Текст книги "Наталья Кирилловна. Царица-мачеха"
Автор книги: Таисия Наполова
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 32 страниц)
Глава 5
НЕВЕСТА НЕРВНИЧАЕТ
От наблюдательного карлика не укрылось настроение гостей. Он и сам видел в игре с фантами бесовский умысел Матвеева. До него тоже дошли слухи, что Матвеев держит «Чёрную книгу» и по ней может узнать о делах людей и навести на них порчу. Сам Матвеев ведает об этих разговорах и доволен ими. Ему надобно, чтобы люди боялись его.
И Захарке чудилось, что свои фанты он сочинял словно бы под диктовку хозяина. И что удивительно, напоследок, когда фанты были уже составлены, будто сам бес шептал ему в ухо слова, чтобы он вставил их. В словах этих была не то угроза, не то предупреждение: «А буде от животной болезни, даётся ему зелья, от которого наутро в землю». Захарке было страшно от этих слов. Ему казалось, что хозяин надумал кого-то сгубить. Царевичи Симеон и Алексей своей ли смертью померли?
И ещё одна мысль неотступно стояла в голове карлика – о царе Алексее. Захарка давно понял, что Наталья хочет приворожить царя, и совершается сие чародейство по воле Матвеева. Он прочит царю в невесты свою воспитанницу... Князья да бояре думают, что всё по правде делается. Ишь, и смотрины невест затеяли. Девок-то в Москву сколь понаехало, и каждая ночи не спит, надеется стать царицей. И никому неведомо, что будет всё по слову Матвеева. Он, когда Наталья станет царицей, будет свою волю творить, злую и опасную.
Эти мысли не дают Захарке покоя. Что ему делать? Он-то знает, что хуже всех придётся самому царю. Матвеев начнёт им помыкать. Такой уж это человек. Мысль об этом лишает Захарку сна, жжёт под сердцем. Людей Захарке редко бывает жалко. Дьяволову волю исполняют, а думают, что Богу служат.
Но царя ему действительно жалко. Богомольный, добрый, тихий. Когда он приходит к ним в особняк, ему, Захарке, кажется, что и солнце светит ярче, и люди становятся добрее...
Да вот беда: не давали покоя Захаркиной душе и мысли о Матвееве и Наталье: Им-то невдомёк, что он давно раскусил их. Матвеев ради богатства и власти от самого Бога отступится. В церковь ходит редко, поклоны не бьёт, а других заставляет! Но, чтобы видели, как он Бога любит, затевает богомолье в далёкой церкви. И в своём селе Пояркове поставил церковь, на другие храмы не похожую. Это чтобы о нём самом больше говорили...
И воспитанницу по себе взял: бойкая, остроглазая, завидущая. Прикидывается тихоней, а сама во всём только своё видит. Шустрая, хваткая. Очами так и сверкает, подолом так и вертит. Подобных девок сатана засылает людям, чтобы им хуже на свете жилось.
Спаси, Господи, и помилуй царя от её злых чар!
Дня через два после журфикса с фантами в особняке Матвеева, казалось, установилась тишина. Не было обычной суеты, не раздавался стук колёс подъехавшей кареты. Но Захарка знал, что ожидался приезд царя. Матвеев о чём-то значительно разговаривал с Натальей. Слух у Захарки такой острый, что, даже находясь в отдалении, он мог слышать хотя бы обрывки фраз. Очевидно, что-то готовилось. Одна фраза смутила Захарку: «Ты должна подумать о царёвой радости...» Карлик понял, что его хозяин стал сводником и что царь и Наталья встретятся наедине...
Ужели беда надвигается столь неотступно и её ничем уже не отвратить? Захарка всё ещё надеялся, что новая красавица Авдотья Беляева «отведёт» от царя Наталью. Но слух о приезде царя и слова Матвеева ослабляли эту надежду.
И вот послышался стук колёс подъехавшей царской кареты. Сердце у Захарки забилось, точно решалась его собственная судьба. Он отважился занять наблюдательную позицию в коридоре возле открытого окна, из которого можно было уловить кое-что из того, о чём говорилось между гостями и хозяином.
Из окна Захарке были видны кусты зацветающей сирени, доносился едва различимый аромат. Было тихо, словно весь дом вымер. Но вот опять послышался лёгкий стук колёс. Не уезжает ли царь? И что происходит возле крыльца?
