Текст книги "Современная финская повесть"
Автор книги: Сюльви Кекконен
Соавторы: Вейо Мери,Пааво Ринтала
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц)
25
Морозит. Воздух прозрачен и свеж. Небо где-то высоко-высоко. Амалия с вещами стоит на открытом крыльце Ээвала и прислушивается, стараясь уловить голос автобуса. Если есть у Такамаа какой-то голос, то это шум рейсового автобуса, проносящегося по шоссе, думает Амалия. Вот уже слышно... Она оборачивается и запирает дверь большим ржавым ключом, который затем прячет в свою сумку.
Трава на дворе покрыта тонким инеем, редкие листья осин неподвижны, как на картинке. Лишь подернутая дымкой поверхность озера продолжает жить. Ныряет стайка гагар, охотясь за рыбой.
Амалия идет к автобусу. Шофер принимает ее багаж. Она поднимается на подножку и видит Антти, привязывающего Резвую к сосне у поворота дороги на Ийккала. Парень усердно машет кепкой проносящемуся автобусу, и Резвая тоже поворачивает в его сторону свою красивую голову. Бледное лицо Амалии вспыхивает и покрывается румянцем. Она наклоняет голову и на миг закрывает глаза, словно боясь, как бы посторонние не разглядели ее волнения.
Потом она выпрямляется и задумчиво смотрит вперед синими глазами, точно так, как смотрел когда-то ее отец на красное солнце, опускающееся в дымку за осенние скошенные поля.
Пааво Ринтала
СЛУГИ В СЕДЛАХ
Перевод Л. ВИРОЛАЙНЕН
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1Хейкки Окса собирается уходить.
На дворе май, время носить летние шапки.
Об этом вчера вечером толковала Кристина. Пора, мол, покупать летнюю шапку. Я попросил вынуть из нафталина старую. Кристина сначала ответила, что ее уже и в помине нет, что уборщица еще осенью кинула ее в мусорную корзину или отдала в Армию спасения – такую-то хорошую шапку, с которой связано столько воспоминаний, такой качественный товар!
Он надевает шапку, берет на руку плащ и открывает дверь.
– Кристина, я ухожу.
– Завтракать придешь? – доносится из приоткрытой двери. Это дверь ванной.
– У ребят новые чертежи, надо взглянуть.
Он закрывает дверь, бросает взгляд на лифт и начинает спускаться с четвертого этажа. Утро прохладное.
Чертовы кофелюбы, где они только деньги берут круглые сутки жарить кофе. Еще спасибо, что не с самой ночи. Пройдусь, пожалуй, по набережной до остановки.
Залив словно зеркало. У причала и вокруг него лодки – одни покрашены, другие только опрокинуты. Запах моря и запах лодок.
Это стихи, но чьи? Давно ли я, кажется, их учил? Да, да, того шведа.
Он сворачивает за угол и направляется к остановке. Справа вдоль улицы тянется сад. Мамы и няни ведут детей. Он останавливается поглядеть, как тащатся малыши.
Сюда, бывало, и Кайса с Пентти и Эсой приходили. Тогда не было прогулочных нянь и детей не держали на улице, как нынче, с утра до вечера. А выросли все-таки здоровыми.
Изжога. С чего бы это? Газеты последнее время шумят о том, что финны стали часто болеть сердечными болезнями.
Он минует сад, подходит к остановке и присоединяется к толпе, ожидающей трамвая. Отсюда, с горы, видны сад и море. Деревья покрылись листвой, газоны зазеленели. Вчера утром этого еще не было. А может быть, я не заметил. Весна в разгаре. Люди одеты по-весеннему, как я. Хорошо, что старая Эдла не выбросила в мусор эту шапку. Вон у молодых людей почти такие же. Видно, они опять в моде.
Подходит трамвай.
Ожидающие бросаются на штурм.
Он позади всех. Пускай сначала молодежь садится. Ей некогда. Я слишком толст для штурма. Хорошо бы похудеть. Думаю об этом каждый раз, когда сажусь в трамвай. Говорят, старому человеку во вред такая полнота. Нынче в моде худощавость. Я, правда, не слишком толст, но полноват, и вид у меня здоровый. В моем возрасте вредно иметь здоровый вид.
