Текст книги "Наталья Кирилловна. Царица-мачеха"

Автор книги: Таисия Наполова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц)

Глава 16
ЯВЛЕНИЕ ПАИСИЯ ЛИГАРИДА

Семейная жизнь царя Алексея вскоре, однако, вернулась в старое русло. Всё пошло так, как если бы между царём и царицей не было никаких размолвок. Наталья была ласкова, внимательна, о завещании не заикалась. Заметно было старание угодить супругу. Полюбила охоту, может быть, потому, что она была любимейшим занятием царя. Началось с того, что она стала вникать в его охотничьи заботы. Она велела Матвееву достать книги, в которых описывались случаи охотничьих забав владельцев европейских замков. Царь нарадоваться не мог на такую усердную заботу о его любимом досуге.

Сама же Наталья находила в этих охотничьих забавах ещё и выход своему бурному темпераменту. Она любила скачку и свист ветра в ушах. В такие минуты ей казалось, что она всё может и ей всё дозволено. Вид крови раненого или убитого животного пьянил её, она становилась весёлой и порой сожалела, что не родилась мужчиной.

В такие дни Алексей верил и не верил своему счастью. Какой доброй супругой могла быть Наталья, если ей не перечить! Если... Да всё ли в его царской воле? И Алексей в глубине души опасался повторения прежней размолвки.

И было ещё одно тайное и великое для него огорчение: Наталья не хотела больше детей. Она заявила об этом вскоре после рождения дочери Наташи. Видя огорчение царя, сказала:

   – Не хочу, чтобы дети мои жили под властью Милославских. Дай Бог отстоять хоть Петрушу. А со всеми-то разве справиться?

   – Господь с тобой, Наташа! Какая власть у Милославских? Нету у них никакой власти.

   – Нету – так возьмут. Не впервой. Или трон не за ними?

   – Ты, никак, опять хочешь повернуть на старое? И что тому причиной?

Она отвела глаза, и Алексей понял, что сейчас она станет уклоняться от прямого ответа.

   – Ты не замечал, Алёшенька, что в семье больше всех жалели самого маленького? – издалека начала она. – Отчего же в царской семье всё наоборот: жалеют старших паче всех?

   – Старших? Уж не Петруша ли у тебя старший? Его все любят. И что ты можешь сказать противу Милославских? Они Петрушу ласкают сверх меры.

Наталья снова уклонилась от прямого ответа.

   – Ты видишь, как я тревожусь о судьбе Петруши. У тебя два сына – Милославские, а у меня Петруша, единый, как перст.

   – И у меня Петруша единственный... Да зачем нам делить наших детей? Или тебе новую сказку принесли вздорные люди? То-то слышно стало, будто партии какие-то собираются...

При слове «партии» Наталья остановила на Алексее внимательный взгляд, словно опасалась чего-то. Но он ничего не заметил и продолжал:

   – Не слушай никого, царица моя! О Петруше я, как и ты, заботу великую держу и чаю, что из него вырастет добрый государь. А пока он мал ещё, и что о том толковать...

Алексей погладил Наталью по голове, но она не приняла этой ласки, холодно отстранилась.

   – Пока трон остаётся за Милославскими, добра и мира не будет, – резко заявила она.

   – Опомнись, Наташа! Или мир не в моей власти? Или я не царь?

   – Хоть ты и царь, да не всё в твоей власти! – продолжала запальчиво выкрикивать Наталья.

   – Охолонь трошки. Даже раскраснелась вся... Да погляди на меня поприлежнее. Или я с лица сдал? Или у меня худо со здоровьишком? Или тебе на ушко нашептали, что я могу раньше срока умереть? Так ты бы допрежь того с врачами моими потолковала: всё ли, мол, ладно у царя-батюшки со здоровьем?

Почувствовав, что наступление на царя, как будто успешное вначале, всё же не удалось ей, Наталья снова добавила своему голосу сердитости:

   – Да тебе никто и не говорит, что ты болен. Это у меня вся душа изболелась об Петруше. А ты не воспринимаешь и разговаривать со мной изволишь шутейно. Или слова мои для тебя совсем ничего не значат? Или я самая последняя для тебя?

Тут она стала рыдать.

Алексей чувствовал, как его захлёстывает обида, готовая перелиться в гнев. В такие минуты он вспоминал о новом для него тоне европейской любезности:

   – Сударыня, извольте успокоиться!

