Текст книги "Друзья с тобой: Повести"

Автор книги: Светлана Кудряшова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Горев торопливо пробирался по вагонам. И, как нарочно, на пути его то и дело встречались неловкие, медлительные пассажиры, попадались баррикады из чемоданов. В одном купе его попросили поднять на верхнюю полку большую тяжелую корзину. Он молча, поспешно поднял и быстро ушел, не дослушав слов благодарности.

Темные холодные тамбуры, где оглушительно, раздражающе стучали колеса, сменялись теплом и дорожным уютом вагонов. Здесь мирно, по-домашнему пили чай женщины. Там шумно играли в домино мужчины. У окна в коридорчике стояла девушка и читала книгу. Нет, не читала – закрывала книгой заплаканные глаза. Тоже беда, может быть – горе.

Тихо в шестом вагоне. Полутьма. Ни в первом, ни во втором купе Феди не оказалось. Когда Горев не нашел его и в третьем, он тоскливо подумал, что Максим ошибся.

В последнем купе Николай Егорович вдруг увидел сына. Горев зачем-то снял шапку, расстегнул куртку и, опершись рукой на полку, где кто-то спокойно спал, стоял и смотрел на Рыжика. Тот не замечал отца. Сидел в темном углу, низко опустив на грудь голову. Лица его не видно.

Маленьким и несчастным показался сын отцу. И Горев сразу забыл обиду, свои волнения, мучительное беспокойство. Ему захотелось обнять Рыжика, прижаться к его родной, самовольной голове.

Николай Егорович шагнул к Феде, наклонился к нему. Да он спит! Отец садится рядом, тихо, осторожно. Пусть Рыжик спит, а он посидит, подумает.

На разъезде поезд дернуло… Федя открыл глаза, увидел отца, протянул руку и осторожно дотронулся до отцовской щеки.

– Настоящий, не сомневайся, – успокоил его Николай Егорович.

– А как ты сюда попал?

– Да так же, как и ты: сел в поезд и вот еду.

– А куда ты едешь?

– Еще не решил. А ты?

Федя опустил глаза.

– Як бабушке.

Заглядывает в окна ночь. Спят пассажиры. Только Николай Егорович и Федя бодрствуют. Отец рассказывает сыну о матери, о ее гибели, о том, как три с лишним года искал си Рыжика и как помогли ему в этом душевные русские люди.

Вот старенький, слабый от голода Рыбаков бредет по притихшему Ленинграду, чтобы узнать, где маленький Федя, что с ним. Сделает старик несколько шагов и остановится, отдышится и опять тихо идет дальше. Вот юная медсестра Шурочка пишет письма за раненого Горева и в Ленинград, и в Архангельск, волнуется, когда ответы задерживаются, до слез огорчается, что ничего точного о Феде не удается узнать. А вот дорогая Клавдия Акимовна, принявшая Федю из рук умирающей матери, согревшая своей искренней любовью его первые детские годы. Все старались, все хотели, чтобы Федя нашелся, чтобы всегда был с отцом. И выходит, зря старались.

«Нет, не зря! Папа, не зря!» – хочется крикнуть Феде, но он молчит. Надо объяснить, почему поехал к бабушке и даже не попрощался с отцом. А как это сделать, как объяснить, он не знает. Только одно знает сейчас Федя, что нет для него в мире ничего дороже и нужнее, чем отцовская любовь.

Стучали колеса, мелькали в степи далекие огни, спали пассажиры. Не спали Федя и отец. Сидели и молчали. Но не просто молчали: крепко прижался Федя к доброй отцовской руке. Не было больше мрачных, тяжелых дум, не было горя.

– Рыжик, – отец наклонился к сыну, – давай-ка сойдем сейчас. Чего нам ехать дальше? А летом вместе махнем на Север. Ты не возражаешь?

Рыжик крепче прижался к отцовской руке.

– И Серафима поедет, – неуверенно говорит Федя.

– А Максим? – спрашивает отец. – Ну и Лешку Кондратьева бери.

Федя поднял голову: шутит отец? Нет, он вполне серьезен.

