355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Таисия Наполова » Наталья Кирилловна. Царица-мачеха » Текст книги (страница 2)
Наталья Кирилловна. Царица-мачеха
  • Текст добавлен: 30 июля 2018, 03:30

Текст книги "Наталья Кирилловна. Царица-мачеха"


Автор книги: Таисия Наполова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц)

Глава 2
ОСОБНЯК АРТАМОНА МАТВЕЕВА

За высоким забором каменной кладки в тени разросшихся лип прятался известный в придворных кругах своими журфиксами особняк. Над железными воротами поднималась сторожевая вышка, откуда велось наблюдение за ближайшими окрестностями. Видимо, предусмотрительный хозяин опасался пожаров, столь частых в Москве.

Немудрено, что царскую карету здесь увидели ещё издали, когда она терялась в переулках. Загодя отворилась калитка, и в ней появился хозяин Артамон Сергеевич. Он был в бархатном богатом кафтане европейского образца, украшенном множеством пуговиц, – по центру застёжки. Высокий белый ажурный воротник достигал, согласно моде, самого подбородка. Рыжие, с лёгкой проседью волнистые волосы ниспадали почти до самых плеч. Бороду он сбрил, хотя она и полагалась боярину. Над тонкой верхней губой темнели усики. Вопреки важной осанке в лице его было что-то простое и приветливое. И по виду хозяина особняка нельзя было предположить, что он держал в руках самого царя, как о том думал не один только Богдан Хитрово.

Да, казалось, и сам Матвеев не заботился о том, какое впечатление производит на окружающих. Завидев приближающуюся царскую карету, он просиял, нетерпеливо устремился ей навстречу и так, сияя лицом, шёл рядом с окном кареты, из которого на него приветливо смотрел царь.

– Как преданный твой друг, государь-батюшка! Как преданный друг! – не отрывая взгляда от царя Алексея, говорил он.

И когда карета въехала во двор и остановилась возле крыльца, Артамон нетерпеливо отворил дверцу кареты и, не дожидаясь, пока стольники выведут царя, сам подал ему руку и помог спуститься по лесенке, повторяя:

– Как преданный друг! Всё ждал тебя. Опасался, не задержали бы тебя дела.

Оба направились к домашнему крыльцу, словно друзья после долгой разлуки, предвкушая сердечную беседу.

Эта идиллия была неожиданно нарушена юродивым, который появился с противоположной стороны кареты и встал перед царём. На почерневшем на весеннем солнце, обветренном лице юродивого было такое властное выражение и столько непонятного нетерпения, что все онемели.

Это был известный всей Москве Фёдор-страстотерпец, прозванный так за многие горести и беды, преследовавшие его в прежней жизни, когда он был дворянином и владел небольшим сельцом. Но князь Телятин, воспользовавшись смутным временем, прирезал к своему богатому имению достояние Фёдора, прогнав самого хозяина на выселки. Где было бедному дворянину тягаться с князем, известным своими загребущими руками! Фёдор пытался найти управу на него, но скоро понял, что правды ни в одном приказе не сыщешь. Все дела вершили крупные взятки. Дьяки и тиуны и разговаривать не хотели с человеком, если он был беден и у него не было связей наверху.

Фёдору не везло. Беда, как известно, не ходит одна. Сначала один за другим умерли дети. Затем преставилась жена. А потом был большой московский пожар, уничтоживший всё его имущество.

Так началась жизнь Фёдора в церковном приходе. В скором времени он прославился своими предсказаниями. Москвитяне искали с ним встреч, и Фёдор стал Христа ради юродивым. Он не носил вериг и с виду не походил на юрода, но его считали блаженным, несчастненьким и мудрым.

   – Что тебе, Фёдор? – скрывая досаду, спросил Матвеев. – Или просишь о чём?

   – Прошу у Бога милости для твоих людей!

В глазах Матвеева мелькнуло, но тотчас же исчезло злое выражение.

   – Ступай, юрод! Ныне не время толковать о делах! Приходи завтра.

Не слушая его, юродивый обратился к царю:

   – Государь, не ходи в этот вертеп сатаны!

Царь, вглядевшись в лицо юродивого, ласково спросил:

   – Что гневен, Фёдорушка?

