Текст книги "Богатые - такие разные"
Автор книги: Сьюзан Ховач
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)
– Если бы вы смогли привести мне хоть одну здравую, логическую причину...
– Я жду от него ребенка.
Я не могла бы вызвать у него большего потрясения. Наступила глухая, горькая тишина, лицо его словно замкнулось, утрачивая всякое выражение, он снова стал обычным О'Рейли, самым доверенным помощником Пола, но усилие это оказалось для него чрезмерным, и в его глазах вспыхнул гнев.
– Стало быть, в конце концов вы решили, что не можете противиться навязчивой идее соперничества с Дайаной Слейд!
– Это не имеет никакого отношения к Дайане Слейд! – огрызнулась я. – И вы смеете говорить мне о ней снова, после того, как солгали о ее переписке с Полом!
– Я не лгал.
– Вы говорили, что они обмениваются любовными письмами. В действительности же это был всего лишь безобидный обмен обычными любезностями!
– Боже мой, он вам сказал именно так? И вы ему поверили?
– Уходите! – крикнула я задрожавшим голосом. – Оставьте меня одну! Я больше никогда не желаю говорить с вами ни о чем подобном!
Он стал бледным, как полотно. А я тут же пожалела о сказанном и, хотя уже понимала, что проиграла поединок, чувствовала себя неспособной остановиться, ухудшая дело выражением сочувствия:
– Теренс, простите меня... простите... Я не хотела задеть ваши чувства...
– Если вы думаете, что я готов сдаться, то вам было бы трудно ошибиться больше.
– О, но...
– Не беспокойтесь, я оставлю вас наедине с вашей беременностью. Надеюсь, что вы чувствуете себя хорошо.
Внезапно я поняла всю нелепость своей лжи и утратила дар речи.
– Простите меня, пожалуйста, – проговорил он, выпуская мою руку из своей. – Не буду утруждать вас долгим разговором.
Хлопнула дверь. Он ушел. Я выиграла какое-то время, но этим и ограничивались мои достижения, и, опускаясь на софу, я в отчаянии поняла – мое положение было хуже, чем когда-либо: Теренс остался полон решимости получить то, чего хотел, все мои сомнения в отношении переписки с Дайаной Слейд пробудились с новой силой, и у меня, несмотря на постоянно повторявшиеся усилия, не было никаких признаков того, чтобы я зачала от Пола ребенка.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Я бы больше беспокоилась по поводу отношений с Теренсом, если бы не волновалась так о Поле. К концу июля я убедилась, что он работал с большим напряжением. Он часто начинал диктовать письма своим секретарям, едва одевшись после сна, каждые несколько дней сильно нервничал после телефонных разговоров с Нью-Йорком и долго вышагивал взад и вперед по берегу моря, напряженно думая. Я привыкла к тому, что он вмешивался в дела из Бар Харбора, но в то лето они требовали его беспрецедентно частого вмешательства. И даже, когда предполагалось, что он отдыхает в Бар Харборе, Пол был занят своими протеже, и ему было не до отдыха. Хотя погода стояла очень жаркая, он настоял на том, чтобы каждый вечер играли в теннис, и, возвращаясь в дом, не мог усидеть на месте больше двух минут. Во время дебатов с мальчиками он ходил взад и вперед по комнате, а потом я часто слышала, как он вставал посреди ночи, чтобы хоть как-то облегчить бессонницу. Мне казалось, что силы его были слишком исчерпаны, чтобы он мог уделять мне много внимания ночью, но чем больше росло его напряжение, тем больше искал он расслабления в нашей физической близости. Я стала беспокойной. С одной стороны, я была рада, так как было слишком мало шансов забеременеть, но механическое повторение одного и того же не заменяло нам истинной близости, и я начинала думать, что мы были бы гораздо ближе, если бы просто сидели рядом и разговаривали о волновавших его проблемах.
Но я знала, что он никогда не станет говорить со мной о своей работе.
Как-то после обеда, когда Пол с мальчиками отправились на прогулку под парусом, экономка сказала мне, что Пола срочно требуют к телефону по личному делу. Теренс был в Нью-Йорке, помощник Пола, Герберт Мэйерс, ушел, воспользовавшись отсутствием хозяина, а стенографисткам не разрешалось записывать звонки личного характера.
