Текст книги "Три сердца"
Автор книги: Тадеуш Доленга-Мостович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)
ЧАСТЬ III
– Марыня, если ты найдешь редиску по семьдесят грошей за пучок, – заканчивала распоряжения Кейт, – возьми, пожалуйста, два. Если будет дороже, сделаем зимний салат. Мне кажется, что в банке еще осталось несколько грибов, и помни, Марыня, пожалуйста, что в тушеную говядину не нужно добавлять даже горошинки перца, потому что это вредно хозяину, а в его крем положи на две ложки сахара больше, чем всем остальным. Он говорил прошлый раз, что крем был не сладкий.
– Хорошо, я могу, но тогда он был слишком сладкий.
– Если ему так нравится, не о чем говорить. А мяснику скажи, что заплатим после первого.
Кейт взяла исписанный каракулями листок и вышла. Погасив свет в столовой и в комнате Гого, она подумала, что он никогда не выключает за собой свет, а плата за электроэнергию повышается ежемесячно. В комнате Гого было слишком жарко, и она открыла окно, чтобы проветрить помещение перед сном. Февраль этого года был по-весеннему теплый. Температура не падала ниже нуля, и снега в городе не было совсем. Она заглянула в кабинет, который служил им одновременно и комнатой для приема гостей. Гого сидел в халате за письменным столом.
«Значит, сдержал обещание, – улыбнулась она потихоньку, – разделся и следовательно уже не выйдет, даже перед ужином не выпил и рюмки водки».
Он разрабатывал организационный план проектируемого еженедельника, в который, кстати, Кейт не верила, равно как и ни в одну из затей Кучиминьского. Гого, однако, загорелся этой идеей и даже расчетами доказал, что через год журнал будет давать более восьмидесяти тысяч дохода, из чего на долю Гого, как администратора и одного из главных участников, придется не менее тридцати тысяч в год.
Однако она уже окончательно потеряла веру в способность Гого самостоятельно работать и, оценивая ситуацию реально, хотела лишь одного, чтобы он получил какую-нибудь хорошую должность. Но и здесь пришлось сражаться с его нежеланием быть у кого-то в подчинении. В начале января, благодаря поддержке князя Залуцкого, Гого занял место заместителя директора управления делами его брата. Спустя четыре дня он отказался от работы, к великому сожалению Кейт. Барон Ирвинг уже дважды предлагал ему вполне достойные места: раз в промышленности Силезии, а второй – в Бориславле. Гого не согласился, потому что не хотел уезжать из Варшавы.
Сегодня снова барон прислал письмо, приглашая Гого на завтра к девяти часам утра, и Кейт, главным образом поэтому, умоляла его не идти в ресторан, откуда он всегда возвращался под утро и спал потом до обеда, чтобы остаток дня пить сифонами газированную воду и съедать по несколько лимонов. Она дрожала от страха за исход разговора, предчувствуя, что пан Ирвинг уже больше ничего не предложит, он ведь и так проявил, учитывая времена, небывалую заботу о Гого, хотя Кейт не сомневалась, что делал он это исключительно по просьбе сына. Она была бесконечно благодарна Фреду за это и за его деликатность, ведь она его никогда и ни о чем не просила. Он был настолько тактичным, что ни разу не вспомнил о своих обращениях к отцу, даже наоборот, делал вид, что ничего не знает.
Она закрыла окно, задернула шторы и вошла в кабинет. Гого поднял голову.
– Если дать трехцветные обложки, – сказал он, – стоимость повысится на пятнадцать процентов. Твое мнение на этот счет.
– Я думаю, что цену одного экземпляра следует снизить до возможно допустимых границ. У людей нет денег. В таких условиях логично избегать всякого рода ненужных излишеств.
– Потому что ты всегда боишься риска.
– Я не вижу тут риска, это…
Зазвонил телефон. Кейт подняла трубку и услышала хриплый, грубый голос Залуцкого.
– Можно ли пригласить пана Зудру? Это Залуцкий.
Когда он звонил вечером, то всегда притворялся, что не узнает ее, но она прекрасно понимала, о чем идет речь: они хотели вытянуть Гого в ресторан. Проще всего было ответить, что пана Зудры нет или что он уже спит. Однако она не могла соврать.