Захарка так ушёл в тревожные мысли, что не почувствовал, как к нему из тёмного коридора подошёл Матвеев. Он схватил карлика за вихор.
– Что ты тут делаешь? Люди тебя по всем углам ищут. Никак подслушиваешь?
– Кого? Здесь никого нет.
– Ты что дураком прикидываешься? Сказывай, что ты слышал?
Матвеев схватил карлика за шиворот. Вид у него при этом был встревоженный. Значит, и в самом деле в гостиной предполагались важные разговоры.
– Ничего. Ей-богу, ничего!
Ворот кафтанчика стягивал Захарке шею. Лицо его стало синеть, он хрипел. Матвеев отпустил его, продолжая допрашивать:
– Так что же ты делал тут, злодей?
– Что тут делать-то? Из окна глядел, как везли на смотрины царских невест.
Матвеев с немым удивлением смотрел на своего карлика, ибо знал, что тот не склонен к бездельным занятиям. Ему пришло на ум посмеяться над Захаркой.
– Да зенки-то зачем уставил? Али невесту выбираешь?
– Царь-то сам себе выберет...
– Надеюсь, – невольно улыбнулся Матвеев. – Ну а ежели тебя засватали бы?
– Девка я, что ли?
– А мы тебя девкой нарядим.
– Лучше уж чучелом наряди. Токмо не девкой...
– И какие же у тебя резоны против девок?
– У девок волос долог, да ум короток. Вот и царёвы невесты, умны ли? Чай, каждая думает царицей стать. А того не подумали, что в Москве и своих невест довольно. И каково будет им отъезжать назад?
– Вот ты как рассудил... Я вот тоже, Захарка, думаю, что царю это одна лишь морока. За ними, невестами, и уход должен быть особый, и развлекать их надобно. Ныне и тебе, Захарка, придётся пойти к невестам, шутками да смехом их занимать.
– Чем посылать меня к девкам, сгони уж лучше меня со двора!
– У кого только ты таких словечек набрался?
«Сгони со двора»... Я не ради девок тебя посылаю, чтобы им весело было. Дело есть. Там, на Верху, есть девка с Волги, из города Камышина. Авдотьей Беляевой прозывается. Привёз её в Москву стряпчий Иван Шихирев. Та девка живёт у тётки, старицы Вознесенского монастыря Ираиды. Сегодня её поместят на Верху как царскую невесту. Вечером тебе будет в самый раз туда пойти...
Захарка пытливо посмотрел на хозяина.
– А тебе что за дело до девки Авдотьи?
– Моё дело сторона, да царя жалко. Сказывают, та девка с изъянами. Ты, я знаю, царя тоже жалеешь и любишь. Вот и разведай, какие изъяны у той Авдотьи.
– Да что я за добытчик такой? И кто со мной станет разговаривать?
Странная мысль пришла в голову Захарки. Если Матвеев начал искать в особняке его, Захарку, сразу после отъезда царя, нет ли в наказе хозяина разведать про девку Авдотью царского соизволения? А коли так...
– А тебе и допытываться не придётся. Девки-невесты сами про всё и расскажут.
– Коли не станешь неволить, пойду...
– Нет, я велю связать тебя и отвезти во дворец, – пошутил Матвеев.
Захарка отправился во дворец со смутным чувством тревоги и внутреннего неудобства. Выходит, его посылают к невестам как доносителя. «Ну да мы ещё посмотрим...» – подумал Захарка.
Заглянув в гостиную, Наталья увидела сидевшую возле окна леди Гамильтон. Она что-то вязала. Быстро мелькали её красивые тонкие пальцы. Она подняла на Наталью глаза. И весь вид её говорил, что ей грустно, но она ни от кого не ждёт утешения. По сумрачному взгляду больших чёрных глаз Натальи тоже можно было понять, что у неё были какие-то неприятности, о которых она не будет сейчас рассказывать. Может быть, потом, когда-нибудь.
– Сергеич не передавал, когда приедет?