– Кто бы это ни был, попросите назвать фамилию и скажите, что муж по возвращении позвонит сам, – распорядилась я, но миссис Келлер тут же вернулась ко мне и сказала: просят меня.
– Кто?
– Господин Стюарт Да Коста, мэм.
Это было так неожиданно, что мне понадобилось несколько секунд, чтобы овладеть собой.
– Меня нет дома ни для господина Стюарта, ни для господина Грэга Да Коста, миссис Келлер, – спокойно сказала я. – Пусть позвонят позднее.
Я в тревоге бродила по саду. Пол вернулся лишь через час, и я рассказала ему об этом звонке.
– Стюарт Да Коста? Да как он смеет звонить мне сюда! – темные глаза Пола запылали. – Я немедленно еду в Нью-Йорк.
– О, Пол... до Нью-Йорка несколько сотен миль, это много утомительных часов в вагоне поезда.
Разумеется, он не обратил никакого внимания на мои попытки его удержать.
Он отсутствовал четыре дня и вернулся спокойный и даже веселый.
– Эти проклятые мальчишки Джея, – беспечно заговорил Пол, словно понимая, что я жду исчерпывающего объяснения, – промотали деньги, оставленные им Джеем, и теперь надеются на банк, который, видите ли, должен оплачивать их счета. Какая наглость! Я сказал им, что пора становиться на собственные ноги и прекратить занимать деньги у каждого встречного, – и он поспешил с мальчиками на теннисный корт – успеть поиграть до обеда.
Он бредил теннисом всю ночь. Я проснулась от того, что он извивался рядом со мной в постели и бормотал:
– Пятнадцать – сорок, но я могу выиграть. Еще два очка, и будет сорок-сорок. Все в порядке, папа, я выигрываю, я... ах, нет, только не это, не может быть, все эти годы, уходите, Элизабет, уходите, уходите, УХОДИТЕ!
– Пол! – я обвила его руками, когда он сел в постели, распрямив спину. – Дорогой мой, это был просто сон, всего лишь сон.
Пол дрожал. Я нащупала выключатель. На лбу его блестели капли пота.
– Пустяки, – проговорил он, – мне приснилось, что я играю в теннис с Джеем в Ньюпорте. Теперь все прошло... простите, что разбудил вас.
– Свет выключить?
– Да, ради Бога, давайте немного отдохнем, – нетерпеливо сказал он, но заснуть ему не удалось, и минут через двадцать он встал и той ночью уже не ложился.
Вечером следующего дня из Нью-Йорка возвратился Теренс, но я увидела его лишь за завтраком на следующее утро, когда он вошел в столовую с утренней почтой. Мальчики уже заперлись со своим учителем. Мы с Полом пили кофе одни.
– Доброе утро, сэр. Доброе утро, госпожа Ван Зэйл.
Из осторожности он даже не взглянул на меня, передавая почту Полу.
– Доброе утро, господин О'Рейли, – ответила я, быстро потянувшись за новым ломтиком тоста.
– Вам письмо, Сильвия, – сказал Пол, подтолкнув ко мне по столу конверт.
Я взглянула на конверт, пока лакей подливал мне кофе. Адрес был отпечатан на машинке. Я обратила внимание, что марка, видимо, не попала в штемпелевочную машину на почте, но прежде, чем поняла, в чем дело, сломала печать и вынула письмо из конверта.
На блокнотном листке дорогой бумаги не было никакого тиснения. Под адресом «Саус Кенсингтон, Хенгист Мэншнз 14» чьим-то твердым, четким почерком было написано: «Дорогой Пол, разумеется, я была бы рада увидеться с вами снова! Но нам, труженикам, в противоположность вам, инвестиционным банкирам и прочим знаменитым людям, приходится самим зарабатывать на жизнь, и у нас нет ни времени, ни денег, чтобы кататься с одного континента на другой (не вздумайте оскорбить нас обоих предложением оплатить дорогу!). Да, я, разумеется, помню то прекрасное время, когда мы были вместе в Мэллингхэме, но не верю вашим словам о том, что вы думаете обо мне каждый день. Мне трудно представить себе вас, жадно устремившим взор через океан, этаким закоренелым холостяком, томящимся от скуки и любви викторианским обожателем, и если вы действительно думаете так, как пишете (хотя мы оба хорошо знаем, что это не так), почему бы вам не прислать мне прямое, откровенное приглашение в Нью-Йорк, вместо того, чтобы слать письма, полные робких намеков и унылых припевов «хотел бы, чтобы вы были здесь...»
