Текст книги "Богатые - такие разные"
Автор книги: Сьюзан Ховач
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)
Я долго любовалась этим зрелищем, пока не поняла, что меня ждал Пол. Я посмотрела на него. Мысли мои были слишком примитивными, чтобы выражать их словами, но я знала, что он умел заглянуть в них и расшифровать.
Пол улыбался.
По-прежнему молча мы прошли по длинному залу и, выйдя из дверей в его заднем конце, оказались в другом зале, откуда на следующий этаж вела винтовая лестница с коваными железными перилами.
Секундой позже я была уже в помещении из двух смежных комнат, с очень гармоничным соотношением размеров. Одна была обставлена как библиотека, тогда как другая, которую я видела лишь смутно за арочным проходом, казалась какой-то своеобразной приемной. Назвать ее «гостиной», что предполагает болтающих между собой викторианских леди, было бы в таком окружении неуместно и даже банально.
Мы по-прежнему молчали.
Я разглядывала греческую вазу, полотно Рембрандта, старинные издания в кожаных переплетах и безупречную коллекцию английской мебели восемнадцатого века. Единственной аномалией здесь был ковер, толстый, мягкий и вполне современный, цвета американских денег.
Я инстинктивно нагнулась, чтобы его пощупать, и, когда погрузила пальцы глубоко в роскошную шерсть, услышала, как Пол повернул ключ в дверном замке.
Качество нашего молчания вдруг изменилось. Я почувствовала, как между нами словно заструилось электрическое возбуждение, и поняла, что вокруг нас сомкнулась какая-то необратимая атмосфера богатства и могущества.
Быстро обернувшись, Пол снял со стены одну из картин, открыл оказавшийся за нею сейф и извлек из него пачку денег. Когда он движением руки разложил банкноты веером, как картежник, открывающий выигрышные карты, я увидела, что это были совершенно новые, хрустящие стодолларовые билеты.
– Это заключительный аккорд убранства моего интерьера!
Я принялась хохотать. Расхохотался и он и внезапно подбросил вверх банкноты, дождем опустившиеся на нас, как конфетти.
– О, Пол, Пол...
Я не могла больше смеяться. Я уже с головой ушла в поднимавшуюся волну нашей чувственности, и в тот же миг он оказался рядом со мной на этом мягком, волнистом ковре. Губы его властно прижались к моим.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
– Вы мое зеркальное отображение, мое второе я.
– Совсем как в одной из тех противных легенд Шиллера о втором я?
– Это Гейне. – Пол улыбнулся, поцеловал меня и снял с меня тяжесть своего тела. Я лежала в оцепенении насыщения и утратила всякое представление о времени. Вероятно, я сильно перепила. – Боже, как мне вас не хватало! – проговорил он, когда я из последних сил снова потянула его на себя.
Стодолларовые банкноты прилипли к его вспотевшей спине, другие путались в моих разметавшихся волосах.
– О, Пол! – воскликнула я, внезапно охваченная приступом тоски, часто овладевающей человеком после акта любви, и разразилась слезами.
– Бедная, маленькая девочка, я не хотел больше вам писать... я хотел навсегда отрезать себя от вас, хотел, чтобы вы вышли замуж за этого доброго парня Джеффри Херста...
– Не говорите вздор, Пол. Мне никто не нужен, кроме вас.
– Нет, Дайана. Мы упустили время. Вы слишком молоды, чтобы перерезать пуповину, связывающую вас с Мэллингхэмом, а я слишком стар, чтобы начинать все сначала в другом мире.
– Чепуха! Мы снова вместе, совсем как в тысяча девятьсот двадцать втором году, за тем, разве, исключением, что я одна шла эти годы по окольным путям времени! Как бы то ни было, как вы можете говорить, что мы упустили время, когда у нас есть Элан? Вы совершенно нелогичны, Пол.
Он ничего не ответил, озарил меня своей сияющей улыбкой и стал целовать. Я ждала, что он снова возьмет меня, но он отодвинулся, потянулся за своей рубашкой и предложил мне еще немного бренди.
