Текст книги "Три сердца"

Автор книги: Тадеуш Доленга-Мостович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

– Только шесть?

– Да.

– Стоило ли из-за шестидневного пребывания в Америке дважды переплывать Атлантику?

– Стоило, – ответил он лаконично, не вдаваясь в подробности.

Кейт вспомнила свои увеличенные фотографии и прекратила расспросы.

Чудесная дорога к Морскому Оку заканчивалась. Они выпили горячий чай и спустились к озеру. Время приближалось к двенадцати, и нужно было возвращаться.

Обратно ехали медленнее.

Ирвинг показывал Кейт вершины, долины и склоны, произнося их названия, подробно рассказывая их историю.

– Вы могли бы быть экскурсоводом в этих горах, – заметила Кейт.

– Я знаю их с детства. Еще в школьные годы я занимался альпинизмом, а автомобильные трассы мне знакомы так, что, мне кажется, я мог бы проехать по ним с закрытыми глазами.

– Вы не похожи на спортсмена.

– Да, – согласился он. – Я выгляжу дохляком, но достаточно силен. Когда-то из-за своего внешнего вида я стал невольным убийцей.

– Вы убили человека?

– Да! На меня без опаски напали трое головорезов, предполагая, наверное, что с легкостью расправятся со мной. Защищаясь, я ударил одного из них, к сожалению, довольно сильно.

– Умер?

– На месте.

– А остальные?

– Один убежал, а второго арестовала полиция. У него была сломана ключица.

– Опасный вы человек.

Он покачал головой.

– Нет, я никого и никогда умышленно не обижал. У меня вообще нет врагов. – Немного подумав, добавил: – Это лучшее доказательство, что я ничто.

– Вы действительно верите в это?

– Я это знаю.

– Вам кто-то сказал об этом?

– Нет, за исключением отца, который таким способом старается заставить меня получить диплом, но я сам уверен в этом.

– Минуточку, Фред, вы же не допускаете, что я отношусь к той категории людей, которые с легкостью подмечают у близких достоинства и разбрасываются комплиментами?

– О, нет, вы, я думаю, судите людей очень строго.

– Меня радует ваша оценка, потому что это соответствует правде. Так вот, я хочу вам сказать, что считаю вас человеком больших достоинств.

Он покраснел и проворчал:

– Мы знакомы поверхностно…

– Мне совершенно достаточно и этого.

– У меня много недостатков, много пороков, которые изменили бы ваше мнение обо мне, будь они вам известны.

– Не думаю.

– Наоборот.

– Так расскажите мне о них.

– Вам очень хочется поскорее лишиться хорошего мнения обо мне? – усмехнулся он.

– Напротив, я надеюсь утвердиться в собственном мнении.

Долгое время он молчал, а потом сказал:

– Север утверждает, что женщины любят мужчин за их недостатки. Если даже он прав, в чем я весьма сомневаюсь, то вы наверняка не относитесь к такому типу женщин.

Поскольку она не ответила, он продолжил:

– Я, к примеру… пьяница.

– Вы?!. – удивилась она.

– Да, пьяница. Разве вы не осуждаете это?

– Я снова вынуждена повторить: вы не похожи на пьяницу.

– Это метаморфозы моего вида: я все то, на что не выгляжу, и наоборот, похож на все то, чем не являюсь.

– Так вы много пьете?

– Очень много.

– А как часто? – искала она оправдание для него.

– Ежедневно.

– Это ведь ужасно. И зачем вы это делаете?

Он пожал плечами.

– Не знаю. Я слишком глуп, чтобы знать. Пью, потому что, когда я пьян, мне хорошо, мне лучше, – поправился он. – Да и масса других недостатков.

– А вы не можете бросить пить? У вас, наверное, не хватает силы воли?

– Возможно, а может, мне не хочется. Я не люблю над этим задумываться, – сказал он и увеличил скорость, чтобы прекратить неприятный разговор.

В холле гостиницы они застали Полясского и Тукалло. У обоих были кислые мины.

