Текст книги "Наталья Кирилловна. Царица-мачеха"

Автор книги: Таисия Наполова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)

Глава 20
ЗАГАДОЧНАЯ БОЛЕЗНЬ ЦАРЯ АЛЕКСЕЯ

Какая же беседа состоялась между Матвеевым и царицей Натальей, если он вернулся в свой особняк столь злым? А поплатился за всё Захарка...

Первое, что увидел Матвеев, едва двое жильцов[18]18
  Жилец – здесь: мальчик для прислуги, работник.


[Закрыть] отворили перед ним двери, это прикорнувшего на кушетке Симеона Полоцкого. Матвеев вопросительно посмотрел на царицу.

   – Что со святым отцом?

   – Слава Богу, здоров. Притомился немного. Ночь накануне по звёздам гадал.

   – И что нового возвестили звёзды? Не худое ли?

   – Бог пока миловал от худого. Награду нам пророчит небо. И по царству и в дому нашем.

   – Да верно ли его гадание?

   – Верно, Сергеич, верно. Сказано: верх-то наш будет. А допрежь того предстоит вызнать, как к ворогам нашим способнее подойти!

   – Это значит, как лучше по ворогам ударить?

   – Симеон о том не сказывал. Добро уже то, что ему удалось вызнать, как всё наладить. Слава тебе, Господи, судьба царства по звёздам не изменилась. Да...

   – Ты хочешь сказать, что будут временные помешки? Это он говорил?

Наталья вздохнула:

   – Ежели бы только помешки...

Матвеев внимательно следил за её лицом. За последние дни черты его стали резче. В выражении чёрных глаз появилось что-то жёсткое и насмешливое. Она, казалось, подбирала слова.

   – Не опасайся худого, Сергеич. Род наш царствующим будет. Да не велено нам сложа руки сидеть. Род вражеский временно наследует царство и может корни пустить, ежели волю ворогам дать. Или не слыхал, что Фёдор на богомолье ездил? Здоровёхонек, однако.

Она снова вздохнула.

   – Святой отец и тот сокрушался о здоровье царевича. Предуведомил, что его следует от всякой пагубы оберегать.

   – Об том мы и сами ведаем.

   – Да как Милославских от царства отвести?

   – Поначалу надобно иное. А теперь что ж, должно приязнь свою Фёдору показать.

   – Как «приязнь»! – воскликнула изумлённая Наталья.

   – А тебе не приходило на ум, что в таком разе лучше внушить подданным, что Фёдору сподручнее будет править державой совместно с малолетним Петром?

   – И что даст нам это внушение? Завещание написано на одного царевича – на Фёдора.

   – Ну и что из того? Станем говорить, что царь напоследок внёс поправочку.

Наталья первая заметила, что они говорили об Алексее так, как если бы его не было на свете.

   – Думаешь, не поверят? Или никто не видит, каким стал царь Алексей? Иноземцы посмеиваются над ним. Я слыхал, как один толмач высказывался в аптечной лавке: «Что у вас за царь? Что с ним? Облысел, зубы, говорят, последние теряет. Только брюхом и может похвалиться. И всего-то боится. А его самого уже никто не боится».

Наталья с сомнением покачала головой:

   – Алексей привык всё вершить своей волей. И ты не думай подойти к нему с «поправочкой». У него и само завещание за семью печатями, и Милославские крепко его сторожат.

Матвеев криво усмехнулся:

   – Алексей привык пить снадобье из моих рук. И оно по нраву ему: в сон клонит, недуг слабеет.

Наталья озабоченно произнесла:

   – Не проведал бы кто...

   – Дак что из того? Рецепт ведом в аптеке. И врачи свидетельствуют: снадобье из добрых трав составлено.

   – А ты, Сергеич, всё ж призови наших супротивников. Пусть отведают снадобья да перестанут говорить раздорные слова...

   – Думаешь, перестанут? И кто же сии добродеи? – насмешливо осведомился Матвеев. – Может, назовёшь Богдана Хитрово с тёткой?