В это время поезд замедлил ход. Огни большой станции осветили купе. Прошел проводник. Гулко хлопнула дверь. Остановка.

…Домой отец с сыном добрались глубокой ночью. Они осторожно постучались. Дверь сразу открылась – Тамара Аркадьевна их ждала. Она взяла у Феди мокрые варежки и положила их на теплую печку. Он настороженно поглядывал на нее, ждал, что она скажет. Она сказала, чтобы скорее шли пить чай.

– С дороги всегда чай пьют.

Стол был накрыт. В корзиночке лежали Федины любимые сухари с изюмом и конфеты барбарис. Федя с удовольствием выпил чашку душистого чая и, пока Тамара Аркадьевна наливала вторую, положил голову на край стола – что-то устал он сегодня.

Он уже не слышал, как она подвинула ему чашку с чаем, – он спал, и так крепко, что не проснулся, когда отец отнес его в постель, а Тамара Аркадьевна раздела и укрыла теплым одеялом. Несколько минут она задумчиво стояла около его кровати.

– Ох ты, мужичок-лесовичок! – прошептала она.

Глаза у нее были усталые, добрые.

ЭПИЛОГ

Лайка Кирюшка лежала у порога и умными желтыми глазами смотрела на деда Тойво. Тот, что-то ворча себе под нос, щепал узким и длинным финским ножом лучину из березового полена – на растопку. Лучина получалась тонкая, длинная и ровная. Нащепав целую гору, Тойво сложил ее на большую русскую печь сушиться.

Вот уже третью неделю хозяйничает дед в маленьком домике Марфы Тимофеевны, а сама хозяйка не поднимается с постели.

– Старость свалила, – невесело улыбаясь, говорила она ребятам, приходившим проведать ее да привезти с озера свежей воды. Слыша такие слова, Тойво сердито кряхтел и ворчал, что никакая не старость, а сердечная тоска. Он, Тойво, на двадцать лет старше Марфы Тимофеевны, а поди-ка попробуй свалить его! Скоро он еще и на медведя пойдет к трем соснам. Вот тебе и старость!

Марфа Тимофеевна очень загрустила, запечалилась, когда уехал ее Федюшка в южные края. Только и веселеет, когда приходят от него письма. Каждое знает наизусть, сама пишет внуку веселые письма и строго-настрого запретила ребятам и Тойво сообщать о своей болезни Феде и Николаю Егоровичу.

Сердится дед, но спорить с бабушкой не смеет. Однажды все же не вытерпел – ослушался бабушкина приказа. Дождался, когда задремала она, и уселся писать письмо на юг. Сначала дед долго чинил финским ножом карандаш, потом задумчиво смотрел на Кирюшку и все время кряхтел и вздыхал так, что чуть не разбудил Марфу Тимофеевну. К ночи письмо было готово. Спрятал старик его в свой полушубок, чтобы ненароком не попалось на глаза бабушке, а утром сказал ей, что идет с Кирюшкой в лес, но далеко не пошел, а в перелеске за околицей уселся на поваленную сосну и развернул свое письмо. Однако прочитать его Тойво не смог: давно не держал он в руках карандаш, и получились у него вместо букв непонятные закорючки. Вздохнул дед сокрушенно, сдвинул седые брови и тут же в лесу порвал письмо.

Вечером, напоив Марфу Тимофеевну калиновым крепчайшим чаем, жарко истопив печку, отправился он к Арсению. Лайка тоже шла рядом. Иногда Тойво останавливался, с сомнением смотрел на Кирюшку: не повернуть ли обратно? Ох, как бы не узнала про их проделки Марфа Тимофеевна!

Лайка нерешительно помахивала хвостом.

Потоптавшись у крыльца, Тойво толкнул дверь и вошел в теплую кухню.

– Э, парень, – сказал он удивленному Арсению, – надобно Николаю Егоровичу письмо отписать.

Дальше кухни Тойво не пошел. Он снял свой огромный заячий треух, заплатанный на макушке куском волчьей шкуры, сел на чистый некрашеный табурет и, сдвинув мохнатые седые брови, молча ждал, пока Арсик принесет из горницы ученическую тетрадь и чернильницу-неразливайку. Тргда дед откашлялся, пожевал губами, но вдруг махнул рукой и велел Арсику писать как знает, лишь бы Николай Егорович скорей приезжал.

