Текст книги "Современная финская повесть"

Автор книги: Сюльви Кекконен

Соавторы: Вейо Мери,Пааво Ринтала
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)

3

Уже у самого сада, неподалеку от дома, он вдруг вспомнил о принятом утром решении: наслаждаться весной. Он остановился и оглядел деревья.

Вся вторая половина дня ушла на составление докладной записки. Пусть правление знает, что проект непригоден, что над ним надо еще поработать. Правда, и в настоящем виде его можно реализовать, если для строительства будет выбрано другое место. Как заведующий отделом, он предлагает...

Так он написал..

Когда у них будет совещание, я сам пойду и доложу... Но я ведь хотел поглядеть на весну... У дверей квартиры он спохватился, что забыл про лодки. Надо взглянуть, покрыли ли суриком ту маленькую моторку образца тридцатых годов? У него тоже такая. Вот уже лет двадцать. Печально, что всему на свете переваливает уже за двадцать.

Он глубоко вздохнул.

Чертовы кофеварщики. Не могут жечь свой кофе где-нибудь подальше от чужих квартир, этакие кофейные монополисты. При их сбережениях им и дела нет до всей городской бедноты.

Он поравнялся с лифтом. Там было пусто, и он вошел в лифт.

Кристина спала. Он догадался об этом по той тишине, которая царила в квартире. В прихожей он снял пиджак, сбросил ботинки, надел просторные сандалии и прошел на кухню. Он открыл кран, ополоснул теплой водой кофейник, влил туда шесть чашек холодной воды, поставил кофейник на плиту, чиркнул спичкой и включил газ. Из двух склянок – по шесть ложек из каждой – он всыпал кофе в кофейник.

Приоткрыв дверь спальни, он услышал тяжелое дыхание. Кристина спала, лежа на спине. Рот полуоткрыт, под глазами – синеватая желтизна. Дряблые голые руки. Двойной подбородок. Отвисшая кожа. Женщина под шестьдесят. Платье до колен. Под чулками – узлы вен.

Рот у Кристины большой, губы сильные.

Он целовал этот рот – всю жизнь один только этот. Почему вдруг такое вспомнилось? Странно. Лет сорок назад он целовал эти губы впервые, потом по ночам на этой же самой кровати все кончалось одним и тем же. А начиналось всегда с поцелуев в губы. Сначала родился Лаури, потом Пентти, потом Эса и за ним Кайса. Этот рот – начало их общих детей, которых они вместе любили и растили. Вот и все.

Вода закипела, запах кофе защекотал в носу. Он бросился на кухню. Кофе не должен кипеть. Он выключил газ и поставил кофейник под грелку. Потом достал из шкафа две чашки, нарезал французский хлеб и стал искать в холодильнике масло.

Кристина вошла в кухню и, потягиваясь, присела к столу.

– Ты дома? Меня разбудил запах кофе. Почему ты так задержался?

– Были кое-какие дела. Где масло?

– Вон там, справа... Не там... На нижней полке.

Когда муж налил кофе, жена сказала зевая:

– Послушай, Хейкки, нам придется взять обратно старую служанку.

– Почему?

– Уборщице одной не справиться. Тебе ведь тоже будет лучше, если придешь со службы к готовому кофе. У меня дел по горло, я не успеваю позаботиться о тебе. Ты сегодня идешь со мной на вечер нашей районной организации.

– Да ведь я на прошлой неделе ходил.

– Ты так редко участвуешь в моих делах.

– А по-моему, ничьи мужья не бегают к вам чаще меня.

– Непременно пойдем.

– Мне некогда. Дела.

– Не пустишь же ты меня одну, если все другие придут с мужьями? Там будет камергер Сеппя, доктор Кипенойнен и кто только не будет.

– Я беспрекословно таскаюсь повсюду, куда ты хочешь, но сегодня мне некогда.

– Ты же обещал на прошлой неделе.

– И все-таки не пойду.

– А кто меня привезет домой?

– Поедешь на машине туда и обратно.

– Я не решусь ехать на машине: там же вечер, и к кофе подадут ликер.

– Кто тебя заставит его лакать?

– Ты же знаешь, как он освежает после долгого сидения и длинных разговоров. Сам говорил.

– Хочешь ликеру – бери такси.