– Если я выпью еще хоть каплю, вам придется выносить меня отсюда на руках! – Я подсознательно спрашивала себя, уж не его ли недавнее нервное истощение сделало его таким пессимистом, но инстинкт подсказывал мне, что он тщательно обходит тему своей болезни. Если он действительно страдал импотенцией, то напоминать ему об этом было бы последним делом. – Пол, – заговорила я, меняя тему разговора на ту, которая, как я надеялась, окажется более удачной, – поговорим об Элане...
Пол застегивал пуговицы на рубашке.
– Да? – вежливо отозвался он, когда я замолчала. И не поднял глаз.
– Бога ради, Пол! – взорвалась я. – Почему вы не хотите о нем говорить? Мы провели целый вечер вместе, а вы едва упомянули его имя! – На этот раз Пол поднял глаза, и, когда я увидела отразившееся в них чувство вины, это меня так испугало, что у меня перехватило дыхание.
– Как это понимать? – в испуге спросила я. – В чем дело?
Он подыскивал слова. Раньше это было так же несвойственно ему, как и его пессимизм.
– Простите меня, – проговорил он наконец. – Я не хотел вас обидеть. Элан прекрасный мальчик, и я очень рад. Я... часто думал о нем за последние три года... и хотел его увидеть... Боюсь, я никогда не чувствовал себя достаточно свободно с маленькими детьми. Но вы не должны думать, что он мне безразличен, если я этого не демонстрирую.
Я расслабилась.
– Ну конечно же! Мне следовало понять, что вы не привыкли к маленьким детям. Я понимаю.
– Я чувствую себя лучше, общаясь с подростками. У меня четыре мальчика, которым я покровительствую... – Пока мы одевались, он рассказывал мне о мальчиках, которых собрал прошлым летом в своем доме в Бар Харборе, и о том, что намеревается в июле собрать их снова.
– Корнелиус, это тот мальчик, у которого астма, кажется, так? – заметила я, вспоминая слова Пола в Мэллингхэме о своем внучатом племяннике. – Вы всегда говорили, что собирались что-то для него сделать. Он по-прежнему такой же хилый?
Пол рассмеялся. Я с облегчением отметила, что к нему вернулась непринужденность.
– Дорогая моя, Корнелиус – это восемнадцатилетний юноша с лицом ангела и с хваткой вампира, устремляющегося прямо к яремной вене. Вы и Корнелиус! – добавил он, снова рассмеявшись, словно связывал меня с этим непривлекательным характером, что не могло не показаться мне обидным. – Такое честолюбие!
– Спасибо, – холодно проговорила я, – но меня не интересуют яремные вены.
– О, я имел в виду лишь то, что связано с этим вот банком. Бесполезно отрицать, что я смотрел на ваше лицо, когда вы впервые увидели этот громадный зал, и точно понял, о чем вы в тот момент думали! Когда-то и я стоял там, так же как вы, и с теми же самыми мыслями. Чем вы так расстроены? Вы же, разумеется, слишком умны, чтобы ревновать к Корнелиусу!
– Слишком умна, – язвительно ответила я. – Но я не могу не думать о том, что вам нужно иметь больше сыновей – и дочерей тоже – вместо всех этих ваших протеже. Мы должны положить начало династии! Я часто мечтаю о том времени, когда стану маленькой старой леди, окруженной в Мэллингхэме толпой потомков, хотя мало кто мог бы подумать, что у меня появятся такие викторианские мысли о воспроизведении рода!
– Так мог бы подумать каждый, кто знал о том, как вы всегда жаждали нормальной семейной жизни. Не забыли ли вы про голландский колпачок после рождения Элана?
Воцарилась мертвая тишина. У меня было такое ощущение, словно кто-то выплеснул мне в лицо ведро холодной воды. В конце концов я ничего не ответила, а лишь машинально стряхнула задрожавшими пальцами воображаемые капли с платья.
– Простите меня, – нарушил наконец молчание Пол. – Я понимаю, это была ваша шутка, но подозреваю, в ней есть доля правды, и думаю, мы должны быть совершенно уверены в том, что хорошо понимаем друг друга в этом отношении. Я не хочу больше иметь ни одного ребенка и не хочу, чтобы повторилась «случайность», благодаря которой был зачат Элан.
