Текст книги "Современная финская повесть"

Автор книги: Сюльви Кекконен

Соавторы: Вейо Мери,Пааво Ринтала
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

10

Листья на прибрежных березах пожелтели.

Почти все лето настроение у него было подавленное. Безделье, срубленный сосняк на том берегу, старость и сочувствие близких – все давило его, о чем бы он ни думал. Он попытался освободиться от всех привязанностей, но ничего не выходило.

Особенно тяжело бывало днем – с того берега доносился шум работы. Ночью было полегче. Два теленка, ягнята, старая знакомая кошка-рыбачка. И книги.

Так шло время. Он ловил рыбу, топил баню, бодрствовал со своими мыслями, всеми забытый в июньских и июльских ночах. Теперь наступил август, и тяжесть исчезла.

Дни снова стали ясными, на душе посветлело. Лес начал пестреть. Вороны в этом году появились рано. Они каркали, напоминая об осени и перестуке топоров. Теперь это уже не ранило его. Пусть каркают.

В прибрежном березняке целыми семейками поднимались лисички.

Их много в этом году.

Вокруг маленьких елочек высыпали коричнево-красные подосиновики.

Он наклонился и сорвал гриб.

Как это удивительно, что они помогают деревьям расти. Он надломил ножку. Черная и пустая: червивая. Грибы почти все червивые. И все-таки помогают елкам. Выбросив гриб, он оглянулся. В нескольких метрах под березой мелькнуло что-то яично-желтое.

Разве не поразительно, что краски природы превосходят краски самых лучших картин? Он не раз вспоминал мох у лесных ламб: ржаво-коричневый и одновременно золотистый. Вспоминал щук в ламбах, зеленых с черным: чем не грунтовка для старых мастеров? Часто ему рисовались и желтые переливы лисичек.

Он лег на живот и стал разглядывать желтую семейку.

Шесть грибков уже поднялись из земли: два самых маленьких еще совсем выпуклые, третий, видно, на днях свернется вороночкой, он как раз преображается, а три больших уже превратились в желтые воронки.

Они пахнут чем-то похожим на курагу. Определить этот запах невозможно. Ему нет словесного выражения. В самом ли деле нет?

Нет, конечно, как и тому, что он лежит вот тут и разглядывает желтые грибы.

Он осторожно отгреб от грибницы опавшие листья.

Показались желтые точки, величиной с булавочную головку.

Он встал на колени и сорвал шесть грибов.

С залива донесся шум.

У Заиньки гости, ее молоденькие кузины Хэлэна и Аннастийна.

У нее теперь своя небольшая машина, и осенью она получит права. Отчуждение уже не ранит его. Еще в начале лета ему было непривычно, что в лодке нет второго человека.

Лодку пора чинить. Она уже старая. А может еще послужит немного? Теперь ведь надолго уже и не надо.

Он встал и направился к берегу, потом вдоль воды дошел до мостков.

Вот она. Типичная саволакская лодка: высокий нос, две скамьи и такая высокая корма, что заднее сиденье находится будто где-то наверху. Но это только так кажется, когда глядишь с берега.

В глубине мыса заводят машину. Это Лаура с кузинами.

Вот здесь Лаурино место. На передней скамье. Всего несколько лет назад скамья была прибита пониже, потому что он боялся, как бы Лаура – совсем еще маленькая – не выпала в воду. Теперь она вон там заводит машину.

Опять придется таскать камни в лодку, когда захочешь острожить. Как в августе прошлого года. Теперь это уже не больно. Не больно, хотя ты и знаешь, что будешь класть камни до конца своих дней, если ты вообще намерен стоять на корме с острогой.

Камни для равновесия, камни для компании.

Камней здесь, правда, хватит.

Шум стал приближаться. Потом мотор затих.

– Дедушка, привет.

Он обернулся. Три девушки шли к нему по берегу. Заинька посередине. Желтые шорты и белая кофточка. Справа от Лауры со стороны берега – Хэлэна. Красные шорты и белая кофточка. Маленькая изящная темноволосая девушка. Слева – Аннастийна. Длинноногая, худая, как будто сонная, она распространяет вокруг безжизненный фиалковый аромат крема. Коричневые шорты и белая кофточка. Все в белых кофточках.