И все-таки я чувствую себя громоздким, моя туша занимает слишком много места, когда я вот так стою, когда сижу на службе или в какой-нибудь новомодной машине. Даже контору переделали на новый лад, искромсали большие, красивые комнаты перегородками с окошечками.
В центре города он сходит с трамвая, возвращается немного назад, сворачивает налево, открывает парадную дверь и направляется по лестнице в свой отдел.
Одышка. Он останавливается на площадке второго этажа и прислушивается к шуму лифта, потом поднимается на следующий этаж и входит в длинный коридор.
Вот и эти прекрасные комнаты понадобилось разделить на такие клетушки. На дверях табличка:
ИНЖЕНЕРЫ
Он нажимает кнопку звонка, слышит в ответ «войдите», толкает дверь и оказывается в прихожей.
– С добрым утром, на улице совсем весна.
– Доброе утро, – бормочет из-за бумаг девушка-курьер.
Он кладет шапку и вешает плащ. Вот уже около тридцати лет он оставляет здесь свои верхние вещи. Сейчас на вешалке шесть плащей и столько же шапок. Одна из них женская. Рано же они пришли. Недостает только двоих. Должно быть, Хенрикссона и Мякеля. Они всегда являются последними. Обычно я прихожу первым. Это старомодно, хотя я и воображал, что моя преданная служба снова войдет в моду. С этой верой я прожил всю свою жизнь. Кажется, Кристина была права. Много воды утекло. Я был тогда простым инженером в этом самом заведении и даже помыслить не мог, что стану когда-нибудь заведовать отделом. Я просто сидел, изучал проекты и одобрял их. Тогда здесь не было модернизаций: в одной комнате мы сидели втроем, это были просторные комнаты, и жизнь была такой же просторной и спокойной. Пентти, кажется, перешел тогда в пятый класс лицея, а Эса, по обыкновению, остался на второй год. Эсу пришлось здорово подтягивать летом, чтобы он хоть со второго раза перешел в четвертый и все-таки закончил среднюю школу. С ним занималась Кристина. В то лето мы впервые переехали на собственную, довольно странную дачу. И Кристина была тогда молодая...
На собственную дачу. Вот было время. Даже рыба в озере была другая. В Мусталахти ловились щуки-черноспинки, а так вот по весне в этом заливе попадались лососи кило на два. В то лето перед Ивановым днем вдруг запел соловей. Соловей, а не певчий дрозд, как утверждал Хурскайнен. Правда, и он поверил, когда соловей снова прилетел через два года. А потом замолк и больше не прилетал, хотя и война кончилась...
Он подходит к зеркалу и причесывается. У меня еще густые волосы, на висках седина, но волосы не поредели. Я принадлежу к тому типу мужчин, который никогда не лысеет.
Минуя две комнаты и здороваясь через окошечки с подчиненными, он останавливается возле третьей и входит. Там сидит только один человек, Ханнэс Сэвандер. Ханнэс, наверно, получит его место, когда он через два года и четыре месяца уйдет на пенсию. Ханнэс переберется в последнюю комнату, в мое кресло, если правление не передумает и не поставит во главе отдела совсем постороннего человека. Теперь это часто водится. Политика. Сам я переместился отсюда туда естественным ходом.
– Здравствуй, Ханнэс!
– Здравствуй.
– Я что, опоздал?
– Ничуть.
– Мне захотелось пройтись по набережной, поглядеть на весну. В саду крокусы расцвели. Каждый день хожу на работу и с работы мимо сада, и вдруг они расцвели. Нынче цветы распустились и почки лопнули как-то незаметно для меня. Вы скоро на дачу?
– В начале будущего месяца. А вы?
– Когда занятия в школе кончатся.
Да. Когда занятия кончатся. Раньше ждали каникул из-за детей, теперь из-за внуков. Может, можно идти, или надо еще поговорить с коллегой? Почти двадцать лет я корплю на работе вместе с Ханнэсом, а у нас нет ничего общего, кроме двух-трех слов о детях или внуках, газетных новостях да погоде. В чем дело? Спрошу-ка все-таки, перейдут ли внуки Ханнэса в следующий класс?
– Мальчик, я думаю, перейдет, а девочка, наверно, получит переэкзаменовку.
– Яакко в шестом или в пятом?
– В пятом, пока кое-как справляется. А у тебя?
