Текст книги "Три сердца"
Автор книги: Тадеуш Доленга-Мостович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)
– Извините… но подобные… признания…
– Я счел необходимым начать с этого, – сказал Тынецкий. – Хотя то, что я люблю вашу жену, непосредственно не связано с делом, о котором я собираюсь говорить. Мне не хотелось скрывать от вас причин, какими я руководствуюсь.
– Извините, – произнес Гого, – но зачем вы рассказали о своих чувствах, когда, как вы утверждаете, это не связано с делом?.. Если позволите, то я хотел бы попросить, чтобы мы исключили из пашей беседы особу моей жены.
– К сожалению, это невозможно, поскольку о будущем пани Кейт я как раз и намерен с вами поговорить, – жестко возразил Тынецкий. – Я мог бы выступить в качестве ее родственника, однако предпочитаю делать все открыто, потому что люблю ее и желаю ей счастья. Я люблю ее давно, с тех самых пор, когда впервые увидел в Прудах. Вы помните день переговоров с адвокатом Гимлером и мой категорический отказ назначить вам даже самую маленькую пенсию?
– Помню.
– Помните вы и то, что на следующий день неожиданно для всех я изменил свое решение и согласился выплачивать вам ее.
Гого усмехнулся.
– А сейчас вы опять изменили свое решение?
– Вовсе нет. Но вам известно, почему я поменял его тогда?
– Нет.
– Исключительно потому, что я узнал о решении пани Кейт выйти за вас замуж. Правда, мне не верилось, что она может быть счастлива с вами, но мне хотелось, чтобы она была обеспечена и ни в чем не нуждалась, а говорю это вам из желания доказать, что не с сегодняшнего дня начинается моя забота о ней.
Гого нахмурился.
– Я благодарен вам, но моя жена, наверняка, никогда вас об этом не просила.
– Разумеется, нет, – подтвердил Тынецкий. – Тем не менее я могу видеть, что в последнее время у нее бывают тяжелые минуты. Точнее говоря, она несчастна и несчастна, живя с вами и по вашей вине.
Гого нервно отодвинул свой стакан.
– Вы хотели меня увидеть, чтобы познакомить со своими выводами?
– Нет, только для того, чтобы поговорить с вами о будущем пани Кейт.
– Но, простите, у меня нет оснований разговаривать с вами, к тому же у меня есть доказательства, неоспоримо свидетельствующие о том, что она не нуждается в вашей заботе. Если у вас были какие-то заблуждения на этот счет, то, я думаю, несколько слов, написанных ее рукой, полностью развеют их.
Он вынул из кармана записку Кейт и подал Тынецкому. С нескрываемым удовольствием Гого всматривался в его лицо, которое вытягивалось в какую-то болезненную гримасу.
Возвращая записку, Тынецкий сказал:
– Меня удивляет ваша предусмотрительность, которая подсказала вам запастись даже такого рода… документом. Однако вы ошибаетесь, считая, что это может оказать какое-то влияние на наш разговор и наше дело, которого хочу коснуться. Речь не идет о согласии пани Кейт и разрешении заниматься ее судьбой, а о ней самой.
– И все-таки… – начал Гого.
– Позвольте мне закончить. Так вот, независимо от того, позволит ли пани Кейт когда-нибудь выступать от ее имени, получу ли я какую-нибудь выгоду за свой поступок или нет, я намерен сделать вам предложение, которое, как мне кажется, заинтересует вас. Простите меня, но я буду совершенно откровенен, потому что считаю, что искренность в данном случае необходима.
– Сделайте одолжение, – буркнул Гого.
– Мне известно, что Кейт несчастна с вами. Лучший выход для нее – развод. Я не знаю, любила ли она вас, выходя замуж, но знаю, что сейчас не любит, да и для вас это не новость.
– Предположим. Но вы упоминали о каком-то предложении.
Тынецкий кивнул головой.
– Да, но я не хочу быть неправильно понятым, и для меня это не торговая сделка, а просто, скажем, компенсация.
– Не понимаю, – заинтересовался Гого.
