Текст книги "Друзья с тобой: Повести"

Автор книги: Светлана Кудряшова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

ЧЕСТНОЕ ПИОНЕРСКОЕ

Знаете ли вы «Неаполитанскую песенку» Чайковского? Симочка говорит, будто она про море, солнце, про серебряные искры, что ослепительно сверкают на голубых волнах, когда солнце стоит в зените.

Прозрачно море в ясную погоду. Лежат на дне его разноцветные камни – красные, желтые, голубые. Будет ветер – будет прибой, и выбросит волна цветные камни на песчаный берег. Собирай, сколько хочешь.

Неслышно и бистро плывет к берегу стая маленьких проворных рыб. Вот остановились, замерли… Греются. Грейтесь, грейтесь хорошенько! Нежьтесь в теплой прибрежной водичке.

Но вздохнул теплый ветер, мелкие частые рябинки побежали к берегу – и рыбок как не бывало! Только колышутся тонкие веточки водорослей да застыл, прижавшись к зеленому от тины камню, старый пятнистый краб.

Стукнула дверь. Симочка оторвалась от клавиш, досадливо оглянулась – кто это мешает ей вспоминать про море?

Ах, Федя! Симочка довольно улыбнулась.

– Ты любишь «Неаполитанскую песенку»? – спросила его Симочка. Федя ее не знал. А слушать ему некогда, потому… потому что он сегодня уезжает к бабушке.

Федя сказал это очень решительно. Симочка забыла про море, про песню. Она уже стоит около него и недоверчиво всматривается в его лицо. Он шутит, конечно?

Нет, Феде не до шуток. Совсем померкли карие глаза. Симочка не видит в них смелых светлых лучиков. И самой ей что?то грустно стало. Она садится рядом с ним и жалобно говорит, что одному ему ехать нельзя. Дети не ездят в поезде без старших.

Но Федя ее не слушает. Он сейчас пойдет на вокзал и купит себе настоящий билет. Деньги возьмет из бабушкиных – она зашила их в курточку на всякий случай.

Феде не хотелось рассказывать историю с Ермиловниным сараем. Теперь уж все равно.

Симочка необычно долго для нее молчала. Светлые брови сдвинулись, губы вытянулись трубочкой. Уедет Федя, а она останется. Будет ходить в школу, снова к ней за парту сядет Лена Софронова. Нет, с Леной она больше сидеть никогда не будет. И дружить тоже не хочет. Совсем разонравилась ей Лена.

– Федя! – вдруг встрепенулась Симочка. – А как же тепловоз?

Он грустно сказал, что уж как-нибудь обойдутся без него. И если у них не хватит лому, пусть напишут. Он знает еще одно местечко, подальше, чем старый блиндаж.

Симочка не любила печалиться. Она не хотела, чтобы Федя уезжал. Она решила все ясно и просто: он может жить у них. Мама его будет любить. Она уже его любит. Максим – тоже.

– Як бабушке хочу. Мне без нее плохо, – признался Федя. – А ты приезжай к нам летом. Тебя бабушка редкие узоры научит вышивать. Приедешь?

Симочка согласилась. Федя повеселел, представив себе, как Симочка приедет к нему в село, как познакомит он ее с бабушкой, Тойво, ребятами. Он спросил, хочет ли она пойти с ним к Черному озеру выслеживать бурую медведицу, что живет у трех сосен. Она откровенно призналась, что побаивается медведицы. Лучше куда-нибудь в другое место.

Федя охотно согласился. Хорошо, тогда они поедут с Тойво рыбачить на дальние Онежские острова.