– Кайсин старший собирается в среднюю школу, а Лаура, Пенттина старшая, ты ее видел, я ее Заинькой зову, та хорошо учится. Переходит в пятый. Мальчик немного послабее, но, надеюсь, и с ним обойдется... Ну, пора идти.
Он проходит в свой кабинет и распахивает окно.
Крыши и трубы. Этих бы поменьше. Хорошо, что виден морской залив. Не отгородили высоким забором.
Залив и вдали остров. Остров. А ведь я обещал Хейкки и Элине свести их до каникул в зоопарк. Не забыть бы.
Он садится за стол и углубляется в чертежи.
Ничего себе проектик. Сумасшедшей стоимости. И когда только в нашей стране появятся инженеры, которые поймут, что хозяйственную целесообразность надлежит определять им, а не архитекторам.
Изжога.
Он достает из кармана таблетки, встает и идет к графину. Пусто. Кока-кола небось есть. Говорил ведь этой девчонке, что мне иной раз хочется воды, пусть даже самой вонючей.
Чертова девка.
Когда она входит, он уже успокоился.
– Нельзя ли принести воды? И похолоднее.
Она мрачно косится на бутылку с кока-колой и на него. Бери, бери графин и шагай. Будь у меня внуки такие рохли, не миновать бы им розги. Ведь она ровесница Заиньке, да разве можно их сравнить?
Девушка уходит и скоро возвращается.
– Вот вода.
– Спасибо.
Он глотает таблетку и снова садится за стол.
Перед ним – бумаги. Они лежат вот тут уже около месяца. Они спешные. Коллеги удивляются, как у меня не нашлось времени подписать их и отправить дальше. Весь отдел удивляется: начальство звонит и торопит чуть не каждый день, а я подписи не могу поставить. Анекдот, да и только. Это проект, подготовленный архитекторами. Из него выйдет завод. Строители позаботятся, чтобы он работал и трубы его дымили. Мои товарищи и я – канцелярские крысы, мы только одобряем. А если откажемся одобрить? Да какой дурак откажется? Тут и делать-то нечего.
Он звонит Ханнэсу.
– Послушай-ка, Ханнэс, у меня к тебе дело. Ты очень занят? Очень, Но все-таки зайди. Да старая история. С берегом Хиэккаранта, да, да. Я бы хотел-поговорить. Нет, не пьян. Именно об этом. Ну да. Жду... Входи, Ханнэс. Присаживайся. Может, выкуришь сигарку? А я выкурю. Проглядим-ка еще разок эту груду бумаг.
– Из них получится славный завод.
– Славный-то славный, дьявольски славный. В этом я не сомневаюсь. Но ты только взгляни на этот песчаный берег. Четыреста метров отличного пляжа, и от города всего с десяток километров.
– Послушай-ка, Хейкки, прости за бестактность, но хочу тебя спросить: может, ты нездоров последнее время?.. Дай-ка и мне сигарку.
– Нет, я в своем уме.
– Да я не об этом, я спрашиваю – здоров ли ты?
– Как никогда. Раньше я очень заботился о здоровье. Даже гири поднимал. Тогда это было не в моде – следить за своим здоровьем... Надо, пожалуй, опять приняться за гири. Пока молод да здоров – и без этого можно обойтись, а когда приближаешься к пенсии, гимнастика имеет смысл.
– Няятялампи сегодня опять звонил. Еще до твоего прихода.
– Чего он все звонит?
– Бумаги-то и в самом деле срочные.
– Я уже двадцать раз говорил этому мальчишке, что такое дело нельзя решать впопыхах.
– Оно уже давно решено. Если большая корпорация хочет взять пляж под строительство, а начальство поддержало эту идею, нам ничего не остается, как сложить руки и сказать «аминь». Здесь нет даже формальных оплошностей, к которым ты мог бы придраться.
– Действительно нет.
– Подмахни бумаги и пошли их по инстанциям.
– Видишь ли, Хански, именно так я поступал всю свою служебную жизнь – тридцать с лишним лет, а это большой срок, такой большой, что младенец успевает за это время стать взрослым, жениться и обзавестись наследниками, – вот как долго я служил обществу в этом доме. Проекты дорог и водопроводов, проекты портов, улиц, хозяйственных зданий, самые разнообразные строительные проекты – я одобрял или отклонял их в зависимости от того, как было угодно заправилам этого дома и правительственным учреждениям. А теперь ты являешься сообщить мне, что у меня нет иной возможности, как подмахнуть бумагу.
