Текст книги "Друзья с тобой: Повести"

Автор книги: Светлана Кудряшова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

ПИСЬМО С СЕВЕРА

На сером конверте крупными буквами было написано: «Получить Федору Гореву. Лично».

Федора Горева дома не было, и почтальон вручил письмо Тамаре Аркадьевне. Она положила его на стол Феди на самое видное место – к чернильнице.

Письмо было от друзей – Арсения и Иванки.

Как только узнали они про Федину печаль, призадумались, посоветовались с Тойво, рассказали ребятам в школе, что в далеком южном городе решили пионеры собрать старого металла на тепловоз, а их земляк Федя Горев не знает, где искать лом. Боится он подвести свой новый пионерский отряд.

В то время как Федя мучился – идти или не идти ему с Лешкой в сарай Ермиловны, его северные друзья в одно из воскресений встали на лыжи и отправились на разведку к старому блиндажу. Ребячий отряд вел дед Тойво, вел не обычным путем, а никому не ведомым. Места были глухие, темные.

– Дедушка Тойво, -с беспокойством спросил Арсений, – а ты не забыл, где старый блиндаж?

– Молчи, парень. Вон за тем косогором твой блиндаж, – буркнул дед.

Арсений с Иванкой переглянулись недоверчиво: что-то не припомнят они у блиндажа никакого косогора. Но спорить с Тойво было бесполезно – старый охотник и следопыт никогда ни с кем не спорил, но всегда поступал по-своему. Ошибался Тойво редко.

…В небо поднимаются корабельные сосны. Солнце едва пробивается сквозь их темно-зеленые вершины. Сумрачно в лесу, тихо. Только потрескивают от мороза деревья да изредка сорвется с заснеженной ветви мягкий ком.

Тойво идет впереди – прокладывает лыжню. Нет-нет да и наклонится рассмотреть след.

– Заячий? – Иванка внимательно разглядывает мелкие русачьи следы.

– Его, – одобрительно кивает дед. А вот и куний, малозаметный, недолгий, – перешел хитрый, зверь на дерево и ушел по веткам без следа.

Открылся косогор. Вот и низина за ним. Где же блиндаж? Арсик в недоумении останавливается. Тойво сердито взглянул из-под нависших заиндевевших бровей. Плохой из Арсения охотник, ох плохой! Вон пригорок за соснами, это и есть старый блиндаж.

Иванка сорвался с места, понесся вниз с крутизны, подобрав палки, наклонившись вперед. И следом за ним по сверкающему нетронутому смежному насту несутся вниз темные ребячьи фигурки. Звенит, раскатывается эхо по застывшему Старому бору.

Попробуй найди вход в блиндаж под глубоким снегом! Но Тойво подъехал к пригорку с правой стороны, уверенно ткнул в снег длинной лыжной палкой.

– Здесь!

Запылали на пригорке костры. Растопили чистый лесной снег. Показалась полусгнившая дверь. Дернул ее Арсик, а она и распалась. Заглянул он в щель и радостно крикнул:

– Все цело!

Ворошить Железных обломков, однако, не стали. Путь далек– на себе не унесешь, а короткий зимний день кончается. Снова заскрипел под лыжами снег. Возвращаться легче – лыжня была основательно укатана.

Целую неделю не ходил на охоту дед Тойво – мастерил нарты, чтобы везти сокровища из старого блиндажа. Только вечером приходил он к Марфе Тимофеевне пить чай да слушать рассказы про Федю.

Пришло воскресенье. На рассвете к домишке Тойво съехались все ребята. Вышел дед, выволок из сарая нарты, привязал к ним несколько веревок и встал на лыжи. И навстречу утренней заре потянулись к лесу шумные, веселые лыжники.

Несколько воскресений подряд оживал Старый бор. Много укатанных лыжней вело к блиндажу, и еще одна – широкая колея от легких и быстрых нарт, сделанных Тойво.

Наконец походы в лес закончились. Арсений и Иванка явились к бабушке Марфе Тимофеевне, уселись за Федин стол, который так и стоял у окна, будто Федя по-прежнему жил в маленьком домике, и принялись писать письмо. Они рассказали Феде про свои походы за ломом, про то, что уже сдали на приемный пункт три тысячи килограммов металлолома. Квитанцию они высылают Федору, чтобы он показал ее Наде Асафьевой и рассказал, как северяне старались для пионерского тепловоза. Всему отряду 4 «А» они передавали пламенный пионерский привет. «Ежели еще в чем нужда, сообщай, Федюха, пособим», – приписал в конце письма Иванка.