Письмо упало на пол. Меня словно оставило ощущение равновесия. Я инстинктивно ухватилась за край стола, чтобы удержаться на стуле.
– Сильвия! – резко прозвучал голос встревоженного Пола. Я услышала, как он отодвинул свой стул, но когда открыла глаза, почувствовала еще большее головокружение. Я с трудом сделала несколько глубоких вдохов, однако, увидев, как он нагнулся, чтобы подобрать с пола письмо, мне показалось, мои легкие словно сдавило железным обручем.
– Сэр, – услышала я настойчивый голос Теренса, – не позвать ли доктора? Учитывая состояние госпожи Ван Зэйл...
Охвативший меня острый страх оказался чудесным лекарством.
– Нет! – крикнула я Теренсу резко и с такой силой, что Пол, вздрогнув, уронил письмо на стол. Когда оно упало текстом вверх, я поняла, что над всеми нами нависла катастрофа.
Пол отпустил слуг.
Когда дверь за последним лакеем закрылась, Теренс попытался объяснить свое столь глубокое понимание состояния моего здоровья:
– Госпожа Ван Зэйл страдала таким же недомоганием еще до моего отъезда, сэр, – проговорил он ровным голосом, – и именно поэтому я догадался о ее беременности.
Пол взглянул на меня. У меня не было сил произнести ни слова. Он перевел взгляд на письмо. Я не могла пошевелиться. Уголком глаза я видела, как побледневшее лицо Теренса стало серым.
Пол прочел письмо с не выражавшим ничего лицом, потянулся за конвертом и обратил внимание на непроштемпелеванную американскую марку.
– С каких пор вы взяли себе привычку передавать письма мисс Слейд моей жене, О'Рейли? – шутливо спросил он.
– Сэр, я вынужден категорически отрицать...
– Свою ответственность за игру с письмами мисс Слейд. Этого письма я раньше не видел. Очевидно, вы получили его на этой неделе в Нью-Йорке и решили, по причинам, которые, как видно, известны только вам, вручить его моей жене под видом того, что оно получено по почте.
– Сэр...
– Подробнее поговорим об этом позднее. А теперь, пожалуйста, оставьте нас одних. Мне нужно поговорить с женой.
Теренс без единого слова вышел из комнаты.
Выдержав паузу, Пол спросил:
– Не вызвать ли врача?
Я покачала головой.
– Вы действительно беременны?
Я снова покачала головой.
Пол вздохнул, положил письмо себе в карман и осторожно помог мне сесть в мое кресло.
– Так что же, черт побери, происходит? – мягко спросил он, подвигая себе другое кресло. – Нет, не говорите мне ничего. Я хорошо слышал ноту страсти в голосе О'Рейли, когда он предлагал позвать доктора. Прекрасно, обсудим это разумно, без ссоры. Как видно, О'Рейли, как ни кажется это невероятным, настолько презрел свое иезуитское образование, что страстно влюбился в вас. Вы же, в героическом стремлении охладить его великую страсть, сказали ему, что беременны. О'Рейли, в ярости, смешанной с разочарованием и Бог знает с чем еще, подсунул вам это письмо, которое, с сожалением должен сказать, выставляет мисс Слейд не в лучшем свете.
– Как и вас, – заметила я и, спотыкаясь выбежала из комнаты.
Пол последовал за мной. Я едва добежала до нашей спальни, как он распахнул передо мной ее дверь.
– Сильвия...