– Вы постоянно жалуетесь, что вам не хватает денег, делаете долги, твердите, что не можете привыкнуть к материальным ограничениям, которых вы не знали до двадцати восьми лет, пока были хозяином Прудов. Вы мечтаете путешествовать и жить за границей.
– И что из этого?
– Скажите, как бы вы ответили воображаемому волшебнику, который сказал бы, что возвращает вам Пруды, сахарный завод, деньги, словом, все, чем вы когда-то владели?
Гого усмехнулся.
– К сожалению, нет такого волшебника.
– Как сказать, а если есть?
– Вы шутите, – едва слышно произнес Гого.
– Я говорю серьезно.
– Вы согласны отдать Пруды?
– Да. Пруды, сахарный завод, деньги, все. Себе я бы оставил дом, который вы назвали лачугой, и каких-нибудь двести тысяч. Вы бы распоряжались многомиллионным состоянием. Вы сможете горстями разбрасывать деньги, устраивать жизнь по своему усмотрению, удовлетворять все свои привычки и желания.
– Не могу поверить, – сказал Гого дрожащим голосом.
– А вы попробуйте.
– И что же вы хотите взамен?
Тынецкий медленно, но четко заявил:
– Прежде всего, вы дадите жене развод. Во-вторых, фазу же после оформления всех формальностей о разводе уедете. И еще: вы никогда не будете преследовать пани Кейт.
Воцарилось долгое и тягостное молчание. Гого был совершенно ошеломлен неожиданным предложением Тынецкого. Сотни противоречивых чувств отозвались в нем. Он не мог определить, счастье или оскорбление встретило его, должен он обеими руками ухватиться за эту возможность или с достоинством отказаться. Перспектива, развернутая перед ним Тынецким, разбудила в нем все мечты и желания, которые суровая действительность диктовала ему гасить в себе. И вот сейчас они воспламенились еще с большей силой. Быть богатым, не задумываться о расходах, поражать людей своей изобретательностью в выборе развлечений, щедростью, изысканностью пристрастий… Вернуться к старым знакомым, вращаться в высших кругах зарубежных магнатов, жить весело, беззаботно, по-барски. Оказаться в том мире, где тебя оценят, где ты будешь желанным, и забыть всех из нынешнего окружения, которые его едва терпят и презирают, для которых какой-то мазила Хохля или рифмоплет Стронковский во сто крат важнее и достойнее.
В возбужденном воображении перед глазами Гого возникали чарующие картины будущего: изысканные балы в посольствах, приемы в садах резиденций английских лордов, роскошные отели, клубы, пляжи, выезды на охоту в Индию и Африку, Эпсом и Аскот, Брайтон и Ривьера, Майами, рой слуг, сверкающие автомобили, прогулки на яхтах…
Лихорадочные мысли теснились и кружились в нетерпеливой радости. Где-то в глубине сознания начинали зарождаться планы: маленький замок в Шотландии, вилла в Ницце, путешествие в Австралию.
А с другой стороны, непреодолимым бременем тяготили все-таки условия Тынецкого. Расстаться с Кейт и расстаться навсегда. Отказаться от нее. Не то же ли самое, что обречь себя на пожизненное отчаяние, на постоянную тоску и безнадежную пустоту?.. Отказаться от Кейт… отказаться от… ради богатства во имя веселой и бурной жизни. А откуда ему знать, утешит ли его это богатство или вместо радости его ждут лишь страдания?
«Я никогда не перестану ее любить, – думал Гого, – никогда не забуду ее».
Действительно в последнее время его жизнь была полосой мучений, действительно каждый день, каждый час Кейт угрожала, что уйдет, и он отчетливо понимал, что ее чувства он уже не вернет, но все еще оставалась искорка надежды, и этой надеждой можно было жить, а еще он мог бороться за нее, мог видеть ее. Если бы она его бросила, если бы даже, то и тогда это не было бы равнозначно его добровольному отказу от нее. И ему не надо было бы уезжать. Прислушиваясь к общественному мнению, Кейт позволила бы видеть ее время от времени.
