Текст книги "Наталья Кирилловна. Царица-мачеха"

Автор книги: Таисия Наполова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)

Ужели встанет с ним против стрельцов и староверов? Нет ли тут коварства со стороны Софьи?

На всякий случай Наталья сказала:

– Ты, Софьюшка, ныне правительницей, тебе и решать дела державные.

Оставив покои Софьи, Наталья пошла искать князя Бориса. С кем же ей ещё и посоветоваться, как не с ним? Умнее и досужее князя у неё никого не было.

И в который раз горько пожалела она о гибели своего духовного отца и преданного друга – Матвеева, незабвенного Сергеича.

Глава 31
ПРОВОКАЦИЯ КНЯЗЯ БОРИСА

Подобно многим православным русским людям, староверы отличались доверчивостью. Верноподданнические чувства не позволяли им сомневаться в том, что царь Иван и правительница Софья хранят веру, завещанную им предками, и что древние книги они тоже почитают. Но еретики начали смуту и стараются навязать им антихристово учение. Люди верили в промысел Божий и чаяли доказать правителям все неправды нового учения.

Дерзая оспорить самого патриарха Иоакима, так называемые староверы вспоминали царя Алексея и его борьбу с патриархом Никоном. Хоть и почитал покойный царь своего патриарха как друга, но святая вера была ему дороже. Хоть и прощал многажды Алексей патриарху Никону его еретические выходки, но, сколько верёвочке ни виться, низверг-таки царь Никона с его престола, аки антихриста, и заточил в монастырь.

Православные люди не сомневались, что в поведении Никона были происки антихриста. И ныне антихрист не дремлет, оттого и появился новый Никон – патриарх Иоаким. Как полагали верующие люди, это был воистину антихрист в новом обличье. Во всём следуя Никону, он продолжал уничтожать старые книги, которые чтили все святые, которые хранил в Троицкой лавре Сергий Радонежский. Это стараниями Иоакима был учинён разгром Соловецкому монастырю – оплоту православия. Более семи лет держался Соловецкий монастырь против царского войска. Православные люди видели в этом не только стойкую преданность монахов православной вере, но и терпимость царя Алексея в спорах с духовными лицами.

Видели милосердие царя Алексея и в отношении к протопопу Аввакуму, сосланному в Сибирь. Не спас ли царь этой ссылкой опального протопопа от его московских врагов, угрожавших ему смертью? Верующих особенно умиляло, что царь Алексей просил Аввакума помолиться о благополучии царя и царского семейства, чаял получить от него благословение. А ведь, как говорится, «от кого чаем, того и величаем».

Были тем не менее и сомнения. Великой обидой оставалось в среде верующих разорение Соловецкого монастыря. Соловецкая братия упорно держалась старой веры, и царь не раз посылал к стенам монастыря усмирительные отряды. Но милостью благоверного царя осада монастыря была безболезненной.

Однако враги православия не дремали. Воспользовавшись болезнью царя, слуги антихриста коварно, обманом овладели соловецкой святыней. Нашёлся предатель, который открыл ворота монастырской крепости. Случилось это ночью, и застигнутые врасплох монахи либо погибли в неравном бою, либо были позже казнены.

Готовясь поспорить за истинную веру хотя бы и с царями, православные люди словно бы вооружились доспехами прежних воителей. Отправляясь на диспут о вере, они толковали между собой, что благоверная царевна Софья Алексеевна хоть и учёная, но, может, и не знает о таких святых, как преподобный и богоносный отец игумен Зосима, основатель Соловецкого монастыря, как преподобный Савватий Соловецкий. Да и святой Сергий Радонежский, основоположник столь почитаемой царевной Софьей Троицкой обители, разве не учился он по старым книгам, кои ныне отвергает патриарх Иоаким?! Да и все прежние святые, имена коих почитаются в веках, разве не хранили в памяти своей страницы тех судьбоносных книг? И немало вопросов заготовили поборники святой веры, собираясь в Кремль на встречу со своими правителями.

Многое в эти дни было непредсказуемо. Друзья становились врагами, а враги – друзьями. В воздухе насевалось что-то тревожное. Говорили, что староверы мутят воду, недоумевали, почему в Кремле отворены ворота для чёрного люда. Летописец тех дней свидетельствовал, что староверы «составиша челобитную и били челом великим государям царям, чтоб со святейшим патриархом и со всеми властями им о вере состязание имети... Град же Кремль весь был тогда исполнен множеством народа, иже ожидаше, что имать быти».