– Отравили нас вчера этой мерзкой сливовицей, – объяснил Тукалло. – В ней есть какие-то масла. Ее нужно употреблять перед смертью. А вы где были?

– Ездили к Морскому Оку, – ответила Кейт. – При таком солнце горы великолепны.

– Да?.. Никогда не видел Татр.

– Вы никогда не были в Закопане?

– Бывал и много раз по нескольку недель, но как-то так сложилось, что не выходил из дому засветло. Только при таком условии могу воспринимать Закопане. Ужасная дыра. Бог уничтожил Содом и Гоморру за организацию там первого в мире общества охраны животных или за какой-то иной относительно мелкий проступок. Почему тогда он не сожжет молнией эти собачьи будки, которые здесь называют виллами? Почему огненным дождем не истребит приезжих, которые стягиваются сюда со всей страны па место гона и пьянства, автохтонов [8]8
  Коренные жители.


[Закрыть] , которые живут с этого, а в довершение внушают учтивым людям, что надо выпить сливовицу! Мерзкая дыра, болото по колено. И это еще не все, знаете ли вы, что в определенное время здесь бывает… снег? Страшно! Все облеплено снегом, эта субстанция никому не нужна и вообще это нечто странное. Иногда бессмысленно тает между пальцами, а иногда снова засыпает стада кретинов, которые цепляют себе на ноги какие-то доски, чтобы легче сломать шею. Снег, снег! Кто мне объяснит, зачем нужен снег? Абсолютная глупость. Вода, пар, огонь – это понятно, но для чего нужен снег и сливовица?

Вошла пани Збендская, неся стакан воды и порошок от головной боли для Полясского. Тукалло тотчас же атаковал ее:

– О, возможно, вы ответите мне, зачем нужен снег?

– Снег? – удивилась пожилая женщина.

– Ну, да, именно снег, а не фаршированные помидоры. Я вас спрашиваю. Так зачем снег? Уголь необходим для отопления, дерево, кроме того, для изготовления различных вещей, клубничный сок для десерта, мыло для стирки, сыр для еды, люди, чтобы снимать комнаты в «Роксолане», мизинец для ковыряния в ухе, сливовица для отравления людей, простыни для того, чтобы накрывать столы, каперсы для щуки, солнце для согревания земли, даже лед необходим для охлаждения алкоголя, но для чего нужен снег?

Женщина напряженно слушала его и наконец возмутилась:

– Что вы ко мне с такими вопросами? Во-первых, никто простынями столы не накрывает, по крайней мере, не у меня. А во-вторых, откуда я могу знать, зачем нужен снег? Странные вещи вы говорите. Вот падает и все.

Полясский чуть было не подавился, глотая лекарство, а Тукалло поднял руку над головой жестом жреца и сказал:

– Если вы не знаете, жительница Закопане, фигурирующая в книге переписи населения зимней столицы нашего государства, то кто должен знать! Горе тебе, город старого Тременса [9]9
  Белой горячки.


[Закрыть] !

Пани Збендская взглянула на улыбающиеся лица Кейт и Ирвинга, махнула рукой и засеменила в св ое хозяйство.

– Вы только подумайте, – продолжал Тукалло, – как много говорится о рациональности матери-природы, а тут на тебе – снег. Смотрим на него по нескольку месяцев в году, и никто из нас не задумывался никогда над тем, что он абсолютно не нужен.

Кейт рассмеялась.

– Вы ошибаетесь. Снег очень нужен, и я ручаюсь, что семьдесят процентов граждан Польши тотчас же ответили бы на ваш выпад.

– Это немыслимо, я хочу уточнить, что речь идет об использовании, не о финтифлюшках типа лепки снеговиков или катания на лыжах.

– Разумеется, об использовании.

– Так я слушаю вас.

– Каждый земледелец скажет вам, что если бы не было снега, то озимые вымерзли бы, и не только озимые. Различные растения тоже не выдерживают сильных морозов без снежного укрытия.

– Извольте, – удовлетворенно крякнул Полясский.