– Тогда почему ответственность за регулирование рождения не берете на себя вы? – вспыхнула я. – Боже мой, какими эгоистами бывают иногда мужчины!
– Я...
– О, довольно, довольно, довольно! О, небо! За какую дуру вы меня принимаете, Пол? Я отлично знаю, что зачатие Элана почти прекратило нашу связь. Не думаете ли вы, что после трех лет ожидания и проплыв три тысячи миль, я намерена все разрушить, допустив ту же ошибку вторично? Да, я снова надела эту проклятую штуку, она во мне и в эту минуту, а теперь, прошу вас, поговорите о чем-нибудь другом, пока я не влепила вам пощечину. Никому нет дела до того, что попадает в мое тело, и я не понимаю, почему я должна обсуждать это с вами или с кем-нибудь другим. – Пол в растерянности запустил пальцы себе в волосы и выглядел таким несчастным, что я его пожалела. – Пол, простите меня!
– Это моя вина. Любые разговоры о детях меня нервируют. Я ничего не могу с этим поделать. Может быть, когда-нибудь я смогу объяснить вам...
– О, я, кажется, вас понимаю. Вы когда-то говорили мне о своем обещании Сильвии, что любые ваши дети будут только ее детьми.
Лицо Пола окаменело. Глаза потемнели так, что казались черными.
– Не будем говорить о Сильвии, – бросил он и резко повернулся к двери.
У меня было такое ощущение, словно пол поплыл под моими ногами. Я даже тупо взглянула на ковер, но, разумеется, покачнулась я, а не пол. Я оперлась о край стола и в затянувшемся молчании непроизвольно принялась считать разбросанные ассигнации.
– Будет лучше, если я отвезу вас домой, – проговорил Пол. – Уже поздно.
Я овладела своим языком:
– Не собрать ли нам все эти деньги?
– Дорогая, я вовсе не намерен ползать по полу, собирая банкноты! Завтра утром я велю Мейерсу убрать здесь все после нас. Не будьте настолько буржуазной!
Я засмеялась, взяла его под руку, и зашагала с ним через большой зал в вестибюль. Я по-прежнему думала о Сильвии и чувствовала себя больной. И жалела о том, что много выпила.
В автомобиле Пол сказал, что найдет другое место, где мы сможем встречаться, а когда я спросила, не могли бы мы с Мэри и Эланом снять недорогую квартиру, он назвал мне пансион с гостиничным обслуживанием, где можно чувствовать себя как в частной квартире.
– Это будет удобнее, – с облегчением согласилась я. – Там у Элана будет лимонад, когда он захочет, а Мэри сможет варить ему яйца всмятку, которые он так любит, и мне не придется беспокоиться о его игрушках, разбросанных по всей гостиной. «Плаза» мне нравится, но...
– Я сохраню этот номер, чтобы мы могли там встречаться.
Мы ехали, как мне показалось, бесконечно долго. Я пыталась себе представить, как выглядит Сильвия. Возможно, что она вовсе не затянутая в корсет женщина среднего возраста и выглядит моложе своих лет, с ухоженным лицом и натренированным телом, в моднейшей одежде, какую только можно получить за деньги. Я рисовала себе ее образ в превосходном провинциальном твидовом платье, с кашемировой шалью джерси, в ожерелье из безупречного жемчуга, пока не сообразила, что моему воображению представлялась англичанка.
Но Сильвия Ван Зэйл не была англичанкой, и я была иностранкой в ее мире.
Не в силах ее себе представить, я могла лишь признать, что у Пола была жена, которую он слишком уважал, чтобы говорить о ней со своей любовницей, и это неприятное сознание терзало меня так, словно я что-то прозевала в очень важной карточной игре. В Мэллингхэме мне никогда не казалось, что его сдержанность в отношении жены могла объясняться чем-то другим, кроме безразличия. Но теперь я понимала, что ошибалась. Безразличие и самое искреннее уважение вряд ли могут идти рука об руку. И я по-прежнему все еще искала ключ к разгадке в своих воспоминаниях о 1922 годе, когда мы подъехали к «Плаза».
– Вы подниметесь со мной? – негромко спросила я после долгого прощального поцелуя, во время которого я выбросила из головы все мысли о Сильвии.