– Сейчас позову, – сказала Кейт и передала трубку мужу со словами: – Это Залуцкий, не пойдешь?
– И речи быть не может, не беспокойся.
– Спасибо, – она поцеловала его в лоб. – Я иду к себе. Будем уже отдыхать, правда?
– Да, любимая, конечно, – ответил он и стал говорить по телефону: – Как дела. Али-Баба?
– Слушай, Гого, я послал за тобой машину. Она будет возле твоего дома через пять минут, приезжай сейчас же.
– Нет, не могу, сегодня не могу. А что случилось?
– Ничего не случилось, но здесь очень весело. Приезжай немедленно…
– Видишь ли, у меня много работы, это во-первых, а во-вторых, я уже разделся и сижу в халате.
– Так оденься.
– Нет-нет, завтра утром у меня встреча со старым Ирвингом, а с вами там затянется, как всегда.
– Я обещаю тебе, что в час все поедем по домам, никуда больше заходить не будем. Подожди, тут Збышек вырывает у меня трубку.
– Гого, если тотчас не приедешь, – в трубке послышалось бормотание Хохли, – то будешь свиньей.
Хохля был уже пьян. Должно быть, кто-то открыл дверь телефонной кабины, потому что в трубке послышались голоса и звуки музыки. Гого посмотрел на часы. Было десять минут одиннадцатого.
– Збышек, я правда не могу, – сказал он, но уже менее уверенно.
– Эх, ты, подкаблучник!
– У меня работа.
– Послушай, здесь Адам, Тукалло, Ясь, Монек, Дрозд, ну все. Если не приедешь, то увидишь, что я продам портрет пани Кейт тому паршивцу, а ты получишь фигу. Собственно, что это я еще упрашиваю тебя! Ты мне одолжение делаешь, что ли?
Трубку снова взял Али-Баба.
– Не будь козлом и приезжай.
– Да пойми же ты, я обещал жене, – понизил голос Гого.
– Так соври что-нибудь. Скажи, что я с сестрой в «Европе», или что другое.
– Я еще подумаю и если смогу…
– Ну, хорошо. Во всяком случае, если не поедешь, то вышли слугу вниз, чтобы отправить машину обратно к «Под лютней».
– Договорились.
– Тогда привет, ждем тебя.
Гого положил трубку и встал.
«Послать слугу, – подумал он с грустью. – Я даже домработницу послать не могу, потому что уже, наверное, спит. Ему кажется, что у меня есть слуга».
И здесь он вспомнил, что недавно сам сказал Залуцкому, как бы невзначай, в разговоре, что ему что-то устроил слуга. Именно поэтому он медлил с приглашением Залуцкого на обед. Все в этой квартире выглядело таким дешевым, так не по-барски.
Выдвинув ящик стола, по привычке проверил содержимое кошелька, хотя знал, что там нет ни гроша. Рядом лежала горка мелких монеток, пересчитал, их было немногим более пяти злотых.
«Выйду и дам шоферу три», – подумал он и начал быстро одеваться. Постучав в спальню Кейт, он не услышал ответа. Она была в ванной комнате.
– Кейт, – позвал он, – я должен на минуту спуститься вниз. Али-Баба прислал за мной машину.
– Но ты же дал мне слово, что останешься дома.
– Ну, да, – он нетерпеливо щелкнул пальцами. – Я только отправлю шофера… Хотя там какой-то важный вопрос в связи с еженедельником.
– Гого… – начала она, но он прервал ее:
– Я же говорю тебе, что не поеду. Только вот у меня нет мелких монет дать чаевые шоферу, у тебя ничего не осталось?
– Нет, возможно, лишь несколько грошей. Они лежат в ящике стола, только не бери те двадцать семь злотых, которые оставлены на оплату телефона.
– Хорошо.
– И не едь, Гого.
– Нет-нет, разве что на минут десять загляну туда.
– Гого! – позвала Кейт, но он притворился, что уже не слышит.
В ящике Кейт на счете за телефон лежало несколько монет. После секундного колебания он взял десять злотых. Все равно не истратит, но на всякий случай нужно иметь при себе хотя бы на пиво и сигареты.
Оказавшись на лестнице, он задержался на минуту.
«Даю себе слово, что до полуночи вернусь», – решил он.