   – Об них что толковать... А всё же среди наших супротивников есть и такие, что рады пристроиться к царёвой службе.

   – И кто ж такие?

   – А хотя бы князь Фёдор Фёдорович Куракин. Или думаешь, он не дорожит своим местом дядьки при царевиче Фёдоре? Или братья Соковнины да князь Пётр Урусов. Думаешь, служба при дворе для них не имеет цены? И сами приходят, и шептунов своих присылают. Или они не опасаются за судьбу своих болезных, что в тюрьму земляную заточены? Сама слыхала, как плакались, просили милости для боярыни Феодосии Морозовой и сестры её княгини Евдокии Урусовой. А боярин Василий Семёнович Волынский? Да он на всякую послугу готов. Или воеводы Стрелецкого приказа, братья Собакины. Им только льготы подавай...

Матвеев, слушая её, лишь кивал головой.

   – Истинно государский ум у тебя, царица-матушка: и дело знаешь, и судишь обо всём непреложно. И многое ведомо тебе. Да супротивники ныне силу великую взяли. Власть-то у Милославских. И завещание на них написано.

   – А ты, Сергеич, поправь завещание-то. Или не на тебя государь положил все дела? И кто может возбранить тебе вписать в завещание Петрушу?

   – Не дело говоришь, царица-матушка.

   – Отчего же не дело? Позови на совет товарищей своих.

   – Совет я и сам могу дать, хотя бы и самому царю. Да станет ли он слушать моего совета?

   – Отчего же не станет? Я всё это загодя обдумала. Ныне ко мне придёт князь Фёдор Куракин. Говорит, дело важное ко мне есть. Я исполню его просьбу. А ему самому велю быть вместе с тобой у царя. Пусть всё при князе Куракине будет, когда станешь царю совет давать, дабы вписал в завещание Петрушу.

Наталья поднялась, сказав:

   – Не будем откладывать доброе дело. Пройди в кабинет царя да и составь новую завещательную грамоту.

Досужий в подобного рода делах Матвеев быстро написал завещание. Вскоре Наталья вошла в кабинет. Они долго читали и перечитывали каждую строку нового завещания: «А царства все мои и великие княжества, всё государство и земли, и власть самодержавную, и короны все, и кресты дедовские и прадедовские, скипетр и державу, бармы и шапку Мономахову завещаю и приказываю я сыну моему старейшему, царевичу Фёдору, со братом его младшим царевичем Петром. До несовершенных лет быти старшему брату Фёдору попечителем в место отцово младшему Петру. А как настанет его царское совершение лет, три на десять объявити его всенародно соправителем царств?. А до тех пор опеку и заботу о младшем царевиче вручаю матери его, царице Наталье, и мужам совета испытанным: боярину Артамону Матвееву, да князю Ромодановскому, да князю Борису Голицыну с боярином Абрамом Лопухиным, да боярам Кириллу Нарышкину, Фёдору Головину, Петру Прозоровскому, да иным боярам и князьям, коих царица с советниками на то изберёт».

Довольные собой, словно завещание уже было подписано царём, Матвеев и Наталья подкрепились добрым вином тут же в кабинете. Затем Матвеев пошёл в свой особняк, а царица стала ждать князя Фёдора Куракина.

Дядьки царевичей имели особое влияние на умы и сердца своих подопечных. В царской семье они считались родными. Выбирали на эту должность людей именитых и незаурядных.

Будучи князем знатного рода, Фёдор Фёдорович Куракин отличался волей, мужеством и многими личными достоинствами. Царь Алексей почитал и любил его, а сам князь был сердечно привязан к царю. Когда тот заболел, князь переживал его болезнь как свою личную беду.

Князь Фёдор первый заметил признаки болезни царя, и они показались ему подозрительными. То был здоровым и полным сил, а то вдруг начал таять, как воск. Возникли ранее не свойственные царю обмороки. Ноги слабели, и сам он стал оплывать. Появилась непонятная сонливость. И, главное, не делалось ни малейшей попытки стряхнуть с себя болезнь или хотя бы выйти на свежий воздух, покататься в санях. О своей любимой охоте даже не вспоминал.