Принимая предложение Тынецкого, он не просто отказывался от Кейт. Как он будет выглядеть в ее глазах? Эта мысль была для него пощечиной, ведь тогда у Кейт были бы основания презирать его и считать негодяем. Да, у нее было бы право сказать, что он по сути продал ее Тынецкому. Самое постыдное, что можно придумать!
Лицо Гого стало пунцовым. Так скажут она, Тынецкий да и все.
«Уеду и их не услышу, но уеду опозоренный, с клеймом негодяя, и кто знает, не последует ли это мнение за мной, не настигнет ли меня и не станет ли известно моим зарубежным друзьям».
Он закусил губы и решительно подумал: «Нет, я не могу принять это».
И в эту минуту решения он вдруг почувствовал мучительную тоску: вот и развеялись все сны о настоящей, светлой и прекрасной жизни, сны, осуществление которых зависело только от него. А что ждет его в будущем?.. Серая, тяжелая жизнь, считаясь с каждой копейкой и оставаясь в глазах общества нулем, ничем… Кейт, Кейт, ненавидящая его Кейт, которая в любой день может бросить его.
Лоб Гого покрылся испариной.
«И все-таки я не могу, – думал он, – не могу, не могу…»
Гого резко поднял голову и взглянул прямо в глаза Тынецкому. Как он ненавидел этого человека! Из-за него он стал нищим, из-за него вынужден был жить на чужих хлебах и унизиться до заискивания перед ним, чтобы он не отказал в своей презренной и надменной милости. А сейчас этот человек, пользуясь своим материальным преимуществом, хочет окончательно его унизить, довести до роли животного, опозорить, растоптать.
В голове Гого пронеслась даже мысль о том, что Тынецкий свое предложение серьезно не рассматривал, что коварно хочет получить у него согласие, чтобы потом скомпрометировать и лишить последнего достоинства в глазах Кейт.
Подозрение это казалось, однако, необоснованным. В любом случае Гого понимал, что не может принять предложение Тынецкого.
– Я не знаю, – наконец заговорил Гого, – кем вы меня считаете, не знаю, как оцениваете мои моральные качества и совесть, но я никогда не давал вам повода представлять меня подлецом.
Тынецкий пожал плечами.
– Я не считаю вас подлецом.
– Так как же мне следует воспринимать ваше предложение? Ведь если выразиться проще, то это прозвучит так: продай мне свою жену.
Тынецкий не согласился.
– Вы сильно ошибаетесь.
– Я не ошибаюсь, – раздраженно повторил Гого, – за то, что я отдам вам Кейт, вы, правда, отдаете все, чем владеете, но это не меняет факта, что вы хотите просто купить мою жену. Нет, граф, вы ошиблись и ошиблись очень серьезно. Я не из тех людей, кто заключает подобные сделки, нет, не из тех…
– Извините, – перебил его Тынецкий, – вы не до конца поняли предложенное мною. Я вовсе не хочу, чтобы вы продали мне пани Кейт. Не касаясь моей или вашей совести и чести, я слишком высоко ценю пани Кейт, чтобы унизить ее, сделав объектом торговли. Нет-нет, я ее не покупаю. Вы же минуту назад показали мне записку, написанную ее рукой, в которой говорится, что у меня не может быть никакой надежды.
– В таком случае разъясните мне, зачем вам это нужно? – спросил Гого.
– Только одно: освободить ее от вас, поэтому-то плата так велика. Это – выкуп. Вы владеете формальными правами. За отказ от них я и плачу, но это не значит, что они перейдут ко мне. Неужели трудно понять?
– Более чем.
– Поверьте, у меня нет ни малейшей уверенности, что пани Кейт согласится когда-нибудь стать моей женой. Возможно, был момент, когда я питал большие надежды. Однако в настоящее время у меня не осталось столько шансов на то, что наш договор принесет мне непосредственную выгоду.
– В таком случае, я еще меньше понимаю мотивы вашего поступка, – сказал Гого. – Вы отказываетесь от огромного наследства, обрекая себя на жалкое существование, не получая взамен в сущности ничего.
– И снова вы ошибаетесь. Взамен я получаю очень много: покой женщины, которую люблю.
Гого скривился.
– Вы действительно думаете, что ее жизнь со мной такая жестокая пытка?