– Сколько раз я тебе говорила: человек в твоем положении должен иметь шофера от фирмы. Ты член администрации. У всех других есть, говорят, шоферы. Мог бы позаботиться, чтобы шофера давали хоть на те вечера, когда я занята допоздна, если уж ты сам не можешь идти со мной...

– Сидеть и скучать, пока вы лакаете кофе с ликером и судачите о своих делах.

– Хейкки!

– Да. Я же ничегошеньки не понимаю в этих разговорах. Сижу на ваших вечерах, как на другой планете.

– Потому что не следишь за литературой.

– Может быть. Я пробовал, но это выше моих сил – читать Кронина, Гамильтона Бассо, Сомерсета Моэма, Альберто Моравиа и о ком вы там еще говорите.

– Кстати, ты вообще-то собираешься заказывать новую машину?

– Нет. Зачем?

– Нашей машине уже пять лет. Она вышла из моды. Жены многих членов правления обзавелись новыми марками.

– Да ведь наша машина со «знаком качества».

– Ну и что же? Она выходит из моды.

– Какая разница, если мотор хороший?

– Ты же знаешь, мне приходится участвовать в разных представительствах, и это неудобно, что у меня нет новой машины.

– А помнишь, когда дети еще ходили в школу, у нас был маленький фордик, мы ездили на нем лет десять. Потом его взяли даже на войну, и он вернулся оттуда целехоньким.

– Смешная была машина.

– Какая бы ни была, но меня она вполне устраивала. Такая была прочная...

– Надо заказать новую. Слышишь, Хейкки? Ты понимаешь, что я говорю? Завтра же заполни бланк.

– Да ведь моторы теперь такие плохие. Еще корпус не успел из моды выйти, а мотору уже конец. Лучше взять такую, которая послужит лет десять. Машина – это рабочий инструмент, а не безделушка, да нам она и вообще не нужна, отлично и без нее обойдемся. А если брать, так какую-нибудь совсем маленькую.

– Ты просто невыносим. Может, прикажешь возить самого епископа в этакой консервной банке?

– Христос вообще без всякого транспорта обходился, кажется даже осла своего не имел, а вон как все хорошо обошлось. Авось и епископ старой машиной не погнушается.

Видя; что ей не убедить мужа, жена заговорила о другом:

– Ты наконец можешь назвать точный срок, когда мы поедем? Мне надо знать хотя бы недели за три, а то не успею приготовить туалеты.. Не голышом же мне в Италию ехать.

– У тебя новая летняя шляпа, ее и надень.

– Когда ты пойдешь в отпуск?

– Не знаю, мне надо закончить одно дело,

– Это долго протянется?

– Сделаю как можно скорее.

– А раньше почему не сделал? Знал ведь, что поедем. Будем мешкать – лучший туристский сезон кончится.

– На кой черт нам эти болваны туристы? Хватит и друг друга.

– Поедем в Венецию.

– Ладно. Поедем в Венецию. Но неужели туда нельзя съездить, когда там не кишат туристы?

– Ты ничего не понимаешь в атмосфере. Когда ты ездишь за границу на свои конференции, там собираются такие же, как ты, вы сидите, слушаете друг дружку – доклады да отчеты, что-то считаете, считаете и, не заметив, что побывали за границей, возвращаетесь по домам.

Кристина взглянула на часы и встала.

– Мне надо спешить. Через два часа начало, а я еще не одета.

Она открыла дверь спальни, сняла блузку, бросила ее на диван и начала причесываться,

– Ты сегодня не обедал?

– Нет,

– Может, успеешь сделать что-нибудь легонькое до моего ухода?

– Хорошо.

– В холодильнике бифштексы. Подогрей их на горячей сковороде без жира. И, если не трудно, поставь скорее картошку,

– Ладно.

Он начал мыть картошку.

– Ты почему со мной не едешь – у тебя какое-нибудь заседание?

– Нет. Мне надо повидать членов нашего правления, вернее одного.

– Кого, Хурскайнена?

– Да.

– Передай привет.

– Передам.

Пока Кристина одевалась, Хейкки накрыл на стол и приготовил ужин. Они поели. Кристина заспешила. Она попросила Хейкки вымыть посуду, вызвала такси и уехала.

Хейкки занялся посудой. Поставив ее в сушилку, он позвонил Хурскайнену.