Когда письмо было написано, Тойво встал, надел треух, приказал Арсику помалкивать и сам понес письмо на почту. Он долго стоял перед почтовым ящиком, и Кирюшка тоже стояла. Наконец дед крякнул и осторожно опустил письмо в ящик.

Тойво и Кирюшка пошли к домику Марфы Тимофеевны окольными путями: боялся дед, как бы не разгадала бабушка обман по его смущенному лицу.

Наступил апрель. Дни стали ясными и длинными. Начались оттепели. Они подтачивали высокие сугробы у тротуаров. Сугробы медленно оседали. А ночью с севера пробивался мороз и К утру покрывал ледяной коркой сугробы, проезжую дорогу и проруби на Онежском озере. Но все чаще и чаще ветер приносил из тайги запах разогретой на солнце хвои, запах весны.

„.А на Кубани в это время расцвели фруктовые деревья.

Утром, солнечным, теплым, Федя вышел на крыльцо и остановился восхищенный: вчера еще голые абрикосовые деревья вдруг волшебно преобразились – нежно-розовые, некрупные цветы распустились на них. Деревья из сказки.

Федя встал на скамью близ одного из абрикосов и долго рассматривал ветку, усыпанную нежными цветами. Потом осторожно притянул ее к себе и понюхал. Цветы не пахли. Было удивительно, что они расцвели на ветвях, лишенных листьев, Было удивительно, что такие красивые, они не имели аромата. И все равно они Феде очень нравились. Нравилось ему и это ясное апрельское утро, розовое от солнца, от цветущих абрикосов.

Утро сегодня было необычным. И не только потому, что зацвели фруктовые деревья, о которых Федя столько слышал, но еще и потому, что сегодня отряд 4 «А» пошлет на завод тепловозов письмо – железный лом собран!

Железный лом собран. Собирала его вся дружина, в которую входил отряд 4 «А», собирали матросовцы, собирали пионеры из многих других городских школ.

Удивительные произошли дела!

Как-то в школу явились незнакомые ребята. Они спросили Лешку Кондратьева. Лешка вместе с Максимом готовил стенгазету. Им помогала Таня.

– Кондрат! – закричал Миша, врываясь в класс. – Тебя зовут!

У Миши было встревоженное лицо.

– Кто? – удивился Лешка.

– Кто его знает. Не говорят. Совсем незнакомые пацаны.

Мишка предполагал, что Лешка натворил чего-нибудь и придется теперь ему держать ответ.

– Нет, Таня, я ничего… – пожал плечами Кондратьев на Танин вопросительный взгляд. И пошел выяснять, в чем дело. Миша тоже пошел за ним.

– Вот они! – указал он издалека на мальчуганов, стоявших у дверей библиотеки, и предусмотрительно отошел в сторону.

Мальчиков было четверо. На всех были аккуратные белые рубашки и пионерские галстуки. Лешка с независимым видом шагнул к ним.

– Это он, – подтвердил один из незнакомцев. – Мне Комар его показывал.

Пришельцы окружили Кондратьева. Миша испугался* пропал Кондрат! Четверо на одного! И побежал за помощью к Тане. Но следом за ним явился Лешка, довольный, улыбающийся.

– Это из десятой школы. Они лом собрали и просят принять его на тепловоз.

Пораженный Миша сел на скамью.

На экстренном сборе отряда было решено просьбу новых знакомцев удовлетворить – лом принять и считать пионеров десятой школы в числе строителей пионерского тепловоза. Лешка вместе с Федей были направлены в десятую школу Посмотреть и оценить накопления новых участников.

– Ничего, – кивнул Кондратьев сдержанно, хотя лому было очень много. – Подойдет, – милостивее сказал он. – Правда, меди маловато.