Когда Федя жил у бабушки, отец каждое лето приезжал к ним. Они сразу отправлялись рыбачить на просмоленной тяжелой лодке Тойво. Якорь бросали перед закатом у острова, заросшего березами и шиповником. Долго ловили рыбу удочками. Догорала в небе вечерняя заря. Приходил с богатым уловом сигов дед Тойво. Он раскладывал костер на поляне, окруженной березами, такими развесистыми и пышными, что по ветвям можно было переходить с одного дерева на другое. В большом закопченном котелке Тойво варил уху. Время от времени он пробовал ее большой деревянной ложкой, подсыпал соли, убавлял огонь, что-то пришептывал. Кто его знает, оттого ли, что сигов Тойво укладывал в котел не очищенными от чешуи, или от его таинственного шепота, но уха была до того вкусна, что от нее невозможно было оторваться. Ели ее с зеленым луком деревянными крашеными ложками.

Вспомнив все это, Федор замолк, пригорюнился. Молчала и Симочка. Федя встал, взял свой портфель.

– Уже уезжаешь? – всполошилась Симочка. – Ну подожди немножко!

Он подождал – посидел несколько минут на диване и встал.

– Сима, – сказал он очень серьезно. – Дай честное пионерское, что никому про меня не скажешь. Даже маме.

– Я и так не скажу. Зачем пионерское?

– Ну, пожалуйста! Если пионерское дашь – точно не скажешь. А так можно и проговориться.

Симочка торжественно прижала руки к груди.

– Честное пионерское!

СИМОЧКА ПЛАЧЕТ

Максим получил пятерку по истории. Хорошо жить на свете, когда получишь пятерку! Как он рассказывал о Георге Вашингтоне и его отважных отрядах!

Максим шел домой в прекрасном настроении. Он напевал песенку, которую часто играет на рояле Серафима. Кажется, песенка называется «Неаполитанской». Одним прыжком Максим влетел на крыльцо.

– Мама!!!

Никто не ответил. Значит, мама в кухне. Не сняв калош, Максим влетел в кухню. Пусто. Ни мамы, ни Серафимы.

Странно! Ну, мама задержалась на работе – она часто засиживается со своими девчонками, которых она учит музыке. А где же Симка? Очевидно, опять у своего Федора.

Максим вздохнул: в кои веки получишь пятерку и некому о ней рассказать! Огорченный, он попробовал остывший суп прямо из кастрюльки. Суп понравился, и Максим, скинув пальто, решил, не откладывая, пообедать. Вдруг до него донеслись странные звуки: кто-то тихо и горько всхлипывал.

Максим встал и заглянул за дверь. На маленькой скамейке сидела Симочка и, уткнувшись носом в колени, тихонько плакала. Плечи ее вздрагивали от рыданий, светлые косы растрепались. Сердце Максима сжалось при виде такого печального зрелища. Однако он сказал сердито:

– Вот козлиха!

Симочка ничего не ответила на эти обидные слова. Брат постоял, подумал, чего бы сестре реветь. Двоек у Серафимы не бывает. С Лешкой, что ли, подралась?

– Ну чего ты? – Максим сурово нахмурился, чтобы скрыть овладевшее им беспокойство.

Симочка молчала. Максим обиделся и отправился дообедывать. Из-за двери время от времени доносились тяжкие вздохи, всхлипывание и сморканье. Покончив с супом, Максим строго посмотрел на дверь, за которой скрывалась сестра, и сказал:

– Кончай реветь. Я буду сочинение писать.

Он пошел было заниматься, но по пути осторожно заглянул в угол. Сестра размазывала слезы по лицу. Вид у нее был очень несчастный, а на коленях лежала старая испачканная кукла Анюта с отбитым носом и мокрыми от Симочкиных слез щеками. Максим понял, что плохи у сестры дела, если старая Анюта вытащена на белый свет.

– Эх ты, председатель совета отряда! Опять за куклы?!

Она сейчас же спрятала куклу за спину и угрюмо взглянула на брата красными от слез глазами.

Сердце не камень! С откровенной тревогой брат наклонился к сестре и участливо спросил:

– Ты чего, а?

В ответ хлынул целый ливень горючих слез.

Ни-че-го… Про-осто… так…

Тогда Максим опустился на корточки рядом с сестрой, помолчал, поглядывая на нее, и вдруг протяжно, басовито завыл.

Симочка моментально подняла мокрое лицо, испуганно взглянула на брата.