Однако пока спускался, его размышления рассыпались. Что там сейчас происходит с Кейт? Что она подумает, когда увидит, что он взял десять злотых, что надел темный костюм? Если он не вернется через несколько минут? Не станет ли она, которую он никогда не мог разгадать, презирать его?
Он остановился из-за молниеносно пронзившей его мысли. Не придет ли ей в голову, что ничего иного от него и ожидать было нельзя, что мое слово чести ничего не значит, потому что родила меня… простолюдинка?
Он чувствовал себя так, точно его ударили по лицу.
«Нет-нет, только не это», – подумал, сжав зубы.
Достав из кармана деньги, он отсчитал три злотых для шофера. Я дам ему деньги и скажу ехать обратно в ресторан.
Он прошел по коридору и вышел за ворота. Возле тротуара в свете фонарей поблескивал длинный черный автомобиль. Рядом стоял шофер в синей ливрее с кокардой на шапке.
Как только он увидел Гого, старый служака снял шапку и широко открыл дверь автомобиля, сказав:
– Мое почтение, прошу вас.
– А, день добрый, Юзеф, – неуверенно ответил Гого.
Колебание, однако, длилось мгновение. Гого сел, дверь захлопнулась, и автомобиль бесшумно тронулся с места.
Кейт, выйдя из ванной, заглянула, конечно, в ящик стола, потом медленно задвинула его. Проходя через спальню Гого, она бросила взгляд на его светлый костюм, который он снял после ужина, погасила свет в прихожей, какое-то время стояла неподвижно в темноте, проверила, хорошо ли закрыты двери, и, вернувшись в кабинет, села к столу. Взгляд ее скользнул по собственной фотографии и остановился на разбросанных бумагах. Среди таблиц, заметок и ведомостей пестрели рисунки. В углу одной из карточек, в рамке, был список: Фреду – 300, Али-Бабе – 450, Адаму – 100. Рядом с последней цифрой пометка «срочно». На другой карточке заметок поля были исписаны расчетами: машина – 20 000, вилла в год – 8000. Слуга и шофер вместе – 3600, сезон на Ривьере – 6000…
Зазвонил телефон. Говорил Полясский спокойно и, казалось, четко, но она все-таки сразу поняла, что он не совсем трезвый.
– Пани Кейт, вы еще не спите? Не волнуйтесь за Гого. Я бы не хотел по отношению к нему быть нелояльным, я далек от этого. Мы сидим здесь вместе, но я понять не могу, как он решается оставлять вас одну. Пани! Я знаю, что вы там не льете слез и не отчаиваетесь. Это не в вашем характере. И не о вас речь, а о нем. Он производит на меня впечатление человека, который гонится за количеством, теряя по дороге золото.
– Золото, пан Адам, тоже имеет относительную стоимость, – заметила Кейт, – а я, между прочим, не вижу ничего плохого в том, что мой муж умеет развлечься.
– Так почему же вы не приходите вместе с ним, если одобряете развлечения?
– Это дело вкуса. Мне не нравятся рестораны и танцы.
– О, я понимаю вас и тоже не терплю всего этого.
– Оригинальная шутка, – попыталась рассмеяться Кейт.
– Вовсе не шутка. Просто у меня нет дома. Будь я на месте Гого! Боже, я стоял бы на коленях…
—…у моих ног, – с иронией закончила Кейт.
– Зачем вы надо мной смеетесь? Разве я заслуживаю. Мне хотелось сказать, что на коленях я каждый день благодарил бы провидение.
– Не утруждайте себя банальностями, за которые завтра вам будет стыдно. А сейчас возвращайтесь в свою компанию, ведь там без вас скучают.
– Пани Кейт, я столько хочу вам сказать… Позвольте мне приехать! На час!.. Хоть на полчаса!..
– Спокойной ночи, пан Адам.
– Секунду, умоляю! Несколько дней назад был у вас Тукалло и сидел до полуночи, а сейчас еще только несколько минут двенадцатого.
– Пан Тукалло – совершенно иное дело.
– Я… я могу принять это за комплимент?
– Как вам будет угодно.
– Пани Кейт, вы же знаете, что с моей стороны вам не угрожает не только какое-нибудь слово, которое могло бы оскорбить вас, но даже взгляд, который не выражал бы ничего иного, кроме обожания и глубокого уважения. Вы же знаете меня!
Кейт рассмеялась.