Леди отрицательно помотала головой. Чувствовалось, что этот вопрос причинил ей досаду. Артамон против её воли увёз сынишку в подмосковное село Поярково: мол, пришла весна, и ребёнку там и здоровее и вольнее. Но мать понимала, что главной причиной удаления сына были жалобы Натальи на то, что Андрей слишком шумный ребёнок и всем причиняет беспокойство.
Гамильтон давно притерпелась к тому, что в этом доме во всём творилась воля воспитанницы. Но, когда своеволие Натальи коснулось сына леди, та взбунтовалась. Артамон оставил без внимания её протест и просьбы, и леди как никогда почувствовала себя одинокой. Она поехала бы к Андрюше и осталась на всё лето в этом Пояркове, но всё было так тяжело и сложно... Словом, Артамона нельзя было надолго оставлять одного. С какой бы радостью она поехала сейчас в Шотландию, показала бы сыну его родину, отдохнула душой. Да Артамон не отпустит её с сыном. Без него – пожалуйста!
Такая категоричность была унизительна для неё, но Артамон целиком подчинил её своей воле и то тиранил её мелочами, то совсем забывал о ней.
Так она и жила, терзаемая мучительными порывами: то рвалась куда-то уехать, то искала в душе примирения с супругом, то раздражала его ревностью к воспитаннице. Но более всего опасалась она его упорной и злой воли.
Она не понимала его замыслов, сам же он не открывался перед ней. Почему он так печётся, чтобы выдать Наталью за царя? Он и без того первый министр. Какого ещё вознаграждения он хочет? У него много недоброжелателей. Не рискует ли он своей головой, а значит, и будущим сына?
Леди терзали смутные, не понятные ей самой страхи. Чудилось, что угроза нависла над всей её семьёй. Так было в Шотландии. Как она с покойной матерью боялась беды! И беда грянула. Все её родные погибли во время революционных беспорядков. Она спаслась лишь чудом.
Казалось, на Эдинбург опустилась чёрная ночь – в Англии и Шотландии наступила диктатура Кромвеля. Карлу Первому отрубили голову. Его сын, Карл Второй, бежал в Эдинбург и был провозглашён там королём. Шотландцы, некогда бывшие противниками монархии Стюартов, стали приверженцами этой монархии.
Но их радость была недолгой. Вернувшийся из Ирландии Кромвель разбил войско шотландцев, и после этой победы в городе начался настоящий террор. Люди перестали разговаривать друг с другом, и не было в то время у шотландцев врагов хуже, чем они сами. Сколько честных людей погибло по доносам! И доносили сами шотландцы – на соседей, на знакомых и даже на родных.
В эти страшные дни нашли свою смерть и родители леди. В её памяти многое сохранилось с той поры, она помнила и самого Кромвеля, его грубые черты, жестокие глаза и голос, словно звучавший из самой преисподней. И ей часто казалось, будто всё было сегодня или совсем недавно. А ведь прошло около двадцати лет...
Но тогда она не была так одинока, как теперь. Ей не приходилось тревожиться то будущем своего ребёнка и мучиться вынужденной разлукой с ним. Молодость не теряет надежды даже в несчастьях. И была ясность, где добро, а где зло. Люди видели, откуда исходит угроза. А ныне? Она даже у себя дома не находит защиты от недоброжелателей и, чувствуя свою беззащитность, не знает хорошенько, кого же ей опасаться. Всё решается помимо неё и за неё.
Тут её мысли были неожиданно прерваны резкими звуками, доносившимися из соседней комнаты, как если бы кто-то сильный начал вдруг передвигать мебель. Вот что-то упало. Кто-то помянул чёрта. И леди догадалась, что это сердится Наталья. Кто же не знал её обычая вымещать свою досаду на чём попало! Леди вспомнила её лицо, когда она приоткрыла дверь, и пожалела, что не спросила о делах. Не случилось бы с ней какой беды... Если её рассердить, она действует резко, порывисто, безоглядно. И недаром она спрашивала о Сергеиче. Значит, что-то стряслось.
...Виновником бурных переживаний Натальи был Захарка. Там, на Верху, в царском тереме, она была унижена. И кем? Карликом. Попадись он ей сейчас под руку, она бы знала, как его наказать. Но Матвеев взял его с собой в Поярково, чтобы Андрейка первое время не очень скучал в разлуке с отцом и матерью. Мальчик был привязан к Захарке.