Подозрительным казалось князю Фёдору и то, что царские врачи Стефан фон Гаден и Кастериус принимали загадочный вид. Князь Фёдор хотел было поговорить с ними – уклонились. Царевна Софья первая забила тревогу, позвала лекарей со всей Москвы. И, только когда члены царской семьи потребовали собрать совет лекарей, один из них, Иоганн Гутменш, от имени всех заявил, что надо быть готовым ко всему. Он был столь дерзок, что заговорил о святом причастии: самое-де благое дело не упустить бы время. И тотчас же Матвеев засуетился, побежал к Наталье. Она же заодно с ним стала уговаривать царя: «Ах, ранее надо было бы... Не проглядеть бы... Прими, государь, святых даров, и разом силы у тебя прибудет. Я скажу патриарху...» Царевна Софья и царевич Фёдор упросили отца не спешить.

Князю Куракину давно также казалось, что дети Алексея почуяли что-то неладное: дежурят у постели отца, а Матвеев их прогоняет. Вся душа изболелась у князя, и он решил поговорить с царицей Натальей. Он давно заметил, что Матвеев не пробует снадобье, когда подносит его царю, и не допивает остатки, как испокон веков водится в царском обиходе: иначе как дознаешься, что в снадобье не положили отравы?

Куракин думал, что он без особого труда убедит Наталью навести в этом деле порядок. Если Алексей умрёт, дети останутся совсем махонькими. И кому сама Наталья будет нужна? Повторит судьбу прежних цариц. Монашка.

Однако у князя не было уверенности, что он справится со своей задачей, ибо волей царицы Натальи владел Матвеев. А что это был за человек и что у него на уме, наверное, не ведал никто в целой державе. Почему он взял такую власть, можно было понять, зная его характер, исполнительность, европейскую воспитанность, осведомлённость, достоинство продуманных речей. Царь ему во всём доверял. Внешние дела вершились его именем. Властолюбие его было безгранично, и князь Куракин порой думал: «А не мечтает ли этот первый вельможа о царской короне?» К князю не раз приходили подозрения, что в лекарство для царского питья подмешивался яд. Кем же ещё, как не Матвеевым! И что тому дивиться? Люди уже открыто говорят, что он держит при себе человека по кличке Араб, который ведает у него «Чёрной книгой». Для добра ли у себя в доме хранят такую книгу?

Будучи человеком долга, прямым и непреклонным, князь Куракин решил высказать царице свои подозрения.

Она встретила его взглядом от самой двери, и ему показался благосклонным её взгляд. Куракин вспомнил, что при дворе царя Алексея особо почитали князей Гедиминовичей. Может быть, потому, что предок покойной царицы Марии Ильиничны был выходцем из Литвы. А князья Куракины были боярами ещё в XVI веке и занимали видные места в думе, ведали рядом приказов, были полковыми воеводами.

Царица Наталья указала вошедшему князю на кресло перед столом, за которым сидела.

   – Благодарствую, князь, что навестил меня в столь горькие для меня и тревожные дни.

Она помолчала, ожидая, не скажет ли он в ответ какое слово, но он тоже молчал. Однако она быстро сообразила, что не пришла ещё нужная минута.

   – Вижу, и ты сумный, князь...

   – Ныне был у царя-батюшки... Царевна Софья и царевич Фёдор не отходят от его ложа. Софья-царевна сильной воли, крепится, сколь можно. А царевич Фёдор весь истаял от слёз...

   – Душа у Фёдора жалостливая. Почтительный отрок, – нашла нужным похвалить царица и, подумав немного, добавила: – Мой Петруша хоть и мал, а понимает. Ныне гляжу – плачет. Спрашиваю: «Ты чего это?» Говорит: «Государь-батюшка весь изболелся. Жалко, не помер бы».