Новые товарищи смотрели на Лешку тревожно и почтительно. Ходят слухи, что он собрал огромное количество металла. Говорят, что собирал он преимущественно медный и бронзовый лом и что именно Кондратьев поедет за пионерским тепловозом. Сам Лешка далеко не был в этом уверен, хотя двоек больше не имел даже по арифметике, но слухов не опровергал, только пожимал плечами, загадочно улыбался и великодушно разделил лавры своей славы с Горевым. Он указал на Федю, скромно державшегося в стороне, и сказал, что тот собрал больше трех тысяч килограммов старого железа. Верить этому отказались даже самые отчаянные мальчишки. Тогда Кондратьев подробно рассказал историю со старым блиндажом. Федя Горев становился знаменитостью.

Слава о пионерах, собиравших лом на пионерский тепловоз, разнеслась по городу. Дружины и отряды присоединялись к ним. Почти ежедневно в 4 «А» приходили делегаты из Школ и просили:

– Примите нас!

Однажды в школьном дворе появился человек в низко надвинутой на лоб кепке и длинных, подметающих тротуар штанах. Человек вкатил во двор погнутую истрепанную детскую коляску, нагруженную пробитыми заржавленными ведрами, железными обручами и прочим металлическим хламом. В это время Лешка Кондратьев распоряжался на дворе погрузкой лома на грузовую машину. Он всмотрелся в человека, швырнул в кузов большую железную банку, которую держал в руках, и подбежал к пришельцу. Тот ниже надвинул на лоб кепку.

– Комар?! Прибыл, друг? – ехидно спросил Лешка, заглядывая под козырек.

Комар подтянул штаны и ответил неуверенно:

– Прибыл…

Лешка снял с Комара кепку. Тот вытер нос ладонью и прямо взглянул на Кондратьева. И хотя черные глаза Комара были полны отваги и решимости, в самой глубине их все-таки таилось серьезное опасение. Лешка стоял, широко расставив ноги, заложив руки в карманы брюк. Вид у него был грозный. Комар еще раз подтянул штаны и спросил как ни в чем не бывало:

– Куда барахлишко?

Лешкина воинственность пропала. Он озабоченно оглядел привезенное «барахлишко» и велел сваливать прямо в грузовик– лом подходящий. Комар энергично подкатил коляску к грузовику, в два приема залез в кузов и крикнул:

– А ну, давай подавай!

И Лешка начал подавать. Не время, конечно, было сводить с Комаром старые счеты. Они поговорят потом. Но, погрузив лом из своей коляски, Комар продолжал принимать все, что ему подавали ребята. Работал он без передышки, только иногда останавливался и подтягивал сползающие штаны.

– Ну и трудяга! – восхищенно сказал шофер.

У трудяги гордо вспыхнули глаза, и он лихо спрыгнул вниз. Шофер закурил папиросу «Казбек» и отдал Комару пустую коробку. Тот раскрыл ее, понюхал.

– Для марок пригодится, – решил он.

Машина уехала. Лешку срочно позвали в класс. Проходя мимо Комара, он остановился.

– Донес Ермиловне! Не утерпел…

Лешка говорил укоризненно, но без сердца.

– А я доносил?! Я проговорился… Она мне марку со слоном порвала…

– Индийскую?!

– Индийскую…

– Врешь?!

Комар только уныло махнул рукой. Мрачный огонь горел в его огромных глазах.

Лешка больше не сердился на Комара. Потерять индийскую марку -это действительно удар. Кондратьев потоптался около удрученного Комара и чистосердечно посоветовал:

– А ты плюнь.

Затем дружелюбно хлопнул его по плечу и убежал.

И вот железный лом собран. Письмо на завод написано. Подписали его все члены совета отряда, и Таня отправила письмо авиапочтой. В письме рассказывалось, как собирался железный лом, упоминались фамилии особо отличившихся пионеров (разумеется, и Лешки Кондратьева), упоминалась и дружина Александра Матросова, собравшая старого железа немногим меньше самих инициаторов, не забыли и северян.

Федя спешил домой рассказать отцу и Тамаре Аркадьевне про эти важные дела. Но дома на полу он увидел раскрытый чемодан.

– Ты опять уезжаешь, папа? – огорченно вырвалось у него. Отец отрицательно покачал головой. Нет, он не уезжает. Это Тамара Аркадьевна.