– Завтра, не сегодня. Я вам позвоню, – отвечал Пол, но, когда он инстинктивно прижал к себе мою руку, я поняла, что он боролся с соблазном. Выпуская меня из объятий, он рассмеялся. – Это был чудесный вечер! – воскликнул он с сияющими глазами, и вдруг все стало так, как будто мы снова были в Мэллингхэме и он принадлежал одной мне. – Вы замечательная девушка, Дайана, – проговорил он, как часто говорил в прошлом, и под взглядом одетого в форму швейцара гостиницы мы целовались еще пять минут, прежде чем Пол дал мне уйти.
Я смотрела вслед его машине, и внезапно осознала холод ночного воздуха, поздний час и собственное одиночество. Содрогнувшись, я поспешила в отель и, уже улегшись в постель, долго лежала без сна, думая о том, как он едет домой, на Пятую авеню, к жене, о которой отказывался говорить.
Я старалась быть благоразумной. Не было никаких причин, которые мешали бы Полу любить Сильвию. Они были женаты много лет, и она, вне всякого сомнения, вынуждена была делать многое, чтобы оправдывать высокое звание госпожи Пол Ван Зэйл, жены одного из столпов нью-йоркского света. Но он мог и не любить ее, иначе вряд ли вызвал бы меня, и у меня не было никаких причин рассматривать ее как угрозу для себя, хотя бы уже потому, что он, как истинный джентльмен, обязан был оказывать ей известное, вполне заслуженное уважение. Я была явно неразумна и должна была стыдиться за себя.
Я уснула.
В половине шестого Элан начал прыгать на моей кровати, но я спала слишком крепко, чтобы реагировать на это больше, чем нечленораздельным ворчанием. В конце концов он юркнул под одеяло и на десять минут затих, но когда это ему наскучило, протопал своими ножками к Мэри и принялся терзать ее. Я подумала, что нужно было бы повысить жалованье Мэри. С чувством благодарности к ней я заснула и проспала до десяти часов, когда зазвонил телефон.
Нахмурившись от боли, молотком стучавшей в голове, я нетвердой рукой потянулась к столику у кровати. Рот у меня пересох, словно обожженный.
– Алло? – прохрипела я в трубку.
– Мисс Слейд?
Это был не Пол. Эта неожиданность заставила меня забыть про головную боль, и я с прямой спиной села в постели.
– Да, – ответила я, сознавая, что слышала этот тихий голос раньше, но не могла его узнать. – Кто это?
– Добро пожаловать в Нью-Йорк, мисс Слейд, – приветствовал меня незнакомец. Его изысканно вежливое обращение задело какую-то струну в моей памяти, и я узнала, кто это был. – Это Теренс О'Рейли, – прозвучал голос в трубке.
Я была потрясена. В то лето с Полом я так привыкла к двум его непременным помощникам, что все еще помнила каждую черточку их лиц, но если часто болтала с находившимися в дружеских отношениях с Полом его телохранителем Питерсоном, то с О'Рейли вряд ли перекинулась за все время дюжиной слов.
Поначалу я думала – у них одинаковое положение, и только позднее поняла, что название должности «помощник» для О'Рейли чистый эвфемизм. Он никогда не заговаривал о полном объеме своих обязанностей. Все американцы, за исключением Пола, казались мне одинаковыми, и мне потребовалось некоторое время, чтобы уяснить – О'Рейли и Питерсон принадлежат к разным общественным классам. О'Рейли был более образован, речь его была утонченнее и он лучше одевался. Несмотря на ирландскую фамилию, он был прямой противоположностью ирландца, какими их принято изображать на сцене и которых англичане считают смешными, а ирландцев такое представление оскорбляет. Это был один из тех холодных, молчаливых и исключительно добросовестных людей, которые в прошлом веке могли бы наслаждаться тяжелой работой, заточенные в каком-нибудь мрачном северном монастыре.
– Господин О'Рейли! – я была так удивлена, что едва понимала смысл произносимых мною слов. – Какой сюрприз! – запинаясь проговорила я наконец.
– Не сомневаюсь в том, что вы не ожидали моего звонка. Мисс Слейд, на следующей неделе господин Ван Зэйл на два дня уезжает в Бостон, и я был бы в восхищении, если бы вы оказали мне честь пообедать со мной в это время. Я располагаю некоторой информацией, которая могла бы представить для вас интерес.
