Текст книги "Современная финская повесть"

Автор книги: Сюльви Кекконен

Соавторы: Вейо Мери,Пааво Ринтала
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

8

Сено висело на пряслах. Оно сохло и наполняло воздух ароматом. Отяжелевшая земля рожала. Вдоль тропинок показались грибы, черника наливалась и становилась сочной. На склонах каменистых кряжей краснела малина.

Высокое небо было ясным. Ночи делались прохладнее, вода у берега становилась холоднее, чем на глубине. Старая щука знала это, до вечера она беспокойно сновала по озеру, а в сумерки подплывала к мелкому берегу и, чувствуя прохладную воду, довольная, устраивалась спать. Голова ее почти касалась прибрежной кочки, а брюхо – ила.

Стоял август. Лучшее время острожить рыбу.

Он сидел на ступеньках бани и счищал прошлогоднюю ржавчину с зубьев остроги.

Куда делось лето? Да и было ли оно вообще? Было, конечно, было. Была кошка, она несла котятам коноплянку. Были овцы, ягненок, бычок, красноперки в сетях, был он сам, было ожидание осени. И Брейгель. И белые ночи, и вслушивание, и изумление. Вот и все. Разве этого мало? И в волосах у Заиньки была широкая синяя лента.

Ржавчина на зубьях остроги появилась тогда, когда они с Заинькой били щук, язей и лещей и ждали за каждым поворотом берега Большую рыбу, да так ни разу ее и не увидали.

А теперь Заиньки нет, уехала с молодежью. Молодым, конечно, веселее друг с другом, но зачем уезжать в лучшую пору для остроги? Прошлым летом в августе они ходили с острогой почти каждый пасмурный и тихий вечер, и всякий раз удачно. Они не били рыбу напрасно, сверх того, сколько надо было, но до часу ночи домой не возвращались. Если раньше забьют пять рыб – одну Лауре, одну Оскари с Кайсой, одну ему и две на хутор, – они плавают вдоль берега и любуются рыбами, но не трогают их. Они искали Большую рыбу. За год до этого она дважды у них на глазах поднялась к поверхности, плеснула хвостом и исчезла в глубинах Мусталахти. Там был ее дом. И больше она не показывалась.

Отчего бы Заиньке не совершить свое путешествие пораньше, ведь она знала, что Большая рыба все еще там, в заливе. Если бы кому-нибудь попалась рыба больше, чем на десять кило, сколько было бы разговоров в деревне!

Он отыскал лист алюминия, смахнул с него пыль и установил рядом с зубьями. Потом достал с чердака старый фонарь, вымыл стекло, сменил фитиль, наполнил керосином и проверил, горит ли он.

Все было готово к ночи: фонарь, острога, новый крюк на корме. Не хватало только Заиньки. Не хотелось острожить в одиночестве. Столько рыбы, сколько им надо, можно наловить и сетью. На нос лодки придется натаскать камней, чтобы корма не слишком осела, когда будешь стоять на ней с острогой.

Если бы сложить там все душевные тяжести.

Сколько их уже накопилось...

Темнело, на озере поднимался туман. Колени и спина словно одеревенели, когда он встал и направился вверх по тропинке к дому. Окно было открыто, и из него на тропинку извергались собранные агентствами новостей всего мира свежайшие сенсации. Он приостановился. Вечерние известия, сцена, на которой политики выступают каждый вечер, и всегда в одной и той же роли. Вынужденный выбирать между вечерними новостями и острогой, он выбрал острогу и повернул назад. Потом вспомнил о кофе, еще раз повернул и пошел к дому.

Машина Эсы стояла перед конюшней.

Кристина и Эса пили чай.

– Ты не забыла, оставить мне кипяток для кофе?

– Не забыла. Он в термосе. Я говорю Эсе, чтобы пошел с тобой, раз Лауры нет. Еще вывалишься из лодки. Неужели всегда надо стоять на корме? Разве нельзя сидеть?