Тынецкий, помолчав, сказал:
– Давайте не будем касаться этой темы. Не мне судить об этом.
– Если так, то почему вы отдаете имение?
– Видите ли, – подумав, ответил Тынецкий, – стоимость всех вещей на свете весьма относительна. Коллекционеры почтовых марок платят тысячи, чтобы заполучить маленький кусочек совершенно бесполезной бумаги. Золотоискатель отдаст все добытое за стакан воды в пустыне. Я не придаю такого значения деньгам, как многие другие, как, впрочем, и вещам, которые можно купить за деньги. Вам кажется все это чем-то необычным, но ведь это так просто: я хочу облегчить жизнь человеку, которого люблю. Сколько есть людей, кто проматывает наследство с такой ничтожной целью и лишь для того, чтобы произвести впечатление на толпу, а есть и такие, кто раздает его научным или благотворительным институтам, изыскания которых они ценят и которым необходима помощь, хотя сами при этом придерживаются иных взглядов.
Гого задумался.
– Я могу задать вам один вопрос?
– Слушаю.
– Вы сделали бы свое предложение и в том случае, если бы знали, что женщина, о которой идет речь и которую вы освобождаете, выйдет замуж за кого-то другого?
Тынецкий нахмурился.
– Я не думал об этом.
– И все-таки, – настаивал Гого.
– Не знаю. Я всего лишь человек.
Гого сухо рассмеялся.
– Очень странно, очень! Значит, человек?.. В последнее время мне часто казалось, что я имею дело исключительно с ангелами, с небожителями, при которых мне не оставалось ничего иного, как устыдиться своей ничтожной человечности.
Тынецкий измерил его холодным взглядом. Ему хотелось сказать, что он думает о его человечности, но удержался и спросил:
– Так вы принимаете мои условия?..
Гого снова засопел.
– Не могу… Нет, не могу, – выдавил он из себя.
– Значит, не можете, – спокойно констатировал Тынецкий. – Что же, ничего не поделаешь.
Он позвал официанта.
Гого сделал нетерпеливый жест рукой.
– Не могу решить сейчас же, – поправился он. – Вы сами знаете, что такие серьезные дела… А от меня требуете немедленного решения.
– Сколько времени вам нужно на обдумывание?
– Ну, я не знаю. Во всяком случае, я должен все спокойно взвесить, должен поразмышлять над всеми обстоятельствами, хотя бы о том, что скажут, ведь люди любят все упрощать. Они сделают вывод, что я просто продал жену.
– Нет, не сделают, потому что ни о чем не узнают.
– Вы гарантируете сохранить тайну?
– Совершенно верно.
– Из этого следует, что не узнает и… Кейт?
– Разумеется.
Гого оживился.
– Вы даете честное слово?
Тынецкий едва усмехнулся.
– Нет, честное слово я вам не дам. Вам должно быть достаточно моего обычного обещания.
– Мне следует это считать оскорблением? – спросил, покраснев, Гого.
– Вовсе нет. Мы заключаем, как вы выразились, торговую сделку, и говорить об оскорблениях здесь неуместно.
Гого закусил губы, а Тынецкий твердо повторил:
– Я обещаю вам, что никто о нашем договоре не узнает. Этого вам должно быть достаточно.
– Да, но как же скрыть, что вы перестанете быть хозяином Прудов, а им стану я! Мне неизвестна юридическая сторона этого вопроса, но предполагаю, что будет невозможно сохранить в тайне подобные перемены.
– Это не так. Я уже консультировался с одним известным адвокатом, и он нашел возможность, точнее, даже две. Во-первых, все можно продать, а вырученные деньги получите вы.
– А во-вторых?
– Я выдам вам доверенность, которая позволит распоряжаться наследством по своему усмотрению. При желании сможете даже, как и в первом случае, все продать.
– Но у вас будет возможность аннулировать доверенность?
– Нет, – возразил Тынецкий. – Нет, ведь я пообещаю, что не поступлю подобным образом.
– Так это сделать смогут ваши, извините, наследники.