   – Сказано тебе: «Не ходи в сей вертеп сатаны!»

   – Ну будет тебе, христовенький! – всё с той же лаской в голосе продолжал царь.

Он хотел ещё что-то добавить, но Матвеев с мягким принуждением повёл своего царственного гостя в дом.

Между тем в стороне от ворот продолжали стоять люди, видевшие эту сцену. В толпе шептались:

   – Божьего человека изобидеть – большой грех.

   – Богом это не забывается.

   – Артамошке это ещё припомнится.

   – Видали, как ощерился? Будто блаженный и слова не моги сказать.

   – Знамо, худое задумал Артамошка, коли испугался юрода. Опасается, как бы люди не вызнали про его дела.

   – Слыхали, как блаженный, когда от ворот пошёл, шептал: «Зачем ты, царь, пошёл в этот вертеп?»

   – Видно, жалеючи царя говорил эти слова.

   – Как не жалеть! Оба, поди, и царь и юрод, одною бедою повиты. Оба в одночасье и бобылями стали, и детей у них Бог прибрал.

Им открыл слуга, одетый так богато и пышно, что его можно было принять за господина. Двери были металлические двойные, медные ручки начищены до блеска.

Первое, что бросалось в глаза при входе в особняк, – это большое помещение и большие окна, задёрнутые кисеей.

И как не подивиться искусным манерам хозяина! Приветливость, простота, ненавязчивое радушие, столь не свойственное русским боярам, – всё выдавало в нём европейца. Недаром он много лет мотался по чужим землям. Он вывез оттуда не только свой наряд, но и манеры.

Гостиная, куда привёл своих гостей Матвеев, могла поразить любое воображение. Света здесь было не меньше, чем в царской садовой галерее. Кругом всё блестело. Полы выстелены цветными плитами, и на них – ни пылиночки. Сверкают чистотой подоконники, оконные рамы. И ковры такие богатые да ворсистые, что нога в них тонет. В фарфоровых и фаянсовых горшках обильное разноцветье, глазам отрада. У окон – клетки с птицами. Возле камина дерево в кадке, на нём – обезьянка прыгает и что-то лопочет. Её ужимки и прыжки смешно отражаются в венецианском зеркале. Богдан видит в нём и своё отражение: седые, поредевшие у висков волосы, усталый взгляд. Почувствовал вдруг, что всё в этой гостиной ему чуждое. Что бы он взял себе, так это мебель. Ничего не скажешь – удобная. У кресла высокая спинка, и обито оно золотой тиснёной кожей. Верхняя часть спинки и ножки в ажурной резьбе. Лёгкое, значит, и удобное, хоть подвинь, хоть перенеси в другой угол.

Царь заметил заинтересованность Богдана, с которой тот разглядывал мебель, и незаметно шепнул ему:

   – Тебе Сергеич подарок приготовил, какого у тебя и на уме не было!

   – Где уж нам строить догадки! Этот человек столько вывез из-за бугра, что в нашей Московии его и сравнить не с кем.

Матвеев бросил взгляд на обоих, говоривший, что он слышал и слова царя и ответ боярина. Он стоял возле бюро и что-то из него доставал. Затем, развернув упаковку, с поклоном приблизился к царю и протянул ему икону:

   – Дозволь, государь, презентовать тебе сей бесценный дар. Ведаю, ты особо почитаешь святого Николая-угодника. Да облегчит тебе сия икона бремя житейских бед!

Несказанное блаженство разлилось по лицу царя. Иконы были для него лучшим подарком. Подарочные иконы он держал в особом хранилище. После его смерти осталось восемь тысяч двести таких икон.

Видя, как царь быстрым движением прижал икону к груди, Матвеев понял, что тот оставит её у себя. А это входило в планы Матвеева: теперь царя не оторвёшь от этой иконы, он и в дорогу будет брать её с собой.

Сам Матвеев был не так прост, чтобы верить в молитву. Чем надеяться на икону – помоги себе сам. Ещё покойный родитель говаривал, что молитвенные ручейки не попадают на небо. И сейчас Матвеев старался догадаться, какой скорой помощи у святого Николая-угодника ожидал царь Алексей. Чай, о детях своих думает. Сам ж Матвеев не терпел даже упоминания о них, делал всё, чтобы царь меньше помнил о них, и поэтому часто был озабочен тем, чем бы занять его мысли и душу. Вот как в эту минуту...