– Да не упаду я. А ты пойдешь, Эса?

– Пойду, раз мама просит. Без восторга, но все равно.

– Не надо.

– Эса пойдет, ведь пойдешь, Эса? – настаивала Кристина.

– Идем.

Они пошли гуськом по тропинке к берегу. Отец впереди, сын позади. Отец заткнул втулку, столкнул лодку в воду и сложил в нее снаряжение. Сын стоял на берегу, засунув руки в карманы, и посвистывал.

– Свитер не возьмешь? Там будет холодно.

– Не хочу. Обойдусь. Садись на корме, я буду грести. Куда поплывем?

– Греби, пожалуй, к тому берегу, оттуда пойдем в эту сторону. Пока доплывем, стемнеет.

Сумерки расстилались быстро. Они поднялись из лесу, опустились на берега, стали расти и покрыли все озеро. Когда лодка дошла до противоположного берега, уже так стемнело, что можно было браться за острогу. Он накачал воздух в резервуар для керосина и извлек из правого кармана спички. Новый фитиль сначала обуглился, потом пламя слизало с него сажу, и фонарь заполыхал. Он прикрутил фитиль. Фонарь зашипел и загорелся ярче. Глаза ослепило, берег исчез.

Он встал, установил лист жести в виде козырька над стеклом и прикрепил фонарь к корме. Потом взобрался на заднюю скамью и, отталкиваясь острогой, повел лодку вдоль берега. Фонарь освещал дно длинным – метра в два с половиной – лучом. Лодка медленно двигалась вперед. Иногда она огибала подводные камни и снова поворачивала к берегу. Дно поросло травой. Здесь хорошо щукам. Руки Эсы лежат на веслах, готовые табанить, если понадобится. Весла плещутся по краям лодки. Глаза понемногу начинают привыкать, и так как жестяной козырек прикрывает свет, в темноте постепенно проступают поверхность озера и далекий противоположный берег. И звезды над водой.

– Ничего не видно?

– Пока не видно.

– Даже окуньков у камней?

– Даже их.

– Вот странно. Маленькие окуни всегда в это время уже спят на камнях.

– Теперь не видно.

– Может, рыба еще не идет к берегу? Наверно, еще слишком рано.

– Нет. Я даже раньше острожил, уже в двадцатых числах июля. В прошлом году с Лаурой.

Среди водорослей медленно плывет подлещик, потом быстро поворачивается и, мелькнув, исчезает во тьме. Лещи и язи никогда не ложатся, не поплавав у берега. Это беспокойные жители воды, они всегда в движении, их надо бить быстро, если не хочешь промахнуться. Особенно язей. Они еще беспокойнее, чем лещи.

Лодка приближалась к Мусталахти. Это глубокий залив, далеко вдающийся в берег, который местами порос травой, а местами каменист. Двигаться с острогой здесь нелегко, но зато тут есть рыба. Раньше, во всяком случае, была. Он помнит только две ночи, когда, обогнув мыс, ничего не увидел. Одна из них была в тридцать девятом. Стояло сухое, неподходящее для остроги лето, тем более что и предыдущее тоже было сухим. Да и луна мешала. По закону тогда не полагалось бить рыбу острогой, но они договорились с ленсманом... Он был в тот раз с Лаури. Лаури стоял на корме, а он сидел там, где сейчас сидит Эса.

– Видно что-нибудь?

– Нет, не видно... Эй, папа, посмотри-ка сюда.

– Черт побери, налим!

– Да. Что это налимы в такое время года подходят к берегу?

Маленький налим извивался на самом дне. Потом показались другие. Большие и маленькие. Они отливали желтизной под лучом фонаря и казались не рыбами, а какими-то древними гадами.

Август только еще начинался, и такое раннее появление налимов у берега было необычно.

– Подгреби немного, здесь большие камни, острога не достанет до дна. Обогнем их со стороны озера.

Эса подгреб, и они вошли в залив.

– А теперь держись ближе к берегу. И гляди в оба. Не видно?