– Максимка, что?

– Ни-че-го! – провыл Максим. Но не выдержал и рассмеялся.

Смеялась и Симочка, даже не вытерев слез с лица.

– Прошло? – дружелюбно спросил брат. – Наревелась?

– Нет, – отрицательно покачала головой сестра. – Не прошло…

– Двойку получила?

Симочка вздохнула, накручивая на палец кончик светлой косы.

– Нет.

– Ну, выкладывай. У меня сочинение.

Серафима завздыхала, засморкалась.

– Мне нянчиться с тобой некогда, – обиделся брат. – Реви, если нравится!

Он уселся за свой стол и раскрыл том Белинского. Сочинение было очень серьезным – про Евгения Онегина. Максим уже два раза читал статью Белинского и даже начал понимать, почему Онегин был эгоистом поневоле. Чтобы понять это окончательно, необходимо было прочесть статью в третий раз. Но читать мешали вздохи сестры. Максим встал из-за стола и, сдерживая накипевшее возмущение, спросил, кончит ли Симка сегодня реветь и вздыхать.

В это время послышались быстрые шаги и в комнату вошла мать. Она сразу все поняла. Симочка в углу, за дверью – значит, пришло к дочке горе.

– Симочка! – позвала мать.

Дочка не откликнулась. Тогда мать вопросительно взглянула на сына: не ты ли, мол, братец, причина горьких слез сестры? Но братец отрицательно покачал головой, прямо глядя в материнские глаза. Обеспокоенная мать вернулась к всхлипывающей дочке.

– Помочь могу? – Она наклонилась к Симочке, приглаживая ее растрепавшиеся волосы.

Серафима уныло посмотрела на мать и пробормотала, что рассказать ничего не может, потому что дала честное пионерское слово.

– Кому? – осторожно спросила мать.

– Кому-то…

Мать задумалась, а в это время Максим вспомнил про свою пятерку по истории и закричал:

– Мама!

Она испуганно обернулась.

– Я получил пятерку! Посмотри!

– Ох, разве можно так пугать?! – укоризненно сказала мать, но тут же радостно улыбнулась и взяла в руки Максимкин дневник. Выведенная красными чернилами, там стояла красивая пятерка..Максим принялся снова рассказывать про Георга Вашингтона, а затем объявил, что идет заниматься – готовиться к сочинению.

Мать предложила дочке вместе пообедать. Но Серафима опять скрылась за дверью и пробурчала:

– Не могу… Я расстроенная…

Немного погодя бочком вышла из своего угла и уселась за стол рядом с матерью. Ела она нехотя, часто задумывалась. Мать незаметно наблюдала за дочкой, но спрашивать не спрашивала.

ОШИБКА ПРЕДСЕДАТЕЛЯ СОВЕТА ОТРЯДА

Сочинение о Евгении Онегине хотя с трудом, но продвигалось. Была в третий раз с карандашом в руках прочитана статья Белинского. Был составлен план и выбран эпиграф. На все ушло много времени. Максим встал, потянулся после трудов праведных и только теперь увидел, что совсем темно и давно пора закрывать ставни. Он вышел из своей комнаты и натолкнулся на сестру. Симочка стояла в пальто перед часами и внимательно смотрела на стрелки.

Максим бы в хорошем настроении – дело с сочинением ладилось. Он легонько дернул сестру за конец длинной толстой косы и отскочил: Симочка должна была перейти в наступление. Но она не двинулась с места, только подняла на брата серьезные глаза и спросила почему-то шепотом:

– Максимка, ты… не знаешь, где вокзал?

Брат удивился. Зачем ей вокзал?

– Ну чего ты пристал? – жалобно протянула Симочка. – Я спрашиваю просто так…

Опять просто так! Максим вспыхнул и заявил, что ничего ей не скажет. Он вышел на улицу. Ветер гонял и крутил по дороге снежную пыль. Начиналась метель. Пока Максим закрывал ставни, его свитер запорошило снегом. Ему это очень понравилось, он подставил ветру голову, зажмурил глаза, стал ловить ртом колючие мелкие снежинки. Когда у него замерзли уши и нос, он набрал полные пригоршни снега и побежал в дом. «Попугаю Симку!» – решил Максим, уже забыв о размолвке с сестрой.