А царь снова прижал к груди икону и благодарно посмотрел на Матвеева:

   – Ты, Сергеич, ведун от Бога. Твой подарок обещает мне утешение и надежду, и за это тебе моё царское спасибо!

   – Для меня лучшее благодарение, государь, чтобы ты был доволен. Ты ведь знаешь, как я люблю делать тебе подарки.

   – И не только мне, – произнёс царь, взглянув на боярина Хитрово.

   – И не только тебе, – подтвердил Матвеев, понявший намёк.

Обратившись к Хитрово, он сказал:

   – Богдан Матвеевич, изволь взглянуть на сей портрет кисти неизвестного голландского художника. Если удостоишь его своим вниманием, с удовольствием презентую его тебе.

Он подвёл боярина к темневшей в углу парсуне, на которой был изображён господин в бархатном камзоле и шляпе. По такому наряду москвитяне ещё издали примечали иностранцев.

Не скрывая удивления, боярин Хитрово начал всматриваться в портрет. Вялые черты смуглого загадочного лица скорее отталкивали, чем привлекали. Острый взгляд чёрных глаз словно бы таил в своей глубине что-то опасное, и кажущееся равнодушие в лице лишь прикрывало потаённый интерес к окружающему. В народе таких людей называли «дурной глаз» и подозревали их в колдовстве.

Мираж это или Богдану показалось, что персона в шляпе сошла с портрета и стоит рядом с Матвеевым. «Я, наверное, нездоров», – подумал дворецкий, ощущая во всём своём существе что-то цепенящее. Он отодвинулся от портрета.

   – Ну как? – спросил Матвеев, от которого не укрылось движение Богдана. – А теперь посмотри на портрет со стороны. Издали он ещё больше впечатляет. Не так ли?

   – Не знаю, так ли, но вижу, что сия персона на тебя похожа.

   – Польщён. Весьма польщён...

Оба старались не глядеть друг на друга. Богдан поспешно, с отстранённым видом отошёл от портрета и начал рассматривать висевшие далее по стене изображения английских королей.

   – Э-э, да у тебя тут целая галерея. Карл Первый... Сразу видно, что нрава был мягкого и слаб душой. Немудрено, что нашлись властолюбцы и отсекли ему голову. Урок доверчивым людям...

   – Да что это ты ныне злой, Богданушка? – заметил царь Алексей. – И почему ты решил, что Карл слаб душой? Что бы ты стал делать на его месте? У мятежников были превосходящие силы.

   – Да где он ранее-то был? Ум на то и даден человеку, тем более государю, чтобы давать заслон опасной доверчивости.

   – Государь-батюшка, это не на тебя ли намекает твой ближний боярин? – улыбаясь, спросил Матвеев.

У него была улыбка, верно выражающая потаённые черты его облика: неуловимость побуждений, их тайную подоплёку. Улыбка эта не оживляла его лицо, а пробегала по нему, словно бы крадучись.

   – Намёки не по моей части, Матвеев. Я уж коли надумаю, что сказать, говорю прямо.

Любезно улыбнувшись на эти слова, Матвеев произнёс:

   – Именно это и ценит в тебе наш государь.

Хитрово иронически поклонился Матвееву:

   – Кланяюсь тебе на добром слове. Только зря стараешься так, Артамон. Я не привык иметь дело с посредниками.

   – Да не ершись ты, Богданушка, – снова вступил царь в разговор, – а поблагодари лучше любезного хозяина за подарок.

Богдан видел, что царь хмурится, и решил поправиться:

   – Много мне чести, Артамон, от твоих щедрот. Но уж коли одолжаться... – И, несколько замявшись, добавил: – Мне бы парсуну русского государя...

   – Изволь, – снова улыбнулся Матвеев. – У меня в бюро хранится немало портретов великих русских князей и царствующих особ...