Не видно. Под ветками упавшего в воду дерева спрятались два краба.

Они подплыли к скалам. Удастся ли обогнуть их со стороны залива, или придется обходить с озера? В прошлом году пришлось обходить. Теперь можно рискнуть. Лодка стукнулась о камни.

– Сели на мель.

– Оттолкнись-ка веслами,

Эса налег на весла.

– Не сдвинуть.

– Подожди-ка, я подтолкну.

– Крепко сели, даже не шелохнется.

– Давай еще разок попробуем, – сказал он, уперся острогой в дно и налег на нее всей тяжестью.

Эса с силой рванул весла. Лодка дернулась. Он потерял равновесие, почувствовал, как лодка выскользнула из-под него, на какое-то мгновение повис над водой на конце остроги, потом услышал всплеск и понял, что падает.

– Ого, – только и успел он сказать.

Колено ударилось о камень. Очень больно. Он сидел рядом с камнем в воде по самые подмышки и пытался разогнуть ногу.

– Встанешь?

– Встану. Не размахивай руками. Сам справлюсь.

– Поймал?

– Нет.

Опираясь на острогу, он кое-как встал, схватился за корму и побрел к берегу.

– Выпьем кофе. Я отожму свои вещи, – сказал он и начал раздеваться. Эса уже пил кофе.

– Холодно?

– Какого дьявола в такое время может быть холодно? Вечер словно парное молоко.

– Смотри, схватишь суставной ревматизм. Здесь туман.

– О господи! – зарычал он.

– Выпей горячего кофе, чтобы согреться.

– Мне не холодно.

Эса смочил булку в кофе и промычал, набив рот:

– Вот всегда так. Ты все-таки упал.

– Так ведь это ты дернул лодку.

– А ты упал. Как в Пулликкалахти, когда я последний раз с тобой ездил.

В самом деле, так оно и было. Они с Эсой плавали в пяти километрах отсюда, в Пулликкалахти. На дне залива было много валежника. Лодка застряла, он хотел ее столкнуть, но острога сломалась, и он упал. Только ведь с тех пор прошло уже четыре года. И случилось это уже под утро, а перед тем он две ночи тоже глаз не сомкнул. Тогда это была чистая случайность, просто очень устал. Сегодня ему бы сесть, как только лодка напоролась на камень, а он стоял. Эса, наверно, думает, что он всегда падает. Ну и пусть.

Они выхлебали весь кофе, сели в лодку и поплыли дальше.

– Хочешь теперь сюда?

– Нет, все равно ничего нет,

Впереди на озере показалась небольшая скала, окруженная камышами. Он решил обогнуть скалу и поискать рыбу в камышах. Когда они прошли с десяток метров, он осторожно опустил острогу. Луч фонаря освещал дно метра на два в радиусе. Лодка остановилась. В освещенном круге спала щука. Сначала она показалась ему желтоватым камнем, Он беззвучно отвел лодку немного в сторону. Вот она, на кило с лишним. Он перевернул острогу и опустил зубья в воду. Теперь они были возле самой щучьей головы.

Тогда он ударил.

Вода замутилась, зубья исчезли из виду. Он почувствовал, как на остроге что-то затрепетало. Значит, попал. Описав большую дугу, он поднял рыбу в лодку и протянул ее Эсе.

– Сними.

Эса поглядел на добычу.

– Чистая работа. Прямо в затылок. Почти сразу подохла.

Теперь голос у Эсы не вялый, как обычно, слышно, что он возбужден.

– Я только в затылок и бью, – ответил он.

– Кажется, в этом заливе и вправду много рыбы. Дай-ка я там встану.

– Я тебе давно предлагал.

Они поменялись местами.

9

Дым валил из окна, из дымников в крыше и в стене. Захлопнув дверь и согнувшись, он выбежал в предбанник. Потом сел на ступеньки, стер тыльной стороной руки пот со лба и закурил трубку.

Баня топилась.