– Хм, – нахмурил брови Тукалло. – Совершенно ясно. Всему виной сливовица. Разум сжимается в ограниченные горизонты. Только этот мальчишка выдерживает ее действие. Не разбил машину на каком-нибудь повороте?

– Нет, он вел машину профессионально, – доложила Кейт.

– А как чувствует себя ваш муж?

– Сейчас пойду узнаю.

Гого заканчивал утренний туалет. Он стоял перед зеркалом и старательно завязывал галстук. Выглядел хорошо отдохнувшим, по когда повернулся, она заметила в его глазах беспокойство.

– Кейт, – воскликнул он, – ты не сердишься на меня?

– Нет, Гого.

– Ты – ангел.

Он протянул к ней руки, а когда она подала ему свои, привлек ее к себе и нежно обнял.

– Вчера я был омерзителен, прости. И когда сегодня вспомнил, то почувствовал, что сгораю от стыда. Прости меня, Касенька, это больше никогда не повторится.

Он наклонился, чтобы поцеловать ее. Она не отвернулась, но инстинктивно задержала дыхание, как ночью. Гого этого не заметил.

– Понимаешь, Кейт, я знаю, что не должен был напиваться, а тем более беспокоить тебя, показываясь в таком виде, но мне вспомнились мои студенческие времена за границей и дружеские пирушки, а еще Париж. Ты не прошла через это, значит не поймешь, как такие воспоминания притягивают, если учесть, что тогда у меня не было никаких материальных ограничений… Вот это были времена!.. Не будем об этом. Не сердись на меня, Кейт, и не обижайся.

– Я и не обижаюсь. Признаться, мне было неприятно, но я не хочу об этом говорить.

– Ты просто ангел, – повторил он.

– А сейчас как ты себя чувствуешь?

– Спасибо, не очень хорошо, правда, но я выспался, и это мне помогло. А ты, вероятно, гуляла?

– Да, ездила с паном Ирвингом к Морскому Оку.

– О?! Он, должно быть, уже давно на ногах! У него крепкая голова. Он был, пожалуй, самый трезвый из нашего квартета, и, кажется, он платил. Я должен вернуть ему деньги.

После обеда все вместе вышли на прогулку, во время которой Тукалло делал вид, что впервые в жизни видит Татры, и рассказывал байку об орле, который украл у горянки поросенка и свинку, чтобы на неприступной вершине завести свиноферму. Когда три года спустя какой-то альпинист сумел добраться туда, то обнаружил уже шесть пар взрослых свиней и большое количество молодняка. Так сообразительный король птиц обеспечил постоянную и выгодную поставку свежего мяса для себя и своей семьи. Когда ему хотелось внести разнообразие в свое меню, он обменивал у других орлов поросят на зайцев, кур или гусей…

Во время прогулки вернулось чувство юмора и к Полясскому, а за ужином опять пошли разговоры о походе в ресторан. Однако Кейт решительно высказалась против:

– Мой муж не хочет идти, – сказала она. – Пан Фред, я думаю, будет так добр и составит нам компанию, если я попрошу его об этом, пан Адам приехал в Закопане, чтобы работать и не пить. А…

– А я из безысходности должен подчиниться диктату пани Кейт, – закончил Тукалло.

Последующие дни проходили спокойно, к тому же оставалось их не так уж много. Кейт и Гого вскоре должны были собирать вещи, большинство их уже давно хранилось в Варшаве в гостинице, где они решили поселиться до времени, пока снимут и меблируют свою квартиру.

За день до их отъезда Полясский объявил, что тоже возвращается в Варшаву.

– Все равно работа не идет, чего я буду сидеть здесь.

– Лучше признайся, – поправил его Тукалло, – что есть причина вернуться.

Полясский задумался и сказал:

– Чтобы сбылись твои золотые слова.

– Не сбудутся, можешь быть уверен, – сухо усмехнулся Ирвинг.