На устах Натальи замерли готовые было сорваться слова: «Как думаешь, князь, не пора ли вставить в завещание имя царевича Петра?» Но она согнала с лица озабоченность, спросила:

   – С чем пожаловал, князь? Что заботит тебя?

   – Я, государыня-матушка, просьбу тебе низкую принёс и заметки свои. Хоть и жалко озаботить тебя...

   – Ну да уж сказывай, коли пришёл...

   – Давно приметил я, царица Наталья Кирилловна... Как только государь выпьет снадобье Матвеева, так больному хуже становится...

   – Это мне не в новость. Про то и лекаря говорят. Да, слышь ты, после того снадобья временный упадок сил наступает. Гаден так и сказал мне: «Не сумлевайся, царица, до времени упадок будет».

   – «До времени»? Это надолго?

С той мудрой проницательностью, что свойственна чистым душой людям, князь почувствовал лукавство царицы, но не верил себе. Наталья тоже почувствовала что-то неладное в мыслях князя, но в её планы не входило осложнять свои отношения с ним. У неё к этому времени сложилась своя позиция касательно представителей именитых родов: в эти дни на них лучше опираться, чем ссориться с ними. Но придёт час, и она подомнёт их под себя. Что же касается князя Фёдора Куракина, то она никогда не простит ему эту церемонную честность, ибо ясно, как Божий день, что он очень бы удивился её просьбе – попросить Алексея вписать в завещание имя царевича Петра. И Наталья решила, что как только она после смерти Алексея получит власть, то непременно сошлёт князя Куракина в один из понизовых городов следом за Милославскими.

Князь, однако, не уловил на лице царицы этого приговора себе. Он не мог расстаться с надеждой, что царица не оставит заботами своего больного супруга.

Между тем в уме князя Фёдора родились планы, как обратиться за помощью к самому богатому и хитроумному человеку в державе – Автоному Иванову. В своё время Матвеев потеснил его: они были во дворце, словно два медведя в одной берлоге.

Но о своих планах Куракин решил до времени ни с кем не говорить, и, любезно распростившись с царицей, он поспешно отправился по своим делам.

Алексей долго грезил, не открывая глаз. Но понемногу сквозь смутные видения начали пробиваться ясные и необходимые мысли, связанные с воспоминаниями о прожитой жизни.

В последнее время ему всё чаще вспоминалась жизнь с покойной Марией Ильиничной. Сколько было семейных радостей, доброты и нежности... Всё дышало здоровьем, взаиморасположением.

Она умерла внезапно и всё унесла с собой. Хоромы враз будто опустели. А затем так же внезапно умер царевич Алексей, наследник престола, свет и надежда царской семьи, с наклонностями ума государственного, с богатыми познаниями, радовавший отца и мать успехами в науках. Почти в одночасье умер и младшенький Симеон, любимец семьи.

Богобоязненный царь Алексей видел в этих внезапных ударах судьбы наказание за свои грехи. «Грешен, Господи! Оттого и не пролилось на меня благоволение твоё... Давал Тебе зарок исправиться, да в суете житейской забывал об этом». Царь Алексей открыл глаза, и его удивила глубокая темнота. «Куда подевались свечи? Отчего я лежу, точно в гробу?» Он не вдруг догадался, что его ложе задёрнуто плотным бархатным пологом.

   – Света! – со стоном вырвалось у него.

Он, привыкший рано вставать и радоваться свету, задыхался в темноте.

   – Кто там? Уберите полог!

Послышались робкие нескорые шаги, и, когда полог был отодвинут, Алексей зажмурился от резкого сияния канделябров.

   – Чего изволите, государь?

Это был дежуривший у дверей боярский сын Андрей Потапыч Жильцов. Царь Алексей любил его за простодушие, безотказность и мягкую услужливость. Отец его был простолюдином, но Андрей выслужился до младшего дворянского чина и нёс службу в детях боярских.

   – Где царица? Где Матвеев? – забросал его вопросами царь.

   – Только что тут были. Кликнуть их?

   – Не надобно... Потом...

Царь не отрывал взгляда от лица Потапыча, словно он мог что-то знать.