– И это предусмотрено. Я выдам письменную гарантию, подтверждающую, что вы являетесь единственным хозяином Прудов. Мне, не буду скрывать, нравится первый, наиболее простой способ. Если адвокат ломал себе голову над вторым, то только потому, что продажа больших имений в короткие сроки потребовала бы ощутимых затрат. Таким образом, у вас есть свободный выбор.
Гого задумался.
– Я еще не знаю, приму ли вообще ваше предложение.
– Когда вы дадите мне ответ?
– Дайте мне сутки на принятие решения.
– Хорошо. В таком случае завтра в семь часов здесь же.
– Буду точно.
Покинув кондитерскую, они попрощались.
Домой Гого не вернулся. Раздираемый лихорадочными мыслями, почти два часа ходил он бесцельно по улицам, пока, наконец, уставший, не сел на одну из скамеек в Аллеях Уяздовских. Но физическая усталость не успокоила его возбужденное состояние, с которым он не мог справиться. Раз за разом из хаоса мыслей вырывались решения вроде окончательные, казалось, непоколебимые, но лишь для того, чтобы спустя минуту растаять в разъедающих обидах, новых сомнениях, в неясной пелене колебаний, сожалений, надежд, желаний и отчаяния.
Было уже за полночь, когда он вернулся домой. В комнате Кейт было темно. Потихоньку он пробрался в кабинет. Не зажигая света, стоял под дверью в надежде, что услышит какое-нибудь ее движение или вздох. Однако за дверью господствовала абсолютная тишина.
«Закрылась ли она изнутри?» – подумал он.
И в ту же минуту со всей отчетливостью понял, что это не имеет никакого значения, что если бы даже вместо двери висела кисейная занавеска, то и она представляла бы преграду, препятствие большее, чем стена из железа и бетона. Стену можно каким-то усилием разбить, а здесь никакая человеческая сила не справится: их разделяет воля Кейт, которой не сломить, не согнуть, не сумеет он. Он любит ее, он так близко, он ее муж, но никто на свете не чувствует себя таким далеким и чужим, как он.
– Ах, Кейт, Кейт, – шептал он дрожащими губами, а из глаз лились слезы отчаяния.
Да, Тынецкий был прав, когда говорил, что у Гого по отношению к Кейт лишь формальные права. И действительно, что у него еще осталось? Каждой, даже незнакомой женщине он мог улыбнуться, каждой мог сказать, что она ему нравится или что она восхитительна. И только одна Кейт, единственная, была для него недоступна.
«Он хочет, чтобы я отказался от того, чего у меня нет, чем я не владею, – думал Гого, – и чего никогда уже не будет, а если честно признаться, то никогда и не было». И снова перед ним встал вопрос: «Почему, ну почему Кейт не любила его, почему возненавидела?».
Впервые не в ее характере, не в ее разуме и не в ее сердце, а лишь в себе самом он пытался найти вину за сложившуюся ситуацию. Неужели он в самом деле был таким чудовищем, таким ничтожеством? Неужто был так слеп, чтобы не увидеть, что плохой он человек, достойный лишь презрения и отвращения?
Нет, он не думал ничего скрывать от себя самого, ему хотелось трезво, критически присмотреться к себе, хотелось обнаружить то, что объяснило бы поведение Кейт по отношению к нему. Он старательно искал свою вину, но не мог найти. У него было много недостатков, и он беспристрастно их сейчас рассматривал и оценивал. Но это были не такие уж страшные пороки, из-за которых его так безжалостно осуждали. Самым большим из них была слабость. Да, он слабый, просто слабый, а может, еще, о чем говорила Иоланта, заурядный, обыкновенный, никакой.
Он тяжело прошел в свою комнату и даже не пытался уснуть.
По правде говоря, он уже знал, что ответит Тынецкому. Да, он примет его предложение, примет, вполне сознавая, что получит оплату за ничто, потому что рано или поздно он вынужден был бы добровольно или нет, но оставить Кейт в покое, просто дать ей развод. Рассудок подсказывал воспользоваться ситуацией.