Говорит Хейкки Окса, добрый вечер, дома ли генерал?

Нет. Генерала нет дома, ответили ему.

Может ли он вернуться в течение вечера и в какое время?

Нет. Генерал на каком-то собрании. Сегодня его не будет. Только завтра утром, сразу после восьми, так генерал просил отвечать.

Вот досада. А генеральша дома? Кто желает поговорить? Да ведь сказано было – Хейкки Окса, позови-ка, девочка, маму к телефону, да поскорее. Да, да, конечно, прощаю, раз ты не узнала дядю, а теперь позови маму: может, она знает, где твой фатер.

Но мадам тоже не знает. Мадам полагает, что муж на заседании. Там какой-то юбилей, в котором ему надо участвовать.

Они обмениваются новостями. Приветы. Спасибо. Спасибо.

Трубки наконец положены.

Что же мне теперь делать? Надо было поговорить с Топи. Послезавтра заседание правления. Ну ладно. Тогда и услышат.

Он направился в библиотеку, которая одновременно служила ему кабинетом. Окно выходило на улицу, в него виднелся маленький клочок берега с опрокинутыми лодками. Одна дверь из комнаты вела в гостиную, другая – в холл. Он прошел вдоль стеллажа, занимающего всю стену от пола до потолка, и принялся искать мемуары фон Папена. Он давно хотел их прочесть, но чтение все откладывалось. Хотел потому, что коллеги читали и говорили о них. Так он познакомился едва ли не со всей мемуарной литературой о второй мировой войне: из простого чувства долга. Для собственного удовольствия, чтобы быть на каком-то уровне и иметь представление о том, чем живет мир, он читал художественную литературу. Больше всего японскую – в английских, переводах, читал и другое, даже переводы с русского.

Он остановился перед мемуарами фон Папена, но передумал и пошел к полке с японцами. В связи с японской литературой ему всегда вспоминался один поэт. Сходство поэта с японскими прозаиками было неуловимо, но мысль о японцах приводила на память его имя.

Возьму-ка я опять его.

Он взял стихи, сел за письменный стол и стал читать стихотворение о соловье в Монрепо.

Вместе со стихотворными строфами он заскользил в прошлое.

4

Он сидел не там, где поэт: не у дороги в Лаппенранта.

Он сидел в Хяменлинна, в штабе ополчения, но настроение у него было такое же горько-суровое, как у поэта.

Жив ли Лаури?

Это была его первая мысль. Потом пришел стыд.

Он тревожится о собственном сыне, а значит, о себе, хотя повержена вся родина.

За стыдом возникло изумление: как это могло случиться? Уже месяца два назад он понял, что они воюют против великой державы, но что события примут такой оборот – это было непостижимо.

Зазвонил телефон.

– Господин капитан, вас просят к телефону.

Это писарь.

– Скажите, что меня нет.

– Капитана Окса здесь нет... Обязательно... Конечно.

Зазвонил телефон. Это в холле. Он встал и пошел туда.

– Алло, – отозвался он раздраженно.

– Здравствуй, это я. А мама дома?

Это Эса.

– Нет, мама ушла на какое-то заседание своего общества.

– Она обещала оставить мне глаженые рубашки.

– Не знаю, приходи, поищи сам.

– Ну, ладно, – отозвался гнусавый голос.

– Будь здоров, – ответил он и повесил трубку.

Чертов парень, всегда не вовремя звонит.

Он снова сел за письменный стол. Воспоминания не возвращались.

Что-то он хотел сделать? Составить докладную к совещанию правления, представить веские основания, по которым не может подписать проект. Успеется. Он стал перелистывать книгу. Птицы, летняя ночь, тончайшие ветви прибрежных берез на фоне светлого неба, переход вечера в ночь, ночи – в утро, и среди всего этого – человек. Такие картины всегда рисуются ему, когда он листает эту книгу. Чувство, которое не выразишь словами, способность выйти за пределы собственного «я», быть вместе с окружающим миром и слышать его. Он всегда тоскует об этом и находит это здесь.

Четвертое измерение – все более редкое качество в современном мире.

Звонок в дверь. Он встал и пошел открывать.

Это Эса. Среднего роста, ширококостный, носатый, с вялым голосом: сын, собственный сын.

– Я за рубашками.

– Поищи – может, найдешь.