– Теренс сказал мне, что в один прекрасный день вы пошлете за ней, но я ему не поверила... не поверила в то, что вы способны пригласить ее в Нью-Йорк, унизив меня... с ее ребенком... все эти сплетни... – Я запиналась, но все же контролировала свой голос. – Вы говорили мне о том, что ваша частная переписка с мисс Слейд вполне безобидна, и я вам поверила. Но, оказывается, вы шлете ей письма самого интимного содержания – и, видимо, уже в течение какого-то времени – намекаете на то, чтобы она приехала сюда, если прямо не требуете этого.
– Я не придавал этому серьезного значения. И никогда ее не приглашал.
– Я вам не верю! Я больше не могу вам верить!
Пол стоял неподвижно, уперев руки в бока, сбросив маску своего добродушия, с застывшим и жестким лицом. Он мимоходом заметил:
– Вы называете О'Рейли по имени. Вы спали с ним?
– Нет, – ответила я и расплакалась, – но хотела бы, чтобы это было так! – всхлипнула я. – Да, хотела бы!
Пол молчал. Сначала я подумала, что он слишком полон презрения, чтобы говорить, но когда вытерла слезы, увидела, что он просто глубоко подавлен. Он, не прерывая молчания, посмотрел на меня и, повернувшись, исчез в своей гардеробной. Но дверь за собой не закрыл. Я слышала, как он ходил взад и вперед по комнате и, когда закрыла глаза, представила себе, как каждый мускул его тела сопротивлялся напряжению, а быстрый ум метался в поисках решения.
Наконец он затих и, когда я нетвердо встала с кровати, снова вошел в комнату. Он остановился, сделав всего один шаг от порога. Он смотрел сначала на меня, потом куда-то мимо. Я оглянулась через плечо, но там ничего не было.
Пол смущенно проговорил:
– О, мне нужно побыть одному. Я... – Голос его оборвался, и он повернул голову в сторону.
– Пол...
Я рванулась к нему, но не успела добежать. Он шагнул вперед и, хотя под ногами у него ничего не было, словно споткнулся на блестевшем деревянном полу. Левая нога его подвернулась внутрь, а правая прогнулась в сторону. На какую-то ужасную секунду он затих, словно застывший в этом внушавшем страх положении, а потом без единого звука рухнул на пол, как труп.
Первой моей реакцией был панический ужас. Я подумала об ударе, или сердечном приступе, но прежде чем успела выбежать из комнаты, чтобы поднять слуг и послать за врачом, по телу Пола прошла судорога, повернувшая его на спину.
Я вспомнила о братьях Да Коста. И поняла, что их ложь была правдой, а правда, которой жила я, была ложью.
Я была как парализованная. Пол лежал тихо, и это тоже меня смущало, так как в своем неведении я считала, что конвульсии у эпилептика происходят непрерывно. Ноги его подергивались. Я бросилась из комнаты, но тут же поняла, что у меня ужасный вид, и постаралась овладеть собой, подавляя страх. Пол не мог причинить мне боль. Единственным человеком, которому он мог повредить, был он сам.
Я напрягала память, пытаясь сообразить, что нужно было делать. Чем-то разжать зубы... Я нетвердыми ногами шагнула к выдвижному ящику, и вынула два носовых платка, сплела их в один жгут, и заставила себя встать на колени рядом с Полом как раз тогда, когда из его рта потекла пенистая и какая-то неестественная слюна. Я почувствовала, что не могу разжать ему зубы. Он словно закостенел, и я просто сидела в отчаянии на корточках, когда его спина выгнулась, и он перевернулся так резко, что ударился лицом о пол.
Я задыхалась. Пальцы мои сцепились так крепко, что едва не сломались, и мне стоило громадного усилия сохранить спокойствие. Разумеется, я где-то читала о том, что такие приступы всегда выглядят намного более опасными, чем бывают в действительности. Как бы то ни было, я хотела сделать так, чтобы Пол ни обо что не ударялся. Отодвинула подальше стул, заставила себя ослабить ему галстук и расстегнуть рубашку. Когда он затих без движения, я снова попыталась просунуть между его зубами жгут из носовых платков, и на этот раз мне это удалось.