– Привет, дедушка.

– Привет, привет.

– Мы гадали, когда ты поедешь острожить? Может, взял бы нас с собой?

– Скоро уже пора. Кто из вас самый заядлый рыбак?

– Мы бы все поехали. У Хэлэны камера со вспышкой, интересные получились бы снимки.

– Лодка четверых не берет.

– Возьми всех, дедушка...

– Я не могу острожить, когда в лодке трое фотографов. Фотография – это особое дело.

– Да ты только подумай, вдруг нам большая щука попадется – какой шикарный снимок получится...

– Может, и так, только это уж вы без меня, пожалуйста.

– А кто же ее бить будет?

– Вы даже бить собираетесь?

– Да ведь только тогда и получится интересный снимок, если щука будет извиваться на остроте.

– Бейте сами. Я позировать не стану.

– Я бы с удовольствием и острожить поехала.

Это Хэлэна.

– И я. Я никогда не ездила.

Это длинноногая Аннастийна.

Девушки загорелись,

– Возьми, дедушка, девочек с собой.

– Возьму, возьму, только порознь. Трое сразу ни к чему. Хватит и двоих. Третий в лодке всегда лишний.

– Возьмите сначала меня.

– Нет, меня.

– Я первая, Аннастийна.

– Ну и ладно, но на второй вечер моя очередь. Вы сегодня пойдете? – спросила Хэлэна.

– Сегодня нельзя, луна почти полная.

– А если набегут тучи? Ведь ты же пойдешь, если будут тучи, ведь пойдешь же, дедушка.

– Тогда поднимется ветер.

– Но он будет юго-восточный. На этом берегу совсем тихо. Сегодня вечером порыбачите, – сказала Лаура Хэлэне.

– А по-моему, ветер почти восточный, и рыба в такой ветер не плавает, – возразил он. Ему не хотелось острожить с этими ветреницами.

Он направился к дому.

Ветер дул с юго-востока. К вечеру он не утихнет, но на мысу тепло и тихо. Небо в тучах, значит, стемнеет на полчаса раньше. Он наполнил фонарь керосином, сменил фитиль и наточил острогу, потом зажег фонарь и пошел на берег собирать камни.

– Дедушка, хэй, можно девочкам с тобой?

Голос донесся с мостков в глубине залива.

Потом они прибежали – Лаура и Хэлэна рядом, Аннастийна немного позади.

– Пусть идут, только надо одеться,

– Да ведь вечер теплый.

– Все равно надо надеть свитера,.

– Мы сейчас сбегаем.

Пока Аннастийна и Хэлэна бегали одеваться, он сходил наполнить термос.

Девушки вернулись в свитерах, брюках и резиновых сапогах.

Хэлэна села на весла, Аннастийна – посередине, а он – на корме. Надев на фонарь жестяной козырек, он установил его на корме. Потом влез на заднюю скамью и, отталкиваясь острогой, повел лодку вдоль берега. Здесь тоже чувствовался ветерок. Видимость была от этого немного хуже.

Маленькие окуньки спали на камнях. Подлещики и небольшие язи мелькали в водорослях.

С озера донесся шум ветра.

– У этого берега всегда бывают щуки, а сегодня не видно даже самых мелких.

– Какая теплая ночь, – заметила Хэлэна.

– Прекрасная ночь.

– Я больше люблю лунные.

Это Хэлэна.

– А я – ветреные. А вы, дедушка?

– Когда острожишь, такие ночи лучше.

– Как рыба на дне выглядит?

– Скоро будет твоя очередь – посмотришь.

В маленькой бухточке они поменялись местами. Хэлэна перешла на корму, а он сел табанить. Он показал Хэлэне, как рыба лежит на дне и как ее надо бить. Хэлэна, кажется, ловкая девушка. Так ведет лодку, отталкиваясь острогой, что и табанить почти не надо!