– А разве есть? Я думаю, ты и сам не хуже меня понимаешь.
– Погоди-ка... Так вот, всю жизнь я делал то, чего от меня ожидали, – так мне, во всяком случае, теперь кажется. А город между тем все уродовали и уродовали. Безмозглой застройкой, безобразными домами, нелепыми станциями, спроектированными и построенными в дни моей молодости рабочими кварталами, которые задыхаются без зелени и без солнца. А ведь там тоже растут дети... И кому от всего этого польза? Только спекулянтам-подрядчикам, этим бандитам, выбившимся из мастеров в барышники. Их окрестили советом по недвижимости или хозяйственным управлением и прицепили медаль на грудь.
– Не читай ты мне проповедь, дружище. Проповедовать можно истины никому не ведомые, а то, что ты сейчас сказал, – ни для кого не новость, всем ясно.
– Я не проповедую, у меня на уме совсем другое. Когда человек доживает до моих лет, о нем уважительно говорят, что он достиг почтенного возраста; нынче выражаются вежливо, не зовут попросту старым хламом. Почтенного возраста, говорят. А как оглянешься на свою жизнь и окинешь ее взглядом, то и уразумеешь, что означают эти вежливые слова. Почтенный возраст – это то же, что почтенная чахотка или неизлечимый рак желудка.
– Вон ты о чем. Но твои дела – это твои дела. Не путай их со строительством завода и с пляжем. Поверь, что дело того не стоит. Дешевле обойдется подписать. А если не подпишешь, то, откровенно говоря, я и представить себе не могу, как ты из этого выпутаешься. Господа соглашались ждать месяц, потому что привыкли полагаться на тебя и твой отдел. Это история такого сорта, что ты можешь отсюда вылететь, если не подпишешь. Им требуется твоя подпись, а не твое мнение.
– Да разве служащего можно так прогнать?
– Нет, конечно... Ну, ладно. Мне пора. Тебе известно, что я по этому поводу думаю. Надеюсь, что и у других твоих коллег нет на этот счет никаких иллюзий. Какой нам смысл противиться? Это дозволяется только господам поважнее нас. Постарайся спихнуть проект поскорее – и самому станет легче, и отделу тоже. Будь здоров.
Ушел-таки Ханнэс.
Может, он и прав.
В задумчивости он двигает на столе какие-то предметы. Предыдущий проект тоже не просмотрен. Позавчера он решил, что ознакомится с ним на следующий день и даст заключение. Вчера он был того мнения, что успеется еще и сегодня. Теперь самый последний срок – завтра. Не надо бы откладывать. Что с ним случилось? Он не может сосредоточиться. Продолжается изжога. Так было всю весну. Слева то и дело что-то дергает, и тогда перехватывает дыхание. Дергает сердито, так, словно щука хватает блесну. Сердце? А может, просто невроз? Ничего, летом, в отпуске, все пройдет. Нервы немного расходились за зиму.
Просто нервы?
А может, завод уже кончается?
Эта апатия, откладыванье дел со дня на день. Надо бы идти в ногу со временем, не отставать от прогресса. Пару бы лет еще потянуть... Купить тот большой старый хлев и сеять грибы. Все остальное досталось бы Пентти. Еще бы только пару лет.
И тут в груди дважды что-то сильно дергает, потом перехватывает дыхание.
Это опять та Большая рыба, та, которую я ждал всю жизнь. Она слева, в сердце, должно быть.
А я еще размышляю, как быть современным и не отставать от прогресса. Что до меня, то я-то готов. Но вот она, эта дрянная мышца. Когда сна начинает шалить, бравый марш в ногу со временем становится затруднительным. И если это на самом деле та Большая чернохвостка и если она схватит меня, то мне не поспеть за временем, как бы я ни лечил свои нервы и как ни ремонтировался бы во время отпуска. Только это мне и мешает.
Он встает и идет к окну.
Может, поразмяться перед окном, провентилировать легкие... Руки в стороны, ногу назад, прогнуться... Так... В исходное положение... Дыхательные упражнения... Глубоко вдохнуть... Выдохнуть... Вдохнуть...
Приступ кашля прерывает гимнастику.