Я почувствовала облегчение и только тогда, когда сделала все, что могла, представила себе, что он почувствует, когда придет в сознание. Внезапно я подумала: Элизабет! И когда, наконец, догадалась о том, что случилось после смерти Викки, меня охватил ужас.
Я взглянула на часы возле кровати. Как долго он будет без сознания? Мне казалось, что я провела около него на коленях по крайней мере полчаса, на самом же деле прошло, вероятно, не больше трех минут. Сколько длятся такие приступы? Сколько у меня будет времени на то, чтобы решить, что ему сказать. Мне казалось, я была неспособна мыслить здраво. Изо рта Пола вытекало все больше слюны, и, плохо понимая, что делаю, я взяла в ванной махровую салфетку и начисто вытерла ему лицо. Глаза его приоткрылись, но ничего мне не сказали. Он по-прежнему не приходил в сознание.
Глаза Пола снова закрылись, но мне показалось, что он стал дышать ровнее, а его кожа постепенно теряла синеватый оттенок. Я поняла, что времени у меня оставалось мало, но, охваченная паникой, никак не могла найти нужные слова. Было нелепо говорить, что я не видела приступа, потому что он должен был помнить – я находилась в комнате. В равной степени было бы глупо думать, что Полу будет безразлично – знаю я о его болезни или нет: любой человек, так долго скрывавший свой недуг, несомненно должен быть очень чувствителен к разоблачению. Это было бремя, поделиться которым с кем бы то ни было Пол, очевидно, был не в состоянии, и меньше всего с самыми близкими ему людьми. Когда же я попыталась представить себе всю тяжесть этого бремени, то поняла, что оно за несколько секунд может раздавить мой брак, совершенно так же, как разрушило его долгую любовную связь с Элизабет.
Пол пошевелился. Носовые платки выпали у него изо рта, когда расслабились мышцы лица, и, заметив это, он повернул голову и стал пристально смотреть на смятые куски ткани.
В конце концов я сказала ему самые простые слова, что он в порядке и что мы одни в нашей спальне.
– В какой спальне?
– В спальне коттеджа, в Бар Харборе.
Пол сел. Его глаза, потемневшие от смущения, бегло оглядели комнату.
– Пойду принесу вам стакан воды, – сказала я.
Когда я вернулась, он не пошевелился, и я внезапно заметила, что вода, не попадая ему в рот, лилась на брюки, а с них на пол. Я так всматривалась в его лицо, ожидая хоть каких-то признаков сознания, что не замечала ничего другого.
– Может быть, вы хотите побыть один? – спросила я. – Я могу выйти и посидеть у окна на верхней площадке лестницы, а когда понадоблюсь вам, нужно будет лишь открыть дверь и позвать меня.
Он кивнул. Его лицо, совершенно безжизненное, было таким белым, что он был непохож на себя и казался мне едва знакомым. В его глазах начинало зарождаться страдание.
Я вышла из комнаты и долго ждала. Было очень трудно удержаться от того, чтобы не вернуться в комнату и не спросить, как он себя чувствует, но я понимала – надо ждать, пока он не будет готов увидеть меня снова. Прошло больше часа, прежде чем он открыл дверь и посмотрел в сторону лестницы.
– О Боже, – проговорил он, – вы все еще здесь? Не нужно было ждать меня так долго. Я уснул.
– Ну и отлично. – Я постояла, расправила юбку и направилась к нему. Какое-то время он смотрел на меня, потом повернулся и скрылся в спальне. – Вам лучше? – спросила я, входя вслед за ним.
– Разумеется. Вас ведь не угораздило послать за доктором, не так ли?
– Нет.
В комнате было безупречно чисто. Он привел себя в порядок, надел другой костюм и залепил скулу кусочком пластыря.
– Итак, – проговорил он, – на чем мы остановились? Кажется, мы говорили об О'Рейли.
Я сразу поняла: несмотря на нормальный тон его голоса, он был так расстроен, что на него трудно было смотреть без содрогания.