В те дни, когда Наталья дала повод поляку Зборовскому для насмешек над собой и по дворцу пошла гулять её «пословица»: «Не имей сто рублей, а купи сто друзей», – она совершила ещё одну оплошность: проявила интерес к трону, на котором сидела Марина Мнишек.
Казалось бы, что тут особенного? Но после этого случая Наталью за спиной стали называть «самозванкой». Она поняла, сколь злы люди, но поправить уже ничего не могла.
Эту досадную неприятность усугубил ещё и Захарка. Все невесты к тому времени собрались на Верху. Карлик потешал их забавными словечками, комическими ужимками и выходками. Невесты весело смеялись. И вдруг Захарка сказал:
– Хорошие вы девки – красивые, весёлые. Есть, однако, среди вас самозванка.
– Ну и учудил ты, Захарушка, – ответила дочь стрелецкого головы Марфа Апрелева не без горделивого достоинства.
Её тотчас же поддержали другие:
– Как есть учудил...
– Какие среди нас самозванки? Мы дочери своих честных отцов...
Но Захарка тут же ловил их на слове:
– А скажи-ка ты, Марфа Апрелева, как тебе поручиться за всех?
– Ну, коли так, скажи сам, – наступали на него бойкие красавицы.
Наталье почудилось, что карлик взглянул на неё. Она кипела гневом. Каков предатель! Она обдумывала план мести и на другой же день, сказав верхней боярыне, что должна навестить своего благодетеля, пришла в особняк с твёрдым решением добиться от Сергеича, чтобы он продал Захарку. Княгиня Хованская называет его своим любимчиком – вот пусть и купит его!
Отсутствие Матвеева не охладило гнева Натальи. Рассказать о своих огорчениях леди? Она тоже чем-то расстроена. Ах да, увезли сынишку. Вот нюня. Мальчишка совсем разбаловался, покоя от него нет. Всюду заглядывает, стал уже и подсматривать...
Наталья не любила детей, прогоняла их от себя. На тех же, кто ласкал детей, смотрела с обидной снисходительностью. Но в эти минуты ей, склонной к горячке гнева, нужна была хоть какая-нибудь наперсница. Наталья чувствовала одиночество леди. Она знала, что Матвеев неласков к ней, и, не лишённая порывов доброты, решила пожалеть её. Она подумала даже, что как только Сергеич вернётся, похлопотать, чтобы он привёз сына в особняк: без него-де всем скучно...
Когда Наталья вошла в гостиную, леди по-прежнему вязала. Наталья поцеловала её в плечо и села рядом.
При одном только взгляде на этих женщин ощущалось, сколь они противоположны. Одна – пышнотелая красавица в расцвете молодости, с крупными, лишёнными духовного света чертами. В её движениях угадывалась суетность беспокойного существа. Во взгляде чёрных глаз чувствовалась властолюбивая натура. Вторая создана для тихих семейных радостей. Она тонка в кости, и черты лица у неё тоже тонкие. Присмотревшись к ней, начинаешь думать, что в её душе скрыто много потаённого, что она горда и несчастна. Видно было, что она находила отраду в устройстве семейного уюта. Для каждой вещи, даже самой безделицы, в обставленной ею гостиной было своё место. На столиках, этажерках – всюду были разбросаны то изумительной красоты фарфоровые вазочки, то китайские болванчики, то цветы. А для глаз, жаждущих духовных утех, эскизы, офорты, акварельные рисунки...
– Ты чем-то огорчена? – спросила леди.
Наталья мотнула головой и рассказала о предательстве Захарки.
– Не надо, не ругай карлика. Это такое несчастное существо!
– Несчастное?! – изумилась Наталья.
– Вспомни, какое надругательство над ним совершили, прежде чем сделали его карликом.
– Не могу жалеть людей, которые беспощадны к другим!
– Он так о себе не думает. В душе он считает себя добрым.
– Это за что же?
– А кому он сделал зло? Нет, в душе его много доброго. Ты разве не заметила, что он один в целом мире жалеет несчастных, ослабевших собак, не забывает покормить птиц?
– Значит, люди для него хуже собак!
Леди укоризненно покачала головой:
– Не ожесточай своего сердца, Наталья! У Захарки служба такая. Забавляя людей, легко и забыться. Он и с Артамоном бывает груб.