Как бы я хотела, чтобы в голове у меня было пояснее!
– Что за информация? – осторожно спросила я.
– В своих собственных интересах я на вашей стороне, мисс Слейд, и мне кажется, что, поскольку вы не знакомы в Америке больше ни с кем, вам стоило бы откликнуться на предложение некоторой поддержки и симпатии. Уверяю вас, в моем предложении пообедать вместе нет ничего таинственного, хотя из соображений, о которых расскажу при встрече, я просил бы вас ничего не говорить об этом господину Ван Зэйлу. Могу я заехать за вами в четверг, в семь часов?
Мое любопытство взяло верх над сомнениям.
– Хорошо, – отвечала я. – Это будет очень мило. Благодарю вас.
Лишь спустя полчаса после того, как я покончила со второй чашкой кофе, я стала спрашивать себя, что же, собственно, происходит.
О'Рейли был примерно одного роста с Полом, но в его движениях не было изящества Ван Зэйла. У него были довольно темные волосы, редевшие на макушке, но густые спереди, и глаза с каким-то своеобразным ледяным зеленым оттенком.
Об его возрасте догадаться было трудно, но мне казалось, что ему порядочно за тридцать. Как и у многих американцев, у него были превосходные зубы, очень белые и ровные, а когда он улыбался, упругие мускулы его лица расслаблялись настолько, что делали его привлекательным. Я удивлялась, почему никогда раньше не замечала его привлекательности, но наконец поняла, что никогда не видела на его лице улыбки.
Даже в свободные от работы часы он бывал безупречно педантичен. Мы вышли из «Плазы» к ожидавшему такси, и он твердым голосом сказал шоферу:
– Вилидж, пожалуйста. Ресторан «Томпсон энд Бликер».
Он придержал для меня дверцу, и в следующий момент машина помчалась по Пятой авеню мимо магазинных витрин, которые казались мне к тому времени уже старыми друзьями.
Это был мой последний вечер в «Плазе». Мы с Эланом и Мэри должны были переехать в двухкомнатную квартиру пансиона гостиничного типа и заранее радовались независимости, которую нам сулила тамошняя кухня. Единственный недостаток – квартира находилась на десятом этаже. Но я решила, что преодолею свой страх перед лифтами.
– Как вы обживаетесь в Нью-Йорке, мисс Слейд?
– Очень хорошо, спасибо. Господин Мейерс подыскал нам очень милую квартиру...
Уже почти неделя прошла, как я приехала в Нью-Йорк. Мне недоставало английских газет и английских голосов по радио и, разумеется, ритуального послеобеденного чая. Недоставало извивавшихся лондонских улиц, тихих парков и георгианской изысканности Мейфейра. А больше всего норфолкского неба, широкой водной глади и зарослей камыша, за которыми виднелись неумолкавшие водяные мельницы, каменных стен и неподстриженных лужаек моего дома.
– А как вам нравится Нью-Йорк, мисс Слейд?
– О! Очень нравится! Мне нравятся музей Метрополитен и Вулворт-билдинг, отдел готового платья у Бергдорфа Гудмана, превосходные пломбиры у Шраффта, кафе Элис Фут Макдуглас и эти водопады на крыше Билтмора, и бесконечные авеню, и надземные железные дороги, и огни Бродвея... Все это так ново и впечатляюще! Я пыталась уговорить Пола отвезти меня в какой-нибудь кабачок, но он не захотел.
– Я бы тоже не посоветовал! Существуют разные кабаки, где нелегально продают крепкие напитки, и кроме того, людям с положением господина Ван Зэйла не пристало заглядывать туда, чтобы выпить чего-нибудь покрепче. У него есть привилегии иметь все в достатке в любом другом месте... Вы еще не были в Вилидже? Нет? Хорошо, я думаю, мы пообедаем у Моури, а потом отправимся к Барни – это самый большой и фешенебельный ночной клуб в городе, то и другое в Вилидже, в стороне от обычного маршрута господина Ван Зэйла. Он любит рестораны в центральной части города и достаточно стар, чтобы не считать Вилидж неприятным районом...