«У меня, собственно, и выбора то нет, – убеждал он себя, – нет его. Если бы у меня была бы хоть искра надежды, что Кейт изменит свое отношение ко мне, что откажется хоть через несколько лет от своего решения расстаться со мной, тогда я бы не колебался ни минуты и, не раздумывая, отказался бы от предложения Тынецкого. Но нет ни малейшей надежды».
Он знал это, но все-таки решил поговорить с Кейт. Под утро написал ей записку, которую собирался отправить через служанку. Гого просил уделить ему несколько минут для разговора, и, если она захочет, он будет последним.
Он надеялся, что и в этот день Кейт не выйдет из своей спальни, но когда в восемь часов послышались ее шаги в столовой, он вскочил со стула. Неровно забилось сердце.
«Что бы это значило?»
Он быстро причесался, освежил лицо и руки туалетной водой, поправил галстук и вошел в столовую. Когда она повернулась к нему, он не смог удержаться от возгласа:
– Кейт! Что с тобой?
Он никогда еще не видел ее такой осунувшейся, с прозрачным лицом, бледными губами, синяками под глазами и покрасневшими от слез глазами.
– Ничего, – ответила она сухо.
– Ты больна?
– Нет.
Он умолк и внимательно присматривался к ее замедленным движениям. Салфеткой она вытирала с мебели пыль, и, вероятно, его присутствие и направленный на нее взгляд раздражали ее, поэтому, не закончив, она направилась к двери.
– Подожди, Кейт, мне нужно с тобой поговорить.
Она едва слышно ответила:
– У меня нет ни сил, ни желания… Да нам уже и не о чем говорить. Оставь меня в покое.
– Хорошо, Кейт, это в последний раз, – попросил он кротко. – Я не буду мучить тебя и устраивать сцены, даже не повышу голос. Если захочешь, это станет нашим последним разговором.
Она задержалась.
– Говори.
– Выслушай меня, пожалуйста, внимательно и ответь откровенно. Я могу на это рассчитывать?
– Конечно.
– Тогда скажи, смогла ли бы ты когда-нибудь простить меня, могла ли бы снова стать моей, если бы я радикально изменился или стал таким, каким бы ты хотела видеть меня? Скажи только одно короткое «да», и я еще сегодня откажусь от пенсии, приму должность в провинции, которую предлагает мне Ирвинг, перестану пить. Буду работать и сразу же уеду, чтобы не надоедать тебе своим присутствием, а ты приедешь ко мне или позволишь вернуться, когда захочешь сама.
Кейт покачала головой.
– Нет. Все уже слишком поздно.
Она говорила с таким ледяным спокойствием и с такой категоричностью, что слова застыли у него на губах. Продолжать было бессмысленно. Он лишь поклонился и вышел.
Когда около семи часов Гого появился в кондитерской, он был уже совершенно спокоен и готов к деловому разговору. Обменявшись парой фраз, они с Тынецким направились к адвокату, где оформили доверенность на имя Гого, выбравшего именно этот вариант решения вопроса. По ее условиям Гого мог свободно распоряжаться наследством Роджера Тынецкого, за исключением его дома в Варшаве и двухсот тысяч, которые находились на одном из счетов Варшавского банка. Остальное становилось собственностью Гого, так как он получал права на владение сахарным заводом, имением и всей недвижимостью, которую мог даже продать, ни перед кем не отчитываясь.
На следующий день к Кейт пришел другой адвокат, объяснив, что уполномочен от имени ее мужа уладить формальности с разводом, в котором она заинтересована.
– Ваш муж берет вину на себя. У меня есть письменное обязательство о его согласии на развод, о том, что никаких препятствий он выдвигать не будет. Таким образом, требуется только ваша подпись.
Кейт немало была удивлена неожиданно изменившейся позицией Гого, и все же, подписывая документ, вздохнула с облегчением, при этом категорически отказавшись от алиментов в сумме двух тысяч в месяц. Не могла она принять этих денег по двум причинам: во-первых, потому что они составляли единственный доход Гого, который без них просто умер бы с голоду, во-вторых, это были деньги Тынецкого, от которого по этическим соображениям она не позволила бы себе принять и гроша.