– Мы в конце недели переедем на дачу?

– Не знаю, это мама решает.

– Я собираюсь с Оскари в Салоярви.

– Вот как, – ответил он и. ушел в свою комнату.

Эса раздражал его. У меня было трое сыновей. Почему именно Лаури должен был погибнуть, а Эса остаться? Так он иной раз думал. От этих мыслей становилось стыдно, но это не помогало,

Он давно уже потерял внутреннюю связь с детьми и с женой. Да и была ли она когда-нибудь? Что я сумел им дать? Немного денег и немного сплавного леса. Вот и все. Убеждения, которые я пытался им внушить, уже дважды рухнули даже во мне самом.

Его взгляд упал на книгу.

В дверь постучали, но это была дверь совсем другой комнаты.

За порогом стоял лейтенант Каллэ Рэсонен и звал его:

– Эй, Хейкки!

– Входи.

За спиной Каллэ маячили два длинных светловолосых молодых человека в штатском, с фотоаппаратами и вспышками на груди. Они расхаживали словно цапли.

Он посмотрел на писаря, писарь – на него.

– Это два американских журналиста. Хорошие ребята. Мы вчера вечером вместе посидели за бутылочкой. Лошадки просятся на фронт. Ты, наверно, можешь помочь. Они состряпают историю об армии, которая возвращается на новую границу, – протараторил Каллэ. В цивильной жизни он был текстильным фабрикантом.

Финская армия, подтягивающаяся к границе, определенной Московским миром, обманутая, присмиревшая, подчинившаяся превосходящей силе, – все это он остро чувствовал.

А эти синеглазые братья лезут туда. Интервью, сенсации. Совсем недавно их газеты тоже состояли в компании одержимых крикунов, уверявших Европу, что Финляндия показала всему цивилизованному миру образец гуманизма. Будто все могло разом перемениться. Теперь тот же цивилизованный мир видит в этом сенсацию: поглядите, как маленькая финская армия, побитая, отходит к новой границе. Вот остатки героической армии... Как могло случиться, что даже Каллэ в такой день приходит с подобными предложениями?

– Если ты поможешь, эти ребята в долгу не останутся.

Он махнул рукой.

– К счастью, не могу. Единственное право, которое я имею, – посадить тебя на гауптвахту.

Каллэ усмехнулся.

Он объяснил американцам, что его начальник не может им помочь.

– Правда ли, господин капитан, что финские отряды шли в отчаянную контратаку под звуки государственного гимна? – спросил один из них.

– Да, правда, и архангел Гавриил командовал взводом, – огрызнулся он. К подобным вопросам он уже привык: каждую неделю принимал иностранных корреспондентов и давал интервью. Эти тоже, конечно, сочинили беседу с ним еще до того, как явились сюда.

– Ну, ладно. Только эти ребята здорово бы расписали... Да, вот еще что... Торговый советник Туунанен просит узнать у командования Каннасской армии, жив ли его сын. Боится сам спрашивать. Там, говорит, какой-то сердитый офицер сидит. Сам губернатор, говорит, стал наводить справки о своем сыне, как только объявили мир, и ему ответили, что эта сволочь еще жива. Туунанен просит, чтобы ты про его сына узнал.

– И пальцем не шевельну ради Туунанена, – ответил он, испытывая удовольствие оттого, что какой-то офицер так срезал губернатора.

– Как знаешь, я ведь тебя не заставляю, – сказал Каллэ.

Стыдно. Все стыдно. За этих прощелыг, за Каллэ, за себя, Я сначала тоже так думал: жив ли мой сын? Мой сын. Хотя вся армия раздавлена. Хотя сотни тысяч людей остались без крова. Я думал только о своем сыне.

– Я занят... Пожалуйста, катитесь к дьяволу... Идите вы... Делайте что хотите, только проваливайте отсюда... Слышишь, меня тошнит...

Американцы поняли его по тону. Они попятились к двери.

– Не горячись, – сказал Каллэ. – Не хочешь помочь – не надо, мы кого-нибудь другого найдем, кто сможет и захочет... Пошли, ребята, потолкуем с начальством поважнее.

Когда они вышли, он посмотрел на писаря.

– Снова мир на земле, – сказал писарь и усмехнулся.

– Да. И паразиты со всего света подымают головы.