– Нам не следует говорить сейчас об этом, Пол, – ровным голосом сказала я. – Сейчас не до О'Рейли и не до мисс Слейд. Одни мы имеем значение друг для друга, вы и я. Я понимаю, что вы должны возненавидеть меня за то, что я узнала: но этого не нужно делать. Теперь я все понимаю гораздо лучше. Я лишь сожалею, что не знала обо всем с самого начала, тогда я не стала бы терзать вас всеми этими дурацкими дискуссиями о том, нужно ли иметь детей.
– Вы никогда не вышли бы за меня замуж.
Он говорил так, как будто не сомневался в этом, и, хотя я тут же как можно убедительнее отвергла это утверждение, я видела – он не мог мне поверить. Я была в ужасе. Мне никогда раньше не приходилось думать о трудностях жизни эпилептиков, но теперь я понимала, что их страдания выходят далеко за пределы собственно припадков.
В этот момент его беззаботный вид, стоивший ему, очевидно, очень дорого, у меня на глазах сменился мучительной гримасой.
– О Боже, – вздохнул он, опускаясь на кровать с выражением крайнего отчаяния. – Если бы сейчас меня мог видеть Джей!
– Так это и определяло все ваши отношения с Джеем, да?
– Он знал об этом, – отвечал Пол, сцепив пальцы рук до того, что побелели костяшки, и эти четыре простых слова выдали его невообразимый ужас и стыд. – Он получил власть надо мной, воспользовался этим и провел меня через ад. И я не мог найти себе покоя иначе, как добившись такого же финансового могущества, какого достиг он... и даже превзойдя его...
Он замолчал.
– Значит, все, что говорили Стюарт и Грэг, правда?
– Да. Все правда. И теперь ко мне снова возвращаются эти невыразимые кошмары. Это уже второй припадок за месяц, Сильвия.
– И как часто повторяются эти циклы?
– Я чувствовал себя отлично больше тридцати лет. Потом, после смерти Викки, это повторилось. Случился всего один припадок, но после этого меня не оставлял страх... Еще один приступ случился после смерти Джея, однако в Европе... В Европе, и некоторое время по возвращении, я чувствовал себя хорошо. Но сегодняшний припадок уже третий за год. Два других мне удалось перенести без свидетелей.
– Признаки появляются задолго до начала?
– Первое ощущение непосредственно перед припадком появляется секунд за шесть. Однако задолго до ауры[13] я уже обычно чувствую приближение опасности и делаю все, чтобы предотвратить приступ. Совсем недалеко до припадка было, по меньшей мере, раз двенадцать после смерти Джея, но в большинстве случаев обходилось без него... иногда мне просто кажется, что он приближается, потому что я всегда этого боюсь. Об этом трудно говорить. – Он нервно потер пальцами глаза, словно стирая память. – Это невозможно вообразить. Постоянно думаешь о том, что это может случиться снова в любую минуту, о том, где при этом окажешься, кто тебя увидит, узнает, кто что скажет или надсмеется, кто ухмыльнется за твоей спиной и объявит тебя душевнобольным. Но моя разновидность болезни не имеет ничего общего с психической ненормальностью...
– Да, конечно, я понимаю.
– И что делает все это еще более невыносимым, так это именно живой, быстрый и ясный ум, не способный, однако, ни остановить, ни предотвратить, ни контролировать этот ужасный процесс.
– Да...
– Эти секунды галлюцинаций... Этот страшный момент, когда знаешь, что начинается распад сознания... такой отвратительный, отталкивающий, такой нецивилизованный... Едва успеваешь осознать, как тут же уходит почва из-под ног. Я никогда не мог никому сказать об этом, никогда. Порой это случайно становилось кому-то известно, например, Джею...
– А Элизабет?
– Тоже. Она почувствовала ко мне отвращение. Мне это было видно. Она всегда была страшно брезглива.
– Но, наверное...
– О, конечно, она старалась это скрыть, но я чувствовал себя таким униженным... как какое-то животное... – Он снова прервался. – Я больше не в силах говорить об этом.
– Еще всего один вопрос: что могу сделать я, чтобы помочь вам избегать этих припадков?
Пол одарил меня слабой улыбкой.
– Вы уже делаете все, что можете. Мне помогает секс. – На его лице мелькнула гримаса, словно эти слишком прямые слова задели его самого, но когда он заговорил снова, я поняла, что он подумал, не обидел ли меня. – Я уверен, что те часы, когда мы занимаемся любовью, имеют в этом смысле очень большое значение.