– Насколько я разбираюсь в женщинах, – начал Тукалло, удобно устраиваясь на диване, – насколько разбираюсь, а вы знаете, что я один из лучших специалистов в мире по этой части, то должен в данном случае признать, что Фред прав. Эта девушка не войдет в чужую дверь, и я сомневаюсь, что ты осмелишься когда-нибудь попросить ее об этом.

– У меня нет такого намерения и…

– И это свидетельство твоего здравого смысла, – подхватил Тукалло. – Я признаюсь вам, милые братья, что не подозревал присутствия на нашей планете подобных совершенных созданий природы. Материал – превосходный сорт глины, а уж отделка ни дать ни взять флоберовская. Когда Фред прочитал мне твое письмо, я беспокоился, что по приезде сюда должен буду смеяться над тобой, потому что ожидал увидеть гусыню, курицу, утку, синицу, коноплянку, сову, сойку, горлицу, ну пусть даже райскую птицу, а тут не нахожу никакого сравнения. Изумляет меня это и возмущает.

– Почему возмущает? – удивился Полясский.

– Потому что возмущают все аномалии, всякие игры природы.

– Но она не игра, а шедевр, – откликнулся Ирвинг.

– Все аномалии – это игра, в характере природы лежит заурядность. Однако случаются и вырождения. Родится вдруг человек с короткими кривыми и тонкими ногами, обезьяньими руками, горбатый, с раздутой грудной клеткой, выпученными глазами, выщербленными зубами, наделенный моралью мандрила, характером Хохли и разумом твоим, дорогой Адам, словом, чудовище как ни посмотри.

– Совершенно правильно, – согласился Ирвинг.

– До сих пор я да и вы знали лишь один подобный экземпляр-шедевр. Мне кажется, не нужно объяснять, что речь идет обо мне…

– Это очевидно, – кивнул головой Полясский.

– Но мужских шедевров истории известно много, а вот женских – не густо: Беатриче, Лаура или Марыля скомпрометировали себя. Жанна д'Арк? В атмосфере религиозных культов критицизм принимается недоброжелательно. Королева Ядвига… Здесь опять туман патриотизма, а если по-настоящему расследовать, действительно ли бывший жених не навещал Вавель, то может оказаться, что немцы получили, пусть и спустя несколько веков, реванш за Ванду, что отвергла немца, но могла быть менее строптивой по отношению к землякам. Джоконда? О ней все известно. Таким образом, мы можем утверждать, что только нам, счастливцам, удалось открыть первую женщину-феномен, феномен без прецедентов в истории человечества… Абсурд. Конечно, были, жили, существовали такие и ранее, но не оставили следа на земле по двум причинам: во-первых, у совершенства нет устремлений, потому что оно уже совершенно, следовательно, незачем пытаться сыграть какую-нибудь важную роль, во-вторых, ни один великий человек не ищет дополнения в себе в совершенной женщине. Вожди, короли, великие мыслители не тосковали по совершенным женщинам. Их жены, их любовницы чаще всего были чем-то архипосредственным. Совершенные женщины находили пристань в объятиях посредственных мужчин, скажем, таких, как этот Зудра. И ничего больше не желали!

Он задумался и добавил другим тоном:

– Кто знает, может, совершенство обречено на поиски посредственности.

– Я никогда с этим не соглашусь, – возразил Полясский. – Шкала требований человека может опираться только на собственные ценности, а поэтому, чем выше мы стоим, тем больше мы должны требовать от других.

– Или, – вставил Ирвинг, – тем мы снисходительнее.

– Ни один из вас ничего разумного сказать не в силах, – махнул рукой Тукалло, – а я, в свою очередь, рад, что сейчас в Варшаве будет дом, в котором появится возможность вдохнуть свежего воздуха…

– Не уходи от темы, – прервал его Полясский. – Все сказанное тобой было направлено на то, чтобы оправдаться перед самим собой за своих гусынь, куриц и индюшек. Так вот, ты ошибаешься: ни себя, ни меня ты не убедишь, что твое довольствование птичником вытекает из твоего мнимого совершенства. Оно рождено ленью. Да, ты ленивый, и поэтому избегаешь интеллигентных, более глубоких женщин. Это не только мое мнение. Его придерживается и Аркадий, и Ясь Стронковский, и Монек. Даже Тина Даберман слишком уж индивидуальна для тебя. Отсюда твои белошвейки, секретарши или маникюрши, а вершина твоих усилий – одна из Трех Свинок.