Накануне князь Борис Голицын вёл долгие разговоры с царицей Натальей. Её вместе с остальными правителями пригласили на это «состязание о вере», и она с опаской собиралась идти в Грановитую палату с сыном-царём. Будь её воля, она бы не пошла: пусть Софья сама разбирается с бунтовщиками, на то она и правительница. Но князь Борис даже и мысли не допускал, чтобы царица уклонилась от такого великого дела. Да и бояре решили всем синклитом[26]26
  Синклит – здесь: собрание, сборище.


[Закрыть] разобраться в спорных церковных делах и дать отпор мятежному простонародью.

Деятельный по натуре князь Борис старался всё предусмотреть и дать Наталье верные наставления.

   – Паче всего отдаляйся от Софьи и не садись с нею рядом на троне.

Наталья выразила недоумение, ибо накануне согласилась с Софьей, что в Грановитой палате им нужно сидеть рядом: пускай-де народ видит, что меж правителями состоялось согласие, дабы не уповал на распри меж ними.

Голицын ответил на эти возражения:

   – Князь Хованский упреждал, что ежели государи соберутся купно, им от народа живым не быть.

На лице Натальи промелькнул испуг за себя и за Петрушу. Она потребовала:

   – Сказывай, Борис, всё, что у тебя на уме.

   – Али сама не ведаешь, что гнев будет великий за спором? У Софьи крутой нрав, пусть гнев народа на её голову и падёт. Тебе же не надобно встревать в свару.

   – Ты велишь мне сидеть рядом с патриархом, дак на него спорщики гневаются ещё больше, чем на Софью.

   – Тебя с Петрушей мятежники не тронут. А ежели ты будешь сидеть возле владыки, его не посмеют тронуть. – И, помолчав, князь добавил: – Нельзя, чтобы владыку изобидели. Патриарх не крепок здоровьем и смущён духом.

   – Мне ли с Петрушей унять свирепость мятежников! – покачала головой Наталья.

   – Поддержи владыку словами твёрдыми и видом неукротимым! Во всякую минуту помни, что ты царица! Ныне владыка на тебя уповает.

   – Ты сам прежде скажи ему, чтобы от соборной церкви шёл в Грановитую по лестнице Ризположения, дабы от свирепости народной ему чего-либо не учинилось.

   – Не о том ты думаешь, матушка-царица. Владыка не нападения опасается, но словесной ярости мятежников.

   – Словесной ярости?! Экая невидаль! Или не найдётся узды для смутьянов?

   – Эх, матушка... Сказанное в народе слово бывает страшнее меча, и ежели выборные от стрелецкого войска подали государям челобитную о вере, то ответствовать надобно не мечом, но словом.

   – Но мятежники не станут слушать патриарха, а начнут срамить его!

Князь Борис молчал, не решаясь заблаговременно выдать царице свои планы.

Ещё с детства он проявлял склонность ко всякого рода каверзам и подстрекательствам, и теперь эти «дарования» как нельзя лучше пригодились ему. Стрелецкий голова нашёл смутьянов, что готовы были по первому знаку затеять заварушку хотя бы и перед лицом синклита в Грановитой палате. Стоит им только начать потасовку, и правители во всём обвинят ревнителей веры. А если это удастся, Софья станет поступать по его, князя, подсказке – в этом он не сомневался. Дальнейшие действия против староверов, не подозревающих о коварстве, тоже были предусмотрены князем Борисом.

Податели челобитной вошли в палату не шумно, как позже об этом говорили в верхах. Сначала показались выборные. Остальные на время неуверенно задержались в дверях: именно выборные и должны были решить спор о вере.

Челобитчиков было шестеро. Их предводитель Никита был из Суздаля. Его противники из боярской партии присвоили ему унизительное прозвище Пустосвят, хотя среди староверов он отличался мужественным служением вере, которую считал истинной. Его под пыткой приневолили подписать соборное решение об отречении от прежней веры, но он продолжал службу в церкви по старым книгам. Его лишили сана священника, хотя он давно был рукоположен в духовный чин и исправно вёл свою службу.

Остальные челобитчики были из других мест: Сергий из Нижегородского уезда, Савватий из Костромы, Дорофей из Ярославля, Гавриил из понизового монастыря.

В «предстательство» ими был избран Никита. Он был видным, внушительным. Высокий рост, благообразное мужественное лицо. Он и в действиях своих был смелым и мужественным. Будучи расстрижен, он явился в Кремль перед государями и патриархом в облачении священника. Он был в епитрахили, широкой ленте на шее и в поручах[27]27
  Поручи – короткие рукава в облачении священнослужителя, нарукавники.


[Закрыть] со святым крестом.

Все видели, как поморщился патриарх при виде Никиты, но не посмел дать волю своему гневу. Это сделала за него Софья. В наступившей предгрозовой тишине раздался её властный голос:

– Чего ради с таким дерзновением и шумом пришли к царскому величеству?

Никита, следивший глазами, как внизу на ступеньках укладывали старинные книги, которые он принёс в доказательство истинности старой веры, не сразу понял, кому принадлежит этот властный голос. Царице Наталье? Подняв голову, он увидел два государских места. На одном он узнал царевну Татьяну Михайловну, на втором – государыню-царевну Софью Алексеевну. Царица Наталья Кирилловна сидела в кресле, правее располагался патриарх Иоаким.

Взгляд Никиты задержался на царице Наталье, которую он давно не видел. Он не ожидал, что она за это время заметно постарела. Скулы словно бы затвердели, полные губы слегка морщились, в чёрных с восточным разрезом глазах было что-то недоброе, настороженное.

   – Чего ради пришли в государские палаты, яко к иноверным? – ещё суровее повторила свой вопрос царевна Софья.

   – Дозволь, благоверная царевна, узнать, кто шумел, ибо мне не довелось слышать шума.

Обратившись к стоявшим возле стены людям, Никита спросил:

   – Кто из вас осмелился шуметь и разгневал царевну? Сказывайте и винитесь!

Ответом было молчание.

   – Благоверная царевна Софья Алексеевна! Все отрекаются. Никто не шумел.

Софья с изумлением смотрела на попа-расстригу, который смел перечить ей. А патриарх даже подскочил от возмущения.

   – Чего ради, страдники, вы сюда пришли? Народ мутить?

   – Мы не страдники, мы православные люди, – с достоинством возразил Никита. – Не думаешь ли ты напустить на нас грозу и тем дело кончить? Мы тебе не соловецкие монахи, на которых ты наслал воинов и погубил всех до единого.

   – Верно! Пусть ответит, за что он уморил верных служителей Бога, – поддержал Никиту челобитчик Сергий из Нижнего Новгорода.

И тотчас же посыпались вопросы остальных челобитчиков. Чувствовалось, что каждый из них старался доведаться правды.

   – Сказывай, владыка, за что велел Соловецкую обитель вырубить?

   – За что монахов на мученическую смерть обрекли? За что пытали их огнём? Кто повелел их за рёбра подвешивать?

За Сергием вышел вперёд старенький Савватий.

   – Пришли мы спросить тебя, владыка, за что ты столь суров, особливо к лицам духовным, почитающим старинное православие? Почто не мила тебе наша вера? За что высылаешь ревнителей веры в дальние города?

   – И почто старые книги выкинул? Их читали отцы церкви и нам заповедовали...

Это спросил челобитчик из Ярославля, укоризненно глядя на патриарха.

Иоаким хотел остановить эти вопросы, шамкал губами и смотрел на царевну Софью, как бы ожидая от неё поддержки.

И тут раздался повелительный приказ Софьи:

   – Молчать, страдники!

Тотчас наступила тревожная тишина. Но в эту тишину словно бы ворвался решительный голос Никиты:

   – Мы не молчать сюда явились, но сказать своё слово в защиту старой веры, и прибыли мы не самоволом, а с твоего ведома, благонравная царевна Софья Алексеевна.

Тем временем Софья пришла в себя от страха, видя, что челобитчики стоят смиренно. Для неё этот спор о вере был испытанием на её державную стойкость. В эти минуты ей казалось, что она в чём-то повторяла судьбу своего отца царя Алексея, которому приходилось выдерживать немало искушений, связанных с верой.

И, смиряя себя, Софья спросила как можно спокойнее:

   – Что есть вера? И какая старая и новая?

Челобитчики удивились этим вопросам, но своё удивление скрыли. Добро уже и то, что государыня изводила заговорить с ними. Все взоры обратились к Никите. Он понял эту немую просьбу и, выступив слегка вперёд, низко поклонился царевне Софье, затем, осенив себя крестным знамением, заговорил о различии старой и новой веры.

Никита говорил быстро, чётко, будто опасался, что его прервут, и, действительно, наверху слышалось какое-то шевеление в креслах. Он решился взглянут наверх. Его поразило лицо патриарха. Казалось, его рот сводила судорога. Никита окинул быстрым взглядом царствующих особ. Лицо царицы Натальи Кирилловны было темнее тучи. Лицо правительницы Софьи выражало нетерпение, глаза её сверкали.

Никита вовремя осёкся, и тотчас же тяжело, с шумом поднялся со своего кресла патриарх Иоаким. Подняв руку, он произнёс:

   – Святое Евангелие, писанное рукою святого Алексия, митрополита Московского и всея Руси...

Никита хотел что-то сказать, но к нему подскочил кто-то их архиереев и гневно выкрикнул ему в лицо:

   – Ты, страдник, и замолчать не хочешь!

И сразу в поддержку архиерею раздались голоса:

   – Благонравная царевна Софья Алексеевна велит раскольнику замолчать! Что он держит в своей руке? Челобитье? Надлежит подобающим образом передать его правительнице.

Приблизившийся к челобитчикам московский иерей протянул было руку к ходатайству, которое было у Никиты, но тот споро отвёл его руку. И тотчас же послышались чьи-то гневные слова, начался шум. Лавина гнева обрушилась на предводителя челобитчиков.

   – Он к мятежу подстрекает...

   – Сей страдник смуту затеял в государской палате! Выдворите его вон!

Окружённый плотным кольцом каких-то людей, Никита был чинно выдворен из Грановитой палаты.

День между тем клонился к вечеру. Настал час вечернего пения. Посланные от владыки люди возвестили челобитчикам-староверам, что ответ они получат позже. Они покинули палату и пошли на Лобное место. К ним присоединились люди, толпившиеся возле палаты. У челобитчиков были весёлые лица, словно они одержали победу. Некоторые из них кричали:

   – Победихом! Победихом! – И, подняв два перста, убеждали всех встречных: – Тако слагайте персты! Веруйте, люди, по-нашему!

Придя на Лобное место, челобитчики поставили на скамьях свои иконы. Они были старинные и более тёмных тонов, чем современные.

Когда Софье доложили об упорстве староверов и о том, что народ стоит за них, она заплакала, чувствуя своё бессилие.

На половине Натальи Кирилловны тоже были озабочены церковными делами и опасностью нового мятежа. Все надеялись на князя Бориса, у которого была репутация человека, способного найти выход в любом трудном деле.

Князь хоть и был по обыкновению пьян, но тут быстро протрезвел, и вскоре правительница Софья получила надёжные советы. Они не были лишены свойственного в таких делах коварства. Но действовать требовалось незамедлительно. Был схвачен предводитель челобитчиков Никита. Само же ходатайство староверов было оставлено без ответа. Народу объяснили, что оно «писано неправедно, по глупости и досадительно». Чтобы предотвратить начинающуюся смуту, Нарышкины советовали схватить самых влиятельных староверов и казнить их. Но Софья опасалась, что этим она усилит смуту. Тогда князь Борис дал ей совет начать казни староверов по благословению выборных от самих стрельцов. Правительница оставалась как бы в стороне.

Софье этот совет понравился. Призвав в Кремль выборных стрелецких людей, правительница умилённо, не стыдясь слёз, обратилась к ним с речью:

   – Почто вы, служивые, праздно взираете на дерзновенные бунтарские действия раскольников? Пристойно ли перед нами, перед святейшим патриархом и священным собором творить всем нам досады и кричать позорящие слова? Или вы, верные слуги деда нашего Михаила Фёдоровича, и отца нашего Алексея Михайловича, и брата нашего Фёдора Алексеевича, сберегатели святой православной веры, с ними, раскольниками, ныне в единомыслии пребываете? Почто ныне таким невеждам попускаете? Отчего их от такого мятежа не унимаете? Нам ли в порабощении быть? Нам здесь жить невозможно. Имеем волю идти из Москвы в города иные, а народу возвестим о вашем непослушании...

Софья знала о силе этой угрозы. Больше всего опасались русские люди, чтобы царь не оставил их «в сиротстве». В своё время Иван Грозный прибег к этому приёму, чтобы сломить бояр, и переехал в Александрову слободу.

Услышав угрозы правительницы, стрелецкие выборные поспешили заверить её:

– Мы великим государям и вам, государыням, верно служим. За православную веру, за церковь святую и за ваше царское величество готовы головы свои положить!

Теперь ничто не мешало Софье расправиться со староверами и установить тишину в государстве. Никита и его сообщники были казнены. Остальные стрельцы затаились, не ожидая ничего доброго от правительницы. И были правы. Софья видела в них потенциальных противников: уж слишком много себе воли взяли, стали мешаться в державные дела.

Когда вопрос со староверами был решён, надо было думать, как справиться со стрельцами. Втайне Софья рассчитывала на поддержку царицы Натальи, лютой врагини стрельцов, погубивших её братьев и Матвеева. Знала Наталья и о ненависти стрельцов к её роду Нарышкиных. Стрельцы оставались основным препятствием в её давних мечтах о власти.

И вот наконец князь Борис объявил Наталье, что для них настали хорошие дни: Софья пойдёт на союз с ними в борьбе со стрельцами. Самая пора начать козни против князя Хованского, который был главной опорой стрельцов в борьбе Нарышкиных за власть.

Наталья и сама думала об этом, но, будучи более скрытной, чем князь Борис, держала свои мысли при себе. Князь Хованский давно был намечен ею как очередная жертва. Властолюбивая, с крутым нравом, она время от времени подминала под себя неугодных ей людей. Поэтому, когда князь Борис заговорил с Натальей, что надо бы ей наведаться к правительнице, она, взглянув на него, сразу поняла, о чём пойдёт речь.

– Вижу все твои мысли. Хочешь, чтобы поведала правительнице о Тараруе: повадился-де у стрельцов засиживаться.

Тараруем, то есть бездельником и болтуном, прозвали князя Хованского недруги. Они старательно приклеивали к нему эту не заслуженную им кличку, ибо князь Хованский был человеком обстоятельным, отнюдь не склонным к пустым речам. «Верхи» ненавидели его за близость к стрельцам, за то, что он не давал их в обиду. Он понимал неизбежность и трагедию раскола и со свойственной ему образной меткостью назвал его «грозной народной силой». А стрельцы называли его батюшкой. С ним, князем Гедиминовичем и первым московским сановником, вынуждены были считаться и его противники. И кличку Тараруй дали ему от бессилия справиться с ним.

На беду Хованского, его с некоторых пор стала опасаться и Софья: уж очень большое влияние имел он на стрельцов. Ей передали его слова: «Я вижу беду. Она надвигается на нас, как туча».

В скором времени пророчество князя Ивана начало сбываться. Сам он не заметил, как над его головой сгущаются тучи, и не принял никаких мер к своему спасению.

Опала на Руси в те годы обычно начиналась с подмётных писем, напичканных клеветой. Вскоре после первых казней староверов в передних дворцовых ворот была найдена бумага. На ней значилось: «Вручить государыне царевне Софии Алексеевне, не распечатав». Повелительный тон, аккуратно выведенные слова и само имя София говорили о том, что письмо было сработано на Верху. Убеждала в этом и топорная грубость доноса. Хованского обвиняли в том, что он якобы намерен объявить обоих государей еретическими детьми и даже убить их, а также царицу Наталью Кирилловну и царевну Софью Алексеевну, младших же царевен постричь, кроме одной, избрав её в невесты своему сыну Андрею. Бояр же, исповедующих новую веру, «побить», то есть тоже убить. А когда после этого «замутится царство», избрать князя Ивана Хованского в цари, а патриархом поставить того, кто любит старые книги.

Софья незамедлительно собрала бояр на совет, дабы решить, какие надлежит принять меры по этому письму. Бояре поняли, что если правительница дала веру этому письму, значит, она решила погубить князя Хованского, и все тотчас же начали высказывать суждения, какие она хотела услышать. Не было недостатка и в советах – разослать окружные грамоты в города, с тем чтобы призвать дворян в Москву на защиту царского семейства. Самой же правительнице посоветовали укрыться в Саввино-Сторожевском мужском монастыре, недалеко от Звенигорода.

Не успела Софья обдумать эти советы, как к ней в Коломенское приехала царица Наталья. Она казалась взволнованной, но сохраняла при этом торжественный вид. Она словно бы и не знала о совете бояр, а пришла сама собой. В дорожном тёмном платье она выглядела постаревшей и усталой.

– Благодарение тебе, Софьюшка, великое, что уняла староверов, но главный раскольник князь Хованский ещё вольничает и досады тебе чинит. Ныне были от него посыльные с угрозами. Велели именем князя Ивана, дабы мы всем царским семейством шли к нему на поклон. Как снести сию наглость?!

Софья рассказала о подмётном письме и совете бояр укрыться в монастыре под надёжной защитой монахов и немедля ехать в Звенигород.

По лицу Натальи можно было понять, что ей было известно о совете бояр, но она тут же поспешила выразить на лице озабоченность и ласково сказала:

   – Ох, побереги себя, Софьюшка, побереги! Не ровен час, злодеи ворвутся в твой терем.

   – Ты сама или не опасаешься? – пытливо спросила Софья, привыкшая с недоверием относиться к умильным речам мачехи.

   – Какое не опасаюсь! Али злодеи помилуют меня?

В действительности каждая из них думала о другой:

«Сама-то ты помиловала бы меня? Ишь как стерегут меня твои глаза! Даром что нас с тобой накрыла одна общая беда...»

Беда-то и сближала их. Никогда прежде за бытность свою в Кремле они не действовали столь единодушно и сообща, как ныне. Сговаривались они или нет, но подмётное письмо было делом рук их сообщников. Не важно, что в этом письме били в глаза грубые приёмы. Ни у царевны Софьи, ни у царицы Натальи не было оснований подозревать князя Хованского в посягательстве на их жизнь. Сама же Софья и способствовала назначению князя Ивана главой Стрелецкого приказа, и князь ни разу не заставил её усомниться в разумности этого решения. В своё время он пытался, хотя и безуспешно, спасти братьев Натальи, и тем не менее был ненавидим Нарышкиными.

Чем же был неугоден князь Иван Софье и Наталье, оказавшимся в одном лагере? Один из столпов московской знати, Иван Хованский имел преимущества перед иными князьями, большие заслуги перед отечеством и славился несомненными достоинствами ума и сердца.

Хованские принадлежали к знаменитому княжескому роду Гедиминовичей. Представители этого рода владели многими приказами, особо отличались в сравнениях и на дипломатической службе. Князь Иван участвовал в десятках сражений, разбил шведскую армию графа Магнуса де ла Гарди под Гдовом и польское войско под Друей, взял Брест. Залечив раны, он участвовал в Русско-турецкой войне, вернувшись в Москву, был выдвинут на пост главы Стрелецкого, Сыскного и Судного приказов, считавшихся самыми опасными учреждениями. И на этой нелёгкой службе ни разу не был замешан в злоупотреблениях властью. Репутация у него и среди бояр и в народе была самая высокая, ибо он был добр и справедлив.

Времена между тем наступили угрожающие и непредсказуемые.

Началось Московское восстание, показавшее слабость правительства. Установление тишины в государстве было невозможно без выполнения требований мятежников. Хованский пытался внушить это Софье, но лишь вызывал её раздражение. Она не хотела идти ни на какие уступки восставшим и, чтобы устрашить их, решилась на казнь того, кто более всего годился на роль «козла отпущения», – первого московского сановника.

Никто не заступился за князя. Все молча выслушали голословные обвинения в его адрес, хотя они и повторяли текст смехотворного подмётного письма. Будто бы с малой группой стрельцов и посадских людей князь Хованский мыслил «Белый город запереть и рубить бояр Черкасских, Одоевских, Милославских, Голицыных и иные роды боярские. А сам он хотел на Московскому государстве быть царём, а сына своего боярина князя Андрея Ивановича хотел женить на царевне Софье. А великих государей-царей известь, а цариц и царевен казнить. А стрельцам давать иным боярство, иным окольничество...»

Потрясённые незаслуженной казнью князей Ивана Хованского и его сына Андрея, стрельцы намеревались идти в село Воздвиженское искать правды, но «раздумали, не пошли, поблюлись». Времена действительно наступили непредсказуемые и жестокие.

Но, как говорили в ту пору, свершился Божий суд: загорелись хоромы царя Петра Алексеевича и все царицыны и царевнины хоромы. Всё выгорело. Загорелась и кровля на соборной апостольской церкви. Сгорели кровля на церкви московских чудотворцев и на патриаршей Крестовой палате.

И, хотя в поджоге никого не винили, стрельцы пришли сами, принесли с собой топоры и плахи и легли на землю, а кто и голову на плаху положил. Это был своего рода вызов властям. Вышедшему к ним думному дьяку стрельцы заявили: «Сказывают-де великим государям, что мы бунт заводим, и от нас-де бунту и заводу никакого нет, чтобы о том великие государи указали разыскать; будет-де какой от нас бунт или завод объявится, велите нас, великие государи, казнить». Об этом велели донести царевне Софье и царице Наталье, и посланного долго не было, затем он вышел и велел отнести топоры и плахи под окна Грановитой палаты. И стрельцы полегли на плахи.