– Конечно, но знаю также и себя.
– Вот именно. Я не представляю себе, чтобы с чьей-нибудь стороны вас могло встретить оскорбление, чтобы кто-нибудь мог задеть вашу честь или нарушить дистанцию, которую вы определили ему.
– К сожалению, вы переоцениваете мои душевные качества, и сейчас я докажу вам это: несколько минут назад я пожелала вам спокойной ночи.
– Вы правы, – растерялся Полясский. – Я наглец и прошу меня извинить. Спокойной вам ночи. Наверное, я мно го выпил. Но я хочу сказать вам еще одно: если бы мне был предложен выбор стать Севером, которого вы можете принять в любое время, или оставаться собой и любить вас, даже не встречаясь с вами, я всегда предпочел бы второе. Я не жду ответа. Да и что нового вы можете сказать. А сейчас спокойной ночи. Спокойной вам ночи, пани Кейт.
– Спокойной ночи, пан Адам.
Едва она успела положить трубку, как снова раздался звонок. Дозвонился Гого. Как всегда он объяснял, что там весело, что его не хотят отпускать и что он почти ничего не пьет. Язык у него при этом заплетался. Он уверял, что через час вернется, умоляя не сердиться, повторяя, что любит ее и надеется, что сон ее будет крепок.
– Хорошо, Гого, – последовал ответ Кейт, – веселого тебе вечера.
– Спасибо, Кейт. Ты – ангел.
Она отключила телефон, чтобы ее не беспокоили, зная, что Гого будет звонить на протяжении всей ночи, а еще и Полясский, под утро иногда Тукалло или Хохля со своими признаниями.
Кейт, забравшись в постель, взяла письмо тетушки Матильды. Ей хотелось еще раз просмотреть его, оно пришло перед обедом, и она прочитала его второпях.
Пани Тынецкая писала редко. Ее письма, хотя и были проникнуты искренней сердечностью по отношению к племяннице и Гого, но все-таки полны были безысходного пессимизма. Она жаловалась на старость и одиночество. В предыдущих письмах выражала надежду на то, что, возможно, в имении все изменится к лучшему, когда приедет Роджер, вспоминала как бы невзначай, что он сейчас отдыхает в Вене, потом будет в Липске.
В последнем письме о нем было лишь короткое замечание: «…Мой сын приехал в Пруды на несколько дней вместе со своим приятелем, каким-то деклассированным австрийским бароном, который, как я могла понять по их отношениям, является для Роджера чем-то вроде гувернера или инструктора. Скоро они уезжают в Америку».
Этот странный тон пани Матильды говорил о том, что между ней и сыном не произошло сближения и взаимопонимания, на что она очень надеялась.
В конце письма старая графиня сообщала: «Говорил мне адвокат Гимлер, что к нему писал твой муж, спрашивая, не может ли он получить три тысячи авансом из своей пенсии. Горько ему было отказывать, но, к сожалению, что я и вынуждена была подтвердить, адвокат имел жесткое распоряжение не превышать сумму пенсии вплоть до лишения своей должности у моего сына, интерес которого по отношению к Прудам ограничивается единственно контролем за счетами именно этой пенсии».
Кейт выключила свет и попыталась уснуть. Однако навязчивые мысли долго не давали ей сомкнуть глаз. Память возвращала к счастливым и спокойным годам, проведенным у тетушки в Прудах. Как уверенно она смотрела в будущее, как безгранично верила, что судьба уготовила ей то, что она сама себе выбрала, и ничто не сможет изменить ее жизнь. Выходя замуж за Гого, она не надеялась найти в браке с ним счастье. То, чем брак оказался, не было даже его тенью, а иногда казалось полной утратой всех надежд. Случались дни, когда она впадала в крайнее отчаяние. Стыдно было ей как за отрицательные черты мужа, так и за взрывы его нежности, в которых с каждым днем все больше распознавалась мелочность его натуры. Он был ни злым, ни глупым, но не хватало ему какой-то внутренней цельности, сильного характера, не хватало стремления к чему-то высокому в жизни, кроме сытости, кроме дешевого снобизма. И даже в этих устремлениях не было у него твердости. Он дошел до того, что обратился к Гимлеру за деньгами, к тому же за ее спиной. Это уже походило на непорядочность.