Он позвонил в колокольчик. Вошла Анна Петровна Хитрово. При виде её слёзы Натальи сразу высохли.

   – Анна Петровна, позови матушку царицы Анну Леонтьевну.

Та появилась так скоро, как если бы стояла за дверью. Она взглянула на дочь, затем на царя, поняла, о чём была беседа, и увела Наталью, приговаривая:

   – Успокойся, доченька. Пора что туча: и набежит, и пробежит, и опять найдёт.

Бедный царь Алексей! Привыкший к доброму и спокойному нраву покойной Марии Ильиничны, теперь он то и дело оказывался без вины виноватым. Он страдал, предвидя новые размолвки с Натальей, но как избавиться от них – не знал. «И чего ради она так спешит с завещанием? – недоумевал он. – А может, ей ведомо нечто о моём здоровье? – пугался он. – Иначе зачем бы ей так суетиться?»

Царь Алексей был мнительным во всём, что касалось его здоровья, и, напуганный ссорой с Натальей, её особенной настойчивостью в деле наследства, решил обстоятельно поговорить со своими лекарями.

Наталья с нетерпением ждала того дня, когда она с детьми и всей царской семьёй переедет в Преображенское. Подошло её самое любимое время – пора отдыха от московской суеты. К этому времени Преображенское стало новой немецкой слободой. Туда стекались друзья из немецкого клуба, много иноземцев. Где ещё и увидишь новые моды и услышишь достойные речи! Там будет её любимый Патрик Гордон – весёлый, остроумный, умеющий найти выход из любого положения. Там среди своих отдыхала душа. А ныне пастор Грегори обещал поставить на театре новое действо, обещал, что будет много музыки, танцевания и песен.

Не исчислить упований Натальи на Преображенское. Где ещё она могла так свободно обсудить тайные дела с Сергеичем! Не будет комнатных боярынь, её вечных назойливых надзирательниц. И царевен Милославских станет реже видеть. Не будет также соборного моления и нежелательных встреч с духовными лицами...

Словом, Наталья нетерпеливо ожидала, когда её позовут в карету, но вместо комнатной боярыни неожиданно вошёл Матвеев.

Увидев его, Наталья вскинулась от радости.

   – Царский поезд задерживается, – сказал он.

   – Ну и ладно, – заметила Наталья, довольная тем, что никого поблизости нет и можно обо всём поговорить. – Добро, Сергеич, что наведался ко мне. Печалиться тебе хочу. Худые времена пришли.

   – Алексей оставил в силе старое завещание?

   – Ничего не хочет слушать. Упёрся.

   – Да сам-то что говорит?

   – Мол, царевич Пётр молод ещё.

Матвеев сердито вскинулся:

   – Это всё Хитрово да Куракин-князь...

   – Ежели бы токмо одни они! И на кого ныне надеяться, Сергеич?

Матвеев что-то обдумывал, чело его понемногу прояснилось. Он пошутил:

   – Окромя меня, не на кого.

   – А князь Долгорукий Юрий Алексеевич?

   – Ненадёжен. Хитрово да Куракин переманили его на свою сторону. Да и вся родовитая знать... Станут ли они супротивничать царю!

Наталья помолчала, потом спросила:

   – А ты у лекарей справлялся о здоровье царевича Фёдора?

   – Что ему сделается? Здоров. Сама посуди, все старшие царевичи Милославские померли, а Фёдор, хоть и болел, да перемогся. Столь крепкий организм имеет.

Беседа велась намёками. Отчего царевичи умерли, что за опасная болезнь с ними приключилась – об этом речи не было.

   – И ещё Алексей изволил допытываться, почему я тороплю его поменять завещание? Или слух какой о его болезни пущен?

   – А, пускай его! – с досадой отмахнулся Матвеев.

Перейдя на полушёпот, они стали размышлять, кого из бояр можно склонить на свою сторону. Оба так увлеклись, обсуждая свои планы, что трудно было понять, кто из них больше болеет о царевиче Петре и радеет о его будущем. Этих людей связывала какая-то тайна, ведомая только им двоим. Оба радовались этим минутам безнадзорного общения и торопились что-то обговорить.

Но тут послышались шаги. Оба подумали, что идут звать царицу к поезду, чтобы ехать в Преображенское. На всякий случай Наталья успела шепнуть Матвееву: «Не сказывай Алексею, что был у меня. Как бы не начал дознаваться».