Письмо лежало, ждало Федю, а он не шел. Тамара Аркадьевна поглядывала на часы, несколько раз выходила на крыльцо, наконец не выдержала и отправилась в школу. Но и в школе Феди не оказалось. Тамара Аркадьевна вернулась домой озабоченная.

А Федя и Симочка в это время шагали по главной улице в самом прекрасном расположении духа. Симочка показывала Феде город. Город был большой и красивый, гораздо больше деревянного северного городка, в котором Федя иногда бывал с бабушкой. Все дома здесь были каменными, тротуары тоже. Улицы усажены деревьями, о которых Федя и не слыхал-то до сих пор ничего. Но пока что он удивлялся только названиям деревьев – катальпы, каштаны. Были они голые, серые, некрасивые. Федя пожалел, что не растут здесь вечнозеленые ели и сосны.

– Посмотришь, какими эти деревья весной будут, – пообещала Симочка.

Солнце, яркое не по-зимнему, подсушило тротуары. Федя расстегнул свое теплое, на меху, пальтишко, сдвинул на самую макушку треух.

– Весна, что ли, начинается?

Действительно, совсем не по февральски голубело высокое ясное небо; не по февральски зеленела молодая трава в скверах, где совсем еще недавно лежал снег.

В феврале – весна! Но Симочка утверждала, что здесь такая зима. Скоро опять выпадет снег и через несколько дней обязательно растает. И так будет еще не раз. Настоящая весна придет в конце марта, может быть, в начале апреля. Тогда совсем потеплеет и зацветут фруктовые деревья. Это так красиво, что Симочка не может передать. Лучше пусть Федя посмотрит сам. Федя кивнул.

Они зашли в сквер, и Симочка показала Феде маленькие почки на розовых кустах. Кустов было много, и Симочка пояснила, что здесь растут всякие розы: красные, белые, даже чайные. Они уселись отдохнуть на скамью, нагретую удивительным февральским солнцем. Симочкины ноги повисли в воздухе – не могли достать до песчаной дорожки, на которой стояла скамья. А Федины достали. Он снял треух и пригладил пышный чуб. Солнечные лучи сейчас же запутались в его каштановых волосах, и, наверно, от этого весь он был розовый и сияющий.

Симочка сидела и болтала ногами, сколько хочется. Потом стала рисовать человечков на песке носком маленькой черной калоши. Вдруг она вскочила!

– Пошли на Кубань?

Федя с сомнением взглянул на нее: кажется, они далеко ушли от дома. Но если эта Кубань недалеко…

Симочка наморщила лоб, усиленно вспоминая дорогу на реку. Дело в том, что она еще никогда не ходила туда без мамы. Если бы пойти на Кубань от дома, она без сомнения нашла бы верный путь. В какую же сторону все-таки повернуть?

Пока Симочка раздумывала, Федей все больше и больше овладевала тревога. Отец просил сына не ходить по городу без старших. Сын обещал… и не выполнил. А может быть, Серафиму можно считать старшей?

– Сима, тебе сколько лет?

Ей было десять лет, и была она ровно на полгода… младше его. Он почувствовал себя совсем виноватым и сказал, что надо скорее идти домой. Тамара Аркадьевна, наверно, тревожится.

Симочка это знала. Если Федя задерживался в школе, Тамара Аркадьевна всегда приходила за ним. Домой она вела Федю за руку. Лешка ухмылялся, глядя на них, а Федя мрачнел, но отнять руку у Тамары Аркадьевны не решался. Однажды, когда Кондратьев откровенно прыснул, Федя осмелел и вежливо попросил Тамару Аркадьевну не приходить за ним в школу и не брать за руку – он не маленький.

Она обиделась, сказала, что Федя бессердечный и совсем не ценит ее забот. Он молчал. Он ничего не мог ей ответить– он и сам теперь не знал, сердечный он или бессердечный. Бабушка говаривала, что у Федюшки доброе сердце, называла Федю своим утешением. Тамара Аркадьевна говорит другое.