Впрочем, Кейт и не нуждалась в деньгах, имея весьма ценные украшения, оставленные ей тетушкой Матильдой. Уже несколько недель назад она решила, что часть из них она продаст, что обустроит себе маленькую квартирку, а потом найдет работу и будет достаточно зарабатывать себе на жизнь. Она не строила более отдаленных планов, стараясь не думать о завтрашнем дне: слишком болезненной и печальной была необходимость вычеркнуть из будущего Тынецкого. Но Кейт допускала, что когда-нибудь она встретит порядочного и достойного уважения мужчину, который полюбит ее и которому она ответит доброжелательностью, не опасаясь такого чувства, какое могло бы привести ее к потере собственного достоинства, к унижению и таким страданиям, какие переживала она сейчас.
С момента разрыва с Роджером ее убежденность в том, что она поступила правильно, все возрастала. Она верила, что постепенно вновь обретет душевное равновесие. Одна лишь гнетущая мысль по-прежнему приводила ее в отчаяние: она знала, что он так же страдает и что в этом повинна она, повинна тем более, что в один из чудесных вечеров легкомысленно и недопустимо разбудила в нем надежду, а еще сказала, что любит его… Но ведь то была правда. Боже, такая сущая, такая абсолютная правда, какой, может быть, еще никто на свете не открыл никакому человеку.
И все-таки нужно было быть сильной, следовало совладать со своими чувствами и переживаниями.
«Простит ли он меня когда-нибудь?» – думала она, и при одной лишь мысли, что осуждает ее, что больше не любит, болезненно сжималось сердце, равно как и при мысли, что любит по-прежнему.
Она не знала, как он, что с ним. Роджер нигде не появлялся. После отъезда Гого к князю Залуцкому, чтобы не жить дома, но находиться вблизи Варшавы, к Кейт на послеобеденное чаепитие не переставали приходить все знакомые. Каждый раз, услышав в прихожей звонок, Кейт дрожала при мысли, что кто-нибудь из них приведет Роджера. Все они встречались с ним и поддерживали близкие отношения. Но он не приходил, не звонил и даже не писал. Кейт страдала и в то же время была ему благодарна за это.
Тем временем заботливые юристы, вероятно, подгоняемые Гого, нашли способ ускорить расторжение брака. В течение месяца в основном все было улажено. Остались только формальности, которые не требовали присутствия Гого в стране. Перед отъездом он написал Кейт длинное письмо с запутанным и туманным содержанием, полное трагических обращений и циничных замечаний в свой адрес. Конкретно в нем звучало только заявление, что он навсегда уезжает за границу, что никогда не вернется и постарается забыть ее.
Кейт прочитала письмо и вскоре забыла о нем. Она сейчас была занята поисками меньшей и более дешевой квартиры. Искала она и работу.
Как раз по этому поводу в один из дней позвонила Иоланта и сказала, что почти нашла ей должность – лучшую, чем все ранее предложенные.
– Дорогая Кейт, зайдите ко мне часов в пять, но обязательно.
В несколько минут шестого Кейт позвонила в квартиру Иоланты. Дверь открыла сама хозяйка, встретив словами:
– Пройдите в мастерскую, а я приготовлю чай.
– Можно вам помочь, – предложила Кейт, но Иоланта отказалась.
Кейт отодвинула штору, отделяющую прихожую, и вошла в мастерскую. Сразу ей бросился в глаза незаконченный портрет на мольберте, а потом – струящийся вверх дым папиросы, и наконец она увидела Роджера.
Кейт не смогла сдержать возгласа и непроизвольно сделала шаг назад.
Он стоял у окна бледный и неподвижный.
– Простите меня, – сказал он тихо. – Это моя вина. Пани Иоланта выполнила мою просьбу.
У Кейт кружилась голова, и она оперлась о стул. Ей казалось, что она вот-вот упадет.
– Зачем вы поступили так? – прошептала она.
– Чтобы поговорить с вами.
– Но я же вас просила!..
– И вы могли хоть на мгновение допустить, что я выполню эту просьбу или что я поверю вашему письму, что позволю себе отказаться от счастья, за которое я боролся всю жизнь и которого добился?
Голос его становился все громче и увереннее.