Хозяин подвёл царя и боярина к замысловатому бюро, состоящему из множества перегородок и выдвижных ящиков. Всё это богатство было оправлено в деревянный ажур. Из одного такого ящичка Матвеев извлёк пакет, аккуратно перевязанный цветной ленточкой, и тут же стал раскладывать его содержимое на выдвижной доске.

Тут были портреты Александра Невского, Владимира Мономаха, Ярослава Мудрого, Ивана Третьего, и замыкал эту галерею портрет царя Алексея.

   – А что же это отечественные государи у тебя в бюро хранятся, а иноземные по стенам развешаны? – спросил Богдан.

   – Дай срок...

Матвеев прислушался к далёким голосам за дверью, сложил парсуны снова в пакет и вышел. «Артамон что-то затеял, и царь об этом либо знает, либо догадывается, – подумал Хитрово, заметив, как переменился тот в лице. – Иначе чего ради эти подарки царю и мне? Значит, ему что-то надо от нас».

Между тем молодой весёлый женский голос за дверью о чём-то просил, и Матвеев то перечил, то соглашался. Как в той игре: да – нет, да – нет.

«Что они затеяли?» – старался понять Хитрово, но ясно было лишь одно: сегодня или в ближайшее время что-то решится.

Глава 3
ВОСПИТАННИЦА

Голоса за дверью вдруг стихли, и на пороге показалась златокудрая хозяйка леди Гамильтон. Пять лет назад Матвеев вывез её, дочь шотландского дворянина, из Англии и нарёк после крещения и замужества Евдокией. Но русское имя не пристало ей, может быть, потому, что всё в Московии казалось ей чужим, и она держалась во всём прежних обычаев и привычек.

Это можно было понять при взгляде на неё. Одета она была в строгое чёрное бархатное платье, сшитое по английской моде, узкое в талии, плотно облегавшее плечи и грудь, с белым ажурным воротником. Светлые волосы, тоже на английский манер, спускались вдоль шеи длинными буклями. Выбившиеся из причёски густые пряди у шеи были заплетены в косичку, подняты заколкой вверх и закреплены на затылке, придавая причёске своеобразную форму.

Хозяйка направилась к царю, который стоял возле бюро, словно бы ожидая чего-то. За хозяйкой смиренно выступала девица в русском нарядном платье, воспитанница Матвеева. На ней был летник[6]6
  Летник – летняя женская одежда с длинными широкими рукавами.


[Закрыть]
, сшитый из двух разных тканей, но одного цвета – красного с коричневым отливом. На Руси такой цвет назывался «оберег», ибо, согласно преданию, оберегал от злых духов. Сам летник был из ворсистого бархата. Верх платья у самой шеи был украшен полоской горностая, концы которого ниспадали на грудь. Рукава были из красной с разводами камки[7]7
  Камка – шёлковая цветная ткань с узорами.


[Закрыть]
. Внизу они были стянуты и расшиты жемчугом.

Платье скрадывало свойственную девице склонность к полноте, но пухлые ручки и тугие щёчки бросались в глаза, подчёркивая их миловидность. Всё в ней было крупно, ярко и привлекало взор. Чувствовалось, что в эту минуту она переживает чрезвычайное волнение, но это придавало особую привлекательную силу её глазам. Большие, чёрные, они подчёркивали нежную белизну её кожи. Чувственные, красивых очертаний губы были слегка приоткрыты, словно готовились сложиться в приветливую улыбку.

Она заметила произведённое ею впечатление, но не потупила глаз и вся так и светилась сознанием своей красоты, в неотразимости которой, видимо, не сомневалась. От неё не укрылось, что через открытую в малую гостиную дверь на неё смотрели собравшиеся там вельможи, что ради неё они прекратили даже игру в бильярд. Но она как бы не видела этого и время от времени украдкой кидала взоры на царя.

Тем временем леди Гамильтон склонилась перед ним в низком поклоне, потом протянула ему изящную коробочку с подарком. Затем она произнесла слова, заготовленные Матвеевым и старательно затверженные ею:

   – Великий государь, благословением Бога нашего дозволь преподнести вашему цезарскому величеству сей скромный дар!