В глубине души он думает, что Тамара Аркадьевна тоже не очень-то сердечная. Она часто бывает несправедлива к Феде. За обедом заставляет его все съедать, не оставлять ни кусочка. На Севере он никогда не ел томата и никак не может привыкнуть к нему. Но Тамара Аркадьевна говорит, что томат полезен для здоровья, и заставляет Федю пить еще и томатный сок. Но Федя пить его не мог ни с солью, ни без соли. Тамара Аркадьевна сердилась, негодовала: какой упрямец! Если дома бывал отец, Федя переливал сок в его стакан, знаками прося отца молчать. Когда отец был в полете, Федя пытался напоить злосчастным соком кота Додона. Но противный кот пить сок не хотел. Однако мясо в томатном соусе, которое Федя перекладывал в его чашку украдкой от Тамары Аркадьевны, кот съедал. В конце концов Тамара Аркадьевна перестала мучить Федю соком. Несколько дней они жили мирно, но вдруг нежданно-негаданно пришла новая беда: Федя посадил большое чернильное пятно на новые брюки. От огорчения он заплакал. Рядом оказалась Симочка. Она раскрыла рот от удивления, когда заметила его слезы.

– Ты плачешь, Федечка? – едва слышно спросила она.

Федя сейчас же вытер слезы рукавом суконной рубашки и сказал, что нет, не плачет, и спросил, не знает ли Серафима, как выводить чернильные пятна.

Она вспомнила, что пятна выводят нашатырным спиртом иди хлорной известью. Она сейчас же предложила отправиться к ней домой и попробовать свести пятно. Федя уныло согласился.

Дома Симочка позвала на помощь Максима, но тот рисовал и, не поднимая головы от стола, проворчал, что ничего не понимает в пятнах. Симочка и Федя отправились в кухню, потерли пятно тряпкой, смоченной в горячей воде с мылом, но – увы! – безрезультатно. Нашатырного спирта не оказалось, и Симочка разыскала хлорную известь, которой мама моет раковину и ванну. Хлорная известь делала чудеса: пятно бледнело на глазах, но… вместе с ним бледнело и сукно! Скоро вместо чернильного, на брюках появилось белое пятно.

Перепуганная Симочка потащила Федю к брату. Она назвала брата Максимушкой, миленьким, пообещала целую неделю мыть за него посуду, лишь бы он помог их беде. Максим, взглянув на Федино колено, присвистнул и сочувственно протянул:

– Натворили вы дел, друзья-товарищи!

Друзья-товарищи испуганно смотрели на Максима. Он сжалился над ними, развел серую краску и подкрасил пятно.

– Почти незаметно, – уверяла Федю Симочка.

Когда краска высохла, сукно на коленке стало жестким, негнущимся. Может быть, Тамара Аркадьевна не заметила бы злосчастного пятна, но к вечеру брюки на колене расползлись. Тамара Аркадьевна всплеснула руками, велела сейчас же снять брюки и уселась их штопать. Она штопала и говорила, что с Федей настоящее мучение и скоро она зачахнет от огорчений и забот о нем. Феде стало жаль ее. Он сказал виновато и печально, чтобы она больше не заботилась о нем, не расстраивалась, уж как-нибудь он сам проживет. Тамара Аркадьевна покраснела, бросила брюки на стул и молча ушла в другую комнату. Он слышал, как она там всхлипывала и сморкалась. Он и сам чуть не плакал.

Тамара Аркадьевна не успела забыть про брюки, а Федя провинился снова: ушел без разрешения гулять с Серафимой. Но, честное слово, они не собирались идти далеко! Они хотели только до угла. Но на следующем углу был красивый Дворец пионеров, еще через квартал – городской театр, в который они собираются завтра на утренник, а немногим дальше-красивый большой сквер.

Федя решил обо всем рассказать Тамаре Аркадьевне.

Увидев его, она облегченно вздохнула. Федя осторожно заглянул в ее глаза. Тревожные, они постепенно теплели. Она улыбнулась, и Федя улыбнулся тоже. Но Тамара Аркадьевна тут же прогнала улыбку с губ и строго спросила, где он был.

Федя чистосердечно рассказал о своей прогулке с Симочкой, и в глазах его, искренних, виноватых, был робкий вопрос: вы не сердитесь? Нет?