Она не показала ему письма пани Матильды: хотела оградить от нового унижения, потому что еще надеялась, что, оказавшись у дел, получив какую-нибудь достойную должность, к нему вернутся и прежняя гордость, и те ценности, которые видела в нем и за которые продолжала бороться. Не меньше усилий она прилагала, чтобы перед ним, а тем более перед людьми спрятать свои разочарование и горечь. Поэтому очень болезненными были такие разговоры, как сегодня с Полясским, такие взгляды, как взгляды Фреда, в которых было и понимание, и сочувствие, и почти жалость.
Ей удалось уснуть лишь на несколько часов, а когда встала, было восемь. Гого еще не вернулся. Уже часто случалось, что он приходил очень поздно, но в это время раньше он всегда был дома. Обеспокоенная, она решила позвонить Фреду. Едва включила телефон, как появился Гого. Выглядел он жутко в помятом котелке и грязном пальто. Лицо его было опухшим, а под правым глазом красовался синяк. Он был совершенно пьян и, пошатнувшись, упал. У нее не хватило сил поднять его. Он бормотал что-то невразумительное. Наконец ему удалось встать и с трудом добраться до ванной комнаты. Кейт отпрянула и захлопнула дверь. Убежав в дальнюю комнату, она закрыла руками уши, чтобы не слышать приступов его тошноты.
Это уже было выше ее сил. Она стояла бледная и дрожащая, судорожно сжимая ладони, близкая к обмороку. К счастью зазвонил телефон. Она пришла в себя и подняла трубку. Фред Ирвинг интересовался, не вернулся ли Гого.
– Я провожал его домой, но он уперся и по дороге сел в такси, наказав ехать в «Мулен Руж». Я поехал за ним, но там его не нашел. Потом искал его в других ресторанах, но напрасно.
– Да, спасибо вам, он уже дома, – ответила Кейт, – стараясь придать голосу спокойный тон. – Я не видела его, потому что еще спала. Кажется, он был навеселе. Видимо, вы хорошо повеселились, но у меня к вам просьба. Дело в том, что Гого должен был сегодня встретиться с вашим отцом. К сожалению, он так крепко спит, что мне жаль его будить. Вы не будете так добры извиниться перед отцом и оправдать каким-то образом отсутствие моего мужа?
– Хорошо, я все устрою. Не могу ли я чем-нибудь помочь вам?
– Нет, благодарю вас, – она сжала губы, чтобы не расплакаться.
– Я сейчас в городе. Мне кажется, вы собирались сегодня в банк, я охотно улажу ваши дела, потому что и я там…
– Нет-нет, спасибо, ничего срочного.
– Целую ваши руки и до свидания.
– До свидания, пан Фред.
Марыня подала завтрак. Кейт выпила чашку чаю, но есть ничего не смогла. Спустя какое-то время из ванной вышел Гого. Он немного протрезвел, но цвет лица у него был бледно-зеленый. Кровавый синяк под глазом напух еще больше и выглядел отвратительно при вымученной кривой усмешке.
– Ты – ангел… – начал он охрипшим голосом. – Извини меня… Безобразно напился… Да, но это уже в последний раз. Даю тебе честное слово. Последний раз… Сейчас я переоденусь и пойду к этому старому идиоту… Который это час?
– Ты не можешь идти в таком состоянии, – ответила Кейт спокойно. – Звонил Фред, и я попросила его объяснить отцу ситуацию.
– Ты – ангел, – расчувствовался он, – а я – свинья. А Фред вовсе не такой добренький, как тебе кажется. Это все только потому, что он влюблен в тебя. Ты думаешь, я этого не понимаю? А, вот, сейчас, сейчас…
Он начал неловко вынимать все из разных карманов и наконец нашел то, что искал: несколько банкнотов по сто злотых, измятых и мокрых, видимо, залитых вином.
– К твоим услугам, видишь, я всегда помню о тебе, – он положил перед ней деньги.
– Откуда они у тебя?
– Откуда? – рассмеялся он. – Будь уверена, что я их не украл.
– Надеюсь, но хотела бы знать, у кого ты их одолжил. Ты выпил и можешь забыть, а я не думаю, что тебе хочется, чтобы тебя обвиняли в том, что ты не возвращаешь долги.