Я виделась с Полом ежедневно, хотя иногда он бывал настолько занят, что забегал всего на несколько минут. Однако он сводил меня в театр на «Прошлое» Поумерлоя – очень забавную комедию о девушке с внебрачным ребенком, а на следующей неделе мы собирались пойти на высоко оцененную новую постановку «Иоланты» в Плимуте. Метрополитен Опера была закрыта на летний период, но он и так вряд ли повел бы меня туда, опасаясь, что это может вызвать нежелательные разговоры, да кроме того я и не разделяла его страсть к опере. Меня больше интересовало, как бы научиться танцевать новейшее танго, но Пол питал отвращение к современным танцам и продолжал реагировать на слово «чарльстон», так, будто речь шла просто о каком-то городке в Южной Каролине. Однако я быстро забывала об этих его предрассудках девятнадцатого века каждый раз, когда мы обедали вместе в интимной обстановке номера в «Плазе», после чего, уже в постели, я снова видела в нем мужчину, которого любила в Мэллингхэме.
– Как вы нашли господина Ван Зэйла? – любезно спросил Теренс О'Рейли, когда мы подъезжали к площади Вашингтона.
– Обворожительным, как всегда... великолепным! – ответила я вызвав у него смех, и внезапно поняла, что раньше никогда не слышала смеха О'Рейли.
Мне показалось непонятным, почему он явно преувеличенно старался быть очаровательным кавалером, но к этой минуте настроение мое поднялось, и меня перестали терзать подозрения.
Мы остановились у ресторана «Моури» в нижнем конце небольшой старомодной улочки, и через импозантный вход с колоннами прошли в дышавший достоинством зал. Ничем не декорированные стены, освещавшиеся через зарешеченное окно, создавали атмосферу итальянского ресторанчика, что полностью подтвердило и меню.
О'Рейли заказал содовую воду и, когда ее принесли вместе с ведерком льда, вытащил из кармана плоскую фляжку.
– Виски, – предложил он, когда я округлившимися глазами посмотрела на фляжку.
Я подавила в себе воспоминание о том, как мой отец говорил, что ни одна приличная женщина не станет пить виски. В Риме было бы просто нелепо не делать того, что делают римляне, особенно если нет ничего другого.
– Очень хорошо, – отозвалась я, – спасибо.
– Боюсь, что он вовсе не из Шотландии, но пить можно. Я подмешиваю обычно немного мартини, но не уверен, понравится ли это вам.
Я всегда думала, что у виски отвратительный вкус, но, к удивлению, оказалось иначе. Мы прочли меню, заказали для начала спагетти с омаром под острым итальянским соусом и принялись непринужденно болтать о текущих делах. Мы как раз решили, что в Англии будет, скорее всего, всеобщая забастовка, но, вероятно, все же не революция, как подали заказанное, и я скоро почувствовала себя подвыпившей и довольной.
– Итак, господин О'Рейли, – спросила я, втыкая вилку в спагетти, – откройте свой ящик Пандоры. Почему вы так озабочены тем, чтобы помочь мне в моих отношениях с Полом?
– Потому что думаю, что вы единственная женщина, которая может убедить его оставить свою жену.
– Но вам-то что до этого?
– Я хочу получить его жену.
Петля спагетти соскользнула с моей вилки и шлепнулась на тарелку.
– Боже мой! – удивилась я. – А он об этом знает?
– Конечно знает. Поэтому-то я и изгнан из его дома с повышением.
– Но почему же, черт побери, он держит вас у себя на службе?
– Я ему необходим, – спокойно ответил О'Рейли.
– Но, господин О'Рейли...
– Зовите меня лучше просто Теренс, поскольку мы теперь партнеры-заговорщики.
– Теренс, а что думает о вас она?
– Она не имела бы против меня ничего, если бы рядом с нею не было его.
– Вы хотите сказать, что она влюблена в него до безумия?
– Он получает ее когда и где захочет.
– Где же? – нервно спросила я, но О'Рейли лишь рассмеялся.
– Нет, он больше не хочет ее. Совсем не хочет.
– Почему вы в этом так уверены?