Царь открыл коробочку, и глазам его открылась необычайной красоты пороховница. Она была сработана из перламутровой раковины и взята в серебряную оправу, искусно украшенную резьбой и золочением. Лицо царя Алексея просияло. Он был заядлым охотником, но ценил не только необходимые на охоте, но и красивые вещи.

   – Бесценен твой подарок, Евдокия. Ныне зову тебя к царскому столу. Да пребудет вовек наша милость к тебе.

   – Да ниспошлёт Господь твою милость к нам, – откликнулась леди Гамильтон.

Ещё раз поклонившись, она мелкими шажками удалилась, и прятавшаяся за её спиной воспитанница теперь стояла на виду. Это была Наталья Нарышкина. В руках она держала какой-то мешочек, неумело выставляя его перед собой. В этой её робости можно было уловить что-то похожее на притворство, но чувствовалось, что весь её вид был приятен царю Алексею.

   – Подойди ближе, девица! Ежели просишь о чём – сказывай!

Она медленно и словно бы опасливо приблизилась к царю, по-прежнему выставляя перед собой мешочек.

   – Великий государь! Сё малый подарочек. Не обессудь. Своими руками вышивала. Так, безделица... А всё же будет где хранить дар моей госпожи – коробочку с пороховницей.

Царь принял дар и начал рассматривать его. Подарок был филигранной работы. Сам материал именовался сканью. Тут было искусное шитьё золотыми и серебряными нитями.

   – Ишь ты, рукодельница! – похвалил царь. – Какова! Умелица – терпеливица! – всё повторял он, ибо знал от дочери Софьи, любившей шитьё, что здесь требуется не только умение, но и сила, чтобы выравнивать пряжу катком.

На самом деле этот подарок был сделан отнюдь не руками воспитанницы. По распоряжению Матвеева сей мешочек и ткань для него сработали мастера. Но кто бы стал об этом дознаваться!

Посторонние заметили, однако, что царь удостоил воспитанницу Матвеева особым вниманием. И она это чувствовала, не торопилась уходить, да и царь словно бы удерживал её своим взглядом.

В тот день многие начали догадываться, какая игра затевается Матвеевым.

События между тем набирали оборот. Через три дня состоялось новое застолье, приоткрывшее завесу над будущим.

Малая гостиная, ставшая в особняке Матвеева местом встреч дворцовой элиты, имела свои примечательности. Потолок был выстелен разноцветной узорчатой слюдой. Возле окон стояли кадки с царственными пальмами. В углу помещался немецкий орган, а в центре гостиной находился китайский бильярд – непривычный для глаза, малый, наклонный. Исход игры определялся шариком, который сбегал обратно, решал выигрыш. Бильярд был обтянут плотным синим сукном. Борта были отделаны вышивкой. Костяной кий, хотя и был лёгким, обеспечивал силу удара.

Гости охотно теснились возле бильярда и не обращали никакого внимания на орган. Похоже, он стоял тут как бы для вида. И не то что не нашлось бы любителей органной музыки, но хозяин опасался лишних разговоров. Поначалу здесь были католические песнопения, но это породило тему о чистоте вероисповедания. Зачем же было Матвееву подвергать сомнению свою религиозную репутацию! Орган тем не менее остался на месте и производил на гостей особенное впечатление внушительным видом. Это был инструмент чёрного дерева с резным орнаментом. Ящики были искусно украшены позолоченными травками, позолоченной была и лицевая доска. На инструменте стояли часы с укреплённым на них медным позолоченным же яблоком, рядом – этажерка красного дерева и на ней немецкие часы «в собачке».

Когда вошёл боярин Хитрово, все гости были в сборе. Сыграли несколько партий в бильярд, и когда очередная партия была закончена, хозяин пригласил всех к столу.

Возле стены, покрытой вьющимися растениями, располагались маленькие передвижные столики. Всё по европейскому образцу, где не было принято, чтобы гости переходили из салона в столовую, ибо тем самым нарушался уют и комфорт застольных бесед. На московское общество Матвеев смотрел с высокомерием европейца, потому не тешил себя иллюзиями создать в своём особняке подобие европейского салона, где блещет ум, где в живом разговоре можно узнать последние новости, незаметно выведать чужие мысли и высказать своё мнение. Но он ценил житейский опыт москвитян, их остроумие, хотя и тяжеловесное, и старался подбросить им спорную тему, чтобы задеть их за живое. Он знал, что бояре почитали за честь побывать на его журфиксах, любили потягаться между собой в умной беседе. Здесь он сколачивал круг своих людей и делал свою политику.