– Да. Я понимаю. Или по крайней мере думаю, что понимаю. Важно все, что помогает вам расслабляться.
– У каждого это происходит по-разному. То, что помогает мне, может оказаться бесполезным для других. – Он принялся рассказывать о том, как его отец взял верх над этим недугом, сделав из себя спортсмена. – Я всегда считал, что ремиссию обеспечила мне физическая закалка и натренированность, – заметил он, – но, может быть, это просто совпадение. Однако это явно помогало мне, когда я был мальчиком, и позднее, когда я стал мужчиной и открыл для себя женщин... – Он снова попытался улыбнуться. – Если бы я сейчас был способен шутить, я сказал бы, что секс – это наилучший из всех видов спорта. Но вряд ли сейчас уместны шутки, не правда ли? – Он встал и принялся шагать по комнате. Мне хотелось попросить его сесть, но я понимала, что это могло бы вызвать у него раздражение. Помолчав с минуту, Пол сказал: – Мне нужно отдохнуть. Было бы лучше всего, если бы вы смогли отодвинуть на неделю все наши дела и визиты, и, что бы ни случилось, я не сдвинусь с места, и ничто не заставит меня снова тащиться в Нью-Йорк.
Я почувствовала большое облегчение.
– Вы уверены, что вам не нужно обращаться к врачу?
Он помрачнел:
– Врачи не могут ничего сделать. Они так мало знают... – Я заметила, как беспокойно он стал сжимать и разжимать кулаки. – Все будет хорошо. Я сам вылечился раньше, вылечусь и теперь. Мне просто нужно для этого некоторое время, только и всего.
Мы помолчали. Пол наконец сел рядом со мной на кровать и обнял меня за плечи.
– Наверное, не следует надеяться на то, что это ничего не изменит в наших отношениях.
– Это действительно меняет многое. Теперь мне будет гораздо легче сносить ваши измены... будет легче понять вашу привязанность к мисс Слейд. Болезнь вернулась к вам после смерти Джея, и она помогла вам справиться с нею.
Его рука обняла меня крепче. Помолчав, он тихо проговорил:
– Сам не знаю, почему пустился в эту глупую переписку с ней... нет, вру... Знаю. Каждый раз, когда меня начинает окончательно выматывать эта нью-йоркская жизнь, я все чаще думаю о ней. Она словно часть некой романтической иллюзии... Это бегство в Европу, возвращение в забытую молодость, все эти отвратительные средневековые фантазии... я ни в грош их не ставлю, не верю в них, и все же иногда не могу устоять против того, чтобы не предаться им... Но я остаюсь реалистом, Сильвия. Моя реальность – это вы, моя реальность – это Нью-Йорк, и я не забываю об этом даже когда пишу мало благоразумные письма Дайане Слейд.
– Она знает о вашей болезни?
– Слава Богу, нет!
Рука Пола соскользнула с моего плеча. Он стал снова сплетать пальцы, но я накрыла их своею рукой.
– Не надо, Пол. Все будет хорошо.
– Разумеется. Но что мне, черт побери, делать с О'Рейли? Я не могу его уволить. Он слишком много знает обо мне.
И я, наконец, услышала полностью историю аферы Сальседо.
Пол говорил целый час. Я долго не выказывала своей тревоги, но когда он сказал: «О'Рейли знает, что я солгал суду» – не сдержала возгласа отчаяния.
– Глупо, что я рассказываю вам об этом, – проговорил он наконец. – Я в состоянии понять, что это шокирует вас больше, чем моя болезнь.
– Да, – отозвалась я, – и если вы наконец почувствовали, что можете мне об этом рассказать, то это только к лучшему. Пол, я всегда была уверена, что справлюсь с ролью вашей жены, пока буду знать: вы честны со мной. Я в состоянии вынести любую правду. Мое дружеское отношение к вам могла бы подорвать только ложь. Я была готова откликнуться на призыв Теренса только потому, что чувствовала – вы меня обманываете, и стала считать бессмысленной свою веру в вас.
