Текст книги "Три сердца"

Автор книги: Тадеуш Доленга-Мостович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

Сейчас, после визита Тынецкого и письма тетушки Матильды, ей пришла в голову мысль, что, по всей вероятности, богатство на любого действует деморализующе, разрушающе и губительно. В кого превратился этот человек, получив состояние? Когда-то на своей скромной должности конторщика в имении он был отличным работником, не выдающимся, правда, но полезным и почти незаменимым. Сегодня он стал чем-то удивительно ненужным, даже смешным. Связался с каким-то деклассированным, как писала тетушка Матильда, бароном, который, очевидно, тунеядствует при нем взамен за обучение Тынецкого хорошим манерам. Сам Тынецкий путешествует, вместо того чтобы заняться Прудами. Какой смысл в богатстве, если нет желания наслаждаться жизнью. Сам подчеркнул, что тратит мало, а впрочем, при его холодности и черствости трудно даже представить его радующимся.

Она не могла избавиться от мысли, что Тынецкий, воспитанный простолюдином, умышленно выбрал такой образ жизни, наивно полагая, что так он приобретет барственность. Она не могла в душе не согласиться с пани Матильдой, когда та жаловалась на отчужденность между ней и сыном.

Кейт посмотрела на часы и постучала в спальню Гого. Он уже не спал. Воздух в комнате был наполнен перегаром. Она остановилась подальше от кровати, чтобы до нее не доносилось дыхание, насыщенное этим омерзительным запахом. Как всегда после пьянства, Гого был подавленным и смиренным. Он даже не очень удивился, услышав о визите Тынецкого, и без сопротивления согласился на все его условия, заметив:

– Это так мило с его стороны, что он хочет оплатить мои долги, а то, что он не вспомнил о вычете этой суммы из пенсии, свидетельствует, что он не собирается этого делать. К тому же выглядеть это будет довольно импозантно, когда адвокат от моего имени отошлет им деньги.

– Не уверена, импозантно ли, – ответила Кейт, – но в чем убеждена, недостойно для тебя.

– Почему?

– Это доказывает, что он не хочет давать тебе эти деньги в руки, вероятно, опасаясь, что ты их растратишь, а не вернешь долги.

– Эх, – скривился Гого, – конечно, это хамство, но ведь об этом никто не будет знать.

– Ты знаешь.

– Ой, Кейт, не мучай меня! Ну, знаю я, знаю, что судьба уготовила мне роль преследуемого зверя. Что же я могу сделать?

Она пожала плечами.

– Говоришь, извини, глупости. Ты молодой, здоровый, у тебя есть все условия, чтобы стать независимым. И только по собственному желанию ты находишься в положении, когда…

– Сжалься, Кейт, – прервал он ее, – я совершенно болен, а ты мне читаешь нотации.

Она посмотрела на разбросанную в беспорядке одежду и сказала:

– Вставай, здесь нужно убрать.

– Хорошо, а пиво к обеду есть? Страшно хочется пива.

– Да, будет, – сказала Кейт и вышла.

– Подожди, – позвал Гого. – Я говорил, что на обед приедет Еля Хорощанская?

– Кто? – спросила она, задумавшись.

– Еля Хорощанская. Я пригласил ее вчера.

– Кто это?

– Замечательная женщина, художник. Она дружна со всеми Дьяволами. Мне очень хотелось познакомить тебя с ней. Скучаешь в одиночестве, а есть очаровательная женщина. Только вернулась из Парижа. Женщина из высшего света, ну и прелестна, как мечта.

Кейт спокойно сказала:

– Я не имею ничего против приглашения на обед кого-либо, однако просила тебя неоднократно, чтобы ты сообщал мне об этом заранее. Сам должен понимать…

– Понимаю, – прервал ее Гого, – но я пригласил ее, будучи пьяным. Можешь послать Марыню в ресторан купить к обеду что-либо еще. А если что-то будет не так, то уверяю тебя, она не обратит никакого внимания. Это цыганская натура, хотя на самом деле дама из общества.

– Если она дама из общества, – ответила Кейт, – я уверена, что она сочтет твое приглашение бестактным и не придет.

– Может, и бестактность, – раздраженно буркнул Гого, – но она точно придет вместе с Севером. Ты не знаешь ее. Говорю же тебе, это что-то совершенно необыкновенное.