Столы у Матвеева не ломились от закусок. Хозяин: приучил своих гостей довольствоваться десертом. Были тут воздушные пироги и коржи, засахаренные фрукты, и стояло несколько бутылок какого-нибудь иноземного вина.

И главное, здесь царило правило: каждый волен был задавать любому из присутствующих вопрос по своему разумению и вкусу. Эта свобода многих прельщала, но многих и настораживала.

Когда гости заняли свои места за столиками, Матвеев повернулся к боярину Хитрово:

   – Ты, Богдан, ныне припозднился. Изволь платить штраф: начинай беседу, задавай вопрос.

Богдану показалось, что Матвеев не случайно поспешил обратиться к нему. «Видимо, хочет завлечь меня в свою игру. Нетерпелив, однако, советник. Да что за игру он затеял?» – думал Богдан, несколько ошеломлённый неожиданным обращением к нему.

   – Условие принимаю. Но я не останусь в долгу и свой вопрос задам тебе первому. А вопрос мой таков. Всем ведомо, что ты человек государственного ума. Мы с тобой оба выбились из низов. Я исподволь следил за тобой со стороны и знаю, сколь крутыми были твои горки. То было доброе слежение. Никогда не желал я тебе зла. Но дорожки наши расходились всё далее и далее. Уж не обессудь за правду: я перестал понимать тебя...

   – Богдан, ты, никак, надумал умучить нас длинной речью, – перебил его Матвеев.

   – Как же нетерпелив ты, Артамон! В кои-то веки пришлось говорить в открытую... Но вопрос мой не за горами, я давно готовил его тебе. Почто ты сам и твои люди теснят царевну Софью?

Гости притихли, и по наступившему молчанию можно было понять, что не один только боярин Богдан думал об этом.

Матвеев, казалось, удивился вопросу, но ответил сразу:

   – Первый раз слышу, что царевну кто-то теснит. Ежели на то были её жалобы, то об этом у нас говорено с государем. А что говорено с государем, не подобает обсуждать. Скажу тебе, однако, что в своих действиях я блюду интересы царской семьи и, как наставник, могу также сказать, что Софья заленилась. Она перестала заниматься богословием и риторикой, кроме того, уличена в нечестных играх, а невежеством своим язык русский оскверняет.

   – Остановись, Артамон! Подобает ли тебе, царедворцу, унижать царевну поносными словами? Не послушать ли нам её учителя и наставника Симеона?

Боярин остановил свой взгляд на Симеоне Полоцком, придворном поэте и наставнике царских детей.

Невысокого роста монах Симеон давно уже сидел потупившись, напуганный смелыми словами боярина Хитрово. Некогда скромный учёный из Полоцка, он был в приближении у царя Алексея, который и дал эрудиту Петровскому имя Полоцкого. Алексей ценил энциклопедические познания Симеона и доверил ему обучение и воспитание своих детей. Он был хорошим учителем, ибо учил без принуждения и был примером для них любовью к знаниям и трудолюбием. Он находил время делать переводы, писать стихи и пьесы для придворного театра.

Но дипломатом он был плохим, в житейских делах был робок и нерешителен. Когда дворецкий Хитрово обратился к нему, он совершенно сник при мысли, что должен принять какое-то решение. Мудрый старик давно чуял приближение перемен и что ему придётся приноравливаться к новой политике. А что делать ему ныне? Матвеев наращивает силу, ему опасно перечить. Но и боярин Хитрово – дядька царевича Фёдора, наследника престола. Да и чин дворецкого самый важный при царе.

Привычным жестом Симеон нажимает обеими руками на посох, так что обнажаются костяшки худых пальцев. На лбу проступают капельки пота, а клобук надвигается по самые брови. Наконец он произносит тихим, но твёрдым голосом:

   – Царевна Софья – девица учёная и книжная. А про то, что она язык-де русский оскверняет, я не слыхал. Вот разве что послы иноземные притчи разные сказывали о некой придворной девице, коя не искусна в русской речи.