Он закрывает окно: оттуда лезет дым.
Потом он снова глотает таблетку и садится за работу.
Я сейчас же со всем покончу. Со всем этим хламом. Потом возьму отпуск. Совершим круиз вокруг Европы. Кристина хочет в Италию... Где-то были объявления... По весне они каждый день в газетах рекламируют...
Он встает и, отыскав газету, принимается читать:
«Насладитесь прекрасным отдыхом, совершив поездку в Италию...» Гляди-ка, какую хорошенькую девушку тут поместили, и где только такую нашли... «Отдых, впечатления, развлечения. Незабываемые переживания, чужие народы, исторические памятники, сокровища искусства: все это мы предлагаем вам в нашем путешествии. Вы отвлечетесь от повседневных забот и будете наслаждаться жизнью под южным солнцем. Париж – Рим, 104 тысячи марок; сказочная итальянская ривьера Марина ди Масса с пальмами, с ласкающими волнами Средиземного моря – 95 тысяч марок...»
Туда мы и поедем с Кристиной. Нервы надо во что бы то ни стало привести в порядок. С какой стати мне противиться на этот раз, если я раньше не противился. Гляну, как всегда, одним глазком в бумаги и подмахну.
2До полудня он знакомился с чертежами. В обеденный перерыв вызвал такси и поехал на пляж. Шофер попался знакомый, возил его и раньше.
– Берег будут застраивать. Еду взглянуть. Проект лежит у меня на столе.
– Рядом с новым микрорайоном? Мои знакомые там живут.
– Раньше это были предместья. В дни моей молодости.
– А теперь микрорайоны.
Добравшись до места, он попросил шофера подождать и вышел на берег. С моря немного дуло. Ветер был холодный. Мальчишки в трусах гоняли мяч. В конце пляжа – ближе к городу – стояла старая купальня с вышкой.
А народу-то сколько! Жуют завтраки. Откуда они взялись? Ведь не из города же на обеденный перерыв приехали? В лесу виднеются точечные дома. Там, наверно, столько контор и магазинов, что в перерыв народу на весь берег хватает. Может, разуться и пройтись босиком? Неудобно... Какой тут залив красивый. В нем и клев, должно быть, хороший. Интересно, кто здесь рыбачит?
Он разглядывал играющих мальчишек, завтракающих девушек и старых супругов, сидящих на скамейке. Девушки бросали в воду хлебные крошки. Освещенные солнцем, слетались чайки. В волнах и в воздухе стоял гомон.
Он направился к машине.
– Есть еще в Суоми красивые прибрежья, – заметил шофер.
– Похоже, и рыбы хватает.
– В город прикажете?
– Да, поехали обратно.
– И большой тут будет завод?
– Большой. Место хорошее.
Всю обратную дорогу он молчал, хотя шоферу и хотелось поговорить. Первым делом надо подписать бумаги.
А может, следует что-то сказать коллегам? Дело провалялось из-за меня так долго, что требует каких-то объяснений. Соберу-ка я всю компанию.
Вернувшись на службу, он заглянул к Ханнэсу. Тот еще не пришел. Госпожи Мякеля тоже не было. Пусто оказалось и за столом Хенрикссона.
Впрочем, можно это и с секретаршей уладить.
– Послушайте-ка, девушка, передайте, пожалуйста, инженерам нашего отдела, чтобы собрались в зале, у меня к ним разговор. Благодарю вас.
Посижу часок да подумаю, что им сказать. Длинных речей держать не буду. Скажу только, что ездил на место, ознакомился с документацией и убедился, что бумаги надо оформить сегодня же. Не волнуйтесь больше об этом. Вся задержка была только за тем, чтобы проучить важных господ, – пусть они тоже привыкают ждать. Вот и все.
Может, пора идти?
Нет еще. Пускай все соберутся.
Госпожа Мякеля, Хенрикссон, Ханнэс, Пюхянен, Саари, Алайоки и Рятю.
Все уже в зале.
О чем это они так горячо спорили и почему замолчали, едва я открыл дверь? Если бы это не касалось меня, они не примолкли бы так вдруг. Даже рты закрыть не успели.