Федя вздохнул с облегчением. Тамара Аркадьевна вошла в комнату с одеждой в руках и склонилась над чемоданом.

– Ну вот, мужичок-лесовичок, ну вот и я увижу твой северный край.

– Как?! – воскликнул изумленный Федя. – Как увидите?

Отец подошел к сыну, обнял его, сказал, что бабушка немного прихворнула и трудно стало ей справляться с хозяйством. Вот Тамара Аркадьевна и едет помочь Марфе Тимофеевне. Он говорил что-то еще, но Федя уже не слышал, что.

– Больна… Бабушка больна, – повторил он шепотом, И вдруг слезы хлынули из его глаз. – Папа, она поправится? Поправится, да? – спрашивал Федя и с мольбой заглядывал в отцовские глаза.

– Рыжик, -растерялся Николай Егорович, – ну что ты, дружок! Ясно, поправится. Ну полно, полно!

У Феди кривились губы, и слезы текли и текли из глаз но щекам. По давней детской привычке он закрыл рот ладошкой, стараясь унять рыдания. II тут рядом вдруг увидел лицо Тамары Аркадьевны. Она вытирала ему слезы и шептала ласково, умиротворяюще, что бабушка, наверно, уже и поправилась, – ведь письмо идет почти неделю. Тамара Аркадьевна будет очень беречь Марфу Тимофеевну, а потом приедет сам Федя и, конечно, все бабушкины болезни как рукой снимет. Уж она-то знает!

Тамара Аркадьевна усадила Федю, попросила рассказать, как добраться ей до их села. Он всхлипнул, высморкался и стал подробно описывать старинный бревенчатый вокзал на станции, где Тамаре Аркадьевне следовало сойти с поезда, лесную дорогу, по которой надо ехать, и домик бабушки.

Тамара Аркадьевна внимательно слушала и задумчиво перебирала Федины волосы, совсем порыжевшие от весеннего яркого солнца.

Очень странно: оказывается, глаза у нее не черные, а темно-серые. Оказывается, они ласковые.

Вдруг Тамара Аркадьевна спохватилась: время идет, а она не готова к дороге. Федя встал, сказал, что пойдет покупать бабушке чай. Она очень любит крепкий чай. И Тойво тоже.

Они пошли вместе– Федя и Тамара Аркадьевна. Они купили чай, красивую коробку с конфетами и яблоки для бабушки, а табак «Золотое руно» для Тойво. Федя сам уложил все это в чемодан и еще книжки для Арсика и Иванки. За чаем он много рассказывал про бабушку, просил Тамару Аркадьевну не позволять ей рано вставать и носить дрова из сарая.

Вечером Николай Егорович и Федя усадили Тамару Аркадьевну в скорый поезд, который шел до самого Мурманска. В маленьком купе горела настольная лампа под зеленым шелковым абажуром, и конечно, от этого глаза Тамары Аркадьевны опять стали темными. «Пусть темные, пусть, – успокаивал себя Федя. – Все равно она добрая».

После второго звонка она протянула к нему руки:

– Рыжик, до свидания!

Первый раз Федя искренне и горячо обнял Тамару Аркадьевну и от всего сердца пожелал ей счастливого пути.

ДАЙ РУКУ ТВОЮ

Письмо от Волшебника приходит рано утром в день рождения Алеши. Проснувшись, он видит зеленый конверт на своем столе. На конверте сияет золотая печать с цифрой семь посредине. Справа и слева нарисованы походные башмаки, компас и рюкзак.

Волшебник написал письмо крупными печатными буквами. Видимо, он знает, что Алеша сможет прочесть только такой шрифт.