Тукалло надул губы.

– И что из этого вытекает?

– А то, что ты боишься, чтобы роман с действительно интересной и глубокой женщиной не выбил бы тебя из состояния холостяка-бездельника, чтобы не заставил тебя расстаться со словесной эквилибристикой, которой ты так наслаждаешься, не призвал бы тебя к испытанию сил твоего великого духа в схватке с реальностью. Короче говоря, ты отказываешься от уроков жизни, потому что боишься, что не справишься с ними, уступишь, что станешь зависимым. Вот изнанка твоего совершенства.

– Очень стройная теорийка, но не ранит меня, – спокойно ответил Тукалло. – Признаюсь, что ленив, что ценю свою независимость и избегаю осложнений. Это, однако, не значит, что я боюсь женщин. Они нужны мне, но я не нахожу в них никаких прелестей. Женщины необходимы мне исключительно для удовлетворения моих физических потребностей. Мне не нужно, как вам, подпитываться от них, оживлять свою душу их излучениями, возбуждать свое воображение в психологических конфликтах, в эмоциональных играх, в зависти и тоске, в экстазе и лжи. Ты понимаешь? Мне это не нужно!

Полясский рассмеялся.

– Ага! Я только удивляюсь, почему в своей необыкновенной самодостаточности ты не идешь дальше?

– Как это – дальше?

– Да-да, ты должен быть последовательным. Зачем ищешь наше общество? Зачем тебе нужны интеллектуалы и неординарные люди? Ты же возмутишься, если я скажу, что ты подпитываешься возле них. Так зачем сближаешься с нами, а не, к примеру, с кондукторами трамваев или членами спортивного клуба «Ахиллес»?

– Это совершенно разные вещи и их нужно различать, мой дорогой Адам, – потряс головой Тукалло. – А, ты все равно не поймешь, давай лучше прекратим эту дискуссию.

– О, нет-нет! Не выкручивайся!

– Ну, хорошо, я тебе скажу. Вы мне тоже не нужны. Мне не хотелось ставить точки над « i » из деликатности, но если ты вынуждаешь меня…

– Сделай одолжение.

– Это я вам нужен, да, я. Я жертвую собой и вскармливаю вас собственным молоком просто из жалости.

– Что ты говоришь?! Так и быть, я согласен принять это за основу для спора. Объясни мне только, почему ты выбрал нас, а не членов спортивного клуба «Ахиллес»?

– Потому что не люблю утруждать себя. Изложение тех же мыслей людям низкого умственного развития потребовало бы значительно больших усилий, хотя наш разговор показывает, что разница невелика.

– Сделай милость и ответь мне еще на один вопрос: почему решаешься на более тяжкое усилие, когда речь идет о женщинах? Я полагаю, что образование, к примеру, Люты Вороничувны стоило бы меньших затрат, чем твоих Зосек, Манек и Хелек.

Тукалло пожал плечами.

– По отношению к ним я даже попыток не делаю в этом направлении и возвращаю их обществу в абсолютно том же духовном состоянии, в каком общество одарило меня ими… Я вообще с ними не разговариваю. Разденься, драгоценная, оденься, дорогая, зайди в пятницу. Вот и все, что стоит говорить женщинам. Остальное – это потеря времени и слов.

– Ты сам этому не веришь, – заметил Ирвинг.

– Верно, когда я был моложе и менее опытный, то задавал еще один вопрос: «Что у тебя слышно, мое сокровище?». Но весьма быстро убедился, что это опасно: невозможно даже представить, сколько в ответе на такой риторический вопрос женщина может нащебетать, страшно: о близких, о знакомых, о кофемолке, о прекрасных чулках, о женихе, что она сказала, что он сказал и что она ответила. Говорю вам, страшно.