Это был царь Алексей. Как же она не распознала его шагов? Но, размышляя, как скрыть потаённость беседы с Матвеевым, Наталья невольным движением выдала свою обеспокоенность. И пока она усиленно соображала, что скажет супругу, Матвеев быстро поднялся с кресла и, поклонившись царю, заговорил своим приятно-медлительным, располагающим к себе голосом, от которого сразу же смягчилось хмурое выражение лица Алексея. И Наталья подумала, что, видно, плохо знала она своего Сергеича, если испугалась за него и за себя. Или забыла, что любое затруднение либо помеху он умел обратить в свою пользу. Так случилось и здесь.

   – А я, государь, известие доброе получил и поспешил, яко твой верный слуга, известить тебя о том. Да тебя ныне трудно сыскать. Слава Богу, что царицу успел упредить, ибо искать тебя минуты лишней нет. Бегу...

   – Экий ты какой! Да что приключилось-то? Что за весть ты принёс царю?

   – Паисий Лигарид приехал. О прочем тебе скажет царица.

   – Приехал Лигарид? Не уведомив о том царя? Что за притча такая?

   – То-то и оно, что притча...

   – Артамон Сергеич, царь велит тебе остаться, – сказала Наталья.

Она опасалась остаться наедине с Алексеем. Легко было Матвееву всё переложить на неё. Тебе-де всё скажет царица. Да что она скажет? Ещё и с мыслями не собралась. Сергеич человек ловкий. Умеет легко впутаться в любую историю, умеет и выпутаться из неё. У неё же и слов нужных нет.

Между тем Матвеев вернулся. Он понимал, что Наталье трудненько будет вывернуться одной. Но всё решил царь.

   – Садись, Сергеич, да рассказывай, с чем приехал Лигардушка?

   – До греков дошла молва об Аввакуме и Морозовой...

Лицо царя Алексея выразило некоторое сомнение.

   – Какой резон учёному греку, газскому митрополиту мешаться в раскольничьи дела?

   – А ежели учёный грек даст русским духовным лицам верный совет?

   – То так, – согласился Алексей.

Имя Паисия Лигарида было любезно ему уже тем, что тот поддержал его в борьбе с Никоном. Когда Лигарид в 1662 году приехал в Москву под именем митрополита Иерусалимского, он был обласкан царём и в благодарность за добрый приём сделал попытку примирить царя и патриарха Никона. И не его вина, что ничего доброго из этого не получилось. Но, может быть, высокий учёный авторитет Лигарида поможет в деле Аввакума и Морозовой? Сам Алексей стал и думать об этом, однако нашёл нужным засомневаться. Матвеев молчал, поглядывая на Наталью, и она поняла, что слово теперь за ней.

   – А то не резон! Сказывают, что раскольники, ведомые Аввакумом и Морозовой, смущают ныне и заморских попов. А наши попы по их слову пуще того начали противиться духовным наставлениям Никона. Доколе русская православная вера будет находиться в поношении? Когда это было, чтобы баба-еретичка верх взяла? Почто Аввакум такую волю взял? Повёл за собой других попов. Или нет на таких святотатцев управы? А сей Аввакум последними словами поносит святого старца Никона. Это ли не срам!

Царь понимал, что Наталья желала подтолкнуть его к карательным действиям, но он устал от ненависти и не хотел быть жестоким. Но спорить с Натальей ему тоже не хотелось, и он решил перевести разговор на другое. Матвеев, наблюдавший на его лице эту борьбу, понял, что наступил удачный момент, чтобы поддержать Наталью.

   – Государь, я слыхал от патриарха, что епископы просят сжечь сруб, где находится Морозова. Видно, что не токмо ты, государь, но и многие духовные лица потеряли терпение с крамольной боярыней...

Алексей, которому начинало досаждать это давление на него, нашёл дипломатический ход:

   – У духовных лиц есть обыкновение оставлять последнее слово за царицей: не скажет ли она милостивого слова? Все помнят, что царица Мария Ильинична отпросила протопопа Аввакума от казни.

Наталья поджала губы:

   – За Аввакума просить не стану. За Морозову – тем паче.

Царь Алексей, который не знал, что делать, снова уклонился от прямого ответа:

   – Легче было управиться с мятежом Стеньки Разина, чем с церковными мятежами да расколами на местах.

   – Ты царь, твоего слова ждут, – напомнил Матвеев.