Кажется, она не сердилась, но все-таки укоризненно покачала головой и строго сказала, чтобы больше так не поступал. Вдруг она вспомнила:

– Путешественник, а ты письмо видел?

Путешественник, забыв обо всем на свете, кинулся искать письмо. Он сразу узнал почерк Иванки.

Федя сидел на диване в пальто, читал письмо, улыбался. Тамара Аркадьевна подошла к нему, велела раздеться и пообедать: потом дочитает свое письмо, а сейчас стынет обед. Углубленный в чтение, он не слышал ее слов. Она повторила громче. Федя поднял сияющие глаза, кивнул:

– Ага… Да, да… – И снова углубился в чтение.

Он прочел письмо, засмеялся от радости, вскочил, закричал!

– Тамара Аркадьевна! Тамара Аркадьевна! Они были в старом блиндаже… Они…

С письмом в руках он вбежал в столовую. Тамара Аркадьевна выливала из тарелки остывший борщ. Сколько раз его подогревать? Научится ли Федя когда-нибудь вежливости?

Она ушла в кухню, недовольная. Он так и остался с письмом один. Было неприятно и горько. Почему рассердилась Тамара Аркадьевна?

Но все равно сердце теплело от радости. Радость эта была– письмо с далекого любимого Севера. Казалось, все Федины друзья сейчас рядом с ним – и угрюмый Тойво с добрыми глазами под седыми нависшими бровями, и светлоголовый кудрявый Арсик, и румяный, всегда смеющийся Иванка, и все-все мальчишки из маленькой бревенчатой школы, шумные, смелые, добрые…

Вечером он не вытерпел и, улучив минутку, побежал к Лешке. Он влетел во двор так стремительно, что едва не сшиб Лешку с ног.

– Кондрат! – воскликнул Федя. – Они все вывезли! На нартах.

Лешка непонимающе уставился на Федора. Что вывезли? Какие нарты?

От радости Федя говорил бессвязно и непонятно и все размахивал квитанцией перед Лешкиным лицом. Наконец тот понял.

– Вот толковые пацаны! – закричал Лешка в восторге и выхватил квитанцию из Фединых рук. Но в темноте он не мог рассмотреть, что на ней написано. Он велел Феде подождать его на дворе, а сам пошел в дом. Лешке надо было обязательно убедиться, что Федя не ошибся. Лешка неслышно отворил дверь и проскользнул в нее, и Федя понял, что Лешка отправился на вечернюю прогулку тайком от матери. Через минуту он выскочил на крыльцо с меньшими предосторожностями и сдержанно крикнул:

– Точно! Три тысячи килограммов! Федор, пошли к Асафьевой!

Лешка пританцовывал на месте в избытке чувств, радостно крича, что Наденька сейчас попрыгает перед ними. Ведь весь отряд не соберет столько лому, сколько сдали за Федю северные ребята!

Но Федя к Наде не пошел – ему не особенно хотелось видеть, как та будет перед ними прыгать, и еще ему надо было забежать к Симочке и рассказать про квитанцию. Лешке он, разумеется, об этом не сообщил. А тот подвинулся к Феде и приглушенным голосом сказал, что как раз сейчас он, Лешка, собирался проведать Дика и так и быть возьмет с собой Федора. Кондратьев показал карманы, полные сахару.

Идти к Дику сейчас самое подходящее время. Стемнело, Ермиловна закрыла ставни и ничего не увидит.

Но Феде не хотелось к Дику. Лешка с сожалением посмотрел на него, однако, прощаясь, дружелюбно толкнул его плечом и еще раз сказал, что на Севере живут подходящие пацаны.

В коридоре у Симочки Федя услышал громкое пение. Пела, конечно, Симочка и не только пела, но и пила чай, и рассказывала матери, как сегодня утром она гуляла с Федей по городу.

Федю тоже усадили пить чай. Он сел и широко улыбнулся.

– Ты чего? – осведомилась Симочка и тоже улыбнулась.