– Эй, папа.

Это Эса. Он встал, подошел к двери и спросил, что надо.

– Ничего, я ухожу. Будь здоров.

– Да, да, прощай. Уходи или приходи, только мне не мешай.

Он вернулся, раздраженный, и стал думать о заседании правления.

5

Хейкки Окса сидит за своим рабочим столом и передвигает на нем предметы. Надо ознакомиться с теми проектами, которые остались с прошлой недели. Надо дать на них заключение. Но мысли разбегаются.

Даже Хурскайнен, старый друг, не поддержал меня.

Вчера вечером состоялось заседание правления. Он доложил об истинном положении вещей. Господа члены правления держались корректно. Они не возражали и не поддерживали. Предоставили вопрос на мое усмотрение, просили как можно скорее подготовить отзыв. Отзыв будет послан исполнителям. «Как можно скорее» – значит в ближайшие дни. Сегодня утром директор уже звонил и торопил с положительным отзывом.

Первый раз в жизни его собственное мнение резко разошлось с мнением начальства. Забудь он о своих позициях, одобри решение правления, можно бы взять отпуск и отправиться в туристскую поездку по Италии. Это была бы награда за покладистость. Скоро пора на пенсию, какой смысл затевать споры с крупными объединениями?

А песчаный берег? Берег как берег, и бог с ним.

Он встает и идет к окну.

Сделаю зарядку и покончу со всем этим делом. Он начинает гимнастику.

Боль в сердце.

Это, конечно, невротическое, чему другому тут быть?

Надо принять решение, потом разобраться с другими делами.

Он возвращается к столу и начинает писать. Это противоестественно, отвратительно. А может, он и вправду просто старый упрямец? Взглянув в окно, он вспоминает о заливе и об острове и обрывает фразу на полуслове. Схватив телефонную трубку, набирает коммутатор, дожидается гудка и набирает номер.

– Алло, – доносится из трубки женский голос.

– Привет, это Кайса?.. Я, я, здравствуй. Я вспомнил, что обещал маленькому Хейкки сводить его в зоопарк, пока мы не переехали на дачу... Мне удобно сейчас. Хейкки может пойти?

– А можно Элине с вами?

– Конечно.

– Хорошо. Я возьму машину и сейчас приеду к тебе. До встречи.

Он кладет трубку, встает, идет в прихожую, берет шапку и быстро спускается по лестнице.

– Мне нужна машина с шофером, – говорит он швейцару.

Кайса с детьми уже ждет его у дверей.

– Дедушка пришел! – кричит малыш Хейкки.

– А у меня новая юбка, погляди, дедушка, погляди!

Это Элина.

– Элина надела ее в первый раз; надо было приберечь к вступительному экзамену, но девочка не утерпела, когда узнала, что дедушка берет ее в зоопарк. Как ты поживаешь, отец?

– Спасибо, хорошо. А вы все?

– Благополучно. Волнуемся немного, попадет ли Элина в школу, но должна бы попасть: Оскари всю весну с ней занимался.

– Попаду. Папа научил меня всем фокусам, а больше там и знать нечего, – заявляет Элина.

– Ну, лезьте в машину.

– Чур, я спереди! – спешит Хейкки.

– А я с дедушкой.

Доехав до берега, они покупают мороженое и ждут паром.

Дед жует сигару, дети едят мороженое.

– А смешной канадский медведь еще там? – спрашивает Хейкки.

– Наверно.

– Я хочу сначала посмотреть на детенышей пумы.

– Не тебе решать, куда мы сначала пойдем. Это дедушка скажет, правда, дедушка? – возражает Элина.

– Сначала пойдем к пумам, правда?

– Хорошо, хорошо.

– Сначала посмотрим канадского медведя, правда?

– Нет, сначала пуму, скажи, дедушка: пуму.

– Пуму, пуму.

– Нет, канадского медведя, скажи: канадского медведя.

– Канадского медведя, сначала канадского медведя.

– Да ведь ты мне обещал, что сначала пуму.

– Сначала пуму, пуму, – соглашается дедушка.

– Ты обещал ей, что пуму, а мне – что канадского медведя.

– Пойдем, пойдем, только парома дождемся.

– Расскажи, дедушка, о Хэйди, – просит Элина.

– Что же мне рассказать?