«Ишь ты... «Твоего слова!» Да слово-то царское. Или легко будет мне, царю, сносить, когда в Европе пойдёт молва, что на Руси горят костры инквизиции?! Да и в своей державе многие косятся, а боярин Соковнин открыто сказал, что пытки над Феодосьей Морозовой инквизиции подобны...»

Подумав немного, ответил с уклончивой усмешкой:

   – Послушаем, что скажет учёный грек Лигарид. Особа духовная, архиерей...

Матвеев, внимательно следивший за выражением лица Алексея, с радостно-угодливым видом произнёс:

   – За чем же дело стало? Вот и пусть учёный грек рассудит по праву...

Матвеев уже давно задумал представить Лигарида этаким магом-волшебником, который без труда решит их затруднения. Для этого и вызвал его в Москву царским именем, хотя сам царь и не ведал о том.

Лет за пять до описываемых событий иерусалимский патриарх Нектарий писал царю Алексею: «Даём подлинную ведомость, что Паисий Лигарид отнюдь не митрополит, не архиерей, не учитель, не владыка, не пастырь, потому что столько лет, как покинул свою епархию и, по правилам святых отец, архиерейского чина лишён. Он с православными православен, а латины называют его своим, и папа римский берёт от него ежегодно по двести ефимков, а что он, Паисий, брал милостыню для престола апостольской соборной церкви, то лютый волк послал с племянником своим на остров Хиос».

Однако эта грамота не произвела на царя никакого действия. Он даже не ответил на неё, а к Лигариду российские власти продолжали относиться со всей заботой. «Пожаловал великий государь газского митрополита Паисия, велел ему дать жалованье вместо прибавки корму сто рублей. Двор, где он стоит, осмотреть и, что ветхо, починить, да с вин, которые купят в Архангельске, пошлин не брать».

Воспрянув духом, Лигарид написал письмо логофету[16]16
  Логофет – в Византии название некоторых высших государственных должностей.


[Закрыть] константинопольской церкви Константину, в котором были оскорбительные выражения о бывшем иерусалимском патриархе Нектарии. Это вызвало гнев его преемника Досифея, который назвал Лигарида глупым, бесчеловечным и бесстыдным.

Царские власти отнеслись к новой провинности своего подопечного странно. К высокопоставленному греку явился царский посланный с просьбой простить Лигарида и прислать ему разрешительную грамоту.

Царь Алексей, такой строгий в вопросах веры, простил двоеверие Лигарида. Одной добротой сердца и склонностью к снисходительности этого не объяснить. Здесь, очевидно, сказывалось давнее влияние на царя Алексея устойчивых симпатий к Лигариду со стороны Никона и Матвеева. Никон, будучи ещё патриархом в то время, вызвал Лигарида в Россию, разрешил ему архиерейскую службу и сбор «дани» с русской епархии в пользу папы римского. Столь же усердной и загадочной была приверженность к католическому миссионеру и со стороны Матвеева.

В истории русской церкви сохранились факты, подтверждающие отступничество Лигарида от православия. Когда его в том винили при жизни, он грубо отпирался. Лигарид усердно трудился во славу унии. Видимо, его ложь была рассчитана на то, что люди не знали, что такое уния. Это было весьма хитрое изобретение католиков, рассчитанное на подчинение православных людей католическому вероисповеданию. Хитрость была в том, что православные люди должны были признать власть папы римского и подчиняться католическим ксёндзам. За это им разрешалось сохранить некоторые православные обряды. Несчастных людей обманом и силой загоняли в унию, они терпели издевательства. Тех, кто уклонялся от унии, бросали в тюрьму, подвергали экзекуции.

Тем не менее Матвеев продолжал водить дружбу с Лигаридом и приходил ему на выручку, когда противники унии пытались его притеснить. Сохранилось письмо Лигарида Матвееву: «По Боге и царе в тебе имею заступника милостивейшего, помоги мне некиим даром вместо милостыни, умоли, чтобы мне позволили служить по-архиерейски. Собирают здесь много денег отовсюду, а кому и на что собирают – не знаю. Изволь об этом разыскать, о бодрейший Киева страж!..»

Судя по всему, шла борьба между униатами и православными за денежные доходы, и Матвеев своей властью поддерживал денежные притязания Лигарида. И вдруг царский указ о возвращеции Лигарида из Киева в Москву.