– Потому что мой преемник в доме Ван Зэйла, Барт Мейерс, сообщает мне обо всем, что мне нужно знать.
Я почувствовала, словно с моего сердца кто-то снял громадную тяжесть, и, охваченная ощущением настоящего облегчения, я допила остаток виски с содовой. Теренс быстро подлил мне еще.
– Расслабьтесь, Дайана, – непринужденно проговорил он. – Вы в выигрышном положении. Он созрел для того, чтобы поскорее возвратиться в Европу, и, если вы достаточно мудро напомните ему о Мэллингхэме, он покинет Нью-Йорк еще до конца лета. Он упоминал в разговоре с вами о том, что болел?
– Да, он говорил, что у него было нервное истощение.
– Вот именно. Так это и было. И теперь вы можете услышать всякого рода толки о его болезни, но не обращайте на них внимания. Реальной истиной является то, что он не может работать так много, как привык, и именно поэтому, я думаю, он, возможно, решит отойти от дел.
– Да, конечно. Разумеется. О, небо, какая чудесная новость... это больше того, на что я смела надеяться!
– Я думаю, что вы будете довольны. Но, что бы вы ни делали, не упоминайте при нем о его болезни. Он не терпит напоминаний о своем нервном срыве. Его это очень сильно ранит.
– О, я понимаю! Бедный Пол!.. Расскажите мне о Сильвии.
– Уж не хотите ли вы услышать от меня о том, что она самая замечательная женщина в мире? – с иронией проговорил он. – Если бы я мог описать Сильвию беспристрастно, я не предлагал бы вам встретиться и стать друзьями.
Поскольку я почти ничего не знала об этом своем новом друге, я была вынуждена задать ему несколько вопросов о нем самом, и в течение нескольких минут он рассказал мне о своей прекрасной, растоптанной матери, отвратительном тиране-отце и о полдюжине не менее отвратительных родственников. Я услышала о бостонских ирландцах и о том, как он проводил каждое лето в Миннесоте, на ферме, с шведскими кузенами, где каждый «цеплялся за свое этническое наследие» и никто не понимал «реальной жизни». О том, как он в шестнадцать лет убежал из дома и, обнаружив, что «реальная жизнь» невыносимо ужасна, почувствовал большое облегчение, поступив в семинарию, где учился на священника.
– В этом не было никакой реальной жизни, – добавил он, – но потом я встретил господина Ван Зэйла и узнал, какая жизнь является для меня реальной.
– Но какая же это реальная жизнь быть лакеем Пола?
– Я мог начать как лакей, но уверен, что не кончил бы им. Когда я в конце концов женюсь на Сильвии и уйду от Ван Зэйла, думаю, мне удастся найти место начальника полиции у какого-нибудь диктатора. Видит Бог, необходимого для этого опыта у меня достаточно.
– А если серьезно?
– Если серьезно, то я хотел бы заняться фермерством. Иметь несколько тысяч акров в Техасе намного лучше, чем стать боссом в каком-нибудь небольшом деле в Европе.
– Я думаю, вы просто спятили, – откровенно заявила я, – но полагаю, вы по-своему амбициозны не больше, чем я, – и я принялась рассказывать ему о своем деле.
К тому времени, когда мы вышли из ресторана, он позабыл о своем обещании отвезти меня в самый блестящий ночной клуб Нью-Йорк, и предложил мне чего-нибудь выпить у него дома.
– Очень мило с вашей стороны, – сказала я, вспоминая лондонский Лотариус и задержав на нем долгий, тяжелый взгляд. – Не думайте, что я не сочувствую вам в вашем положении, – вы были просто не в своем уме, если потратили все эти годы, тоскуя по Сильвии в холостяцком отчаянии. Так, как называется этот ночной клуб, о котором вы говорили?
– «Барни». – Он вздохнул, огляделся в поисках такси, а потом взял меня под руку. – Пошли пешком. Здесь близко.
Мы шли на север к западной Третьей-стрит, и он рассказывал мне о «Барни». «Он похож на пересаженную частицу жилого квартала города, вовсе не эксцентричную, но яркую, ухоженную, и отмеченную творческим воображением. Я спрашивала о развлечениях, которых там можно было ожидать. Теренс сказал: «Барни» предлагает решительно все, что угодно сердцу, судя по его словам, это было что-то среднее между «Савой Грилл» и западным пирсом в Брайтоне.