Баня топилась, и осень приближалась. Утра стали прозрачными и пронизывающими, вечера прохладными. На каменистых полянах показались грибы, они расправили свои шляпки, будто раскрыли зонтики; на пустошах наливалась и краснела брусника.

Черная баня. Третья на его веку. В лицейские и студенческие годы у них не было своей бани. Он ходил в городскую, она топилась по-белому. Потом... он женился, и родился Лаури. Встал вопрос о даче. Тогда у него не бывало длинных отпусков. Первые лета он провели на даче у родителей Кристины. Там была черная баня.

Он так же сидел на ступеньках бани и глядел на темнеющее озеро. В каменке догорали последние головешки, воздух в бане стал сухим и легким. Можно было затыкать дымник и возвращаться в дом. Оттуда слышались голоса – на дачу съехались гости. Воду он давно натаскал, все было готово, а уходить не хотелось.

Тут, на банном крылечке, лучше. На даче стоял веселый гомон, но ему было одиноко. Он бедный молодой инженер. Встань он сейчас и выйди к другим, он почувствует, что не существует для них. Он просто муж Кристины, которому положено топить баню, колоть дрова и таскать воду. После того как все помоются, он мыл собственных детей – Лаури и Пентти, укладывал их спать и только потом шел сам париться и прибирать баню к следующей топке.

Когда он возвращался в дом, за столом уже никого не было, чай давно остыл.

Хочет ли он чаю, спрашивали его.

Нет, нет, спасибо, ему уже не хотелось.

В гостиной тесть беседовал с гостями, своими коллегами – судьями. Огонь в очаге потрескивал. Поначалу ему тоже хотелось участвовать в разговорах. Потом нет. Он охотнее шел спать. Ему приходилось рано вставать. Лаури просыпался в шесть и будил Пентти. Он занимал детей, чтобы Кристина могла поспать. Так хотели тесть и теща, а Кристина свято блюла это их желание. Иногда ему казалось, что он и для Кристины какое-то безличное существо, которое поддерживает чистоту и ухаживает за детьми.

Он вставал вместе с детьми, шел на кухню, кормил их и выводил на улицу, чтобы они не будили тестя с тещей и Кристину. Это никак не оговаривалось, но само собой разумелось. Иногда ему становилось особенно горько: зачем женился на женщине, которая богаче тебя. Шурину, молодому студенту, никогда не поручали домашних дел. У него не было времени. Ему не подобало работать за конюха. Когда он однажды заметил это Кристине, та ответила: «У тебя же отпуск».

Но с этим он еще мог примириться. Только посмеивался иногда про себя. Тайком от всех он готовил диссертацию, не говорил этого даже Кристине. Пусть думает, что он пустое место. Но тесть и его судьи! Они являлись каждую субботу, усаживались в саду и заводили разговоры. И сколько бы они ни говорили, все сводилось к одной идее, которую они потом упрощали и упрощали, пока наконец ничего не оставалось, кроме низколобых большевиков – разбойников, хулиганов, убийц, самцов и самок. Их следовало с корнем вырвать из свободной Финляндии. Эти сидящие в саду цивилизованные судьи поднимались в собственных глазах на ступеньку выше по социальной и культурной лестнице, если способны были люто ненавидеть красное отребье. И к этому классу они относили всякого, кто добывал свой хлеб физическим трудом. Таких, говорили они, не следует выпускать из тюрем, им всем надо безоговорочно вынести смертный приговор. Свободной Финляндии предстояло раз и навсегда подняться ввысь над кровью этого отребья.

Способность все упрощать придавала сидящим в саду непоколебимую уверенность. Когда он поначалу, еще не раскусив их, ввязывался в разговоры и пытался сказать, что, по его мнению, вопрос нельзя решать так односложно, чтобы... – его даже не слушали. Ему не мешали говорить, но когда он кончал, ему отвечали, что он еще молод судить о государственных делах. А баня уже готова? Готова. Хорошо. Хочется попариться. Большое спасибо.