Федя протянул ей квитанцию. Она сначала не поняла, в чем дело. Пришлось объяснить, то есть подробно рассказать, как ребята с Тойво ходили на лыжах к старому блиндажу. Ни у Симочки, ни у Феди теперь не было никаких сомнений в том, что скоро их отряд получит новенький, невиданной красоты тепловоз. Радостная Симочка без умолку тараторила. Она рассказала Феде, что, расставшись с ним, пускала корабли в дальнее плавание по луже-озерцу, что около их крыльца.

– Правда, толковая лужа? -'Спросила она Федю.

Лужа ему нравилась, особенно тогда, когда бывала замерзшей и по ней можно было кататься. Но сегодня по этому маленькому озерцу гуляли голубые волны. Покачивались на волнах корабли из коробок и щепок с красивыми цветными парусами. А на берегу озабоченно хлопотали юные капитаны, направляя суда по фарватеру. Труден путь: здесь – подводный камень, там – острые рифы.

Если Федя хочет, они завтра пустят на воду целую флотилию. Федя хотел, и они решили построить свои корабли.

Пришла Тамара Аркадьевна. Симочкиной маме она пожаловалась, что сегодня целый день ищет Федю, что не может теперь и минуты жить спокойно.

Федя больше не улыбался. Он сразу стал одеваться. Ему было стыдно, что она жалуется на него, да еще в присутствии Симочки, Мать Симочки смотрела на Федю то ли с сочувствием, то ли с укоризной. Федя обиделся на Тамару Аркадьевну.

МАРКА ИЗ ГОРОДА ПУНА

Комар шел в школу не торопясь. Напевал песню о веселых друзьях-танкистах и грыз большой кусок сахару. Настроение у Комара было превосходное: вчера он неожиданно выменял редкую индийскую марку. Целый месяц мечтал Комар об этой марке с изображением белого красавца слона. Хозяин марки, приятель Комара, менять ее наотрез отказался. Марка не простая – прислал ее из далекого и чудесного города Пуна мальчик Чанди.

Чем только Комар не соблазнял приятеля! Предлагал английскую марку с портретом королевы. Тот сказал, что королев не собирает и Комару тоже не советует. Тогда Комар предложил французские и испанские марки с изображением рыцарей. Приятель отмахнулся с пренебрежением. Наконец Комар решился и принес владельцу желанной марки редкую бронзовую монету шестнадцатого столетия. Впрочем, столетие точно установлено не было, так как монета была истертая и темная.

Приятель взял монету, с сомнением посмотрел ее.

– Может, ты врешь, что она бронзовая?

Он подержал монету на ладони, возвратил Комару и почесал затылок. Тот рассердился, плюнул и ушел. Но все равно не мог забыть индийскую марку.

Комар похудел, получил двойку по письму. Мать серьезно предупредила его, что сожжет все марки, если он не начнет добросовестно заниматься.

Комар выслушал угрозу и с сердцем, полным невысказанной боли, ушел во двор. Там он сел верхом на Сигналову будку. Щенок вылез из конуры и дружелюбно потерся пушистой мордочкой о грязные штаны Комара. Очень печальный, Комар поднял щенка и прижал к груди, приблизительно к тому месту, где было сердце. Так сидели они до тех пор, пока во двор не вошел курносый человек, по-видимому, одного с Комаром возраста. Он остановился у крыльца и начал читать объявление о монетах и марках, приклеенное Комаром.

– Эй! – крикнул Комар. – Чего тебе здесь надо?

– Не твое дело, -бросил курносый человек и продолжал читать.

– Как не мое дело?! – вскипел Комар. – Отвали от крыльца!

Он решительно слез с будки и с грозным видом направился к пришельцу.

Человек вдруг как ни в чем не бывало попросил:

– Пацан, вызови того Комара!

– Да вот он я, – ткнул себя в грудь удивленный Комар.

– Вот да! А ты меня уже лупить хотел, – рассмеялся мальчуган.

Комар, насупившись, пробормотал, что пока еще не хотел, только собирался. Гость достал пакет с марками, сел на ступеньку и осторожно высыпал на ладонь кучу марок – менять. Комар разглядывал их пренебрежительно, мрачно. Эта венгерская с видом озера Балатон у него есть. Немецкая с портретом Шиллера тоже. Марки с королевами ему даром не нужны. Эта… Комар вдруг задохнулся: на его ладони лежала индийская марка с великолепным слоном! Но Комар был парень не промах. Он прищурил глаза, чтобы мальчишка не прочел в них его восторг, и сдержанно сказал:

– Эту можно выменять.