У самых дверей он неожиданно столкнулся с высоким летчиком в теплой кожаной куртке. Да это Горев! Николай Егорович! Максим вежливо поздоровался, раскрыл перед гостем двери.

Взглянув на Горева, Симочка тотчас же опустила глаза и пролепетала в крайнем смущении:

– Здравствуйте… Николай Егорович…

Горев наклонился к ней и спросил, где Федя. Симочка только вздохнула и опустила светлую голову. Но Горев все повторял свой вопрос и не спускал тревожных глаз с лица Симочки. А у той подбородок уже коснулся груди – ниже опускать голову некуда.

– Что же ты молчишь? – не выдержал Максим. – Говори, когда спрашивают!

Но сестра молчала… Николай Егорович рассказывал матери про то, как Федя и Лешка забрали без разрешения железный лом у какой-то бабушки, как потом вернули его и что сегодня Федя ушел в школу и больше не возвращался домой.

Горев говорил быстро, негромко, часто поправлял рукой седые волосы и все посматривал на Серафиму.

Максиму было совершенно ясно, что Симка знает, где Федя. Ишь, как отворачивается от Горева! Ишь, как поджимает губы, а сама, хитрющая, нет-нет да и кинет искоса настороженный взгляд на Николая Егоровича! И плакала она в углу неспроста, и из дому хотела удрать незаметно тоже недаром.

Мать вдруг вспомнила, что стоят они все еще в передней, извинилась и предложила Николаю Егоровичу пройти в комнаты. Он отказался. Он пойдет искать сына – час поздний. Но вот задача – где его искать? В школе нет, Анна Васильевна после уроков Федю не видела, от Кондратьевых он ушел давно.

Максим подошел к сестре.

– Говори, чего ты на вокзал собиралась? Сейчас же говори!

– Я… я не собиралась… – чуть слышно произнесла Симочка. Тогда Максим резко повернулся к Гореву и закричал:

– Николай Егорович, подождите, не уходите. Она все знает, знает!

Горев положил руки на Симочкины плечи, попытался заглянуть в ее глаза. Да разве заглянешь, если они прикрыты длинными темными ресницами!

– Симочка, не молчи! – умоляюще попросил он. – Ведь с Федей, может, случилась беда…

Симочкино сердце не могло больше выносить таких мучений и страданий. В полном и безвыходном отчаянии она села на пол и громко, безутешно заплакала.

– Ох, Федя-медведя! И что только… ты… наделал!… И за-ачем… зачем я… я дала тебе честное-е… пио-онерское! А то бы… то бы ты не поехал… на свой далекий Север…

Мать и Горев переглянулись. Максим опять закричал:

– Вот видите! Видите!

На лбу побледневшего Николая Егоровича появились крупные морщины. Он взглянул на часы и открыл входную дверь. Уже с крыльца запоздало донеслось:

– До свидания!

– Подождите! Я с вами!

Максим схватил пальто и кинулся вслед за Горевым.

Мать наклонилась к дочке, вытерла ей нос и попросила подняться с пола. Симочка посопела, повсхлипывала, но встала и отвернулась к стенке. Она долго стояла так, старательно отрывая пуговицу от пальто. Оторвав одну, она принялась за другую.

– Может быть, хватит одной? – спросила мать.

Симочка молчала. Мать подошла к ней и миролюбиво предложила:

– Давай-ка разденемся! – И сняла с пушистых белокурых Симочкиных волос голубую шапку.

– Мама… Мамочка, – жалобно протянула Серафима. – Ведь я им ничего не сказала, правда?

– Не сказала, не сказала, – успокоила мать. – Ты только плакала. На целый год сегодня наплакалась.

– А… а они найдут… Федю?

– Должны найти.