– Я согласен, если речь идет о женщинах такого уровня, – поддакнул Полясский.

– Теперь рассмотрим интеллектуалок, поговори хотя бы с уже упомянутой Вороничувной. Она уморит тебя своими глубинами души, инстинктивными отклонениями, Марселем Прустом и мистикой флагеллантов. Вот и получается одно и то же, не так ли?

Полясский запротестовал:

– Нет, разница велика. А, собственно, при чем здесь она, мы же говорим о пани Кейт.

– Пани Кейт, пани Кейт… И что пани Кейт? Я ее и о ней слишком мало знаю. Мы еще посмотрим, какой она станет, встретившись с жизнью.

В дверном проеме стоял Гого.

– Ха, я поймал вас, – воскликнул он с улыбкой, – обговариваете здесь мою жену?!

– Пытаемся, – подтвердил Тукалло.

– До сего момента безрезультатно, – добавил Полясский, – а где же пани Кейт?

– Я оставил ее на съедение чемоданам и не знаю, сможет ли она защититься от них: поджидают ее со всех сторон как драконы с открытой пастью. Брр… не переношу складывать вещи. Нет ничего лучше английского обслуживания. Там человеку не придется даже пальцем пошевелить. Все распаковано, потом все упаковано, отвезено на вокзал, оформлен багаж и сложен в купе. Обожаю Англию. Трудно мне как-то привыкнуть к Польше.

– А мне, наоборот, – сказал Полясский, – достаточно провести год за границей, как острая ностальгия добивает меня, начинают раздражать все их обычаи, кухня, режим питания, сами люди.

– Может быть, мне пойти помочь пани Кейт упаковать вещи? – спросил Ирвинг.

– Ну, что вы, стоит ли утруждать себя? – мягко заметил Гого.

– Это мое любимое занятие, – улыбнулся тот, вставая. – Из меня бы вышел хороший английский носильщик.

– Смотри только, снося вещи, не споткнись, – крикнул ему вслед Тукалло и обратился к Гого: – Я как раз говорил им, как я рад, что вы останетесь в Варшаве. Помните, я буду приходить к вам постоянно!

– Не пугай их, а то они еще откажутся от Варшавы, – предупредил Полясский.

– Наоборот, я счастлив и безмерно рад, что познакомился с вами. Моей жене тоже приятно, и мы даже говорили уже, что нам нужно будет выбрать определенный день недели, когда гости будут собираться у нас.

После обеда Ирвинг попрощался. Узнав, что отец в Кракове, ему захотелось встретиться и провести с ним вечер, а ночью отправиться в Варшаву. Несмотря на уговоры и просьбы Ирвинга, Тукалло на этот раз не согласился сопровождать его.

– Нет, дорогой, я предпочитаю веселую компанию и поэтому поеду поездом вместе со всеми.

– Жаль, конечно, но что поделаешь, – развел руками Ирвинг, – значит, вы точно выезжаете завтра утренним скорым?

– К сожалению, точно, – вздохнул Гого.

– Так я буду встречать вас на вокзале в Варшаве.

Он раскланялся, спустился к машине и уехал.

В Кракове он не застал отца в гостинице, так как тот был на какой-то конференции, которая закончилась только к одиннадцати. Отец пришел на ужин в ресторан «Гранд» с незнакомым еще толще себя паном, с которым был связан не только делами, но и, вероятно, дружбой. Они обращались друг к другу на «ты», и отец не стеснялся в его присутствии делать замечания сыну по поводу его расточительности.

– Я не понимаю, как можно так сорить деньгами. Насколько мне известно, за последнее время ты не сделал ничего полезного. Я бы еще понял, если бы ты тратил деньги на подарки женщинам, но такие суммы выбрасывать на гулянья с этими лентяями и дармоедами, это просто не укладывается у меня в голове.