   – Зачем полог был задёрнут?

   – Матвеев велел.

Потапыч произнёс эти слова, оглядываясь, и Алексею показалось, что он боится Матвеева.

   – В таком разе я велю тебе творить мою волю и держать полог открытым.

   – Эх, государь-батюшка! Разве они дадут мне волю? Прогонят да ещё плетьми велят наказать. – Он снова оглянулся. – Да никому не сказывай, государь, о моих словах, а то со свету сживут...

   – Спасибо за правду, Потапыч. И никого не бойся...

   – А ты сам-то, государь, не поддавайся!

   – Кому?

   – Да недугу-то своему.

   – А ежели недуг силён?

   – Всё одно: не поддавайся! Мой дед учил меня: «Николи не выпускай из рук вожжей, Андрюха, не то пропадаешь!»

   – Всё в Божьей воле! – вздохнул Алексей.

   – По Писанию-то оно так, да в жизни бывает иначе.

   – Как так?

   – А так, что помимо Господней у каждого из людей есть и своя воля. Беда, коли человек сам порушит себя и свою волю сничтожит.

   – Ты никак, Потапыч, учишь меня, своего государя, уму-разуму? – начал было Алексей.

Но в эту минуту вошёл лекарь фон Гаден. Он удивлённо и как будто неприязненно посмотрел на жильца-сторожа и обратился к царю с обычным вопросом:

   – Хорошо ли почивали, государь?

Получив утвердительный ответ, фон Гаден с недоумением отметил перемену к лучшему. Царь был мало похож на больного. Обычная бледность, но глаза смотрели живо, в них не было привычного тоскливого напряжения, на лице играла лёгкая улыбка.

Но фон Гаден ничего этого не сказал. Он взял мензурку со снадобьем и поднёс царю. Алексей отстранил от себя склянку с питьём.

   – Ты, лекарь, вели мне лучше вина красного немного дать...

Фон Гаден испуганно всплеснул руками:

   – Это не можно, государь! Сейчас здесь будет Артамон Сергеевич. И не заикайтесь с ним о вине! Он гневаться станет и лихо мне сотворит!

Лекарь вышел с испуганным видом и, остановившись возле двери, начал выговаривать что-то сердитое Жильцову.

Алексей был доволен, что испугал фон Гадена. Так хорошо на душе, как в эту минуту, у него давно уже не было. В этот ранний час во дворце было тихо, поэтому царь удивился, заслышав знакомые шаги царицы Натальи. Поступь у неё была тяжёлой, и ходила она с лёгкой перевалочкой.

Но шаги понемногу удалялись, и Алексей почему-то с облегчением вздохнул. Он знал, что Наталья снова станет просить, чтобы он вписал в завещание Петрушу. А ему не хотелось новой свары. Её упрямство можно понять. Она желала царства своему сыну, но Алексей чувствовал, что она не так любит сына, как власть, которую получит, будучи его матерью. Но странно понимала она эту власть. Ей бы вмешиваться в дела, решать судьбы державы. И не потому ли она так беспокоилась о детях, чтобы держать Петрушу в своей власти?

К этому выводу Алексей приходил не раз, сравнивая Наталью с покойной Марией Ильиничной. Никогда прежде его заботы о детях не были такими обременительными, как ныне. Наталья то меняла кормилицу, то ей не нравилась боярыня-мамка, то она требовала выписать нового врача, то посылала в Литву за новым лекарством. И даже в те часы, когда он приходил к ней и будил, чтобы получить положенную ему ласку, он слышал только о том, что у Наташеньки болит горлышко, что Петруша начал кашлять, а наговорившись, она торопилась отодвинуться к стене, чтобы скорее заснуть.

Ласковой она бывала чаще всего после очередной вспышки раздражения или недовольства. Переходы от одного чувства к другому были у неё резкими и быстрыми.