Он набивает трубку и ищет спички.

– Поглядите, рыба. Вот она.

– Бей.

Хэлэна бьет прямо с поверхности.

– Не вытаскивай остроги, упирай в дно. Чувствуешь что-нибудь?

– Нет.

– Я так и думал. Сверху не попадешь. Надо опустить зубья в воду, чтобы они были над самой головой щуки, и только тогда бить.

– Мне было так страшно.

– Поехали дальше.

– Теперь очередь Аннастийны.

– Я боюсь.

– Иди, иди.

– Стой там, пока не поймаешь рыбу.

Хэлэна осталась на корме.

Он раскурил трубку и стал прислушиваться к ветру. Приятно, что не пришлось укладывать в лодку камни.

– У того мыса попьем кофе, – сказал он.

– И кофе есть? Вот интересно. Я вижу только маленьких окуней.

Это Хэлэна.

– Прекрасная ночь, ветреная ночь, темная ночь.

Это Аннастийна.

– Вы уже студентки?

– Я только весной поступила, а Аннастийна уже в университете.

– Что ты изучаешь? – спросил он у Аннастийны.

– Языки и историю искусств. Я перешла на третий.

– Какие языки?

– Английский и французский.

– Много изучающих английский?

– По-моему, около пятисот.

– А не знаешь, сколько русский учат?

– Не знаю, но немного. Может, человек десять.

– Вот как. Жаль. Странно, что в наших университетах почти не изучают русский, хотя Финляндия и Россия – ближайшие соседи и большая часть торговли ведется с Россией.

Он посмотрел вперед и онемел. В нескольких метрах от них рядом с листьями кувшинок лежала большая щука. На самой поверхности. Пора для остроги еще слишком ранняя, большие щуки еще не опустились на дно. В такое время года их можно увидеть только кое-где на поверхности. Такие большие щуки ищут мелких заводей и опускаются на дно, только когда вода похолодеет. Они чуткие и ловко убегают. Поймать их в такое время почти невозможно. Лодка приблизилась к щуке. Теперь она была видна вся. Лодка подошла к ней почти вплотную, но рыба не шевельнулась. Лодка скользнула мимо.

И тогда Хэлэна взмахнула острогой.

– До дна, до дна. Не поднимай, ради всего святого не поднимай остроги, упирай в дно, я развернусь кормой... Ну вот. Острога воткнулась в дно?

– Д-да-а...

– Теперь поднимай, но не прямо, а немного к себе.

Это была большая щука. И спала у самого листа кувшинки. Такую красивую рыбу на этом озере теперь редко увидишь. Должно быть, из-за большого ветра она спала так крепко.

– Подними-ка острогу.

– Она там, там.

Это Хэлэна. Аннастийна вскочила. Щука на зубьях остроги легла в лодку. Хорошая работа. Проткнута по самой середине.

– Протяни ко мне острогу, я ее сниму и оглушу, а то она выплеснется за борт или будет биться в лодке.

Острога сотрясалась, когда Хэлэна протянула ему конец с рыбой. Сама Хэлэна дрожала.

– Ну и ну... страсти какие, уф! Я была уверена, что не попали. Я ведь била с закрытыми глазами. От страха.

– Она кило на три.

– Даже больше.

– Теперь твоя очередь, Аннастийна.

– Да, теперь поменяемся.

– Я боюсь.

– Почему?

– Все равно я промахнусь. Давайте вы, – предложила ему Аннастийна.

– Ну хорошо, только, может, мы сначала причалим к берегу выпить кофе в честь такой удачи? Здесь хорошее место.

– Давайте.

Они подплыли к берегу. Он снял фонарь с кормы и накачал в него воздух. Потом поставил кружки на камень, рядом с ними мешочек с сахаром и стал разливать кофе.

– Ну и рыба, я все еще не пойму, как она мне попалась.

– Есть у вас фотоаппарат?

– Нет. Мы забыли. Да и не надо. Это совсем другое. Это так здорово, поверишь, Аннастийна.