– А я тебе говорю, что ты – мой ангел, сокровище мое ненаглядное! Она заботится обо всем. Я бы давно пустил себе пулю в лоб, когда бы тебя у меня не было.
– Ты одолжил их у Фреда?
– Да, пятьсот злотых. У меня раскалывается голова, пойду спать. Только распорядись, чтобы мне поставили возле кровати газированную воду и лимон…
– Уже все приготовлено.
– Счастье ты мое, – он протянул к ней руки.
Кейт сделала вид, что не замечает, и сказала:
– Сейчас ложись, я разбужу тебя в три. Сегодня обедать с нами будет Тукалло.
– Хорошо, – ответил он покорно, – я, должно быть, выгляжу омерзительно. Иду спать, Кейт. Голова у меня сейчас раздробится на части.
– Спокойного сна.
– А ты помни, что я дал тебе честное слово. Если не сдержу, имеешь право дать мне в морду.
– Не употребляй таких слов, Гого.
– Но ты веришь мне?
– Верю, верю, спокойного сна, Гого.
Когда он закрыл за собой дверь, она опустилась на стул, сжав руками виски, и долго сидела не двигаясь. Потом тяжело поднялась и занялась своими ежедневными делами. Нужно было подготовить грязное белье для стирки, убрать в двух комнатах, почистить серебро и навести порядок в ванной. У нее кружилась голова, когда она приступила к уборке, однако она предпочла бы заболеть, чем сказать Марыне заняться этой работой. Ей было стыдно уже оттого, что служанка могла слышать поздние возвращения Гого и его бормотание.
Около часу дня раздался звонок в передней. Кейт слышала, как Марыня открыла дверь и с кем-то разговаривала.
Вскоре она вошла и сказала шепотом, подавая визитную карточку:
– Пришел какой-то молодой пан, спрашивал нашего, а когда я сказала, что он спит, поинтересовался, есть ли вы.
Кейт взглянула на карточку и вздрогнула. Там были только имя и фамилия: Роджер Тынецкий.
«Что ему нужно?» – промелькнула в голове мысль.
Ее охватило беспокойство. Она была почти уверена, что он приехал сообщить Гого, что снижает пенсию или даже лишает ее совсем.
– Зачем ты сказала ему, что пан спит? – в тоне Кейт звучало осуждение. – Я говорила тебе уже не раз, что всегда прежде нужно спросить у меня. Проводи его в кабинет.
Она быстро сняла фартук и спрятала салфетку для пыли. Роджер вошел и остановился в дверях. Он очень изменился, правда, видимо, потому, что она никогда не видела его в такой одежде. На нем был хорошо скроенный коричневый костюм и темно-красный галстук. Кроме того, сейчас он носил короткие подстриженные усы. Его взгляд показался Кейт критичным, острым и пронизывающим.
– Я прошу великодушно извинить меня за мой визит, – произнес он. – Собственно, дело у меня к вашему мужу. Однако если я не могу видеть его, то вынужден затруднить вас. Я задержался в Варшаве лишь на несколько часов.
– Но мне очень приятно видеть вас, – сказала Кейт, соблюдая правила приличия и подавая ему руку. – Прошу вас, садитесь.
– Благодарю.
Он сел и достаточно откровенно огляделся вокруг.
– Мне писала тетя, – начала Кейт, – что вы собираетесь в путешествие.
– Да. Как раз сегодня я выезжаю в Лондон, а оттуда в Америку.
– Недолго вы отдыхали в Прудах.
– Я умышленно сократил там свое пребывание по двум причинам, о которых вы с легкостью можете догадаться.
– К сожалению, это не так легко.
– Пожалуй. Не в моих правилах навязываться кому-то, а я заметил, что мать совсем не радуется моему приезду. Это во-первых. Во-вторых, меня это нисколько не удиви ло: я еще не совсем отесан, хотя и не жалел сил, чтобы приобрести хорошие манеры.
– Я не нашла в письме тети, чтобы она была недовольна вашим приездом или упрекала вас в неумении вести себя в обществе.
– В таком случае, в письме она была более благосклонна ко мне, чем при личной встрече. Она только назвала меня самоуверенным, что следовало понимать наглым… – Горько усмехнувшись, он добавил: – Хотя она права, это, несомненно, успели отметить и вы.
– Вы ошибаетесь, – покачала головой Кейт. – Ничего подобного я о вас не подумала.