   – А не о царевне Софье было сие говорено? – оживился до этого хмуро молчавший Матвеев.

И пока Симеон растерянно молчал, снова подал голос боярин Хитрово:

   – Мне ведомо, о какой девице сочиняли притчи иноземцы. То было на праздник Масленицы. Иноземным гостям поставили столы, но было и несколько москвитян. Пан Зборовский начал смеяться над девицей именем Наталья и её туземными словечками. Но особенное веселье гостей вызвала русская пословица в её устах. Будто бы Наталья переиначила пословицу, сказав: «Не имей сто рублей, а купи сто друзей». И тогда князь Засекин молвил: «Девица пошутила. У нас говорят: «Не имей сто рублей, а имей сто друзей».

Гости слушали боярина не без насмешливого любопытства. Каков Богдан! Начал «за упокой», а кончил «за здравие». Оно и понятно: всяк хочет мира...

Первым на речь Хитрово отозвался князь Долгорукий, любивший всё улаживать миром. Он был старше прочих гостей, сед и благодушен.

   – Ну и добро, что князь Засекин всё уладил. Я знаю ляхов. Они рады случаю создать нам худую славу. Мы-де туземцы, они же европейцы. С этими «европейцами» надобно держать ухо востро. Ныне они вольность себе большую взяли. По царскому дворцу гуляют, как у себя по улицам Кракова.

Слова Долгорукова, рассчитанные на то, чтобы погасить, казалось бы, неминуемый взрыв, не произвели, однако, должного действия на Матвеева. Он продолжал сердито допытываться у боярина Хитрово:

   – Кто принёс тебе ведомости[8]8
  Ведомости – здесь: сведения, известия.


[Закрыть]
о том, что было на застолье у иноземных гостей? И кто мог знать доподлинно, о чём говорил Зборовский?

   – Ты, Артамон, никак допрос мне чинишь? Но, коли ты спрашиваешь, скажу: сам Зборовский первый и пустил молву. Пришёл ко мне просить съестных припасов на обратную дорогу, а у меня на тот час были думные дьяки. Он вдруг начал справляться у меня, что это за «девица Наталья», что самовольно ходит по царскому дворцу, и верно ли говорят, что она воспитанница Матвеева?

   – Это ты, Богдан, дал волю языкам! Я велю выставить твоего пана из Москвы! – с несвойственной ему горячностью произнёс Матвеев.

   – Не гневи понапрасну своего сердца, Артамон! Кто станет слушать ляха? Да и всем ведомо, что воспитанница твоя девица честная. Кто положит на неё хулу, тот заведомо бесстыдный и глупый человек, – вмешался в разговор князь Борис Голицын.

Гости вздохнули свободно. Никому не хотелось застольной сумятицы и свары. Все видели, что Матвеев остановил на князе благосклонный взгляд. У Бориса Голицына были красивые благородные черты лица, свойственные многим представителям рода Голицыных. Живые умные глаза излучали благосклонность к окружающим и безмятежное спокойствие, что отличает людей с ровным характером.

Почувствовав, что к его словам прислушиваются, он продолжал:

   – И всё же время ныне такое, что лучше поостеречься. Ведь не секрет, Артамон, что твоя воспитанница на великое дело надумала идти. Так ей и велеть надобно, чтобы была построже к самой себе. Недаром говорится: «Не давай повадки, чтобы не было оглядки». Мы же со своей стороны поусердствуем ей.

Раздались голоса:

   – Отчего же не поусердствовать!

   – За подмогой недалеко ходить.

   – Охотники сами сыщутся...

   – Ежели добрый совет потребуется...

   – Скажи только слово, Артамон!

Матвеев пытливо всматривался в лица говоривших. Его неприятно поразило, что князь Куракин уклонился от общей беседы. Куракин был дядькой царевича Фёдора. Он-то первый и стал винить его, Матвеева, что тот-де «теснит» Софью и её братьев-царевичей. С ним заодно был и Богдан Хитрово. И однако же, когда Богдан начал свару, Фёдор Куракин отмолчался, как и теперь тоже молчит. Матвеев думал наладить добрые отношения с князем, оттого и позвал его сегодня на журфикс.