– Мне тоже было здорово, хотя я только смотрела.

– Это совсем другое, не то что ловля раков.

– А вы ловили?

– Вчера вечером ловили, поймали сорок девять штук, но это просто ерунда по сравнению с таким.

– Пейте кофе, пока не остыл, – сказал он, подтянулся и удобно прислонился к пню. Ему было приятно смотреть на взволнованных девушек. На душе стало легко. Девушки говорят и говорят о рыбе, а он глядит на них и слушает возбужденные молодые голоса. Приятно глядеть на молодых. Для них еще все возможно. Сейчас ему кажется, что и для него тоже. Давно у него не было такого чувства.

– Разве не удивительно – так тепло и так темно, и это в Финляндии, то и другое вместе.

Это Аннастийна.

– Меня еще немного знобит. Это из-за рыбы.

– А мне летом никогда не бывает холодно.

– Ты же и спишь голая.

– Да, это очень приятно, – говорит Аннастийна и наклоняется к камню за кружкой. Ее рука и плечо касаются его руки. Прикосновение молодой женщины. Словно сидишь летней ночью и глядишь на ягнят и телят. То же самое. Люди кажутся такими же ягнятами и телятами, если сидишь тихо и слушаешь вселенную.

Ему вдруг показалось, что все это происходит в какой-то дальней дали, на каких-то немыслимых высотах, на которые нужно забраться, чтобы все это увидеть – ветреный вечер, свет фонаря, кружки с кофе, тихий берег залива и большую щуку рядом с листом кувшинки.

Ему больше никуда не нужно рваться, не надо никуда карабкаться, потому что он достиг того, к чему всегда стремился. Это все, как прежде, принадлежит ему.

Вот и все.

11

Вот и все?

А что же еще? Есть еще что-то. Вот оно тут – вот это. Это Аннастийна. Аннастийна спит. Одеяло под мышками. Спина обнажена. Только два светлых следа от бретелек бегут вдоль загорелой спины и исчезают где-то под одеялом.

Это что-то другое – то, что он стоит в пижаме в дверях банной каморки в самом конце залива и смотрит на спину Аннастийны. Светает. Это самый холодный час суток. Холод пронизывает плечи. Но не этот холод.

То, что он стоит сейчас тут и смотрит на спину спящей Аннастийны, прямо связано со всем, что было: с грибами, ветреными ночами, лодкой, покоем. Но как это привело его сюда, того он не может постичь. Правда, между всем тем и сегодняшней ночью лежало и еще что-то. Вчерашняя ночь, возвращение с озера, день, снова вечер и снова озеро. Но все это было только тем, чем и должно было быть: солнцем, туманом, водой, травой, запахом пищи, мыслями о бытии, о Брейгеле, о грибах и об овцах. Это было не то, что сейчас; теперь пришло что-то совсем иное, совсем незнакомое.

Протянув руку, он хочет стянуть одеяло и замирает.

– Аннастийна.

В ответ слышится только ровное дыхание;

А может быть, он не назвал ее имени, не произнес его вслух? Ему казалось, что он прокричал это имя. Или это кричало в нем то, незнакомое?

Позавчера вечером они пили кофе на камне у берега и вслушивались в шум ветра. Он улавливал все звуки ночи. Потом они забили еще двух щучек, вернулись на берег, и девушки побежали на конец мыса в свою каморку при бане спать. Он пошел в дом и сварил кофе. Когда кофе осел, он вышел с чашкой во двор и сел за садовый стол.

Тогда взошло солнце, и он был одно с этим утром.

Он существовал в пространстве, и ему не хотелось спать.

Потом наступил вчерашний день, он гулял по прибрежному березняку, любовался желтизной лисичек и был заодно с ними. Он решил пойти и узнать, не продадут ли ему тот хлев. За хлевом бродил весенний выводок воронят, и он радовался тому, как они семенят и каркают. Он купил хлев, вернулся домой и заказал в издательстве Бонье все сочинения, касающиеся посева грибов.