«С праздником, Алеша, смелый капитан Шел! В большой волшебной книге я прочел, что наступает день твоего рождения. Я разбудил ночной ветер и приказал домчать меня к твоему дому. Я знаю твое главное-преглавное желание: стать путешественником. Потому-то ты и зовешься капитаном Шелом. Я исполню твое желание, Алеша! Ты добрый, веселый, справедливый человек и часто помогаешь мне, старому Волшебнику. Не веришь? А кто так красиво нарисовал тайгу и геологов и ночью положил рисунок на мамин стол? Когда Таня-Кнопка потеряла фланелевого зайца, кто слепил из красного пластилина кота в сапогах? А что у тебя в углу за бурым медведем (у него еще недостает одной плюшевой лапы)? Конфеты «Тузик»! Ты прячешь их для друга – капитана Рика, с которым решил путешествовать по белу свету. Так слушай, капитан Шел! Когда зацветут душистые катальпы, ты отправишься в далекий лесной край. Там в Старом Бору за непроходимым буреломом живет могучий Лось. У скалы, заросшей медовым мхом, течет речка Голубинка. Лось ходит туда пить живую воду и слушать сказки о Серебряном озере и просмоленном корабле. Капитан! Тебе предстоят на этом корабле дальние плавания. Штормы. Приключения.

Уже гаснут звезды. Сейчас проснется утренняя заря. Прощай, Алеша. Не забудь записать свое, заветное желание моим волшебным карандашом. Оно обязательно исполнится. Твой верный друг Добрый Волшебник».

Сомнений в том, что приходил Волшебник, нет. Кроме письма, он оставил свой прозрачный карандаш, который пишет красным цветом, и большие следы на полу от своих волшебных туфель. Следы ведут в коридор и теряются в передней. Очевидно, Волшебник – настоящий.

Телеграмма из тайги лежит рядом с письмом Волшебника: «Леха, таежный привет и сердечное поздравление с семилетием от геологов, медведей, белок и лисиц. Твой отец».

Мать озадаченно смотрит на карандаш и письмо.

– Кто бы это мог быть?

– Волшебник, конечно! – не сомневается Алеша. И немедленно принимается писать красным карандашом свое заветное желание – путешествовать.

Вскоре является Алешин друг Ришка. Понюхав конверт и рассмотрев его на свет, Ришка задумчиво роняет:

– Кто его знает… Вообще-то волшебников уже давно нет.

К вечеру приходит гость – доктор Федор Степанович, большой друг Алеши и Ришки. Узнав о таинственном посетителе, доктор вспоминает, что накануне вечером встретил у дома Алеши человека в темном плаще.

– С бородой? Похож на Волшебника? – замирает Алеша.

– Пожалуй…

– Вам показалось, – перебивает мать. – Волшебники живут только в сказках.

Доктор пожимает плечами. С матерью он никогда не спорит. Он манит Алешу в угол, где сидит плюшевый медведь, и достает из кармана перочинный ножик с двумя лезвиями, ножницами и оранжевой ручкой.

– В походе пригодится. А письму ты верь. По всему видно, что приходил Волшебник.

– Я буду давать тебе ножик, – шепчет счастливый Алеша Ришке. – Когда захочешь.

Ришка хочет сейчас же. Друзья отправляются пробовать остроту ножа на перилах крыльца.

– Подходящий, -кивает Ришка. – А ну-ка, Лешка, дай мне твой волшебный карандаш. Сейчас напишу свое желание: хочу тройку по письму.

У Ришки двойка по русскому языку. И еще он плохо ведет себя в классе. Учительница говорит: Ришка позорит октябрятскую звездочку. Если он не исправится, его оставят на второй год. А Ришка не знает, как исправляться.

Он записывает желание на грязном бумажном клочке и сует его в карман на груди.

– Ага! – вспоминает он и вытаскивает конверт. – На, Лешка, бери. Это подарок. Только доктору не показывай.

В конверте марки с порванными краями. Алеша вздыхает.

– Это ничего, края можно запросто подровнять.

– Надо, чтобы зубцы были. А чей это петух?

– Французский. Ага!

– А где ты его взял?

– Мало ли где, – морщится Ришка. – Никогда не спрашивают, откуда берут подарки.

– Хорошие марки. И замки, и верблюды. Ришка, а твое желание сбудется. Федор Степанович говорит – Волшебник опытный. Старый…

– В этой тройке по письму все и дело. Перейду – мама купит мне путевку в лагерь к морю. Лешка, я еще не видел моря… А он точно приходил, твой Волшебник?

– А следы? Что ли, сами наследились?