Он тщательно отделил мясо ряпушки от костей и обратился к приятелю:

– Ты, Кароль, свидетель тому, что я никогда не был жадным. В нашей молодости у меня в однокомнатной квартире бывали интересные встречи, но, черт возьми, это же не была харчевня для убогих интеллигентов. Вчера секретарь сказал мне, что ты опять снял со своего счета пять тысяч.

– Мне жаль, что папа сейчас затеял этот разговор, – проворчал Фред.

– Я не жалею тебе денег, трать даже на развлечения, но с пользой для себя, а так только спиваешься и содержишь целую бессмысленную банду прихлебателей. Как ты оказался в Кракове, возвращаешься из Вены?

– Нет, я был в Закопане.

– В Закопане? – удивился отец. – А что ты там делал в это время года? Там же сейчас и дохлой собаки не найдешь.

– Я нашел знаешь кого, папа?.. Ту девушку, фотографию которой ты видел у меня.

Отец на мгновение задумался, отложил нож с вилкой и наклонился над столом.

– Та девушка? Что на увеличенных фотографиях?

– Да, только она уже взрослая. Ей двадцать лет и…

– И в жизни она не хуже, чем на снимках?

– Она прекрасна… я не могу тебе передать, как она хороша, – говорил Фред взволнованно, – олицетворение обаяния… такта, вежливости и ума.

Старый Ирвинг изменился в лице и воскликнул:

– Ну слава Богу! Наконец! Наконец, дорогой Фред, ты женишься. Подойди же, парень, я тебя обниму!

Он так радовался, что не замечал хмурого лица сына.

– Вот это счастливый случай! Закончились твои гулянья. Может сейчас из тебя выйдет человек. Ты привез ее с собой?

– Я не мог привезти ее, и она никогда не будет моей женой, – едва слышно произнес Фред.

– Почему?! – крикнул отец, и лицо его стало пунцовым.

– Потому что она не свободна, у нее есть муж.

– Черт возьми! – выругался друг отца.

– Именно в Закопане она проводила медовый месяц, – говорил Фред. – Ты можешь понять, что со мной творится?

Старый Ирвинг нахмурил брови.

– Дорогой мой, – начал он, – ты еще очень молод и неопытен. Разумеется, то, что она замужем, представляет собой некоторое препятствие, но переживать нет причины. В конце концов, в мире имеют место разводы. Я не сторонник их, но…

– Она не разведется с мужем, – прервал Фред.

– Любит его?

– Я не спрашивал, но мне так показалось.

– Что там тебе показалось! – передразнил сына отец.

– Хотя если бы даже она не любила его, то не бросила бы ради меня.

– Это тоже тебе кажется? – усмехнулся отец.

– Нет, она сказала мне.

– Подожди, а она знает, кто ты?

– Меня представили ей.

– Не об этом речь. Знает ли она, что ты мой сын, что это самая лучшая партия в стране?

– Конечно, знает.

Отец на минуту задумался, потом спросил:

– А кто ее муж?

Фред пожал плечами.

– Не могу сказать. У меня создалось мнение, что он человек среднего достатка. Сейчас он не у дел. Учился за границей, производит впечатление джентльмена. Вроде собирается открыть в Варшаве какое-то предприятие или искать подходящую должность. Я этим не интересовался специально, знаю только, что он откуда-то из Велькопольски. Фамилия у него весьма странная – Зудра, но, наверное, он из приличного общества.

– Как его фамилия? – спросил пан Кароль.

– Зудра, Матей Зудра.

– Зудра? Подождите-ка, я слышал об одном Зудре. Да-да, во всей Велькопольске ни о чем другом не говорят. Это не простая история. Сейчас, сейчас, как ее девичья фамилия?

– Помянувна.

Старый промышленник ударил себя по коленям.

– Да, они. Сейчас я совершенно уверен. Скандальная история в семье Тынецких. Вы не в курсе?

– Нет.