Потом снова наступил вечер, тихий и светлый. И когда взошла красная луна, Аннастийна пришла с Лаурой, Хэлэна уехала домой.

Аннастийна хотела бы остаться еще на два дня. Может быть, дедушка поедет с ней поострожить?

При такой луне и в такую тихую ночь не стоило бы ездить. Но Аннастийне все казалось так удивительно. Случалось же иной раз наострожить и при луне. Разве дедушка не помнит, как они однажды, три года назад, дедушка и она, отправились на озеро и поймали же ведь, да еще какую большую. Это была просто призовая щука.

Он, конечно, помнил. Но он собирался лечь спать.

Спать ему, правда, не хотелось, а захотелось поглядеть на озеро при луне.

Они отправились, Аннастийна и он. Аннастийна долго стояла на корме, она ровно табанила, но они не видели ничего, кроме окуньков на камнях.

На мысу Яниксенниеми, в том месте, где они пили кофе, открывался широкий вид на озеро. Он рассказывал Аннастийне, что в средневековом искусстве, как ему кажется, было на одно измерение больше, чем в искусстве нового времени. Он сказал, что оно, конечно, и теперь существует, но недоступно современному человеку, потому что он с детства напуган, раздражен, ощущает чувство вины. Он сказал, что в новое время люди устроили свою жизнь так, чтобы перед каждым была какая-то цель, ради которой они совершают насилие над собой и другими.

Они покончили с кофе и снова поплыли с острогой, но им не попалась даже мелкая рыбешка. На обратном пути он хотел сесть на весла, но Аннастийна сказала, что ей нравится грести.

Он сидел на корме. Над озером плыл туман. За туманом плыла луна. Он был утомлен бессонной ночью и чувством блаженства, он засыпал. Потом услышал сквозь сон, как лодка врезалась в песок, и Аннастийна сообщила, что они прибыли.

– Хорошо, – сказал он.

– Так... – сказала Аннастийна.

– Иди ложись... Я не спал прошлой ночью. Подремлю минут десять на корме и поеду попытать счастья на большого окуня у камня. Если я теперь лягу, то проснусь не скоро.

Так он сказал. Черви, правда, остались возле бани, но он не собирался удить. Он сказал это просто так, чтобы что-нибудь сказать и посидеть в лодке. До того было хорошо.

Он почувствовал, как Аннастийна выскочила из лодки, подтянула ее немного к берегу и пожелала ему доброй ночи.

Он спал минут пятнадцать. Месяц за это время опустился за лесом, начинало светать.

Да.

Можно бы и поудить. Черви найдутся и возле этой бани. Незачем возвращаться на свой берег. Он вышел из лодки и пошел под навес. Дверь бани открыта, приоткрыта и дверь каморки. Слышно, как человек переворачивается в постели.

– Ты уже спишь? – спросил он осторожно и начал выкапывать червей.

– А?

– Я просто спросил, ты уже уснула?

– Н... нет еще.

– Светает.

– Да.

– Ну, доброй ночи.

Червей не было. Он сел в лодку и поплыл к своему берегу. Там тоже не нашлось червей, и он отправился спать. На столе в доме стояла не убранная после ужина чайная посуда. Ему хотелось пить, и он выпил три чашки холодного чая.

Когда он разделся, натянул пижаму, услышал звуки утра и ровное дыхание Кристины, ему показалось, что он никогда не жил такой спокойной и бестревожной жизнью. Он осторожно поцеловал волосы Кристины и лег. Хорошо. Пусть приходит сон. Стены вокруг исчезли, И чего он, безумец, боялся за свое «я»? Даже в одиночестве, даже в бане чувствовал страх и напряжение. В бане? Да, именно. Он увидел свою прежнюю жизнь. Он прошел через жаркую баню, окунался в холодной воде и сидит теперь на собственном месте – на банном крылечке. Кажется, после бани человек должен быть всему открыт, а он все время кружил вокруг собственного «я», заставляя его стремиться и стремиться от цели к цели.