У них свои версии о Малышке Хэйди[10]10
  Имеются в виду повести швейцарской писательницы Иоханны Спири (1827—1901) «Годы учения и странствий Хэйди», переведенные на ряд языков, в том числе и на финский,


[Закрыть]. Дед специально прочел обе книжки о ней, чтобы рассказывать Элине, которая тоже читала. Элине нравится, когда дедушка рассказывает так, будто он сам – Дедушка, а она – Малышка Хэйди.

– Так вот, о чем это я...

– О том, как Малышка Хэйди и Дедушка пошли в зоопарк.

– Да, Малышка Хэйди и Дедушка пошли в зоопарк. Малышка Хэйди взяла мороженое, а Дедушка закурил сигару, и они стали ждать паром.

– Не так, расскажи, что они делали в зоопарке... Об этом расскажи.

– Они смотрели на зверей. Дедушка курил сигару, а Малышка Хэйди ела мороженое...

– Потом они пошли посмотреть на диких кошек, – подсказывает Элина.

– Да, потом они пошли посмотреть на диких кошек.

– Расскажи, что там случилось.

– Да, что там случилось... Дедушка взял сигару, а Малышка Хэйди мороженое...

– Ты это уже рассказал.

– Разве? А если Дедушка взял вторую сигару?

– Это уже третья сигара и третье мороженое, – замечает маленький Хейкки.

– Вот как, – говорит дедушка.

Сообразив, что получилось, он усмехается.

– Как у Хемингуэя.

– Что это такое?

– Ничего, один человек, который вечно твердил одно и то же.

Подходит паром. Элине хочется на корму, Хейкки на нос. Они устраиваются посередине. Дедушка слушает, как работает мотор. А мотор твердит все время то же самое, что и он сам.

– Пра-вле-ни-е, – стучит мотор.

Вот паром уже у причала, они выходят, выбираются на песчаную дорожку, покупают мороженое, дед достает сигару, и все трое рядышком начинают подниматься в гору – к зоопарку. На первом же перекрестке вспыхивает спор. Хейкки хочет налево, Элина – направо, а дед желает оставаться при своем мнении и правлению не поддаваться.

Они отправляются прямо вверх.

Сначала останавливаются возле оленей – немецких и северных.

– Как здесь мало людей, – замечает Элина.

– Пойдем кормить медведей, им разрешается бросать сухари.

Это Хейкки.

– На каникулах сюда придет много людей, и зверям станет весело, – продолжает свое Элина.

Потом они смотрят на росомах, и дедушка о них рассказывает. Миновав зайцев и кроликов, они идут навестить лисиц и выдр. На краю бассейна валяются остатки салаки.

– Выдры, наверно, спят, их не видно.

Это Хейкки.

– Выдры неинтересные, пойдем дальше.

Это голос Элины, но он доносится откуда-то издалека. Дед слышит его, но не понимает. Он на озере. Близится рассвет, но солнце еще не встало. Над озером туман. Он не ложился спать, любовался июльской ночью, вдыхал запах развешанного на шестах сена, видел летучую мышь и слушал тишину. Верхушки берез на фоне белеющего неба были так же изогнуты, как на японских гравюрах. Он долго разглядывал их, потом направился к берегу, взял удочки и баночку с наживкой, столкнул лодку в воду, и вот он тут, на озере, метрах в пятидесяти от берега. Он остановил лодку рядом с камнем и насаживает большого червя на крючок. С середины озера доносится шум. Туман становится непроницаемым, но звуки отчетливы. Кажется, будто лодка быстро рассекла воду и села на мель. Ему тогда подумалось, что это большая щука или утка, а может быть, гагара. Но это была выдра. Она показалась позднее, осенью.

Тогда было на редкость теплое и сухое лето. Таким же было и предыдущее. Окуни ушли на глубину, зарылись в ил и, как говорили местные жители, не хватались за удочку. Был июль 1939 года.

– Дедушка, дедушка, идем же, чего ты задумался, – теребит его за полу Хейкки.

– Куда?

– Кормить медведей.

– Медведей? Ну идем. А где у вас сухари?

– Вот, – взмахивает мешочком Хейкки.