Тут мать стала объяснять дочке, что она плохой друг. Отговорить Федю надо было от поездки, а если не слушался – приказать. Ведь она же председатель совета отряда, а совсем не понимает, как должна поступать.

Симочка молчала, расстроенная. Выходило, что она виновата в Федином бегстве. А разве она его не отговаривала, разве она его не просила не ехать? И если она плохой председатель совета отряда, пусть ее переизберут.

Вот как получается: Федя мучается, Николай Егорович расстраивается, и Симочка наплакалась досыта. Мама тоже беспокоится: сидит за книгой, а сама почти не переворачивает страниц – все прислушивается к шагам во дворе.

Симочка взяла маленький стул, поставила рядом с маминым и уселась с Анютой на коленях. Но все равно было грустно. Она попробовала пересесть, но легче не делалось. Тогда она взяла мамину руку и положила себе на голову. Мать улыбнулась, погладила дочкины волосы, и Симочке стало легче.

Максим не шел. Симочка не могла больше томиться в неведении и предложила матери сходить вместе к Горевым. Может, Федя с отцом пришли.

Мать с сомнением покачала головой, но пойти согласилась. Они оделись и вышли из дому. Пороша с воем кинулась им в лицо, ветер злобно рванул Симочку за пальто. Она взяла мать за руку и смело шагнула во вьюжную тьму.

Дома у Горевых их встретила Тамара Аркадьевна. Она была одна и очень обрадовалась гостьям, упросила раздеться, пройти в комнаты. Мать рассказала ей, что Федя на вокзале, что Николай Егорович и Максим поехали туда за ним, их можно ждать с минуты на минуту. Тамара Аркадьевна слушала мать сумрачно, не перебивала. Она несколько раз подходила к окну – посмотреть, не идет ли Николай Егорович с Федей, не утихла ли вьюга. Симочка заметила, что за занавеской она тихонько вытирала глаза.

«Плачь, плачь! – с неприязнью думала Симочка. – Это все из-за тебя!»

Время шло. Никто не приходил. Тамара Аркадьевна тревожно советовалась с матерью: не поехать ли ей тоже на вокзал?

– Разъедетесь, – уверенно сказала мать, -Вы – туда, они – сюда.

Тамара Аркадьевна предложила гостьям чаю. Но Симочке ясно было, что делает она это из вежливости: даже не дослушав отказа матери, опять отошла к окну.

Звонок раздался неожиданно. Тамара Аркадьевна вздрогнула, растерянно взглянула на мать, а та уже спешила открыть дверь. В переднюю занесенная снегом вошла Анна Васильевна. Она не удивилась, увидав Серафиму и ее мать.

– Нашелся? – спросила учительница вместо приветствия.

Тамара Аркадьевна кивнула и передала рассказ матери. Симочка отряхивала Анну Васильевну от снега и хорошо видела, как она помрачнела. И когда ее строгие глаза с явным осуждением остановились на Тамаре Аркадьевне, Симочке показалось, что та сейчас расплачется.

Но никто не расплакался. Анна Васильевна сказала:

– Что ж стоять да у моря погоды ждать! Пойду им навстречу.

– В такую метель? Да вы их и не найдете. Они могут трамваем, могут троллейбусом… – несмело возразила Тамара Аркадьевна.

Но учительница все равно пошла. В дверях она вдруг повернулась.

– Я к вам еще приду, – сказала она Тамаре Аркадьевне. – Завтра.

Симочка с матерью пошли вместе с Анной Васильевной. Метель утихала. Лишь время от времени ветер, набравшись сил, дунет, поднимет снежную пыль, бросит в лицо прохожим и сникнет. На темно-синее небо из-за облаков медленно выплывала тусклая луна.

Около дома они увидели Максима.

– Федор нашелся! – крикнул он еще издали. Тут же на улице Максим подробно рассказал, как увидел Федю на площадке вагона.