– И что за нужда терпеть грубости! Скажу Сергеичу, чтобы продал его либо обменял на другого карлика. Всюду шныряет. Уставится и следит...
– Артамон говорил, что у него манера такая. Он невесту себе искал.
Наталья звонко рассмеялась.
– Вот и ладно. А теперь помирись с ним. Что с него, с несчастненького, взять?
Лицо Натальи снова посуровело:
– Леди Авдотья, тебе хорошо так говорить. Твоя жизнь была счастливой. А я всего натерпелась. Но тогда, в прежней жизни, я терпела поневоле, так стану ли я теперь по своей воле делать это?
Хозяйка невольно улыбнулась этому непривычному и неожиданному обращению «леди Авдотья».
– «Терпение» – хорошее слово, Наталья. Помнишь, как в Евангелии сказано? «Не противься злому, но кто ударит тебя в правую щёку твою, обрати к нему и другую».
– Следуй я этому совету, жить бы мне в смоленской деревне.
– Нам неведомы небесные замыслы, – возразила леди.
Наталья не успела ответить. Отворилась дверь, и в гостиную вошёл Артамон. Увидев Наталью, мирно беседующую с его супругой, он, казалось, удивился. В последнее время он похудел. Лицо обветренное, потемневшее, видимо, от пребывания на сельском воздухе.
Жена внимательно посмотрела на него, он прочитал в её глазах вопрос.
– Не волнуйся, Андрейка доволен. У него хороший товарищ для игр – сын тамошнего дворянина.
– А мы тут надумали вернуть его назад, – заметила Наталья.
– Успеется, – Небрежно ответил Матвеев и посмотрел на жену.
Она тотчас же поднялась, сказав, что пошла приготовить ему обед. Проводив её глазами, Матвеев приблизился к Наталье, поцеловал её в щёку:
– Добро, что ты поладила с моей супругой, радость моя...
– А мы с ней и не сварились[9]9
Сва́риться – ссориться, браниться.
[Закрыть].
– Умница... А я сейчас видел Алексея. Он будет в гости к нам. Ты будь поласковее с ним. Вижу, как он надеется, что ты послужишь его царской радости...
– Не получит он ничего от меня! – с наигранной сердитостью ответила Наталья.
– Да чем он не угодил тебе?
– А на девку Авдотью зачем заглядывался?
– Ты понапрасну тревожишься, радость моя. У Авдотьи Беляевой руки тонки. Царь Алексей не любит таких дохлых. Ему по душе такие, как ты...
– Но всё же заглядывался. Да и Анну Долгорукую, сказывали, глазами так и ел...
– А ты не слушай досужих разговоров. Царь только о тебе и говорит. В твоих глазах он зрит своё счастье. Скажу тебе: он уже решился. Быть тебе царицей. – Матвеев на минуту остановился, проверяя впечатление от своих слов, затем продолжал: – Мне так отрадно видеть, когда глаза твои сияют счастьем и ты веришь, что дни ожидания уже сочтены.
– Не сомневайся, Сергеич. Разве можно не верить тебе? Я давно уже привыкла полагаться на тебя.
Но почему же, произнося эти слова, она задумчиво смотрит перед собой, словно в чём-то сомневается? Матвеев переводит разговор на другую тему. Похоже на то, что он хочет скрыть от Натальи свою озабоченность будущим. Он тоже чего-то боится. В нём нет и капли благодушия. Успех как будто верен, но победа ещё не одержана. Впереди ещё заботы и труды. Осторожный и предусмотрительный, Матвеев привык опасаться даже поверженного врага. Друзья кажутся ему ненадёжными.
И Матвеев продолжает обдуманные речи, внушая своей воспитаннице мужество и терпение.
Глава 6
ЯВЛЕНИЕ АВТОНОМА ИВАНОВА
В особняке заведомо знали, что сегодня к хозяину приедет первый богач в державе Автоном Иванов. Многие подумали, что это будет не простое гостевание, и посматривали на хозяина, пытаясь догадаться о его планах и расчётах.
И вот на пороге появился важный гость. Однако в лице хозяина и гостя ни малейшего намёка на важность минуты, лишь – любезность да радушие.
– Челом здорово, – говорит Матвеев, обнимая и целуя гостя.