– Итак, дорогие друзья, все ясно. Извините меня. Это простое дело провалялось так долго потому, что, как я сказал утром Ханнэсу, пусть господа подождут. Тут все было ясно с самого начала. Как вы знаете, наша задача самая несложная: проверять проекты, разработанные архитекторами, и подмахивать их. Вот и все. Обсуждать проекты – не наше дело.
Пожалуй, хватит?
Ханнэс закурил.
Может, и мне закурить?
– Дай-ка мне тоже! Спасибо. А вы что скажете?
– Мы все очень рады, что ты покончил с этим делом.
Это госпожа Мякеля. Больше она ничего не говорит. Только смотрит на своих товарищей. И снова молчание.
– Знаешь, как мы рады? За тебя, – говорит наконец Ханнэс.
– Что-то вы нынче неразговорчивые. Пожалуй, я вам еще кое-что скажу. Когда бумаги поступили к нам, я, признаться, плохо себя чувствовал. Не то сердце, не то другая какая-то чертовщина. Хотя документация была в порядке и правление благословило дело, я не мог себя заставить подписать, понадеявшись на вас. Решил сам проверить.
Он встал, прошелся по залу и быстро заговорил:
– Я ходил и ходил по комнате и не подписывал. Тянул время и мучил себя из-за сущего пустяка. Я проработал здесь тридцать лет. За это время через мои руки прошло пять-шесть десятков таких дел. И вдруг, поймите меня, вдруг я заметил, что из таких пустяков складывается вся жизнь человека. Только из пустяков. Я скоро выхожу на пенсию. Может быть, этот проект – последний для меня. К старости становишься иногда щепетильным, начинаешь смотреть на свои служебные обязанности с таких позиций, с каких их рассматривать не положено. Когда знаешь, что жить тебе осталось недолго, появляется желание отнестись к ним так, как велит собственная совесть. В истории с этим проектом дело обстоит так: место очень хорошее. Я там только что был. Это единственный клочок берега, где могут купаться и отдыхать живущие по соседству дети и взрослые. Весь остальной берег занят частными владениями. Когда хочешь пробраться к воде, с обеих сторон натыкается на заборы и надписи: «приват», «приват», «вход воспрещен». Я всю жизнь калечил свой город и другие города заводами и разными постройками... Кто знает, сколько в Финляндии таких мест, где могли бы зеленеть сады, но где по моему попущению выстроены какие-то чудища, сколько чистых вод испортили заводы на пятьдесят – семьдесят лет вперед только потому, что все мы – и я тоже – выслуживали надбавки к жалованью и повышение в должностях. А ведь мы думали, что живем как полагается. Но, дожив до моего возраста, вдруг спохватываешься...
О чем это я? Ведь я хотел сказать совсем другое. Вовсе не это. Они уставились на меня все, кроме Ханнэса, который глядит в пол, и госпожи Мякеля, которая покраснела и углубилась в созерцание своих лодыжек.
– Друзья мои, мы проработали вместе многие годы. Здесь моя работа, и именно здесь я должен что-то сделать, пусть даже самую малость, чтобы хоть раз в жизни решить что-то самостоятельно... Близится лето, а там такой хороший пляж. Надеюсь, вы понимаете, что не у всех детей такие отцы, которые могут приобретать собственные пляжи. Большинство финнов – это, благодарение богу, обыкновенный бедный люд, несмотря ни на какой рост жизненного уровня. На том берегу ребятишкам хорошо купаться, загорать и играть в мяч, а старикам приятно посиживать на скамеечках и смотреть на море. В детстве я все летние месяцы проводил на песчаном берегу. К старости начинает пробиваться память о детстве, мои подошвы, как прежде, чувствуют песок. Я не предаюсь теоретическим рассуждениям об ответственности или безответственности. Я думаю об этом прекрасном береге, и о море, и о том, как разумнее и естественнее их использовать. Пусть строят свой завод в другом месте. Кусочек природы и хорошее место для клева становятся очень важными вещами для человека в моем возрасте. Я не подпишу проект.
О чем я говорю? Я собирался сказать совсем не то. И все-таки мне сразу стало легче. Нельзя прокрутить свои слова обратно. Вот и хорошо. Пусть думают что хотят.
– Вот так. Теперь вы знаете мое мнение. Я все сказал. До свидания.
Закрывая дверь, он увидел, как Ханнэс воздел руки над столом, а госпожа Мякеля, кажется, хотела всех обнять.