Максим бежал по перрону от вагона к вагону, поспешно разглядывая пассажиров в окнах, в тамбурах. Он пробежал уже половину состава, как поезд тронулся. Максим остановился, отчаявшись найти Федю, провожая глазами проходившие мимо вагоны. Улыбались за окнами проплывавших вагонов дети. Вытирала глаза платочком девушка, стоявшая на верхней ступеньке одного из вагонов, а парень бежал рядом и махал ей шапкой. В ту секунду, когда шестой вагон поравнялся с Максимом, за плечом проводника мелькнуло Федино заплаканное лицо.

– Федор! – заорал Максим и побежал за вагоном. – Федор, стой! Куда ты?

Федя его не слышал. Максим сразу отстал – поезд набирал ход. Тяжело дыша, Максим оглянулся, в отчаянии закричал:

– Николай Егорович! Да где же вы?!

– Здесь я, – отозвался Горев, выбегая из темноты.

– Федор уехал! Он в шестом вагоне. Я видел!

Последние слова Максим крикнул Гореву в спину. Мимо проходил последний вагон. Горев на ходу вскочил в него.

Все обрадовались, заставили Максима повторить свой рассказ, а потом пошли провожать Анну Васильевну. Симочка все время твердила:

– Теперь уж он найдется. Обязательно найдется!

В ДАЛЬНИЙ ПУТЬ

Наконец-то в южный город пожаловала северная метелица! Со свистом пролетела она по улицам, закручивая за собой снежные вихри, накидала белых хлопьев на деревья и крыши, завалила город снегом и умчалась прочь.

На улицах стало тихо и светло от высоких сугробов, от горевших в темном небе ясных зимних звезд.

Чем не северная зима?

Но опоздала метелица порадовать Федю. Стоит он, одинокий и печальный, на перроне, ждет скорый поезд, что повезет его к бабушке. Хранит он в красной варежке билет в шестой вагон и думает, думает… И о бабушке, и об отце, который разлюбил его, и о Симочке, и о Лешке…

Остановился у перрона поезд с ярко освещенными окнами. В нем тепло и уютно. А Федя что-то замерз. Едут в поезде счастливые люди. Весело выглядывают они из светлых окон, спрыгивают с подножек и бегут к киоскам и буфету.

А Феде совсем невесело.

К шестому вагону подошел Федя с опасением: ну, как не впустит его проводник в вагон? Что тогда делать Феде? Он приподнимается на носках, чтобы казаться выше, и вспоминаются ему бабушкины слова: «Богатырь ты, Федюшка». Но проводнику Федя не кажется богатырем.

– Ты с кем? – спрашивает он строго и приподнимает фонарь, чтобы лучше рассмотреть маленького пассажира.

Федя молчит. И вдруг:

– И ты здесь?

Женщина в теплом платке улыбается ему. И он улыбается ей, как доброй знакомой. Это она помогла Феде купить билет на поезд дальнего следования.

Проводник уже не смотрит на Федю подозрительно. Он возвращает ему билет и пропускает в вагон.

Федя сел к окну в полутемном купе. Он уже не знает, чего ему больше хочется: ехать на Север или вернуться домой к отцу.

Неприятно, пронзительно прогудел паровоз. Поезд тронулся.

– Поехали, – сказала женщина, снимая теплый платок. – Ну, в добрый час!

«Поехали! – тоскливо сжалось Федино сердце. – Папа, как же я без тебя? Как же ты без меня?»

И вдруг, неожиданно для себя, Федя кинулся к выходу, перепрыгивая через чемоданы, корзины, свертки, еще не убранные пассажирами из узкого вагонного прохода. Он выскочил в тамбур, хотел спрыгнуть на перрон, но на подножке вагона стоял проводник с фонарем в руках.

Поезд шел все быстрее и быстрее. Скрылся ярко освещенный вокзал. Кончился перрон. Поезд вошел в темноту.

Федя стоял в тамбуре, и слезы текли по его лицу. Он их не вытирал.

Быстро промелькнул зеленый свет семафора, и побежали навстречу огоньки окраинных домов. И вот уже степь, широкая, ночная, заснеженная, заглянула в окна вагона.