Комар хотел принести свою марочную коллекцию, заранее обдумывая, какие марки надо припрятать, чтобы не соблазнить мальчишку. Но тот крикнул вдогонку Комару, что редкие марки он меняет только на монеты. Комар вздохнул, но принес монеты. Долго рылся в них гость, наконец выбрал серебряный русский рубль.

– Ого! – воскликнул Комар. – Не жирно ли будет?

Гость молча начал складывать марки обратно в пакет.

Когда очередь дошла до индийской марки со слоном, Комар не выдержал – отчаянно махнул рукой и протянул рубль мальчугану. Мена состоялась.

Комар был счастлив. Он с удовольствием пообедал и сел учить уроки, положив перед собой свое сокровище. Он то и дело поглядывал на марку, но уроки все-таки выучил. На другой день Комар своевременно отправился в школу, и в кармане его курточки лежала в особом конверте бесценная марка.

Беда нагрянула неожиданно. Только что Комар вытащил конверт и остановился полюбоваться слоном, как кто-то схватил его за шиворот. Комар резко повернулся, готовый дать достойный отпор, но тут же побелел от страха: перед ним стояла сама Ермиловна. Он понял: Лешкина затея с сараем раскрылась. Позабыв про драгоценную марку, испуганными, жалкими глазами смотрел на Ермиловну и пытался улыбнуться.

– Здравствуйте, бабушка Ермиловна! Я… я в школу иду.

Ермиловне не было никакого дела до того, куда шел Комар. Пришло время расплатиться за все грехи – за подкинутую на порог дохлую крысу, за сбитые яблоки с ее единственной яблони, за бессовестное похищение из сарая самовара, подсвечников и всякого другого добра.

– Что?! – завопил Комар. – Яблоки и крыса? Ого! Так то ж не я…

Он чуть не сказал, что все это дела Лешки Кондратьева, но вовремя прикусил язык, В его черных, как ночь, глазах загорелась обида на такую несправедливость. Но Ермиловна не заглядывала в его глаза. Она не любила мальчишек. Они доставляли ей одни неприятности. Они не давали ей покоя даже на собственном дворе. Главный враг Ермиловны – Лешка – приучил к себе ее собаку Дика и теперь спокойно разгуливает по двору в любое время дня и ночи. И только к одному Комару питала она некоторое доверие. Только его одного пускала к себе в хату и в награду за приносимых котят и расколотые дрова давала иногда ему старые истертые монеты, которые находила в своих рассохшихся сундуках.

Но Комар совершил подлое предательство. Отныне нога его не ступит на порог хаты Ермиловны, и весь белый свет узнает о его коварстве. Она пойдет в школу, пойдет к Комару домой.

– Ой-ой-ой! – заревел несчастный Комар. – -Меня же дома драть будут! А за что?

– За дело! -крикнула Ермиловна и приказала немедленно вернуть все, что утащил из сарая.

– Нету у меня! – провыл Комар. – Нету-у„.

Ермиловна сердито оттолкнула Комара. От неожиданности тот взмахнул руками и задел конвертом, по-прежнему зажатым в руке, лицо старухи. В сердцах вырвала она конверт и разорвала на мелкие клочки.

Ужас застыл в глазах Комара, полных непролившихся слез. Он кинулся к обрывкам. Увы! Марка навсегда погибла… Комар собрал ее остатки, сел на сырой тротуар и громко, отчаянно зарыдал.

– Из самой Индии марка! Из самой… Со слонами, – горестно причитал он. – А я яблоки не рвал… и крысу не подкидывал… Я только у забора постоял, пока Лешка с Федором в сарай лезли.

– Вот кто! – воскликнула Ермиловна. – Опять этот разбойник Лешка. Опять он, мучитель!

Проговорился! Комар закрыл лицо руками и перестал плакать – такое беспросветное отчаяние заполнило его разбитое сердце. Жизнь потеряла для него интерес: марка разорвана, Лешка беспощадно отомстит.

Долго сидел Комар на мокром тротуаре. В школу он уже опоздал. Домой идти рано. Сидел он и горько думал о несправедливостях и обидах, которые так безжалостно обрушила на него жизнь.