– Мне придется удалить его из дома, – проговорил Пол, снова сцепив пальцы. – Я дам ему повышение. Ничего другого я сделать не могу. – Он повернулся и посмотрел на меня. Лицо его было бледным и напряженным. – Вы останетесь со мной?
– Да. Если мы сможем быть честными по отношению друг к другу.
– Но моя болезнь...
– Это для меня ничего не меняет. Вы по-прежнему остаетесь Полом.
Он посмотрел на меня так, как будто хотел верить моим словам, но не осмеливался из страха, что плохо меня понял. Инстинктивно чувствуя, что не должна выказывать ни малейших признаков жалости, которая не могла бы не быть для него унизительной, я наклонилась к нему и страстно поцеловала в губы.
Его реакция была безудержно пылкой. Я видела, что он в конце концов позволил себе поверить – люблю его, несмотря на его недуг. И хотя тот же инстинкт предостерегал меня от того, чтобы отдаться ему сейчас, когда он так изнурен припадком, я не стала ему противиться. Если бы он подумал, что я его отвергаю, наши отношения разрушились бы непоправимо.
Я делала все, что могла, но когда фиаско оказалось для него невыносимым, он без единого слова отказался от дальнейших попыток и стал одеваться. Лицо его было совершенно неподвижно. Он не посмотрел на меня и, сказав, что погуляет перед ленчем, не оглянувшись, вышел из комнаты.
Я осталась одна. У меня было ужасное ощущение, что я потеряла его навсегда, подобно тому, как потеряла его Элизабет девятью годами раньше, и, зарывшись лицом в подушку, я рыдала, пока не вытянулась на кровати, совершенно обессиленная. Наши мученья представились мне бесконечными. Насколько я могла заглянуть в будущее, отчаяние казалось мне безысходным.
Он чувствовал себя вполне нормально все время, пока мы оставались в Бар Харборе, но когда вернулись в Нью-Йорк, случился еще один припадок. Мы снова сидели вдвоем, обсуждая домашние дела перед его отъездом в офис, но его пугал рецидив после такой непродолжительной ремиссии и угнетал страх перед тем, что он мог свалиться на глазах у публики. Это случилось, когда он вернулся от врачей. Он показался самым знаменитым специалистам, его всесторонне обследовали, но доктора диагностировали только эпилепсию, перед которой были бессильны. Ему порекомендовали не волноваться, избегать перегрузок бурного мира бизнеса, и лишь умеренно заниматься физическими упражнениями, чтобы не перенапрягать пусть и закаленный организм. Ему посоветовали также регулярно принимать его лекарство, но Пол ненавидел прописанные таблетки и говорил: они притупляют его ум, требуют усилия для каждого движения и он чувствует себя от них плохо. Раньше он никогда не принимал лекарство регулярно в течение сколько-нибудь продолжительного времени.
– Но надо же хотя бы попытаться соблюдать указания врачей! – настаивала я, однако, Пол повторял, что в свое время его вылечили не доктора, а собственный отец.
Он смело отказался от таблеток и составил себе жесткий график физических упражнений. Я видела, как все его мысли сосредоточились на здоровье в могучем стремлении к преодолению физической слабости, и вскоре, вопреки ожиданиям врачей, его состояние стало улучшаться. Он снова погрузился в дела в офисе, понемногу включался в светскую жизнь, а в октябре впервые после того ужасного утра в Бар Харборе попытался заняться со мной любовью.
Это второе фиаско было очень тягостным для нас обоих. Тогда, в Бар Харборе, Пол сказал мне: «Когда я буду чувствовать себя лучше, все будет в порядке» – и поскольку это представлялось очевидным и разумным, у меня быстро пропало ощущение безнадежности. Но вторая неудача, когда оба мы были в хорошей физической форме и неуставшие, потрясла меня почти так же, как и Пола. Мы попытались поговорить об этом, но не смогли. Оказалось, что ему нечего сказать, да и я была не из таких неразборчиво-откровенных женщин, как, например, Кэролайн Салливэн, которая могла так же беспечно рассуждать о столь деликатных вещах, как и о погоде.