Но больше всего тревожило Алексея вмешательство Натальи в государственные дела, особенно в тех случаях, когда речь шла о новом назначении. У неё всегда были наготове свои люди, и она не жалела сил, чтобы вытеснить «чужих». У неё был неукротимый нрав, доводивший её порой до безрассудства. Она любила показать свою власть и ничем не стесняла себя. Сопротивляться ей было бесполезно, расправа с «чужими» у неё была верной и короткой: не мытьём, так ка́таньем.

И, что было тягостнее всего для открытого нрава Алексея, Наталья была склонна к тайной войне, затаённым хитрым интригам. Как-то он сказал ей: «Смотрела бы ты, Наталья, лучше за домашними делами, чем интересоваться государскими заботами». Но это вызвало такую бурю и было пролито столько слёз, что он стал остерегаться давать ей подобные советы.

Появление озабоченной Натальи сразу оторвало Алексея от воспоминаний. Она заботливо поправила на нём одеяло, потом заглянула в склянку:

   – Ты, Алёшенька, никак ещё не пил снадобье?

   – А я не хочу снадобья. Вели подать мне немного красного вина.

   – Зачем ты дразнишь меня, Алёшенька?

   – Или я похож на игруна? Однако сегодня я здоровее, чем вчера. А красное вино всегда поддерживало во мне силы...

   – Я велю позвать фон Гадена!

   – А я не велю тебе этого делать! Посиди со мной, Наташа. Мне ныне так хорошо! Мне сегодня припомнились наши лучшие дни, когда мы жили в Преображенском. Как хорошо там было! И пил я не снадобья, а вино. И не надобно было спрашивать лекарей и беспокоиться, не испортил ли кто моё питьё...

Наталья враз посерьёзнела, нахмурилась:

   – Али ныне кто портит твоё питьё?

   – Не ведаю, Наташа. Но люди не станут зря говорить. А недругов у кого нет? Тем более у царя.

   – Тебе метится, Алёшенька... А людей я не велю пускать к тебе, чтобы злых толков не было.

   – Толков не избыть. Царевич Фёдор отведал моего снадобья. С той поры у него стали пухнуть ноги.

   – Это тебе царевна Софья в уши нашептала?

   – У нас, в царской семье, отродясь не водились шептуны, – недовольно заметил Алексей.

   – В таком разе почему Гаден не сказал мне о нездоровье царевича Фёдора?

   – Вот тебе и повод самой поговорить с фон Гаденом. Чай, ты Фёдору матерью доводишься.

Наталья дёрнулась при этих словах, хотя они и были произнесены, что называется, спроста, без малейшего намёка на упрёк. Но Наталья увидела в них именно упрёк.

   – Да, матерью, – с обидой отозвалась она. – И никто ни разу не сказал, что я желаю зла своим старшим детям. А вот ты делишь их. На царевича Фёдора ты составил завещание. О Петруше там ни слова, будто он и не сын тебе.

   – Я уже говорил тебе, Наталья, что в завещании я не волен. Есть закон о престолонаследии.

   – Или закон велит тебе одному сыну передать трон, а другого сослать подале?

   – Куда сослать? О чём ты?

   – Или в минувшем веке не было случая, когда сын Ивана Грозного Фёдор наследовал трон, а младшего царевича Дмитрия сослали в Углич да там и убили? Или это не так?

   – Почитай, что не так. Царевича Дмитрия убили, когда Феодор Иванович царствовал, дай Бог памяти, уже семь лет. В этой истории другая связка.

   – Да какое мне дело до связки?! – в сердцах воскликнула Наталья и залилась слезами. Но, видя, что слёзы не действуют, жёстко сказала: – Мой Петруша будет царствовать!

Алексей изумлённо смотрел на неё. Так она ещё никогда не разговаривала с ним. А она, довольная произведённым впечатлением, спросила:

   – Что молчишь? Ужели думал, что я дам Петрушу в обиду? Думаешь, всё будет по завещанию? Или забыл про гороскоп? Да мы не забыли. И люди знают о нём: царствовать станет Пётр Алексеевич!

Она вышла, не оглянувшись. Не видела, как помертвело лицо Алексея и безжизненно свесилась с ложа его рука.