В тот день Матвеев пригласил его в свой особняк. Издали из окна ему было видно, как в сопровождении иеромонаха по направлению к крыльцу бодренько шёл старик на вид лет пятидесяти. В его сухощавой сутуловатой фигуре чувствовались, однако, неуверенность и робость, столь не свойственные Паисию. «Видимо, не знает, зачем отозвали в Москву, – подумал Матвеев. – Проворовался в Киеве и теперь боится». Из-под архиерейской шапочки выступали седые с рыжиной волосы. Лигарид поднял на особняк нерешительный взгляд, и Матвееву стало отчего-то жалко его, хоть и не склонен был к жалости.

Матвеев вышел на крыльцо, обласкал гостя. Подал руку, помогая подняться на крыльцо.

   – Вижу, притомился с дороги. Проходи. Приготовил твоё любимое белое вино. Оно живо снимет твою усталость...

Лигарид поднял на хозяина благодарный взгляд, но в нём сквозила недоверчивость.

Через несколько минут они уже сидели в малой гостиной. Паисий с чувством гурмана смотрел на хорошо сервированный стол. В Киеве ему надоела малороссийская еда с вечным борщом, галушками, мясом в смальце и жирными колбасами. У Матвеева отменный европейский стол и столько рыбных блюд...

Лигарид положил себе ломоть севрюги с хреном, сам налил себе белого вина любимого сорта и провозгласил здравицу за хозяина, но тотчас же почувствовал в его лице что-то подозрительное. И снова вспыхнула тревога, мешающая завязать беседу.

   – Что молчишь? – спросил вдруг Матвеев. – Или думки какие гнетут?

   – Да об чём толковать? Жду, когда сам скажешь, зачем позвали.

Лигарид сам спрашивал о том в письме к царю, но ответа не получил, потому что Матвеев перехватил это письмо, уверенный, что Лигарид никогда не узнает об этом.

   – Или ты не писал царю? Или ответа не получил? – схитрил Матвеев.

Чувствуя, что Матвеев лукавит с ним, и не понимая причины этого лукавства, Лигарид спросил:

   – Когда было успеть? Сам видишь, к царю не пошёл, а перво-наперво к тебе наведался. Чаю, однако, царь допустит меня до своих очей.

   – Допустит. Отчего не допустить? А допрежь того мы с тобой вдвоём потолкуем.

Лигарид умильно улыбнулся, скрывая неясную тревогу. Матвеев поспешил продолжить:

   – Премного обяжешь меня... Царь ныне над завещанием трудится, и мне ведомы его мысли и заботы. Твой приезд к нему будет в самый раз. Только ты не спеши спрашивать его, зачем тебя отозвали, а заведи с ним разговор учёный, про Священное Писание. Он это любит. Спроси его, кстати, как он понимает слова Писания: «Человек познаётся в детях своих»? И далее, как о том сказано: «Стыд отцу рождение невоспитанного сына, дочь же невоспитанная рождается на унижение».

Лигарид напряжённо слушал, усиленно соображая: «На какого сына намекает Матвеев? Не иначе как на Фёдора. А дочь – это явно о царевне Софье».

Спросил:

   – Или царь нуждается в наставлении?

   – Отчего же нет?

   – О наставлениях и помыслить не смею.

   – Ты никак чего-то боишься, Паисий?

   – Или я от тебя что-то утаиваю, – насторожился Лигарид. Больше всего он опасался, что его заподозрят, будто он что-то скрывает. – Услышать слово царское для меня слаще мёда, потому как для меня не благо многогосподствие, но один господин, да будет один царь, потому что и Бог один, как и солнце одно между планетами...

   – Паисий, не морочь мне голову своими витийством!

   – Умолкаю... Умолкало...

   – Ныне же пойдёшь к царю Алексею. Я упредил его о твоём приезде. Да не забудь слова из Писания, о коих я тебе напомнил.

Лигарид понял, что вовлечён в рискованную игру, и не знал, что делать: с Матвеевым нельзя было спорить.

Между тем с царём он встретился в тот же день и был им обласкан. Это рассеяло все его страхи, и он не исполнил наставлений Матвеева, ушёл от опасной темы о детях, связанной, как он понял, с наследованием престола. Но зато сказал дарю слова, важные для самого Лигарида: «Воспевал пророк и царь Давид в десятиструнном своём псалме: не отврати лица твоего от отрока твоего, яко печалюся, скоро услыши мя, тоже смею и я возгласить к тебе, единодержавцу-царю: не отврати светлейшего лица твоего от меня, яко погибну душою и телом...»