Они поднимаются на медвежью горку. Небольшая скала окружена высоким бетонированным забором. Медведи сидят на скале. Это маленькие, с черными спинами, коричневогрудые, остромордые малайские медведи. Заметив людей, они спускаются к забору, встают на задние лапы, разевают пасти и крутят головами. Дети бросают им сухую булку.

Со скалы доносится рычание. Из бетонной щели вылезают в обнимку два медведя. Большой старый медведь и маленькая медведица.

Медведица сидит в объятиях медведя, стараясь от них освободиться. Он обхватил передними лапами медведицу за живот и прижал к себе ее зад. Она ловчится укусить его, но он держит крепко. Он все время трется задними лапами так, чтобы чувствовать медведицу, и урчит басом. Голос у него довольный.

– Посмотри-ка, дедушка.

– Я вижу.

– Ей не вырваться?

– Вырвется.

– А почему он так сидит и тянет ее?

– Они продолжают свой род. Знаешь, как в деревне, когда корову ведут к быку?

– А это бык?

– Нет, это медведь-самец. Бросьте сухари и пойдем.

– А они долго будут продолжать род?

– Не знаю, киньте им остатки булки и пойдем.

Когда все сухари перекиданы и съедены, они уходят к ближайшей клетке. В ней сидит пеликан. Рядом с ним глухарь.

Оглянувшись, дед видит, что медведи проковыляли обратно на скалу и устроились там. Ему приходит на ум совет правления. Со скалы по-прежнему доносится удовлетворенное басовитое урчанье.

Глухарь сушится после купанья. Он методически с силой бьет крыльями и, кажется, не собирается прекращать свое занятие. Им надоедает смотреть на это, и они спускаются с горы.

– Теперь пойдем к кабанам.

Здесь они кидают за ограду куски сахара. Сначала показываются большие боровы и жирные матки. За ними – маленькие кабанчики. Дети пытаются кинуть сахар малышам, но большие все перехватывают. Они обнажают клыки и бросаются на малышей, как только те хотят подойти к сахару.

Вдоль берега они направляются к львам. Отойдя от кабанов метров на десять, дедушка вдруг останавливается и кашляет. На берегу, слившись друг с другом, лежат мужчина и женщина. Мужчина на женщине. Дедушка еще раз кашляет. Взглянув на аллею, мужчина снова прижимается лицом к лицу женщины.

– Пойдемте-ка назад, купим мороженое и выйдем ко львам с другой стороны, – предлагает дедушка.

– Мороженое – это хорошо, – соглашается Элина.

Они поворачивают обратно.

Результат современного жилищного кризиса, думает дедушка. Молодые люди ищут уединения и, не найдя лучшего места, отправляются в зоопарк. Вонючие подворотни их не устраивают. Там не получишь того, чего хочется. И ведь не стыдно же. Нисколько. Бесстыдство, видно, тоже современно. Лет двадцать назад этого бы постыдились и спрятались. А современный мир не прячется. Только что не урчат. В остальном – такие же медведи.

– Ты почему улыбаешься, дедушка?

– Просто так.

– Скажи, ну скажи!

– По-моему, эти малайские медведи...

– Вот было бы здорово, если бы все люди превратились в медведей, – принимается фантазировать Хейкки. – Мы бы жили тогда на такой скале, лазали бы там и дожидались, когда люди принесут нам сухой булки и сахару.

– Какие люди? Ты же сказал, что все люди стали бы медведями.

– А те медведи, которые превратились бы в людей, – парирует Хейкки.

По дороге к львам они присаживаются у птичьего пруда.

– Когда мы пойдем домой, дедушка?

Это Хейкки.

– Тебе надоело?

— Мы уже все посмотрели.

– Проголодался?

– По-моему, можно идти. Здесь нет ничего интересного.

Это Элина.

Дедушка думает об отзыве с недописанной фразой, оставшемся на столе. Не хочется уходить. Но он встает.

– Идем.

Переправившись на пароме в город, они идут к трамваю, садятся и едут восемь остановок. Потом выходят, возвращаются немного назад и идут по боковой улице. Второй дом.

– Ну, до свидания.

– Пойдем к нам.

– Я спешу. До свидания.

– Пока. Спасибо, дедушка.

Он смотрит, как дети открывают дверь и исчезают на лестнице.

Спешит? Куда ему спешить? Колебаться и нервничать.

Придется это все-таки сделать, раз не сделал раньше. И он направляется к стоянке такси.