– Челом, друже, – отвечает ему Автоном.
– Как тебя Бог милует? – спрашивает гостя хозяин.
– Твоими молитвами! – И, помолчав немного, добавляет, как бы случайно: – Вот земельки прикупил с крестьянами на ней.
– Дело доброе...
– А я думаю: дай-ка навещу своего друга. Сыграем партию в бильярд да на карлика твоего знаменитого гляну...
Рядом с европейцем Матвеевым Автоном являл разительную противоположность и в одежде, и в облике. Волосы острижены в кружок, как у купцов будущего столетия, и длинная борода клином. Суконный кафтан сшит по модели сорокалетней давности. О себе он говорил, что уважает старину.
Хозяин и гость были давними приятелями, но об этом как-то не принято было вспоминать. Оба были из духовного звания, а сошлись на чиновничьем поприще, служили в одном из московских приказов, да так удачно, что он стал для них злачным местом. Но об этом в то время не принято было судачить. Дела делались втихомолку, так что и родные ни о чём не ведали. Сор из избы не выносили. Ещё труднее было поймать за руку мошенника. Канцелярии были битком набиты служилыми дьяками. Попробуй сыщи, кто из них «проворовался». И само делопроизводство было, как правило, запутанным и бестолковым. А если кто и заметит какую-нибудь проруху – кто же самому себе враг, чтобы высунуться с ябедным словом! На чиновничью службу непросто было устроиться. Ждали подолгу и платили немалые деньги, чтобы получить место.
Дьяки сидели в похожих на чуланчики душных комнатках, за одним столом, почти впритык. И сидели с раннего утра часто до позднего вечера. За жалкие гроши эти несчастные чиновники гробили своё здоровье, теряли зрение.
Тем временем оба приятеля, похлопывая друг друга по плечам и обмениваясь радостными улыбками, направились в малую гостиную, где находился китайский бильярд. Со стороны можно было подумать, что эти люди связаны крепкой и счастливой дружбой, что бывает надёжнее родственных уз. Так думали многие, хотя и знали, что если и родственные узы ненадёжны, то ещё реже встречается истинная дружба.
Тем не менее дружба Матвеева с Автономом Ивановым была предметом зависти для знавших их дельцов, но на чём держалась эта дружба – оставалось для многих за семью печатями. Главным в жизни для каждого из них были богатство, почести, власть. Кто из них был богаче, об этом история умалчивает, но капиталы Автонома Иванова называли «сказочными». Не говоря о деньгах, которых, разумеется, никто не считал, более шестнадцати тысяч крепостных душ и множества земельных угодий. Ему принадлежали лучшие подмосковные земли: Тёплый Стан и Ваганьково урочище. Шептались, что у Автонома был только один предшественник, который мог бы сравниться с ним огромным достоянием, это современник Бориса Годунова дьяк Андрей Щелкалов. Но царь Алексей не завидовал богатству своих подданных. Да и знал ли он о его размерах? И, судя по всему, растущее богатство Автонома Иванова не досаждало ему.
Со времени Бориса Годунова статус делового человека в России заметно изменился. Родовые связи значили всё меньше. На первое место выдвигалось служебное и финансовое положение человека. Отношения между людьми всё больше определялись деловой зависимостью друг от друга. Естественно, что и личные чувства мало что значили в подобных отношениях. Набирала силу борьба за власть.
Малая гостиная пустовала. Все знали, что хозяин будет играть в бильярд с гостем, перед которым он особенно расшаркивался. Заметно было, однако, что гость слегка пошатывается. Видимо, по обыкновению своему, он был в подвыпитии. Матвеев знал, что это не помешает их беседе. Внутренне он был готов к ней, хотя мог лишь догадываться, о чём пойдёт речь.
Автоном играл плохо. Он не умел держать удар, петушился и, наконец, смеясь, признал своё поражение.
– Только ты никому об этом! Ни-ни... – И, помолчав, добавил: – Видишь ли, ныне ко мне пришёл брат и принёс добрые вести. Вот я на радостях и опорожнил бутылку белого...
– А я рейнским хотел тебя угостить.
– И рейнского можно. Вели поставить на стол.
– Поставлю, как не поставить... У тебя и на уме не было, каких гостинцев я тебе приготовил.