Слова эти понравились Алексею. Он наградил ловкого грека деньгами.

Когда Матвеев всё вызнал об этой встрече, он решил найти управу на обманщика, хотя Лигарид не обещал ему ничего определённого. Не зная, с чего начать, Матвеев пошёл к Наталье за советом.

Приняв какое-либо решение, он имел обыкновение действовать незамедлительно. Для начала надо было наказать Лигарида, чтобы не умничал. Кто он такой, чтобы вести с царём беседу по своему усмотрению? Отстранить от такого важного дела первого министра – самого Матвеева?! В последнее время всё чаще стучала в его мозгу такая мысль: «Царь Алексей не вечен, и, видимо, сам о том думает, ежели поспешил написать завещание...»

В глубине души Матвеев не верил в конечное торжество Милославских, хотя завещание и было составлено на царевича Фёдора. Однако его попытки убедить царя Алексея, чтобы переписал завещание в пользу царевича Петра, оказывались безуспешными. Только бы сохранить свою власть над царём! Лишь бы не перетянул его на свою сторону кто-либо другой – из тех, что держат сторону Милославских!

Об этом больше всего тревожилась и Наталья. На этом Матвеев и решил сыграть. Накануне она сказала ему: «Береги себя, Сергеич. Не дай Бог, что-то случится с тобой. Что будет с Петрушей?» Она стала всего бояться, как старая баба. Ум её постоянно метался в поисках, кого опасаться, а на кого опереться. Она хоть и трезво судила обо всём, да ум-то у неё был женский. Наталья видела только следствия и не видела причин. Она то терялась, то кипятилась, когда вчерашний друг становился врагом. Матвеев и сам был склонен к оплошкам, которые умножали число его противников. Спасибо Наталье, её чутью, которое заменяло ей ум и порой бывало сильнее ума.

Вот и сейчас. Увидев, как входил в её покои, она поняла: «Что-то неладное затеял Сергеич!» Она встретила его вопросом:

   – Ты словно бы не в себе, Сергеич?

   – Лигарид подвёл.

   – Как подвёл? Прежде такого с ним не бывало.

   – Бывало, да ты о том не ведала.

   – Не спеши, Сергеич, судить. Не обижай Лигаридушку.

Наталья знала, что когда Матвеев гневался, то способен был отрицать то, чем прежде гордился.

   – Да что такое стряслось?

   – А то, что струсил твой Лигаридушка.

Матвеев рассказал, как было дело.

   – Может, ты, не так понял Паисия? Он к Петруше всей душой.

   – Какое там! Лигарид свой интерес помнит. Или забыла, сколь он был обязан Никону? А как начались у того нелады с царём, стал хулить своего благодетеля.

Наталья задумалась, вспоминая время отречения Лигарида от Никона.

   – Лигарид оборотень! – сурово изрёк Матвеев.

   – Сразу уж и оборотень! Умягчи своё сердце, Сергеич!

   – А ежели он и от Петруши також в одночасье отречётся?

Лицо Натальи налилось тревогой.

   – Ты, видно, не поняла мой рассказ, – заметил Матвеев. – Так я повторю тебе. Лигарид не стал говорить с царём, чтобы переписал завещание.

   – Дак испугался царя-то. Всяк боится да свой интерес блюдёт.

   – Бабий у тебя ум, Наталья. Что ж, будем сидеть да ждать у моря погоды? Или ты забыла, что партия Милославских ныне сильнее?

   – Ежели у тебя, Сергеич, задумка какая есть, так не держи за пазухой, сказывай!

   – Эх, царица-матушка... Ужели не ведаешь, что допрежь всего людей надобно на свою сторону перетягивать?

   – И кого думаешь перетягивать?

   – Да всякий сгодится, лишь бы служил нам верой да правдой. И зачем далеко искать? Кругом тебя столько именитых людей! Что скажешь о князе Борисе Алексеевиче Голицыне?

   – Тут и думать нечего. Ужели он Петрушу обидит? Или даром к нему дядькой приставлен?,

Матвеев покачал головой.

   – В таком разе князь Юрий Алексеевич Долгорукий стоит за царевича Фёдора, коли к нему дядькой приставлен? И нам его не перетянуть?

   – Значит, так...

   – Ошибаешься, царица-матушка. Князь Юрий паче всего деньги да почести любит.

   – Откель про то вызнал?

   – Он ведает Стрелецким приказом, и стрелецкие полковники ему дань многую приносят, чтобы ублажить своего главу.