– Почему ты говоришь о ней так фамильярно?

– Мы пили с ней.

Кейт ничего не ответила и пошла в кухню дать новое распоряжение. Только сейчас она вспомнила, что об этой даме говорил ей когда-то Кучиминьский или Хохля как об особе эксцентричной и довольно свободных нравов. Кейт же познакомилась пока только с очень способной скрипачкой панной Лулу Бжесской, называемой Пупсом, довольно милой и непринужденной девушкой. Когда она высказывала о чем-нибудь свое мнение, Хохля говорил, вздыхая:

– Пупс, а может, ты лучше сыграешь?

Точно в четыре обед был готов, однако гостей пришлось ждать почти полчаса. Тукалло в передней начал объясняться, сваливая всю вину на спутницу.

– Сердце у меня разрывалось при мысли, что я опаздываю на обед и что все утратит свежесть, но эта легкомысленная женщина одевалась так медленно, точно хотела спровоцировать меня оказать ей помощь. Ей все равно, что есть и в каком виде. Она не рискует ни зубами, потому что они у нее искусственные, ни желудком, потому что он у нее страусиный…

– Перестань тараторить, приставала, – прервала она. – Позволь мне разглядеть пани Кейт. Истинное чудо! Они нисколько не преувеличивали. Что за дивная красота! Позвольте обнять вас.

И не дожидаясь согласия Кейт, она обняла ее и поцеловала в щеку.

– Мне приятно с вами познакомиться, – сдавленно сказала Кейт.

– А я восхищена! – выпалила пани Иоланта. – Всю ночь мне описывали вас. Этот олух Хохля рисовал вас на салфетках. Ну, смотри, Гого, какая у тебя жена!

– Каждый день смотрю и наглядеться не могу, – подтвердил Гого.

– Я обожаю вас! – воскликнула Иоланта.

– Прошу вас, – улыбнувшись, сказала Кейт, – обед на столе.

– Что я вижу! – воскликнул Тукалло. – Мозги на тостах! О боже, только бы не застыли?!

Гого наполнил рюмки. Кейт, сидя напротив пани Иоланты, незаметно присматривалась к ней. Она производила неприятное впечатление. Иссиня-черные гладко расчесанные волосы с пробором посередине подчеркивали очень высокий лоб с двумя узкими линиями бровей. Выступающий орлиный нос, горящие глаза и маленькие, но полные чувственные губы при необычно белой, точно фарфор, коже придавали ее лицу выражение сладострастия, агрессивности и хитрости. Худая и высокая, с широкими бедрами и, что еще в прихожей заметила Кейт, имеющими правильную форму, хотя, возможно, слишком полными икрами. Нижняя часть ее фигуры от линии талии выглядела более тяжелой и, значит, превалировала над верхней, напоминая брюшко насекомого и придавая всему облику схожесть с самкой. Для ее роста у нее были непропорционально маленькие стопы и руки. На первый взгляд хотелось назвать ее некрасивой, но в то же время невозможно было отказать ей в привлекательности с ее живыми и одновременно ленивыми движениями и звонким манящим голосом.

Тукалло в своей обычной манере делился впечатлениями о минувшей ночи, никому не отказывая в колких замечаниях.

– Я скажу вам, – говорил он, обращаясь к Кейт, – что уже в третьем баре все выглядели, как стая обезьян, выпущенных на волю: Стронковский выл свои стихи о каких-то одеждах, Али-Баба дул в саксофон, Хохля объяснял незнакомой даме за соседним столиком, что он гений, Пупс, обильно политая коктейлями, горько плакала, Иоланта губной помадой нарисовала Полясскому густые усы и испанскую бородку, Гого сидел под столом, изучая основные мышцы ее икр, Дрозд выяснял отношения приревновав какую-то рыжую. А я, изумленный и уязвленный в своем человеческом достоинстве, разглядывал этот зверинец, тщетно пытаясь найти ответ на вопрос, каким образом оказался в ковчеге Ноя?

Гого смутился и сказал:

– Все твои выдумки, Север, а вообще-то я был пьян и ничего не помню.

– Абсолютно пьян, – рассмеялась пани Иоланта.

– Если я вел себя неприлично по отношению к тебе, – обратился к ней Гого, – прошу меня извинить.

– О, ты был весьма забавным. Вы знаете, чем он меня все время развлекал?

Кейт усмехнулась, почти владея собой:

– Мне трудно догадаться.

– Своим восхищением в ваш адрес!

– И там, под… столом?

– Вы не ошиблись, – громко расхохоталась Иоланта. – Именно это было самым отвратительным. Север, что я ему тогда сказала? Ага, я посоветовала ему стать массажистом, но только мужским. Ни одна женщина не выдержала бы в процессе обслуживания столько комплиментов в адрес другой женщины. А помните, как Полясский разругался с Фредом, когда тот хотел вытащить Гого из-под стола?

Кейт спокойно сказала:

– Именно поэтому я не хочу сопровождать мужа в его похождениях. Нет ни малейшего желания лицезреть подобные сцены. Мне уж точно удовольствия они бы не доставили. Я хочу думать, что во время подобных дружеских прогулок по ресторанам и танцам мои знакомые ведут себя культурно. Каждый волен выбирать себе развлечения по вкусу, но я предпочитаю не знать того, что переходит границы моего чувства юмора и не удовлетворяет моим эстетическим чувствам.

Тукалло кивнул головой.

– Вот видишь, Еля? Я же тебе говорил.

– Сам начал, – пожала она плечами.

– Кейт права, – добавил Гого, стараясь справиться с замешательством. – Давайте оставим эту тему.

– Завидую вашему характеру и вашим склонностям, – сказала Иоланта. – Я без ресторана жить не смогу.

– У меня есть муж, дом. Этого мне достаточно, – ответила Кейт.

– У нее тоже был, – отозвался Тукалло, – но ее дом более походил на ресторан, в который идут, когда все другие закрыты, а мужа она отправляла в гостиницу, когда он надоедал гостям. После развода умоляла меня жениться на ней, но я был категоричен, сказав: «Иоланта, я люблю покой и тихую домашнюю жизнь. Знаю, что наношу удар твоему сердцу, что, может, ломаю тебе жизнь, но мужем твоим я не стану. Ты не создана для роли жены, а я – рогоносца!». Не нужно добавлять, что она рыдала в три ручья и долго носилась с мыслью о самоубийстве, но я остался непоколебим.

Гого с недоверием смотрел на пани Иоланту.

– В этой истории, в этой грустной истории, – рассмеялась она, – есть одна утешительная вещь, а именно то, что в ней нет ни слова правды. Если…

– Это не имеет никакого значения, – перебил ее Тукалло. – Так могло быть, и этого мне достаточно. Ты, Иоланта, не должна выходить замуж, потому что ты относишься к типу женщин-охотниц.

– Какому типу?

– Типу ловчих. Существует два типа женщин: одни никогда не успокоятся, постоянно вынюхивают новую добычу, охотятся за намеченным, а когда пристегнут его к своему поясу, тотчас ищут следующего. Другой тип – это женщина-капкан. Они не бросаются на добычу, но в укрытии терпеливо и спокойно выслеживают ее. Когда неосторожная жертва приблизится к ним, они хватают ее, как в клещи, и сами никогда не отпустят. К таким относится пани Кейт.

– Я?! – возмутилась Кейт.

– Вы и все женщины, которые родились, чтобы быть женами.

– Какие же более счастливы? – спросил Гого.

– Это трудно определить. Женщина-капкан кажется в худшей ситуации. У нее нет выбора, отдана на милость судьбы, на ее каприз, на случай. Сидит дома в ожидании зверя, причем одинаково может напасть как на соболя, так и на кролика. Зато ловчая предоставлена выбору по вкусу. Клянусь маринованными грибами, что поскольку у женщин вообще скверный вкус, то он чаще вторым устраивает разные штучки, чем первым случай.

– Я предпочитаю много маленьких и незначительных ошибок, чем одну безнадежную и окончательную, – пожала плечами пани Иоланта.

– Ба! – воскликнул Тукалло. – Именно поэтому ты и есть ловчая.

– Диана! – вставил галантно Гого.

– Не упускай из виду ее собак, Актеон, – бросил Тукалло.

– Не беспокойся, мой Север. Мне не угрожает уподобиться оленю.

– Это не твоя заслуга. Если бы ты был мужем Иоланты, то уверяю тебя, что выглядел бы пятнадцатилетним мальчиком. А пани Кейт?.. – задумался он. – Пани Кейт слишком ленива, чтобы изменять.

– Слишком честная, – поправил Гого.

– Это одно и то же. Честность – классическая форма лени. Я не знаю нечестных лентяев. Им не хочется утруждать себя нарушением правил, традиций, общепринятых обычаев. А кроме того, пани Кейт типичная…

– Вы хотите сравнить меня с домашней курицей, не так ли? – засмеялась Кейт.

– Несомненно, но в положительном смысле, в то время как Иоланта есть и останется до смертного часа демоном танцевальных площадок. Я вижу ее милость стареющей у кассы бара, как она проматывает свои деньги. Пройдет молодость, а она не сможет оторваться от дансинга и закончит, конечно, седой старушкой, охраняющей туалет где-нибудь в «Мулен Руж» или в «Нарциссе».

– Спасибо тебе, наворожил, – скривилась пани Иоланта.

– Это не ворожба, это пророчество, – поправил Тукалло.

– А что ты напророчествуешь пани Кейт?

– У нее будет с дюжину детей и непоколебимое мнение почтенной матроны. Гого растолстеет и окончательно омещанится, а я дождусь серебристой седины, окруженный многочисленной толпой моих учеников. Через сто лет, проходя Краковским предместьем, можно будет восхищаться прекрасным памятником Северину Марии Тукалло. Над живописной группой заслушавшихся артистов и ученых будет возвышаться моя горделивая и вдохновенная фигура с бокалом в руке и с выражением мудрости на лице. В дни народных праздников у скульптуры будут останавливаться колонны граждан, чтобы, оказывая честь, склонить передо мной знамена. Глава города будет торжественно наполнять бокал в моих руках шампанским, и тогда на глазах у сановников и простонародья произойдет чудо: памятник дрогнет и поднесет бокал к бронзовым устам, опрокидывая одним глотком его содержимое. Вы можете себе представить, чтобы Северин Мария Тукалло, пусть и изготовленный из бронзы, стоял, как идиот, с полным бокалом в руке?

– Вот это исключено, – признала развеселившаяся Иоланта. – Ты только не сказал, что будет написано на пьедестале. Мне кажется что-то вроде: «Северину Марии Тукалло Польская Монополия Спирта».

– Самому стойкому потребителю, – подбросил Гого.

– Который пил всю жизнь, – добавил Тукалло, – но никогда не сидел под столом.

Кейт встала и пригласила всех в кабинет на кофе. Спустя некоторое время пришел Фред Ирвинг, а вскоре Полясский и Хохля. Увидев его, пани Иоланта рассмеялась.

– Ну, вот и закончилось время Севера. Хохля не допустит, чтобы говорили о чем-то ином, кроме его картин или о нем самом.

– Мы шли вместе, – сказал Полясский. – За это время я успел узнать, что Президент умоляет его о портрете, что Государственный Национальный музей покупает за двадцать тысяч три его полотна и что его «Дома на пляже» закуплены для Лувра, где будут экспонироваться на месте Джоконды, которую выбросят на чердак.

– Зачем врешь?! – разозлился Хохля. – Я вовсе не говорил о Джоконде.

– Но спорю, что в душе такую замену считаешь правильной! – заявила пани Иоланта.

– Ну и что из этого? «Дома на пляже» – отличное полотно. Не читали, что о нем написал Ботецкий?

– Если у него с собой вырезка, – застонал Тукалло, – я убью его. Дайте мне ножик, Гого, нет ли у тебя охотничьего ружья и зарядов с дробью на зайца?

– Глупцы, – засмеялся Хохля, – вы убили самого талантливого художника своей эпохи. Ну, пусть кто-нибудь из вас возразит, что я не лучший!.. Что?..

– Прежде всего, с каждым днем ты становишься все зануднее. Что из того, что у тебя талант? Признаюсь, мне нравятся твои картины. Они совершенны, но я люблю свинину. Однако это не значит, что мне было бы интересно общество свиней.

– Ты примитивен, – скривился Хохля. – Вы вообще не можете даже представить мое…

– Величие, – подсказал Фред.

– Именно! Я считаю себя великим. Было бы смешно, если бы я думал иначе.

– Разве я не говорила, – вмешалась пани Иоланта, – что Хохля не допустит иного разговора, кроме как о себе. Он согласен на любые выдумки, уничижения, наконец, травлю, только бы не говорили о чем-нибудь другом.

– Да, потому что я представляю самую интересную тему.

– Север, стреляй в зайца! – крикнул Полясский.

Хохля действительно напоминал зайца. Его темные выпученные глаза, заячья голова, редкие усики, вздутая грудная клетка и острые уши определенно подсказывали такое сравнение. Это был жирный, откормленный заяц, отяжелевший и ленивый, с короткой шеей и острыми зубами. Когда говорили не о нем, он впадал в летаргическое безразличие, будучи в центре внимания, становился крикливым, категоричным и дерзким. Его не любили, хотя признавали в нем не только талант, но и остроумие, интеллигентность и стиль.

Кейт не переносила его общества, его инфантильного эгоцентризма и даже его шутки, но она, однако, восторгалась его могучим индивидуальным талантом художника. Она никогда не умела объяснить себе химический процесс, который действовал так, что в антипатичном существе могли вырабатываться такие привлекательные творческие силы.

Все остальные из этой компании также были людьми творческими. Их творения согласовались с душевными качествами творцов. Повести Полясского, возможно, стояли несколько выше его самого, повести Кучиминьского находились на более низком уровне, чем автор. Доктор Мушкат писал критические заметки, Ясь Стронковский сочинял стихи, Дрозд – кантилены и симфонии. Если бы картины Хохли походили на него самого, это были бы большие полотна с примесью грязных и крикливых тонов, с выродившимися формами и отвратительной тематикой.

Пани Иоланта пожелала осмотреть квартиру, и Кейт вынуждена была проводить ее по остальным комнатам. Тем временем дискуссия в кабинете перешла на политические темы. Полясский восхищался реформами Президента Рузвельта. По мнению Ирвинга, новые законы не выдержат жизненных испытаний.

– Рухнет все, и только тогда вы увидите экономический крах, какого на свете еще не было.

– Это не имеет значения, – упорствовал Полясский, – меня не интересует результат. Речь идет о факте, что нашелся человек, который взялся за решение этой геркулесовой задачи. Вы только подумайте: перевернуть психику целого народа! Выступить не просто против течения, а против того, что стало догматом, что впиталось в души, что столько лет было главным фактором прогресса Америки!

– Мой дорогой Адам, – взял его за руку Ирвинг. – Ведь таких было много, и что с ними стало? Как раз важен результат, а он будет катастрофическим. Рузвельт, по моему мнению, нереальный мечтатель.

– И снова не об этом речь, – откликнулся Тукалло. – Дело в том, что он великий мечтатель, понимаешь? Речь идет об уровне человека, а уровень всех эпохальных вождей, реформаторов, королей зависит от одной буквы.

– Не понимаю, – пожал плечами Полясский, – о какой букве ты говоришь?

– О букве «л».

– При чем тут эта буква?

– При том. Неужели никто из вас не заметил, что у всех великих исторических личностей в имени и фамилии присутствует буква «л»? И следует отметить, что с давних пор до настоящего времени я могу насчитать их множество: Александр Македонский, Альцибидес, Юлий Цезарь, Ганнибал, Наполеон, Гитлер, Атилла, Кемаль-Паша, Карл Великий, Ленин, Веллингтон, Вильсон, Клеменц, Кромвель, Муссолини, Ягайло, Салазар, Пилсудский, Рузвельт.

– Действительно интересно, – удивился Хохля.

– Но есть и исключения, – сказал Полясский. – Пожалуйста, например без буквы «л»: Чингисхан, Сципион Африканский, Вашингтон, дальше Собеский, Баторий…

– Я не спорю, что существуют исключения, – согласился Тукалло, но в большинстве случаев встречаем «л» или «ль». В то же время для религиозных деятелей характерна буква «у»: Будда, Конфуций, Заратустра, Иисус Христос. Лютер. А сейчас заметьте, что в моей фамилии аж две буквы «л», а еще одно «у», и сделайте из этого вывод. Сам же помолчу.

В спальне пани Иоланта мягко и нежно взяла пани Кейт под руку.

– Знакомство с вами для меня многообещающе, – сказала она. – Я не люблю скрывать чувства и должна вам признаться, что питаю к вам больше чем симпатию.

– О, вы так добры, – не без удивления ответила Кейт.

Пани Иоланта усмехнулась.

– Я была готова к такой осторожности и продуманного дистанцирования, поэтому меня это не удивляет.

– Вы не правильно меня поняли.

– Я поняла вас правильно и не обижаюсь. Вы вообще избегаете сближения с людьми, считая, что виной этому ваш характер, не так ли?

– Возможно.

– Это именно так, но я смотрю на вас глазами художника, у меня сложилось впечатление, я вижу, что ваша сущность лучше вас самой.

Кейт улыбнулась.

– Как рисуют пустоту?

– О, нет, тут о пустоте не может быть и речи. Вы просто не созрели еще.

– Я? – искренне удивилась Кейт и подумала, что со взглядом Иоланты-художника она не согласна.

– Прошу вас, поймите меня правильно, – защищалась пани Иоланта. – Я имела в виду зрелость женщины. Конечно, вы совершенно уверены, что я ошибаюсь. Вы считаете себя вполне зрелой, духовно сформировавшейся, с определившимся характером, с упорядоченным запасом понятий и взглядов. Согласна, и не собираюсь оспаривать это потому, что такой вы были уже в свои девичьи годы…

– Так что же вы называете зрелостью? – искренне заинтересовалась Кейт.

– Для женщины?.. Для женщины, – ответила, подумав, пани Иоланта, – это что-то совершенно иное, чем для мужчины. Женщина, чтобы достичь настоящей зрелости, должна знать, что такое любовь. О, у меня нет ни малейшего сомнения в том, что в вас влюблялись, и не раз. Я бы удивилась, если бы было иначе, да и сейчас я вижу, как любит вас муж, как вздыхает о вас Адам, а может быть, и Фред Ирвинг, но здесь не об этом речь. Все дело в вас: вы никогда не любили.

Кейт усмехнулась и попыталась придать этому разговору шутливый тон.

– Не слишком ли рискованно высказывать такие домыслы замужней женщине всего лишь через несколько месяцев после ее вступления в брак?

– Однако вы не любите Гого.

– Если вы так хорошо знаете женскую душу, – сказала Кейт, – не могу понять, чем вы объясните тот факт, что я вышла замуж за Гого?

– А я знаю?.. Замужество по рассудку.

Кейт хотела рассмеяться, но взяла себя в руки.

– Нет, я уверяю вас, вы глубоко ошибаетесь.

– Может быть, – согласилась пани Иоланта, – я ошибаюсь относительно причин, какими вы руководствовались, выходя за Гого замуж, но я убеждена, что вы его не любите. Вы никогда никого не любили. И идиот Тукалло, поскольку он уже предсказал вам будущее, должен был напророчествовать великую любовь. Да, великую любовь, потому что она ждет вас непременно. Не улыбайтесь, пани Кейт, вам от нее не спрятаться. Вы будете любить и только тогда созреете, а созреть – это значит узнать вкус жизни, созреть – это значит дышать полной грудью, это значит обладать чувствами, натянутыми, как антенны, которыми улавливаются в эфире самые легкие колебания. Это значит просто жить. Осознанная и полноценная жизнь женщины начинается с того дня, когда она полюбит. Я видела у Хохли ваш портрет, а сейчас вижу вас. Вы уловили то значительное отличие, которое существует, несмотря на великолепно схваченное подобие, между вами и портретом?

– Я не в восторге от него, – призналась Кейт.

– А это и понятно. Вы не чувствуете себя такой, какой увидел вас Хохля. Он гениален. Это и есть пророчество для вас! Когда-нибудь вы будете такой. Когда влюбитесь. Вы красивы и сейчас, очень красивы, но, как бы это выразиться… безучастная, потенциальная красота, а когда вы встретите любовь, ваша красота станет жизненной, такой, как на портрете Хохли: активной, пламенной, творческой. Вы понимаете меня?

– Понимаю, но не могу представить таких перемен во внешности.

– Не о нашем внешнем виде речь, изменится ваше содержание, материал.

– Мне бы этого не хотелось, – пожала слегка плечами Кейт. – Впрочем, мне кажется, что вы сперва увидели портрет у папа Хохли и лишь на основании впечатлений от него составили ошибочное мнение обо мне. А именно в портрете неверно изображена суть, подчеркнуто выражение какой-то агрессивности, кокетства, страсти, словом, того, что было чуждо мне всегда…

Пани Иоланта задумалась.

– Возможно, – произнесла она как-то неуверенно, – возможно.

– Это именно так.

– Вот поэтому есть у меня к вам просьба: вы согласитесь позировать мне?

– Я не знаю, будет ли у меня сейчас достаточно времени, – сказала Кейт.

– Я умоляю вас, не отказывайте! Я должна писать ваш портрет. У меня совершенно иная манера письма, чем у Хохли, и поверьте мне, что в своей манере я не худшая. Видите ли, я должна представить что-нибудь привлекательное на весеннем салоне. А именно вас я так хорошо чувствую, просто знаю, что сделаю вещь высокого класса. Живу я очень близко, и время работы не имеет для меня никакого значения, потому что всегда работаю при искусственном освещении.

В ее голосе звучала искренняя просьба. Было видно, что это для нее действительно важно.

– Я знаю, что несимпатична вам, – говорила Иоланта, – но убеждена, что вы измените свое мнение и мы станем подругами. Вас шокирует моя раскрепощенность, бесцеремонность, навязчивость, но вы убедитесь, что я умею как хранить тайны, так и проявлять деликатность чувств. Особенно по отношению к вам. Как же я чувствую вас! И не только как художник. Мне кажется, что мы знакомы с вами уже многие годы и что я ждала вас. Не может быть, чтобы я ошибалась. Вы не откажете мне, Кейт?..

Ее глаза горели и искрились. У Кейт появилось странное ощущение: что-то притягивало ее к этой женщине и одновременно отталкивало. Ей казалось, что из этих горящих глаз на нее изливается опасность, которую она не могла определить, опасность увлекающая, искушающая и гипнотизирующая, как пропасть.

– Хорошо, – согласилась Кейт. – Договоримся позднее.

– Спасибо, – сказала Иоланта и, пока Кейт успела что-то сообразить, поцеловала ее в губы.

Этот поцелуй длился лишь одно мгновение, но прикосновение полных, горячих и пахнущих губ пани Иоланты возбудило в Кейт какое-то беспокойство или опасение, которое она долго не могла забыть.

Когда они вернулись в кабинет, Гого разговаривал по телефону. Тукалло с Залуцким, сидя напротив Полясского, разглагольствовали о влиянии русской культуры на римскую мифологию. Ирвинг стоял у окна, покуривая папиросу.

—…но мы вообще не были в «Нитуче», ты наверняка оставил портсигар или в «Под лютней», или в «Негреско», – говорил Гого.

—…к примеру возьмем культ Весты. Где ты найдешь в эллинской мифологии его источники… – продолжал Тукалло.

Хохля сидел осовевший, бессмысленно глядя в стену.

Ирвинг подошел к Кейт.

– Я разговаривал с отцом. К сожалению, мне не удалось перенести встречу, потому что отец во второй половине дня уехал в Катовице и не знает, когда вернется. Надеюсь, что дня через два-три.

– Спасибо, Фред, вы очень добры.

– Как только он вернется, я тотчас же свяжусь с ним и сообщу вам.

Кейт печально улыбнулась.

– Не знаю, стоит ли утруждать вас и беспокоить вашего отца. Гого, к сожалению, не думает о работе серьезно.

Ирвинг ничего не ответил.

– Но я, – сменила тон Кейт, – тоже немного зла на вас.

– На меня? – удивился он.

– Да, вы снова одолжили деньги моему мужу, а ведь я же просила вас.

– Я одолжил?

– Ну, да, пятьсот злотых. Сейчас я верну их вам. Когда Гого выпьет, им овладевает какая-то мания одалживания.

– Но не ошибаетесь ли вы? Я что-то не припомню, чтобы давал ему в долг какие-нибудь деньги.

– Хорошо ли это изворачиваться так?

– Уверяю вас, что не изворачиваюсь. Даю голову на отсечение, что это какое-то недоразумение.

– По всей вероятности, вы оба были не совсем трезвыми, – улыбнулась Кейт. – Сейчас я принесу деньги.

—…потому что культ огня – это исключительная черта старых предарийских религий европейцев, – гремел носовым саксофоновым баритоном Тукалло. – Свастика! Свастика! Знак огня!

– Может, вы хотите чаю? – спросила Кейт.

– Откровенно говоря, я голоден, не обедал сегодня.

– Почему вы не сказали об этом сразу? – возмутилась Кейт. – Пойдемте в столовую, я дам вам что-нибудь закусить.

– Закусить что? – поинтересовался Ирвинг.

– Ну, естественно, – вздохнула Кейт. – Ладно, ладно, получите и водку.

—…во всяком случае скажи шоферу, чтобы обыскал салон машины, – говорил Гого по телефону. – Возможно, завалился за сиденье.

В столовой Кейт нашла для Фреда немного ветчины, два бутерброда с красной икрой и оставшиеся после обеда маринованные грибы. Он не захотел садиться и ел, стоя возле буфета. Две рюмки водки подняли аппетит. Когда она принесла ему деньги, после некоторого колебания он спрятал их в карман.

Фред был абсолютно уверен, что ночью у него не было с собой денег. Счета частично оплачивал Али-Баба, частично Полясский, а в «Негреско» – Хохля. Оставалась лишь единственная возможность: Гого мог попросить в долг, а он, не имея при себе денег, взял их у директора «Лютни». У него было желание тотчас же позвонить туда, но не хотелось делать это в присутствии остальных.

Подали вечерний чай, на который пани Иоланта уже не осталась, так как у нее была договоренность с парикмахершей. Вместе с ней ушел Полясский, заявив, что будет работать до поздней ночи и что не выйдет из дому.

– Ты прав, ты абсолютно прав, – скривился Хохля, – нужно раз и навсегда покончить с этим пьянством. Мерзость. Сегодня у меня так дрожали руки, что я не мог рисовать.

– Омерзительно, – убежденно подтвердил Тукалло. – Самое время сделать длительный перерыв. Сегодня иду на скромный ужин: пару рюмок, кружка пива и спать.

– Пойду с тобой, – согласился Хохля.

– Но не «Под лютню», потому что туда вечно кого-нибудь черт принесет.

– Лучше всего в бар на окраину, – предложил Гого.

– Вот именно, – отозвался Хохля.

Тукалло крикнул в прихожую, где уже одевались Полясский и Иоланта.

– Мы будем в баре.

– Не приду, – ответил Полясский.

– Черт с вами! – буркнул Хохля.

– Они вместе? – тихо спросил Гого, движением головы указывая на дверь.

Тукалло пожал плечами.

– Откуда? Иоланта никогда не возвращается к прежним возлюбленным. А ты пойдешь?

Гого глянул в сторону прихожей, где Кейт провожала гостей.

– Я не знаю, может, на полчасика.

– И я не собираюсь сидеть дольше.

Ирвинг, просматривая на пианино ноты, произнес, не обращаясь как бы ни к кому:

– Никогда ради маленького удовольствия не стоит кому-то устраивать большие неприятности.

Гого поморщился, а Хохля иронично рассмеялся.

– Пригласи его в качестве няньки.

– Фред прав, – сторону Ирвинга неожиданно занял Тукалло. – Если бы у меня были дом и жена, я бы точно не таскался с вами.

– Так оставайтесь у нас на ужин, – подхватил выгодное предложение Гого.

– Я не смогу, – ответил Ирвинг.

Входная дверь захлопнулась. На пороге кабинета стояла Кейт.

– А может, вы все-таки останетесь. Нам будет очень приятно.

– Нет-нет, – решительно заявил Хохля, – это затянется надолго.

Он надеялся, что они уйдут вдвоем с Тукалло. В таких случаях Север охотно и много говорил о его картинах.

 Тукалло тоже поблагодарил за приглашение.

– Мы же не можем быть у вас на содержании, к тому же я не переношу бутылочного пива. Пиво только то, которое наливается из бочки. К тому же сегодня четверг, и в баре будут фляки, а у меня с самого утра разыгрался дьявольский аппетит на фляки. Случается с вами такое, что проснувшись, еще в темной комнате, не открывая глаз, внезапно рождается ностальгия по голенке с горохом или флякам? Тип физиологического вдохновения, гастрономического видения, желудочного требования – ничего, только фляки! Зов фляков! Понимаете? Органы пищеварения, доведенные за ночь алкоголем до состояния наркотического экстаза. Освобождение подсознательных желаний, и вот перед взором желудка, если можно так сказать, раскрывается великолепный натюрморт: белоснежный квадрат стола, на нем тарелка с дымящимися фляками и большое, гигантское озеро пива, тихо дремлющее под тулупом горьковатой пены!.. Как представлю, у меня вырастают крылья. Мне кажется, что я вот-вот взлечу и легкой птицей приземлюсь в первом попавшемся баре… Чудесное заблуждение…