Он встал и подкинул дрова в каменку.

У него и теперь такое же чувство и так же не хочется идти домой. Хотя баня теперь своя, дом свой и гости в доме тоже свои.

Это третья баня, которую он топит. Третья и последняя.

Они много лет снимали дачу. Часть длинного деревенского дома. Там тоже была хорошая черная баня. Ту он топил с другим настроением. Вспоминая прошлую жизнь, он думает теперь, что это была самая счастливая его баня. Тоже чужая, но это не имело значения. Даже Кристина была иной, чем на родительской даче. Но все-таки она первая завела разговор о том, как важно иметь собственность. Потом умер отец Кристины,

Он сидел и разглядывал лес на том берегу.

Этот лес, и эту баню, и этот дом он купил сам. А то, что за тем мысом, то куплено на деньги из наследства. Тем он никогда так не дорожил, как своим сосняком.

Из дома доносятся голоса.

Баня больше не дымит. Дрова обуглились и горят ярким пламенем. Скоро можно заткнуть дымник, пусть баня прогревается. Куда бы уйти? Иди куда угодно, а осени, возвращения в город и объяснения с правлением не избежать. Давно уже кончился вынужденный отпуск, о котором он не сказал никому ни слова, теперь подходит к концу очередной. Пора возвращаться на работу. В порядке ли его нервы? Иначе говоря, согласится ли он с правлением, или снова станет перечить?

Он взглянул на веники. Вон их сколько, целый ряд: маленький густой – Кристине, три маленьких – детям, он связал бы и четвертый, да Лаура еще не вернулась; потом для Эсы, Пентти и Анна Майи, для Кайсы и Оскари, для отца Оскари, его дочери и зятя.

Отец Оскари приехал к сыну и невестке. Кристина пригласила к ним все его семейство. Отец прихватил с собой дочку и зятя. Молодые только что поженились и совершали свадебное путешествие.

Он встал, вошел в баню и поворошил угли. Трубу и окно он закрыл, дымник в стене оставил пока открытым.

– Ты все еще здесь копаешься?

– Да.

– Иди пить кофе, тебя там ждут.

– Не могу, пар уйдет к воронам.

– Они тоже господни твари.

Пришедший произносил слова внятно, как оратор. Это был крупный, светлый, с большим брюхом мужчина. Яркие синие глаза смотрели остро из-под сморщенных век. Отец его зятя Оскари.

– Нет ли у тебя сигары в кармане?

– Нет, вон на полочке лежат папиросы. Эса или Пентти, видно, оставили.

– Дай-ка мне одну. Я тоже люблю посидеть и покурить, когда баня топится. Так я всегда сочиняю свои проповеди. Топлю баню и курю.

– У тебя черная баня?

– Черная, ты что, забыл?

– Верно. Жаркие, должно быть, выходят проповеди.

Отец Оскари засмеялся.

– Иной раз бывает. Только я не замечал, чтобы жаркие проповеди помогали. Лучше действуют медовые... Заткни теперь дымник, пойдем кофе пить.

За кофе он разглядывал сестру Оскари и сравнивал ее с братом. Молодой зять тоже был теологом, только что испеченным. Он получил в приходе место помощника пастора.

Кристина угощала кофе и фруктовым соком.

– У вас даже лед есть, – заметил отец Оскари и пальцами переложил кусочек льда из большой чаши с соком в свой стакан.

– Да, есть. В начале зимы ездили напилить.

– Сам ездил?

– Пентти и Оскари захотели прокатиться на хуторской лошади.

– Эса тогда как раз болел, – сказала Кристина.

С этого разговор перешел на болезни.

С них – на диеты.

С диет – на рыбные блюда и средства для похудения. Потом – на улов в озере. И снова – к началу зимы.

Кристина заторопила мужчин в баню. Их шестеро и маленький Хейкки. Всем сразу не поместиться. Отец Оскари с зятем и он отправились в первую очередь. Отец Оскари вдруг повернул обратно.