Он кашлянул и нахмурил брови.
– Но давайте перейдем к делу, которое привело меня сюда. Вы интересуетесь делами мужа?.. То есть знаете ли вы о них что-нибудь?
– Думаю, да.
– Так вот, ваш муж получает пенсию из Прудов.
– Это мне известно.
– Пенсию высылает адвокат Гимлер. Как я проверил, точно в срок первого числа каждого месяца. Адвокат представил мне письмо пана Зудры с просьбой выслать ему три тысячи аванса. Я, признаться, не знаю, что думать об этой просьбе, и поэтому я приехал, чтобы лично поговорить с ним. Но если вы столь любезны, я позволю себе спросить у вас, что это может означать?
Кейт покраснела.
– В такие подробности я не посвящена.
– А могу я рассчитывать на откровенный ответ?
– Я слушаю вас.
– Хватает ли той пенсии, которую получает пан Зудра, чтобы жить в достатке и вести достойный образ жизни?
Она была в замешательстве, потому что не знала, к чему ведут его расспросы, и решила ответить в соответствии с собственными убеждениями.
– Думаю, хватает.
– Так почему возникла просьба об авансе?
– Не знаю. Возможно, у него были какие-то непредвиденные расходы, может быть, собирался принять участие в каком-нибудь предприятии. Боюсь, что не смогу вам объяснить.
Роджер сжал губы.
– И я буду честен с вами. Мне поступила информация, что пан Зудра ведет расточительный образ жизни. Неважно, как и от кого я узнал об этом. Во всяком случае, этого достаточно, чтобы сделать вывод о том, что выделение ему каких-то авансов или помощи было бы равносильно выбрасыванию денег на ветер. Есть еще и другая сторона дела: пан Зудра – мой родственник, так как стал вашим мужем, мужем моей сестры. – Роджер слегка покраснел и добавил: – Я прошу меня извинить, что осмелился напомнить об этом родстве, это наглость с моей стороны.
– Я вовсе так не думаю, – она попыталась улыбнуться.
– Так вот, – он перевел дыхание, – поэтому я решил рассмотреть просьбу пана Зудры положительно. Речь идет, конечно, о долгах. Мне известно, что за квартиру вы не платите уже два месяца. Много ли еще таких задолженностей?
– Таких домашних, – ответила Кейт, опустив голову, – где-то около девятисот злотых, точнее, девятьсот сорок.
– А сколько еще долгов?
– Думаю, около двух тысяч злотых.
Он кивнул головой.
– Так вот, я оставлю тысячу злотых на покрытие домашних долгов, но только исключительно в ваше распоряжение. Я совершенно уверен, что если я попрошу, чтобы эти деньги ни на что иное не были потрачены, – подчеркнул он, – а вы это любезно пообещаете, у меня не будет сомнений на этот счет.
– Вы можете быть уверены, – ответила она тихо.
Он вынул из кармана и положил на стол несколько купюр. После затянувшегося молчания он начал говорить снова:
– Что касается личных долгов пана Зудры, я готов оплатить и их, хотя при одном условии, скорее, при двух: он не получит этих денег в руки. Я вышлю пану Гимлеру список долгов вместе с адресами кредиторов, и он отошлет им деньги, сообщая, что делает это по поручению пана Зудры. Выполнит это он, однако, только в том случае, если пан Зудра присоединит к списку обязательство под честное слово не делать больше никаких долгов. Еще хочу предупредить, что при невыполнении этого обязательства пенсия автоматически будет задержана. Я весьма сожалею, поверьте мне, что таким образом решаю этот вопрос, тем более, что это коснется и вас, но я уже оставил соответствующие распоряжения адвокату и, как я уже говорил, сейчас уезжаю, поэтому, пока проснется пан Зудра, ждать не могу.
– Я понимаю вас, – произнесла она едва слышно.
– Поверьте мне, что эти унизительные условия я предлагаю вовсе не потому, что питаю особую антипатию к пану Зудре и хочу ему отомстить. Избави Боже. Просто я уверен, что поступаю в ваших общих интересах. Я не скупой и у меня есть больше, чем я могу отдать. Вы знаете, меня не увлекает раздача денег. С их помощью я никому не хочу вкушать уважение, а потребности у меня скромные. Именно поэтому я не желаю, чтобы кто-то иной бессмысленно тратил деньги.