– Благодарствую! А допрежь покажи мне свою обезьянку...
В это время проказница сидела на подоконнике и сбрасывала на пол красивые безделушки. Она уверенно посмотрела на приближавшегося к ней хозяина с гостем, словно не сомневалась, что ей за это ничего не будет. Потом она бросила взгляд на гостя, нахмурилась и стала кричать. Звуки были неприятно-резкими, гортанными. Автоном замахнулся на неё палкой, но обезьянка, вскочив ему на плечи, вдруг вцепилась в ворот его кафтана.
Никто не заметил, как рядом оказался Захарка и ласково-повелительным голосом попросил обезьянку пересесть на дерево в кадке, рядом с которым они стояли.
Придя в себя, Автоном взглянул сначала на обезьянку, затем на карлика.
– Ишь ты... – проговорил он, сам не зная к чему.
Автоном разглядывал Захарку с бесцеремонностью пьяного человека.
– Так это, значит, твой карлик, – как бы сомневаясь, произнёс он. – А я, признаться, подумал, что это обезьянка.
Захарка резко дёрнулся.
– А ты кто будешь, дьяк из приказа? Я-то сохранил человеческий образ, а вот ты похож на хорька.
Автоном вскинулся. С него словно соскочил весь хмель. Припомнилось вдруг, что, когда он был мальчишкой, его на улице обидно дразнили хорьком.
А он и в самом деле был похож на хорька. Волосы чёрные, редкие и длинные, как у того зверька. На лице много тёмных пятен, и расположены они ромбом, как и у хорька: пятно на лбу, затем по обеим щекам, ближе к ушным раковинам, и одно остроконечное пятно на подбородке. И в довершение сходства зубы у него были мелкие, острые, как у зверька.
Взглянув на растерявшегося Матвеева, Автоном сказал:
– А он у тебя злой. Аж позеленел весь от злости.
– Я ж говорил тебе, что он бунтовской... Как уж есть чужой роток, не накинешь на него платок.
– И впрямь бунтовской. Настоящий Стенька Разин. Или подходу не знаешь, как унять?
Захарке не понравилось, что его сравнили с известным разбойником Стенькой Разиным. Захарка был много наслышан о свирепости разинцев. Он надеялся, что Разина скоро схватят.
– Я тебе не разбойник Стенька, – с ходу отверг Захарка «поклёп» на себя.
Поискав, чем ответить своему обидчику, он вспомнил случай, причинивший немало огорчений Автоному Иванову, и мстительно выкрикнул:
– Ты иконоборец!
А случай был такой. Находясь в подпитии, Автоном зашёл в церковь и при всём честном народе сказал, что иконы – идолы и молиться на них не след. Да и кто их пишет? Мужики простые и пьяные. Плохо и то, что продают иконы там, где торгуют дёгтем да портянками, либо, на худой конец, калачами. Бог на небеси, а иконам достойно ли поклоняться?!
Автонома вызвал благочинный для внушения, и богач унялся было и после лишь говорил, что к иконному делу надобно приставить честных людей, но за ним так и осталась худая молва.
Когда ничтожный карлик посмел назвать его обидной кличкой, Автоном почувствовал, как сжались его кулаки, но усилием воли сдержал себя.
От Матвеева, однако, не укрылись признаки гнева на его лице, и, разозлившись на Захарку, он крикнул:
– Поди отсюда прочь, бездельный карлик! Я вижу, по тебе давно не ходила палка.
За последнее время это был первый случай, когда Захарке угрожали палкой. Он зло ощерился:
– Посмей только! Я самому государю пожалуюсь.
Раздался радостный смех. Это внезапно появилась Наталья. Она была в своём любимом коричневым платье с золотистыми разводами и вся светилась сознанием своей красоты. Она поклонилась гостю, затем подошла к Захарке, коснулась ручкой его курчавых волос и весело сказала:
– Не надо тревожить государя! Пожалуйся лучше мне!
Захарку несколько смягчила невольная ласка, но он уловил в ней насмешку и ответил:
– Не много ли берёшь на себя?
Матвеева это окончательно разозлило. С каким удовольствием он вышвырнул бы карлика из гостиной, но Наталья успела шепнуть ему:
– Жесточью с ним не справиться. Хуже будет.