– Что ты забыл? Там все есть.

– Сигары.

– Я принесу, – сказал зять.

– Они в левом кармане.

Зять побежал за сигарами.

Они набрали полтаза горячей воды, взяли ковш и три полотенца, а отец Оскари – еще и сигару со спичками, и влезли на полок. Подстелили под себя полотенца, сидели и потели. Отец Оскари попыхивал сигарой.

– Хорошо подымить для начала.

– А некоторые говорят – лучше хлебнуть. И Маннергейм предпочитал.

– Я пробовал, но сигара лучше. Йоэль Лехтонен[20]20
  Лехтонен Йоэль (1881—1934) – финский писатель.


[Закрыть] тоже с первым паром покуривал, – сказал отец Оскари.

– Ты его знал?

Это спросил зять.

– Нет, но я знаю «Путкинотко»[21]21
  «Путкинотко» – роман И. Лехтонена.


[Закрыть]. Там Муттинен в бане у Кяркияйнена курит – так ведь это сам Лехтонен.

– Возможно, – согласился зять.

– Может, плеснем немножко? – спросил Хейкки.

– Давай, только капельку.

– Знаю, знаю.

Он набрал ковш воды.

– Я плесну, – предложил зять.

– Не позволяй ему, Хейкки. Молодые попы этого не умеют. Выплескивают с кафедры весь свой жар на загривки прихожан. Когда им учиться поддавать пар! – сказал отец Оскари.

Он плеснул на камни и лег на спину. Отец Оскари тоже опрокинулся на спину. Они улеглись ступни к ступням.

– Ты небось сам в молодости так делал?

Это зять.

– То есть как? Ха... ах, как сладко.

Это отец Оскари.

– Весь жар на загривки прихожан?

– Ах, ты вон о чем, а я уж забыл... Конечно, по неопытности именно так и делал. А потом потихоньку научился и забыл все, чему меня учили, так оно и было... И когда я стал слишком стар, чтобы работать, меня повысили в сане.

Отец Оскари разглагольствовал, а он слушал. Приятно слушать и чувствовать, как пот течет по коже. Скоро он потечет в глазницы, тогда пора будет взяться за веник.

– Так оно и бывает. Когда забудешь все, что учил, становишься пастором, так и с тобой будет... Плесни-ка еще немного на камни...

Он слушает. Речь течет мягко, с истомой, не хочется вставать и париться. Он знает, что отец Оскари только так говорит, что он и теперь по целым суткам копается в книгах, как молодой неофит, но говорит так, будто все хорошо, все на белом свете благополучно.

– Да, вспомнилась мне одна история... Расскажу-ка тебе, зятек, да и тебе, Хейкки, но в первую голову зятю... Был я тогда помощником пастора в приходе, как ты теперь... Кажется, в первом своем приходе... Очень любил рыбалку и ходил рыбачить в компании с присяжным... Позвали меня однажды в баню... ленсман, лесничий и доктор... Решили вогнать молодого пастора в краску... Только мы разделись, как началось... Стали рассказывать такие анекдоты – один другого лише, и знай себе поддавали пару... Решили опалить новому пастору зараз и шкуру, и душу... Хорошо... Просто немыслимые сыпали анекдоты... И чем жарче пар, тем рискованнее анекдоты... Ах, хорошо... Теперь хватит... Потом спросили меня – могу ли я продолжить, моя, мол, очередь... Я парился, сцепив зубы... Хорошо... И придумал анекдот: что бы я сделал, если бы был содержателем увеселительного заведения... Ну и смеялись же господа ленсман, доктор и лесничий, а когда я уходил из прихода, они просили, чтобы я остался... Компаньон для рыбалки, мол, нужен... Так, так, плесни-ка на каменку...

Он встал.

– Может, начнем париться?

– Давайте... Шла старуха в полушубке... Солнце грело... Прочь полушубок... А-ах... вот это пар... Как господне солнце... душу греет, а шкуру жжет... Прочь полушубок.