови, что любые подозрения копов рассеются как дым. Медлить было нельзя. Мы начали обратный отсчет: две недели.

Мы отточили наше алиби так, что от зубов отскакивало: семейный ужин, на десерт – бисквитные пирожные, пропитанные хересом (плод моих новых домашних обязанностей – херес не только растворяет валиум лучше воды, но и маскирует вкус, а отдельные пирожные означают индивидуальную дозу); поход на дискотеку в «Гроув» с целью порыбачить в свежем омуте милых дамочек; впечатляющий скандал в полночь – с шумным выдворением из клуба за оскорбительное поведение и за принос и распитие напитков; поход домой, с освежающей остановкой на берегу канала, чтобы прикончить контрабандное пиво. Дома оказываемся примерно в три ночи, когда валиум начнет рассасываться, – и обнаруживаем ужасающую картину: любимый отец лежит у подножия лестницы в луже крови. Безнадежно запоздалое искусственное дыхание рот в рот, безумный стук в дверь сестер Харрисон, дикий телефонный звонок в больницу. И все – кроме остановки на берегу канала – будет правдой.

Возможно, нас зацапают. Несмотря на врожденные способности, мы слишком многое упустили, еще больше могло пойти неправильно. Я даже тогда понимал это – и не огорчался: нам выпал шанс. Внутри себя я уже проживал каждый день как отцеубийца. А потом я и Рози Дейли отправились в «Галлиган», и она сказала – «Англия».

Я заявил Шаю, что иду на попятный. Он сначала не понял, решил, что я тупо шучу. Убедившись, что я серьезен, он разъярился, стал запугивать меня, угрожал и даже умолял. Когда ничего не вышло, он схватил меня за шкирку, вытащил из «Блэкберда» и отметелил – я целую неделю не мог ходить прямо. Я даже не защищался, в глубине души понимая, что он имеет право. Когда он утомился и рухнул рядом со мной в проулочке, то мне показалось – хотя я почти ничего не видел от крови, – что он плачет.

– Мы сейчас говорим о другом, – напомнил я.

– Сначала я решил, что ты струхнул, – сказал Шай, словно не слыша меня. – Поджилки затряслись, как до дела дошло… Так я считал несколько месяцев, а когда поговорил с Имельдой Тирни, то понял: поджилки тут ни при чем. Для тебя всю жизнь имело значение только то, чего хочешь ты. Ты нашел легкий способ получить желаемое и наплевал на остальное: на семью, на меня, на все наши обещания…

– Погоди-ка, ты обвиняешь меня в том, что я никого не убил?

Губы Шая презрительно вытянулись; в детстве он всегда корчил эту гримасу, если я старался ему в чем-то подражать.

– Не умничай. Я обвиняю тебя в том, что ты считаешь себя выше меня. Может, твои приятели-копы и верят, что ты хороший, может, ты и сам в это веришь, но я знаю лучше. Я знаю, кто ты.

– Ты и понятия не имеешь, кто я.

– Да ну? Ты ведь в полицию пошел только из-за того, что мы почти совершили той весной. Из-за того, что ты чувствовал.

– То есть меня охватило желание исправить ужасное прошлое? Тебе бы мелодрамы писать!.. Увы, ты не прав. Прости, что разочаровал.