– Это случилось пару месяцев назад. В имении Пруды, под Познанью, умерла старая экономка и перед смертью призналась, что ее сын, который там служил в качестве писаря, и есть настоящий Тынецкий, а единственный сын Тынецких Ришард или Роберт, уже не помню, это ее сын. В молодости она была кормилицей при дворе и, воспользовавшись обстоятельствами, поменяла младенцев. Приехал прокурор, провел следствие, и все подтвердилось.

– Поразительно, – произнес старый Ирвинг.

– В самом деле, – продолжал его приятель, – бывший панич в он со двора, а бывший слуга принял в наследство огромное состояние. Он, однако, оказался великодушным, потому что назначил прежнему даже какую-то пенсию, чтобы дать возможность ему жениться на своей сестре Помянувне.

– Невероятно, – произнес пан Ирвинг, – все это кажется мне какой-то сплетней.

– За правдивость и точность этой информации ручаться не могу, но мне рассказывали об этом в Познани месяц назад. Кто же рассказал? Погодите, погодите, вспомнил… Волиновский. Он даже говорил, что его жена специально ездила в Пруды, чтобы собственными глазами увидеть, как выглядит настоящий Тынецкий. Не застала, однако, ни прежнего, ни нового. Оба они куда-то уехали, а спрашивать было неловко. Зудра! Ну, конечно, я именно и запомнил, потому что фамилия звучала как-то странно.

Старый пан Ирвинг поерзал на стуле.

– Послушай, отсюда вытекает, что если это не сплетня, не выдумка, значит, тот джентльмен, которого сын видел в Закопане, и есть сын экономки, воспитанный как Тынецкий?

– Конечно.

– В таком случае зачем Тынецкие выдали за него свою родственницу?

– Не знаю, может, это выяснилось уже после свадьбы, может быть, и вся эта история вымышлена или обросла пересудами. Кто может знать подробности?

Старый пан Ирвинг всматривался в тарелку, на которой лежал нетронутый кусок заячьей грудинки, и стучал пальцами по столу. После долгого молчания он поднял голову и посмотрел на сына.

– Во всяком случае, мой дорогой Фред, – сказал он, задумавшись, – когда встретишься с ними, не упоминай эту историю. Я проверю и, если получу подтверждение, постараюсь отыскать какой-нибудь способ для решения вопроса.

Фред неопределенно пожал плечами. Во-первых, он не верил, что рассказ приятеля отца может быть правдой, а во-вторых, его ситуации это никак не меняло.

– Я не собираюсь, – сказал Фред, – рассказывать об услышанном. Спасибо большое, папа, но я считаю, что надеяться не на что.

– Говорил же я тебе, сын, что многие из трудных дел мне удавалось завершать успешно. Я ничего тебе не обещаю, но сделаю все, что в моих силах.

– Спасибо, – произнес сдавленно Фред.

– Не смогу взяться за дело сразу, потому что сейчас должен ехать в Будапешт и Париж, но через месяц вернусь. Знаешь, а поехали-ка со мной. Путешествие пойдет тебе на пользу, а заодно и с Будапештом познакомишься, красивый и веселый город.

– Нет, папа, не хочется.

– А я советую. Не бойся, я тебя цепями к себе приковывать не стану. У меня там дела, а ты тем временем сможешь посмотреть Венгрию, а потом Францию. Нельзя постоянно сидеть в стране.

– Нет, папа, сейчас не могу. Мне нужно завтра во второй половине дня быть в Варшаве.

– Ты договорился с… ней?

– С ними, – поправил отца Фред.

– Ночуешь здесь, в гостинице?

– Нет, ночью выезжаю. Я на машине.

– Без шофера?

– Сам за рулем.

– Ну так, дорогой мой, не пей же, ради Бога, еще разобьешься.

И отец отодвинул рюмку сына.

Они простились теплее, чем обычно. Фред, уходя, еще слышал слова отца:

– Ты не представляешь, Кароль, как он любит ее.

Проходя через холл, Фред обратился к официанту:

– Прошу принести мне бутылку коньяку и счет в номер. Я сейчас уезжаю.

– Рад служить пану барону, несу сию же минуту, – отвесил низкий поклон официант.