– Я добился его, потому что вы моя! Моя и только моя! Нет такой силы ни на земле, ни на небе, ни в аду, которая смогла бы стереть в моей памяти слово, которое мне было сказано. Вы любите меня, и я это знаю.
Каждый звук его голоса отзывался в ее душе.
Кейт не могла отвести глаз от его сосредоточенного, серьезного, гневного и в то же время спокойного лица, вспыхнувшего какой-то внезапной силой.
– Возразите мне, повторите в глаза ту неправду, которую вы написали в письме! Предайте свое чувство, откажитесь от любви. Скажите, что не любите меня!
Она пыталась что-то произнести, но спазм сжал горло, и не было сил произнести хотя бы звук. Лишь сердце, казалось, готово вырваться из груди, все более ускоряя свой и без того лихорадочный ритм.
– Не молчите! – воскликнул Роджер. – Вы любите меня?!
– Да, – прошептала она. – Но я не хочу любить вас.
– Не хотите?
Знай она ранее, что встретит его здесь, то подготовилась бы к такому потрясению, сумела бы сразу создать между ними дистанцию, которая не спровоцировала бы такой взрыв эмоций, такую агрессивность, вообще он не смог бы коснуться интимных вопросов, а вынужден был бы поддерживать обычный разговор. К сожалению, поздно было думать об этом.
– Не хотите? – повторил он возмущенно. – Но почему, почему?
Кейт заговорила быстро, хаотично, обрывая фразы, о том, что она не создана для любви и что он должен понять это. Она боится чувств, которые превращают человека в пленника, боится такого счастья, которое, растаяв в тумане, может унизить ее, лишить гордости, оставить после себя пустоту хуже смерти. Он должен это понять и не осложнять ситуации, которая и так для нее непомерно тяжела.
Она дрожала от волнения, проговаривая эти слова, опустила голову, чтобы не видеть его, не встретиться с ним взглядом, чтобы собраться с мыслями и справиться с непреодолимой нежностью, которая диктовала совершенно иные слова, иные мысли.
Роджер подошел к ней и, стоя рядом, сказал:
– Я ни за что не отдам тебя, даже за твое мнимое собственное счастье! Слышишь, Кейт, не отдам! Ты не веришь моим чувствам, боишься, что они угаснут? Ради Бога, посмотри мне в глаза! Ты вся моя жизнь! Ты весь мой свет! Ты и только ты! И все для тебя и только для тебя, Кейт! Если бы я перестал любить тебя, не осталось бы ничего для меня и во мне. Кейт, Кейт! Ты решила совершить безумие: убить себя и меня, потому что наша любовь – это мы. Как же ты сможешь отделить от себя то, что является тобой? О, Кейт, и ты мне не веришь!
Или его слова, или тембр его голоса, а возможно, близость или ее собственное сердце помогли ей вдруг понять, какую безнадежную борьбу она вела сама с собой, какое преступление хотела совершить, отказываясь от того, что составляло для нее цель, смысл и саму жизнь.
– Верю, верю, верю и люблю, я так люблю тебя, – говорила она, задыхаясь от слез, прижимаясь к нему все сильнее.
– Кейт!
Они обнялись, не осознавая, что делают, до конца обессиленные от счастья волнениями и страданиями прошедших дней.
А потом сидели рядом, как когда-то, и говорили о том, что их тоска повторяла неделями, о чем они знали уже давно. А еще они говорили, что ничто их больше не разлучит и что они так счастливы. Говорили о том, как все просто и обычно до тех пор, пока не раскроется правда, а какая же правда разгорится сильнее, чем правда любви…
На улице медленно сгущались сумерки, когда Роджер спросил:
– Вот видишь, Кейт, сейчас ты уже не боишься своего чувства и тебе не страшно, что можешь потерять свою духовную свободу?
Кейт прижалась к нему еще сильнее.
– Напротив, я боюсь еще больше, но предпочитаю потерять все, только не тебя. Если бы я даже знала, что когда-нибудь ты разлюбишь меня и бросишь, что я когда-нибудь буду умирать от отчаяния, пусть, пусть так, хоть на короткий миг быть такой счастливой, как сейчас.