– Я понимаю вас, – повторила Кейт, не поднимая глаз.
Его сухой тон и эти жесткие менторские слова причинили ей почти физическую боль. И не по своей вине она вынуждена была терпеть эти унижения, выслушивать замечания и выговоры. Как же изменился этот человек! Раньше она любила его, когда он был незаметным Матеком. Под маской исполнительного и безупречного служаки она интуитивно чувствовала, как ей казалось, натуру впечатлительную, способную растрогаться и пожертвовать собой. В имении он был каким-то милым, удобным инструментом, которого знают и который заслуживает доверие, основанное не только на знакомстве, но и на уверенности, что внутренняя его ценность исключает какое бы то ни было разочарование.
Как же он изменился! Полученное состояние сделало его уверенным, черствым и жестким человеком, который, чувствуя свое материальное превосходство, диктовал, правда, не без основания и совершенно справедливо, унизительные условия. Он выглядел безразличным, беспощадным и одновременно великодушным, но какой ценой!
– Я не знаю, когда вернусь в страну, – продолжал он, не меняя тона, – планирую длительное путешествие и, по всей вероятности, задержусь подольше в некоторых городах Западной Европы. Сейчас я не могу оставить вам своих будущих адресов, но если вы захотите связаться со мной, отправьте письма адвокату Гимлеру, а он перешлет их мне.
Он сделал паузу и говорил дальше так, точно выучил все наизусть:
– Если обстоятельства сложатся таким образом, что вы не захотите жить в Варшаве, я очень вас прошу не забывать, что я ваш родственник и что для вас двери Прудов всегда открыты. Имение вы можете всегда считать своим домом, как было прежде.
Ей хотелось ответить, что такие обстоятельства не предвидятся, что ни за что на свете она не примет кусок чужого хлеба, дарованный ей с таким откровенно подчеркнутым неуважением ее мужа, но, взяв себя в руки, лишь сказала:
– Я благодарю вас.
В комнате воцарилось молчание. Кейт чувствовала, что как хозяйка дома из вежливости она должна продолжить разговор, понимала, что рассудок подсказывает завоевать симпатию этого человека, что это в интересах Гого, но не могла заставить себя произнести хотя бы слово.
Спустя минуту он, видимо, почувствовав ее состояние, встал и, поклонившись, сказал:
– С вашего позволения, я ухожу.
Она подала ему руку.
– Я желаю вам приятного путешествия.
– Большое спасибо.
Он поцеловал ее руку и направился к двери, на пороге, задержавшись, обернулся, точно хотел еще что-то добавить, но только чопорно раскланялся и вышел.
Когда за ним закрылась дверь, Кейт взглянула на оставленные Тынецким деньги и вздрогнула: впервые в жизни она почувствовала собственную незначительность, бессилие, граничащее с отчаянием. И что странно, у нее не было обиды на Тынецкого, хотя именно он был виновником ее состояния, а росло лишь негодование к мужу, из-за которого она оказалась в ситуации, когда вынуждена была покорно выслушивать все эти досадные слова, приносившие ей мучительную боль. Было что-то возмутительное уже в том, что спал он после пьянки в то время, когда она сгорала от стыда за его поступки и своим молчанием, своей покорностью выпрашивала для него милость.
Несмотря на пережитое глубокое чувство досады, Кейт была довольна, что Гого не встретился с Тынецким, потому что эта встреча могла бы привести к какой-нибудь непредсказуемой выходке со стороны Гого и катастрофическим последствиям, включая отмену пенсии. Когда-то, в самом начале замужества, подсознательно она даже желала этого. Тогда она еще верила, что Гого способен на многое, может обеспечить себя и ее, что ему нужен лишь импульс, коим и послужило бы прекращение поступления дарованных денег. Сейчас у нее уже не осталось никаких иллюзий. Она могла рассчитывать единственно на счастливое стечение обстоятельств, на случай или чью-либо протекцию и, конечно, на собственные силы. Слишком поздно, к сожалению, она поняла, что этот человек, выросший в достатке, привыкший практически не ограничивать себя материально, не знающий забот ни о чем, не подготовлен морально к преодолению жизненных трудностей. Он лишен малейших амбиций стать независимым от чьей-то милости или занять какую-то позицию в обществе.