Он проснулся и. посмотрел на часы. Скоро три. Кристина спит в прежней позе.

Он спал не больше двадцати минут. Поднявшись, он пошел за угол. Потом стал ходить вдоль воды, пока не намокли штанины пижамы. Пусть. Куда он идет? Что он здесь делает?

Что, в самом деле?

«Аннастийна!» – кричит он про себя и протягивает руки. Он ощупывает спину и следы бретелек на ней. Аннастийна спит лицом к стене. Дверь приоткрыта, она приоткрыла ее. Надо возвращаться, немедленно возвращаться назад во вчерашний день. Но он медлит, уставившись на спину. Всего мгновение назад он начал засыпать и воображал, что переживает высший день своей жизни. Может, это и есть то неизвестное четвертое измерение?

– Аннастийна, я к тебе, – говорит он и трогает спину.

Девушка поворачивается и открывает глаза. Они еще сонные. Рот приоткрывается и жалобно говорит:

– Что такое?

– Ты спи-ишь?

– Сплю, – говорит Аннастийна и потягивается. Она улыбается. – Я не хочу удить, спать хочется.

Она снова поворачивается к стене.

– Дай-ка мне, – говорит он, приподнимает одеяло и сует руку в тепло. Он нагибается и прижимает лицо к спине Аннастийны.

– Я... я... я... – говорит он дрожа.

Я позволил слугам вскочить в седла, мелькает у него в голове, когда он расстегивает пуговицы пижамы и лезет в постель. Он чувствует, как дрожит спина девушки, когда он прижимается к ней лицом.

– Нет... подожди, – говорит Аннастийна и поворачивается к нему лицом. Мягкие сонные губы.

Он чувствует кожу Аннастийны. Потом она пробуждается и пробуждает его: к этому утру, к утреннему холоду и восходу солнца.

– Нет, нет, – говорит Аннастийна и отталкивает его-от себя. – Я не хочу... не теперь... не мешайте мне спать... уходите.

Увидев ее страх, он вдруг встает и направляется к двери. Там он оборачивается.

Девушка вскочила и села на постели, прижав к себе одеяло.

– Я... я ходил во сне, хотя я и не сплю, я не понимаю... Прости меня... как я мог...

Он открывает дверь. Солнце бьет в лицо.

Он присаживается на банном крылечке, закрывает лицо руками и слушает. Вот он сидит с матерью в поезде, его лицо неестественно распухло. Мать рассказывает, какой он способный мальчик и как доктора ничем не могут помочь. Они едут посоветоваться с деревенской знахаркой. Ему стыдно.

Стыд поднимается из тех давних глубин и наполняет душу.

Он слышит, как кто-то встает с постели и пересекает банную каморку, потом, его волос касается рука. Он слышит спокойные слова, но они адресованы не ему, хотя девушке кажется, что она говорит с ним.

– Ничего... я уже не сержусь... я понимаю... я...

Он поворачивает голову. Девушка стоит за его спиной. Она кладет руки на его шею и притягивает к себе его голову. Его плечи вздрагивают.

– Ну, не надо... Вот так, – говорит девушка и прижимает его голову к своему животу. – Успокойся, my darling[31]31
  Мой дорогой (англ.).


[Закрыть].

Его плечи сотрясаются. Девушке хочется спать, она устала успокаивать, ее пронизывает утренний холод. За ее спиной теплая постель. Она ослабляет объятие, потягивается, и когда она теперь, склонив голову, разглядывает трясущегося на крылечке человека, она видит седину в его волосах и морщины на шее. Старая кожа. Поцелуй во сне, пробуждение к действительности, испуг, беспомощность виновника, слабый порыв нежности – все забылось. Перед ней куча дрожащей старой кожи.

Зачем он так? Почему он не перестанет?

Когда Аннастийна смотрит, как стыд сотрясает Лауриного деда, в ее сонной памяти возникают древние громадные животные.

Девушка поворачивается, перебегает через каморку, прыгает в постель, натягивает одеяло до самого подбородка, поворачивается к стене и ждет, чтобы пришел сон.