   – Что молчишь, князь Фёдор?

   – А оттого и молчу, что не знаю, о чём молвить. Иные хотят тебе поусердствовать... Но коли уж браться за дело, то делать его надобно с толком.

   – Или видишь какие препоны? – насторожился подозрительный Матвеев.

   – А то! Ты и сам, поди, ведаешь.

   – Может, и ведаю, да скажи ты, ежели начал.

   – Разговоры разговаривать нетрудно. Ты сперва молву худую пресеки!

По тому, как дёрнулся Матвеев, можно было понять, что он и сам об этом думал, хотя и делал вид, что никаких слухов нет, а если и есть, то это пустяк.

Слова Куракина заставили Матвеева задуматься: такой ли пустяк эти слухи, что их можно пропускать мимо ушей? Ему давно доносили, будто у него в доме живёт «непотребная девица» и что он взял её в наложницы, а когда о том проведала его молодая жена, он решил «приворотить» к девице самого царя.

Как бы там ни было, но когда об этих слухах заговорили в его доме вельможи, когда при словах о «худой молве» многие отвели в сторону глаза, Матвеев понял, что отмалчиваться более нельзя.

   – Сам-то ведаешь ли, как помочь делу? – поддержал он начатый Куракиным разговор.

Настороженность Матвеева и его очевидное желание что-то выпытать не понравились Куракину.

   – Ты, Артамон, не спеши с вопросом. Сам знаешь, поспешность хороша лишь при ловле блох. Мы знаем, что задумано дело великое, да более того ни о чём не ведаем. Перво-наперво нам неведомо, что за девица у тебя в дому проживает? Какого она рода? И как попала в твой дом?

Гости обменялись понимающими взглядами. Хорошо повёл дело князь. Он слыл молчальником, из него слова лишнего не вытянешь. Недаром царь взял его в дядьки наследнику престола. В его лице, в самой манере говорить были мягкость, пристойность, благожелательность и одновременно сила.

И – удивительное дело – всегда уклончивый Матвеев пошёл на открытый разговор. Начало делу было положено.

   – Девица, о коей ты спрашиваешь, князь, моя родня. А свёл меня с ней случай. Дело было летом, ехал я по своим делам мимо деревни Киркино, вижу, бежит к моей карете девочка, плачет. Я велел остановить лошадей, справляюсь, что у неё за горе. Она стала рассказывать, что у них в доме девка удавилась. Спрашиваю: «Тебе её жалко?» Отвечает: «Как не жалко!» – «Тебя-то саму кто жалеет?» – «Что меня жалеть? Я и сама могу за себя постоять», – «Ты, значит, сильная?» – «Я-то сильная, да братиков и сестричек у меня много, трудно с ними управляться». Я посмотрел на девочку – она была в лаптях. Я посадил её в карету, чему она весьма обрадовалась, и мы поехали к ней домой...

Матвеев на минуту прервал свой рассказ, почувствовав недоверие гостей, затем продолжал с той убедительностью, какая была ему свойственна:

   – Семья девочки занимала половину дома, и все ютились в одной комнате. В ней была больная матушка, но она не могла ничего толком объяснить, но всё же из расспросов можно было понять, что она приходилась мне дальней роднёй. Отец семейства Кирилл Полуехтович Нарышкин был стрелецким полуголовой. На его жалкое жалованье нельзя было пристойно содержать семью... Словом, я поддался настроению минуты, подумав, что сумею пристроить девочку к добрым людям, – добавил Матвеев, стараясь придать своему рассказу больше вескости, – но жена моя захотела оставить её у себя.

   – Да ты не удочерил ли девку? – спросил дьяк Посольского приказа Субботин.

Он только недавно пришёл с какими-то бумагами к Матвееву и не успел разобраться в этой истории.

   – Поначалу мы с женой так и надумали, да воспротивился отец её Кирилл Полуехтович.

   – Стало быть, тебе и ответа за неё меньше держать. Ежели и сама девка не дворянского рода...

Гости усмехнулись. Дьяк, наверно, не знал о высоком предназначении «девки». Но Матвееву не понравились эти усмешки. Он с достоинством подчеркнул:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю