Текст книги "Наталья Кирилловна. Царица-мачеха"
Автор книги: Таисия Наполова
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 32 страниц)
Глава 21
ПОСЛЕДНЯЯ НЕИЗБЕЖНОСТЬ
На берегу Неглинной, в том месте, где ныне идёт дорога через Александровский сад, прежде был Аптекарский сад, где опытные садоводы выращивали лекарственные растения для царской аптеки. Рядом с Аптекарским садом, на дворцовом Лебяжьем пруду, плавали белые лебеди – тоже для царских нужд: жареный лебедь был изысканным блюдом для царского стола.
Неподалёку находился и Аптекарский приказ, а при нём лавки, где продавались целебные травы, доступные лишь богатым покупателям. Известно было, что торговля при Аптекарском приказе велась не всегда открыто. Была там и особая лавочка, где торговали и таинственными снадобьями. Люди осведомлённые обходили эту лавочку стороной. Было в ней безлюдно и темно. В толще боковой стены была пробита потайная дверь, которая вела к внутренней, тоже потайной лестнице.
Автоном Иванов знал об этой лавочке и её секретах. Ещё недавно он был совладельцем таких лавочек вместе с Матвеевым. Но потом Матвеев приобрёл особую власть при дворе и оттеснил Иванова. Автоному было не под силу спорить с ним. Тогда-то он и произнёс эти слова: « Артамон Матвеев такой владетельный, что сам царь его боится». Люди, знавшие об их былой дружбе, говорили: «Ужиться ли двум медведям в одной берлоге!»
В то время уже многие знали, что Иванов и Матвеев – самые богатые люди в державе, если судить по размаху их деятельности, сферам влияния и количеству земель и особняков в их владениях.
Никто, однако, не знал, какими капиталами они владели. Каждый из них считал себя богаче другого. Но окружающие могли только догадываться, как и на чём разбогател каждый из них. Толковали об Аптекарском приказе, который озолотил руки Матвеева, ибо находился в этих руках. И, значит, Матвеев держал в своих руках здоровье людей, а ныне и здоровье царя.
Лучше других это знал Автоном Иванов, и, когда его неожиданно пригласил к себе царь, первой мыслью Иванова было обратиться к аптекарю потайной лавочки, которой он некогда владел и потому сохранил с ней связи.
Автоному было ведомо, что здоровье царя было подорвано опасными снадобьями, но он знал секрет одной травки, называемой золотницей, – она выводила из организма всякую отраву, и больной быстро поправлялся. Автоном велел приготовить отвар этой травы и захватил его с собой, но так, что никто о том не ведал.
За чем же, как не за спасением, позвал его Алексей!
Однако, прежде чем идти к царю, Иванов тщательно разведал дело. Чутьё не обмануло его. Во дворец не пускали: врачи-де не велели – вот и весь сказ. Понадобились связи и деньги, чтобы Автоном Иванов мог преодолеть этот кордон.
Время было выбрано самое раннее, когда дворец ещё спал.
Автоном вошёл во дворцовые покои с опаской, осторожно ступая. Его поразило убранство комнат, мимо которых он шёл. На стенах, обтянутых обоями из кожи и шёлка, размещалось множество икон. Всё здесь настраивало на благочестивое смирение. Но отчего же во дворце верх взяли разлад, смута и раздоры?
Алексей не спал и тревожно прислушивался к шагам, недоумевая, кто бы это мог быть в столь ранний час. Это несколько оживило его полузастывшие черты.
– Кто там? – с беспокойством спросил он.
В последнее время в нём появился страх смерти. Когда вошёл Иванов, он не узнал его и тревожно-пытливо вглядывался в его лицо.
– Здравствуй, государь-батюшка! Ныне явился по зову твоему!
Автоном опустился на колени и поцеловал руку царя Алексея. Она была холодной, как у мертвеца. Черты его лица, обтянутого изжелта-серой кожей, неузнаваемо заострились.
– Автоном Иванов. Пришёл по зову твоему, – повторил Автоном.
– Вижу. Садись в кресло...
– Снадобье тебе принёс, вмиг вылечит...
Царь показал на чаши и склянки на столике возле ложа.
– У меня всего довольно. Здоровья только нет. Что за болезнь у меня – не ведаю, – проговорил Алексей.
– Да врачи али не сказывают?
Царь некоторое время молчал.
– Я позвал тебя по делу секретному и важному...
Он снова немного помолчал, собираясь с силами.
– Садись и пиши бумагу, что я велю освободить боярыню Морозову с её сестрой, княгиней Евдокией Урусовой. – И, не замечая недоумения гостя, продолжал: – А я подпись свою поставлю...
– Государь, – начал было Автоном, но тут же осёкся.
Как сказать больному, что боярыни Морозовой и её сестры нет на свете уже более двух месяцев? Их уморили голодом в земляной тюрьме. Кто бы мог подумать, что царь Алексей пожалеет этих заведомых раскольниц, на коих сам столь долго гневался! Но надобно было что-то сказать, и Автоном произнёс:
– Мятежные раскольницы нарушили тишину в государстве. О них ли ныне говорить твоей милости? Да и само дело их давнее...
– Не перечь мне, Автоном. За свою свару с Никоном они довольно наказаны. А я надумал простить их ради памяти дядьки своего боярина Морозова, что был добр ко мне.
Можно было понять, что воспоминания о покойном супруге боярыни Морозовой имели над ним большую силу, что он много думал об этом «деле» и не справлялся с наплывом мыслей.
– Да не мешкай ты! Садись и пиши, что я велю тебе, – нетерпеливо произнёс он.
Автоном перебирал в уме доводы, чтобы отговорить царя от этой затеи. Но в эту минуту вошла Наталья. Царь испуганно вздрогнул и сделал движение отодвинуть бумагу. И сам Автоном дрогнул в душе при её появлении. Что она учинит? Разгневается? Прогонит, как непрошеного гостя? После его ссоры с Матвеевым она дала почувствовать, что он нежелательный гость во дворце, и он смирился с её запретом.
Иванов видел, что за последнее время царица сильно изменилась. Взгляд её словно окаменел от тяжёлых дум. Видно, заботится о судьбе и здоровье царя. Завещание-то написано не на её сына Петра, а на Фёдора Милославского, и, случись с царём беда, как ей оставаться под властью Милославских! Но отчего на лице её не заметно никаких следов тревоги или беспокойства о здоровье царя?
Вдруг глаза царицы остановились на незнакомом серебряном кувшинчике на столе. Она с недоумением обернулась к гостю.
– Это лекарство для царя из Аптечного приказа, – пояснил Автоном.
Ничего не ответив, царица позвонила в колокольчик. Вошёл дворецкий Иван Богданович Хитрово. Сурово глядя на него, словно он был повинен в появлении на царском столике этого кувшинчика, царица сказала:
– Вели разведать, что это за снадобье, кто дозволил? Да вели усилить охрану.
Затем она обратила к Иванову суровый взгляд, в котором были едва сдерживаемый гнев и приказ удалиться.
Вскоре стало известно, что царица Наталья снарядила поезд на богомолье. Он представлял собой множество возков, в которых разместились семья Нарышкиных с её окружением, «верхние бояре», чиновные лица и вся обслуга со съестными запасами. Среди важных персон были боярыня-кравчая, дворецкий царицы Натальи Лопухин, окольничий Иван Стрешнев с братом, стольник Иван Матюшкин, боярыня-казначея. Были тут дьяки, стольники. Забрана была с Верха и вся прислуга.
Улицы быстро заполнили любители зрелищ и просто любопытные.
И было много дивования. Кто-то слышал, как царица говорила отцу:
– Братов посылай и ещё там кого... Казны возьмите... Не жалейте!
«Казны не жалейте»! Люди, знавшие одну лишь нужду да лишения, горестно повторяли эти слова. И без того было видно, что казны не пожалели. Люди впервые видели такой пышный выезд. Даже царь не снаряжал такого богатого поезда. В возок для царицы были запряжены двенадцать лошадей, украшенных роскошной сбруей.
– Да девок-то зачем на коней посадили?
Это были «амазонки» царицы. Двадцать четыре красивые рослые девки по-мужски сидели на лошадях.
– Экие кобылы!
– Тише ты! А то стрельцы матвеевские схватят тебя...
– Вишь, впереди стоит стрелецкий полк Матвеева...
– А бабы-то как обряжены! Что тебе барыни...
И действительно, амазонки были одеты со всевозможной европейской роскошью. На головах у них, даром что время было зимнее, красовались особые белые шляпы с полями, подбитые тафтой небесного цвета. Жёлтые широкие шёлковые ленты ниспадали на самые плечи и были унизаны золотыми пуговками, жемчугом да ещё украшены золотыми кистями. Лица до подбородка закрыты белой фатой. На девках были дорогие шубки и жёлтые сапоги.
Люди сведущие говорили, что русская царица уподобилась султанше: ведь таких амазонок султанши имели ещё со времён Золотой Орды.
– Это сколько же добра и денег надобно, чтобы так обрядить дворовых?
– А сколь денег ушло, чтобы снарядить стрельцов! И сукно-то у них не нашенское, иноземное. Кафтаны-то зелёные, видно, что для одного только форсу...
– У Матвеева всё на выхвалку. И стрельцов, чай, на царские деньги.
– А то на свои!
– Дак почто царь дозволил ему держать опричных стрельцов?
– Сказывают, будто Матвеев хочет своё государство установить.
– Или Матвееву дворцовые законы не писаны?
– По всему видно, у нас два царя.
– Эх, Афоня, Афоня, мало тебя в участок таскали за бездельные речи!
В эту минуту подъехала колымага Матвеева. Первым из неё вышел сам Матвеев. Он был в новом кафтане коричневого сукна, шитом золотыми нитями и с золотыми пуговками посередине. Он был без шляпы. Его рыжеволосая, начинавшая плешиветь голова, казалось, была посажена на самые плечи. Даже не оглядевшись, он выжидательно поднял глаза на дверцу кареты, в которой показалась царица Наталья. Она была в пышном платье из тяжёлого вишнёвого бархата, украшенном множеством сверкавших на ярком январском солнце каменьев. На голове у неё была шитая жемчугом тёмная шапочка.
– Ишь, султанша!
Она зорко огляделась, словно слышала эти слова, и стала смотреть, как Матвеев принимал на руки поданного ему из кареты царевича Петра. Потом он принял из рук комнатной боярыни спящую царевну Наталью и передал её мамке. Затем из кареты гуськом выступили остальные: Анна Леонтьевна Нарышкина с супругом Кириллом Полуехтовичем и ближние бояре.
Замечено было, что Матвеев не спешил отвести царицу к её возку в поезде, но о чём-то почтительно разговаривал с ней, будто напоказ людям: на богомолье-де царица поехала не одна, а с наследником. Он и царевичу Петру молвил что-то тихо и почтительно, отчего царевич воскликнул:
– Дедуня, я же сказывал тебе, что эту молитву помню назубок!
И он начал было читать молитву, но мать ласково остановила его и весело-победительно оглядела стоявших неподалёку любителей торжественных церемоний.
Кто-то из толпы громко сказал:
– Видно, и вправду царь Алексей передал престол царевичу Петру.
– Дак завещание-то написано или не на Фёдора?
– Знамо дело, переписали завещание-то...
К царице Наталье вдруг обратился Кирилл Полуехтович:
– Доченька-государыня, можно ли тебе столь долго стоять на людях? – Но, встретившись с её взглядом, добавил: – Ежели можно, так я что ж...
– Ништо, батюшка, всё ныне по-доброму деется, – поспешила на выручку дочери Анна Леонтьевна. – Дак об чём тут толковать?
– И не надобно толковать. Старое то дело, – заметил Матвеев. – Да ныне по-новому живём. Ишь сколько народа собралось на царицу поглядеть! И пускай видят, как царица на дело великое едет.
Тем временем к Наталье подходили её братья и ближние бояре, и каждому она поручала, в какой церкви надлежит отслужить молебен. Чувствовалось, что она была в каком-то весёлом напряжении: давала наказы дворецкому, боярыне-казначее. Велела не жалеть казны, но деньги отпускать по счёту, строго, не безразборно. И особо справлялась о здоровье окружающих её людей.
Петруша то и дело дёргал её за рукав:
– Матушка, скоро ли поедет поезд?
На лицах собравшихся тоже было нетерпеливое ожидание. Никто не знал, куда царица направит свой возок. И, угадывая обращённые к ней немые вопросы, Наталья словно бы с вызовом объявила:
– А я к Троице пойду... Хоть и пешком.
– Да зачем пешком-то, государыня-матушка? Ноженьки твои притомятся с непривычки-то...
– Э, я привычная, – смеясь и как-то по-простому ответила она, очевидно намекая на своё прошлое. – Чай, в лаптях-то немало земли исходила.
Все эти разговоры велись громко. Толпы не стеснялись. Пусть видят и слышат.
И люди видели и слышали. Но многого не могли понять. Ежели поезд собрался на богомолье, то зачем не заказали молебен в кремлёвских соборах? А ежели богомольный поезд снарядили, то зачем такая пышность? Зачем диковинные «амазонки»? И зачем напоказ бедному люду царица и её родня трясли мошной да роскошествовали? Да ещё объявлено было на всю площадь: «Казны не жалейте!» Позже, когда несколько часов спустя случилась беда, многие вернулись памятью к этому часу, пытаясь постигнуть то, что казалось странным и не поддавалось объяснению..
Можно было понять царицу Наталью. Ей, такой ещё молодой, столь любившей веселье и развлечения, сидеть у ложа больного старого мужа! Во всяком случае, присутствовать возле угасавшего мужа ей не пришлось. Нарочный гонец вернул её, когда начиналась агония и врачи запретили беспокоить умирающего. Возможно, ещё и дети его надеялись, что каким-то чудом он останется жить.
Поезд повернули назад, и путешественники изображали на лицах тревогу и печаль, видимо, искренне, ибо царь Алексей был добр к ним.
Неудовольствие и протест выразил лишь ничего не понимавший Петруша.
– Матушка, зачем ты дозволила, чтобы нас возвернули назад? – капризно, почти требовательно спрашивал он.
Наталья ничего не отвечала, только губы её дрожали да посуровели глаза. За неё ответила Анна Леонтьевна:
– Разумно, царевич, спрашиваешь. И впредь всё бери в свой государский разум. Оно и привычно будет, когда придёт время на царстве быть.
– А когда придёт это время?
Ему никто не ответил. Петруша не понимал, отчего в колымаге вдруг воцарилось такое строгое молчание.
Милославские со многими боярами и князьями собрались в Столовой палате вскоре после того, как царицын поезд отправился на богомолье. Тут были люди влиятельные, известные: боярин Богдан Хитрово с родственниками, князь Фёдор Куракин, дядька царевича Фёдора, братья Алексей и Фёдор Соковнины, князья Урусов и Лобанов-Ростовский, Иван Воротынский, Яков Одоевский, имеющий влияние в приказе, впоследствии знаменитый Пётр Андреевич Толстой, известный своим умом и предприимчивостью боярин Троекуров, заслуживший добрую славу боярин Василий Волынский, несколько лет воевода Стрелецкого приказа.
Необходимо было срочно обсудить дела. В Москве начиналась смута. Возле Красного крыльца и на Соборной площади толпилось много людей. Они требовали, чтобы бояре вышли к ним и сказали правду: «Зачем царица побегла из Москвы?» Люди выражали явное недоверие Артамону Матвееву, на которого она оставила царя, и почему Артамошке дозволили поселиться в царицыных палатах?
Вышедший к толпе боярин Богдан Хитрово обещал во всём разобраться, и, когда он вернулся в Столовую палату, началось заинтересованное обсуждение сложившихся обстоятельств.
Тон задала известная своей дотошностью давняя неприятельница Нарышкиных Анна Хитрово:
– Ежели болен государь-батюшка, почто такую волю взяла себе царица? Захватила казну да и братьям своим велела: не жалейте-де её. Не для того ли и богомолье загородное задумала, чтобы прихватить казну?! Куда глядит дума Боярская? Вы, честные бояре, что ж молчали-то?
– Да казну-то царица тишком прихватила...
– А глаза ваши где были?
– Делами-то Матвеев ведает.
– Знамо, что Матвеев. Да что он может один перед боярской силой?
– У Нарышкиных, чай, приспешники есть. И царица или не заодно с ними?
– Или не слыхали, что люди у Красного крыльца правду не с царицы, а с бояр спрашивают?
В эту минуту вошла плачущая царевна Софья. Все разом обернулись к ней.
– Батюшке совсем худо стало. В истоме тяжкой задыхается. Долго не приходит в себя. Кожа на лице вся истончилась.
Её выслушали в тревоге. Многие подумали о неизбежности близкого конца, но всё же тешили себя хотя бы слабой надеждой. О смерти царя Алексея страшно было и помыслить. Здесь собрались люди, сердечно привязанные к нему. Да и страшились многие задумываться о том, какие беды, какую борьбу между родственниками царя и боярами повлечёт за собой уход Алексея.
Кто-то спросил, надеясь:
– Что врачи-то говорят?
– Врачи лечат исправно, – ответила Софья. – Батюшке дали снадобья.
– Ежели государя лечат исправно, то отчего же ему стало хуже? – хмуро спросил князь Куракин.
– Артамон Сергеич сам всякий час подносит батюшке питьё, – со стеснённым чувством заметила царевна Софья.
«Вот то-то и худо, что сам подносит», – подумал князь.
Из всех присутствующих один князь Фёдор Куракин относился к Матвееву с великим сомнением. Он помнил историю с несчастной Фенькой и понимал, что она была без вины виновата, ибо Матвеев подкапывался под него, желая опорочить его, дядьку царевича Фёдора, в глазах царя Алексея.
Неожиданно вошёл царевич Фёдор и радостно сообщил:
– Государь пришёл в себя, спрашивает, здоровы ли дети, здоровы ли бояре?
– Господи! Он ещё об нас тревожится! – воскликнула Анна Хитрово.
– Снадобья воздержитесь давать! Ему, государю, передохнуть надобно!
– И то залечили совсем! – снова отозвалась боярыня Хитрово.
– А мне ныне Артамон Сергеич чашу подал, чтобы я сам батюшку напоил, – сказал Фёдор.
– И ты отведал питьё? – с напряжением спросил князь Фёдор.
– Отведал.
– И остатки допил?
– Как велел Артамон Сергеич, так и сделал.
Князь подозвал Софью и что-то тихо сказал ей.
На её лице выразилось неудовольствие. Она ответила, слегка понизив голос:
– Как не доверять старинному другу батюшки?
Ничего не ответив, князь повернулся, чтобы идти, и позвал с собой царевича Фёдора.
Позже стало известно, что он велел своему лекарю дать царевичу рвотного, дабы снадобье Матвеева не принесло вреда его здоровью.
К тому времени, как «богомольный» поезд вернулся в Москву, у царя Алексея началась агония. Он посинел, появились конвульсии. Но врачи ещё продолжали бороться за его жизнь и потому запретили находиться у его ложа даже близким родным. У дверей палаты стояли стрельцы, никого не пускавшие к царю.
Эта предусмотрительность оказалась своевременной. Матвеев с Натальей, не желая слушать никаких доводов, решительно подошли к двери, за которой лежал больной Алексей. Стрельцы бердышами[19]19
Бердыш – старинное холодное оружие, боевой топор с лезвием в виде вытянутого полумесяца, насаженный на длинное древко.
[Закрыть] перегородили им путь.
– Прочь с дороги! Или меня не узнали?
Крупнотелый плечистый Матвеев попытался оттеснить стрельца. Но ему пришёл на помощь другой стрелец:
– Именем государя не велено никого пускать!
– Прочь, смерд!
Но скрещённые бердыши были непреодолимым заслоном. Понимая, что перед силой придётся отступить, Матвеев уже спокойнее сказал:
– Царица пришла проститься с государем. Пусти царицу...
Но стрельцы даже глазом не повели в её сторону.
Не привыкшая к такому отношению к себе, она крикнула:
– Или я тут у вас не царица?
Она громко зарыдала, прижимая к себе стоявшего рядом царевича Петра. Он тоже как будто хотел заплакать, но, видимо, раздумал и сказал:
– Матушка, не плачь! Как стану царём, я всем им головы срублю!
Многим показалось странным это восклицание ребёнка.
Между тем Наталья огляделась. Она искала глазами Софью, но среди бояр, находившихся возле стены, её не было. Наталья прошла в Столовую палату и там увидела Софью, смиренно стоявшую у окна. Царица подошла к ней тяжёлой поступью, суровея лицом:
– Вот ты где притаилась...
Наталья осеклась на слове, не договорив.
– Ты это о ком? – не поняла Софья.
– Видно, ты изволишь, чтобы я назвала тебя доченькой?
Стоявший неподалёку боярин Богдан Хитрово, услышав знакомый резкий голос, подошёл к царице.
– Наталья Кирилловна, не извольте беспокоить царевну Софью в её великом горе!
– У меня и царевича тоже горе. Или царевна смилостивилась над нами? Или не по её приказу нас не пускают к государю?
– То не приказ царевны. Всё вершат лекаря. Царевна такая же подневольная, как и все мы.
Наталья сверкнула глазами:
– Это мы тут у вас подневольные, боярин. Бердышами надумали нас устрашить. К государю не допускают...
Петруша начал хныкать.
– Не плачь, Петенька! Слезами ворогов нам не одолеть.
Чувствовалось, что царица старалась подогреть свой гнев. Видимо, ей хотелось отвести от себя нарекания, что покинула супруга в смертный час хотя и ради благого дела – поездки на богомолье. Пусть видят люди, как она убивается, как рвётся сказать последнее «прости и благослови» умирающему царю.
Зорко наблюдая за окружающими, она, однако, понемногу успокаивалась. У дверей в царскую палату наметилось какое-то движение. Царицу с царевичем и Милославских позвали проститься с царём.
Дальнейшее совершается будто во сне. Наталья стоит рядом с царевной Софьей. Обе плачут. Печаль и слёзы хоть на время примиряют их. Перед глазами Натальи какая-то пелена, лицо царя расплывается. Губы её шепчут слова молитвы. Затем она слышит, как лекарь Гаден произносит:
– Отходит великий государь...
С рыданием падает Наталья на колени перед печальным ложем, и рядом с нею становится на колени Петруша. Ей видно, как Милославские прикладываются к лику отца, и постепенно палата наполняется тихими рыданиями.
Слышно, как патриарх служит литию, потом возлагает схиму на умирающего.
В палате сумрачно и душно от многочисленных свечей. На душе у Натальи тоска и невольный страх перед новой судьбой. Она ищет глазами и находит Матвеева, и к сердцу приливает тепло. Её столп. Без него они с Петрушей сироты. Своим завещанием в пользу Фёдора Алексей обездолил их. Вон он, Фёдор, стоит, словно не живой, лицо мокрое от слёз, глаза будто слепые. У, ненавистный!
Как медленно тянется время.
Ночь на 30 января 1676 года. Скорее бы она кончилась, эта ночь!..
И вот по Москве льётся заунывный звон церковных колоколов. Их покрывает густой протяжный гул «Вестника», названного так за то, что ему предназначено быть вестником смерти. Люди одеваются в чёрное и стекаются в Кремль, чтобы проститься с царём, тело которого выставлено в Архангельском соборе.
Здесь же и место его успокоения. Когда пришло время похорон, царица Наталья вместе со своей матерью садится в сани, обитые чёрной материей. И пройти-то всего несколько шагов, но таков обычай. Комнатные стольники и нижние дворовые чины несут эти сани к свежевырытой могиле.
В таких же санях должны прибыть и Милославские. Наталья ищет их глазами и не может найти. Или ей мешает густая фата, закрывающая лицо. И вдруг она видит Софью с сёстрами. Вопреки обычаю, они смешиваются с толпой бояр и в траурных одеждах провожают к могиле гроб отца. Ни одна из Милославских даже не глянет в её сторону. И свиты нет, словно и не царевны, а простые боярышни. Всё наперекор делают, своевольницы...
Ну да не об этом ей предстояло думать. Как ей было не видеть, что многие переменились к ней. Ей доносили об опасных разговорах. Шептунов было много. Говорили всякое. Смерть Алексея считали таинственной: мол, был здоров, весел и вдруг помер. Не иначе как отраву поднесли. Дак почто людям всей правды не скажут?
Народ искренно оплакивал Алексея. За страдания его великие народ простил ему и неправые поборы, доводившие до нищеты, и медные деньги, разорившие многие семьи. И только между ближниками царя, обласканными им при жизни, вскоре началась смута.
Так умер царь Алексей – при пособничестве тех, кто был обязан ему богатством и возвышением, кого он дарил поместьями и землями. Умер, как и жил: потерпел от тех, кого считал близкими друзьями.
Судьба Алексея сложилась особенно трагически. Кто из русских царей был столь прилежен в дружбе и кого из русских царей предавали так коварно, как Алексея? И кто был так трагически одинок в последние смертные часы?
Древние греки называли смерть «последней неизбежностью». Но в жизни царя Алексея эта неизбежность была обставлена рядом тёмных причин. Нашлись люди, заинтересованные в том, чтобы поторопить его смерть. Была ли она неизбежной в зрелом ещё возрасте?