Однако я так и не увидела того, что было внутри «Барни», потому что едва мы подошли к его подъезду, как оттуда пошатываясь вывалилось с полдюжины людей в полном вечернем облачении, на разных стадиях опьянения, и почти смели нас в сточную канаву. К счастью, прежде чем я успела отреагировать, Теренс буквально отбросил меня с их пути, и я все еще кипела от злости после такого скотского поведения, как один из этих людей проорал:
– Иисусе! Это же Теренс О'Рейли! Тпру, Теренс, постой! А это что за красотка?
– Господи! – проворчал Теренс.
Какой-то очень высокий мужчина отделился от гуляк и подскочил к нам. На голове у этого шатена была копна вьющихся волос, он выглядел как боксер тяжелого веса, а на скуле его красовался белый шрам. Очарованная, я подумала, не бутлегер ли он.
– Так, значит, у тебя есть-таки личная жизнь, Теренс! – воскликнул незнакомец, ощупывая меня глазами сверху донизу, как если бы я была куском мяса на прилавке мясника. – Я всегда так думал! Может быть, у этой маленькой леди есть имя?
Я терпеть не могу мужчин, рассматривающих меня такими глазами, словно я раздета.
– Нет, если речь идет о вас, – холодно отрезала я. – Теренс, может быть, мы пойдем отсюда?
– О, так она англичанка! Прелесть! Мне так нравится этот очаровательный английский акцент! Чувствуешь себя снова как в Букингемском дворце!
– Теренс, – проговорила я, уже с трудом сдерживая ярость, – кто этот сумасшедший?
Теренс, чье выражение лица можно было описать не иначе как словом «смущенное», решил состроить хорошую мину при плохой игре:
– Дайана Слейд – Стивен Салливэн, – стремительно представил он. – Стивен Салливэн – Дайана Слейд. Пойдемте, Дайана. Пока, Стив.
– Господи Иисусе! – проговорил Стивен Салливэн. – Уж не та ли самая вы англичанка-подружка Пола?
– Боже Правый! – отозвалась я. – Так вы, значит, любимый партнер Пола!
Мы в ужасе глядели друг на друга, а потом оба в один и тот же момент осознали комизм положения. Он раскатисто рассмеялся, засмеялась и я.
– Нам действительно лучше пойти, Дайана, – сказал Теренс, снова пытаясь увести меня.
– Не так быстро! – растягивая слова, отозвался Стивен Салливэн. Похотливое выражение исчезло из его голубых глаз, но он все еще смотрел на меня в большом изумлении. – Что ты здесь делаешь с девушкой Пола?
– Я случайно встретил Дайану на Пятой авеню, – отвечал Теренс так беспечно, что я поначалу не поняла его лжи, – а когда вспомнил, что господина Ван Зэйла нет в Нью-Йорке, предложил ей чего-нибудь выпить со мной вечером. Она приехала сюда совсем недавно, и я один из немногих знакомых ей здесь людей.
– Совсем одна в Нью-Йорке? – спросил Стивен Салливэн. – Хорошо, это так оставлять нельзя! Ведь в субботу ты, Теренс, должен прийти ко мне домой, не так ли? Возьми к себе в машину мисс Слейд! – Он повернулся, сбрасывая с себя ауру опьянения с такой же легкостью, как я сбросила бы свой новый вязаный жакет от Беста, и одарил меня широкой победной улыбкой. У нас будет небольшая вечеринка для примерно трех сотен гостей на Лонг-Айленде, – непринужденно проговорил он. – Приходите, повеселитесь, приобретете новых друзей! Черт возьми, я же познакомлю вас со своей женой! Да! И возьмите с собой малыша – мой Тони ему ровесник, и мы приготовим ему отличную постель в детской комнате!
– Это очень мило с вашей стороны, – отвечала я, ошеломленная таким экстравагантным гостеприимством, но перспектива встретиться с множеством людей была для меня привлекательной. – Благодарю вас. А будет ли там Пол? Ах, нет, я совсем забыла, его не будет в городе в этот уик-энд.