И, согласившись с ней, Матвеев, вопреки своему обыкновению, почти спокойно скомандовал:
– Вон! И ни слова больше.
В ответ Захарка, с достоинством вскинув голову, сказал:
– Я пошёл, но не вон!
Он оглянулся, проверяя впечатление, но на него никто не обращал внимания. Автоном склонился перед Натальей в низком поклоне и поцеловал у неё руку – совсем по-европейски. Затем отошёл назад, любуясь ею.
– Эх и хороша невеста царю нашему! Других и не надобно. Ишь, придумали затею со смотринами. В Москву девок понаехало, будто пчёл на зимовье согнали...
Гостиная вновь огласилась весёлым Натальиным смехом. Ей понравилось сравнение невест с пчёлами. И верно: есть злюки, кусачие, что тебе пчёлы.
Наталье вдруг припомнилась одна из царских невест, дочь стрелецкого головы Капитолина Васильева, красивая и бойкая. О таких говорят: «Палец в рот не клади – откусит». Но беспокоил Наталью и неотступно стоял перед ней другой образ – девицы Авдотьи Беляевой. Ни за что не призналась бы Наталья даже матери, что ревнует к ней, что всякий раз приход царя на смотрины для неё нож острый. Не слышала бы ни о чём и не знала, чем терпеть эти тайные муки. Наталья вынуждена была признаться себе, что эта «сиротинушка» с Волги красивее её.
Одна только надежда и оставалась у Натальи – Сергеич. Да всё ли от него зависит? Каким-то тайным чутьём она улавливала, что этот приказной дьяк Иванов неспроста зашёл к ним. Досуж в делах не меньше, чем Сергеич. И побогаче Сергеича будет. А за деньги чего не сделаешь! Наталья знала, что сейчас Сергеич поведёт гостя в «закуток», где всегда накрыт стол. Сердце её замирало в тревоге. Что они придумают? А ей снова идти на Верх, в опостылевшие палаты, к невестам и находиться в неведении.
Мужчины, кажется, почувствовали её состояние. Автоном обернулся к ней, чтобы подбодрить:
– Не сумлевайся, девица. Верное слово: быть тебе царицей. Ни одна из невест не достойна тебя.
Матвеев, прощаясь с ней, ласково посмеивался.
По дороге в «закуток» Автоном долго хвалил Наталью.
– Умная у тебя воспитанница. Достойной будет царицей.
– Больно ты её хвалишь! Не было бы худо от твоих похвал.
– Боишься сглаза?
– Да и сглаза боюсь.
– А кто не боится? Да всё ж надобно поддержать человека добрым словом. Отец мой, бывало, сказывал: «Хвалят меня – я умнею, а как хулят – глупею».
Застолье без гостей удалось на славу. Матвеев сам наполнял чары вином, приговаривая:
– Выпьем, Автоном, чтобы поумнеть!
– Или мне отставать от тебя? Выпьем за верную, за свою царицу!..
Замысел, который свёл их сегодня вместе, был секретным, поэтому прилюдно разговоров меж собой они избегали, опасаясь обмениваться даже намёками. Им ли было не знать, что и у стен есть уши...
Уверяют, что коварные умыслы рождаются первоначально в преисподней, а уж затем попадают к людям. Такой преисподней стал на этот час кабинет Матвеева, куда они с гостем вошли. Казалось, что модная европейская мебель была завезена сюда людьми, которые хотели отгородиться от мира и создать своё царство, подвластное своим тайным законам.
Ещё не успев остыть от недавнего застолья, оба уселись за гостевым столиком на колёсиках. Оба расслабились, сняли с себя напряжение недавних минут. Нет ненавистного карлика Захарки и чужих любопытных глаз. Матвеев разливал по рюмкам любимую мальвазию, которая неизменно приводила его в доброе расположение духа. Чувствовалось, что гостю он вполне доверяет – редкий случай в его жизни. Этому предшествовали долгие сомнения. Матвеев строго проверял каждого человека, попадающегося на его пути. Казалось, ещё совсем недавно он был склонен сомневаться в истинном расположении к себе Автонома Иванова, хотя этот ловкий человек ни разу не «своровал» и в коварстве не был уличён. Да чужая душа – потёмки, и всё же Матвеев решил: Автоном вне подозрений.