   – Князь Юрий Алексеевич у меня давно на примете, – важно заметила Наталья. – Или мало бояр перевели мы в свою волю?

   – Да будут ли Милославские спокойно смотреть, как мы посулами многими сманиваем бояр? Софья первая станет об этом кричать...

   – Не поминай ты мне эту лиходейку! Пока жива на свете... – Наталья задохнулась, подбирая слова. Лицо её запылало. Глаза мгновенно вспыхнули яростью, столь свойственной её восточным предкам.

Матвеев осторожно погладил её плечо, ощущая рукой дрожь тугого, налитого силой тела.

   – Не гневи душу, царица-матушка. Софья недостойна даже гнева твоего.

   – Сергеич, что хочешь делай, лишь бы Милославских отвратить от царства, – успокаиваясь, произнесла Наталья.

   – Да всё ли в моей воле, царица-матушка?

Глаза Натальи сузились, потемнели от непереносимой злобы.

   – Ужели нельзя извести постылых?

Матвеев внимательно посмотрел на неё. Так она никогда ещё не говорила.

   – Одного изведёшь – другой останется, – тихо произнёс он, озираясь.

Наталья в испуге тоже огляделась. Не подслушивает ли кто-нибудь их беседу. Сама она не придавала ей серьёзного значения. Сгоряча чего не скажешь! Так ведь со стороны могли подумать, что они сговариваются на злое дело. Люди и без того болтают, что в доме Матвеева нашлись злодеи, кои «помогли умереть» царевичам Симеону и Алексею. Говорили также, что царевна Софья да Ирина Михайловна глаз не спускают с наследника престола Фёдора.

Наталья бросила на Матвеева осторожный испытующий взгляд. Невозмутимое выражение его лица успокоило её.

   – Ты, Сергеич, прости мне горячие слова, – нашла нужным сказать она. – Я ныне не в себе. Царь Алексей начал прихварывать.

   – Прихварывать не значит болеть, – холодно заметил он. – Стареть стал, оттого и лучше чувствует себя в постели, нежели на троне.

Он видел, что их нежданный разговор испугал Наталью. Для неизбежного решения судьбы русского трона, видимо, ещё не пришло время. И нет людей с головой, которые были бы способны к этому решению. И кто теперь станет рисковать? Ты ищешь дело, ты и рискуй.

Оба некоторое время молчали, изредка взглядывая друг на друга. Наталья чувствовала, что на уме у Сергеича что-то опасное, но говорить сейчас он не будет. Он задумчиво поглаживал рыжую бороду, словно отгоняя от себя печальные мысли.

   – Так о чём мы толковали с тобой? – спохватившись, спросил он.

   – О Лигариде, – поспешно откликнулась Наталья, боясь, как бы он снова не завёл речь о запретном.

   – Ты никак оробела? Я и сам точно бы не в себе. Думаешь одно, а получается другое. Гневен я на Лигарида. Он заслуживает кары. Это предательство ему не сойдёт.

Наталья сделала какое-то движение.

   – Нет, за него не проси, он становится опасен. Наведёт на беду, как бес на болото, да в беде-то и покинет. Я его наперечёт знаю...

   – Сергеич, Лигарид ещё пригодится тебе.

   – Не думаю. Этот старый лис отыграл своё.

Сердце Натальи сжалось от сострадания к «старому лису». Но как ему помочь, она не знала: Сергеич не прощал обид.

Случилось то, чего не ожидал Лигарид. Он был лишён возможности вести церковную службу. Со свойственной ему энергией он сразу забил тревогу, говоря, что для церковной службы у него нет ни священника, ни дьякона, ни певчих, ни церковных служек. Но никто не внимал его просьбам. У него вышли все деньги, и не на что было жить. Он обратился к Матвееву с жалобами, что умирает от голоду, но эти жалобы, видимо, не доходили до первого вельможи. Прошение Лигарида переслали в приказ, и оно пошло гулять из приказа в приказ. Прошения Лигарида поднимали на смех. Он обратился к Матвееву с трогательной просьбой: «Ты заботишься обо всём в богатейшем царстве, забыл только обо мне, архиерее».

Решив, что Лигарид достаточно наказан и унижен, Матвеев велел давать ему корм по-прежнему.

Со стороны Матвеева это было благостыней. Лигарида он мог попросту выслать из России. Но впереди Матвеева ожидали дела поважнее.