Закончить разговор мешает мать. Она уводит их к столу и угощает пирогом с начинкой из сушеных абрикосов. Алеша считает его самым вкусным из всех пирогов на свете. Конечно, вначале надо съесть сочную кисло-сладкую середину, а потом верхнюю корочку, сладкую, светло-коричневую. Ну, а нижнюю, бледную, можно не есть. Он не успевает вылизать начинку, как в коридоре раздается негромкий треск. Дверь распахивается, и в комнату что-то стремительно влетает – игрушечный самолет или дирижабль. Он взмывает к потолку, стукается о светильник и пикирует на пирог.

– Корабль – спутник Земли приземлился в заданном районе!

К столу подбегает невысокий растрепанный мальчик. Щеки и нос у него густо забрызганы розовыми веснушками. Это Санька Петушков, звеньевой из 6 «Б». Он учится вместе с Сашей, Алешиной сестрой.

– Не очень-то в заданном. Опять ты, Санька, все испортил!

Саша снимает корабль с пирога, а Санька шумно доказывает, что ничего не испортил, только немножко недоделал. Надо было вовремя предупредить, когда у Лешки день рождения, а не в последний час. И недоделан самый пустяк, и Лешка запросто справится сам.

Алеша смотрит на Саньку веселыми глазами. И охотно соглашается.

– С Ришкой исправим…

– Да, Леха! – перебивает Санька. – Мы тебя поздравляем, весь отряд поздравляет с… семилетней годовщиной. Вот тебе спутник – будь космонавтом! А галстук от нашего звена.

Санька ставит спутник у Алешиной чашки с чаем и завязывает галстук на его груди. Потом он протягивает Алеше руку. Но у того пальцы в липком джеме. Алеша краснеет и прячет руки за спину. Сейчас, конечно, все будут смеяться… Но Санька тут же берет корабль и объясняет всем, как его надо доделать.

И вот Алеша и Ришка доделывают спутник.

– Хороший корабль. Ты, Лешка, открути-ка лучше колеса. Спутнику они не нужны. Мы их приделаем к луноходу. Не можешь? Ну ладно, давай я отвинчу… Порядок!

Темнеет. Алеша выходит на крыльцо и всматривается в вечерний двор. В конце концов бывают на свете какие-нибудь Волшебники или нет?

Кругом все обычно. В окнах напротив загорается огонь и видно, как возится на полу с куклами девочка с длинными желтыми волосами. Это Лариса. Алеша отворачивается от окна. Очень уж она злая, эта Лариса! На соседнем крыльце хнычет маленький круглый Яша. Наверно, опять не хочет ложиться спать. А дальше темнеет акация. За ней старый каштан. Как будто там прячется кто-то… Алеша уже не видит светлых Ларисиных окон. Не слышит Яшиного плача. Он идет к акации. А вдруг… Но у ствола пусто. Только сумерки. Ни Волшебника, ни его следов.

С крыльца спускается доктор. Он идет к акации.

– Алеша…

– Откуда вы знаете, что я здесь?!

– Догадался.

– Как это вы обо всем догадываетесь?

– От старости, наверно.

– Но вы же… – Алеша приподнимается на носки, рассматривая лицо доктора, – вы же еще не старенький.

– Не очень. А я знаю, кого ты здесь ищешь! Волшебника!

– Тогда… тогда догадайтесь, правду ли он написал в своем волшебном письме?

Доктор наклоняется к Алеше и говорит на ухо;

– Чистую правду!

* * *

Алеша давно дружит с пионерами из 6 «Б». Митя Семин, председатель совета отряда, объявил ему благодарность за работу в зоне пионерского действия. В зоне в большом новом доме на первом этаже живет старая одинокая учительница Вера Павловна. Пионеры и Алеша заботятся о ней – ходят за продуктами, моют пол в комнате, приносят свежие газеты.

Вера Павловна обычно сидит в большом и глубоком старом кресле и читает книгу – описание какого-нибудь путешествия или страны. Больше всего она читает о космосе.

Не так давно Вера Павловна преподавала в школе географию. У нее хранится много географических карт, атласов и тяжелых старинных книг с картинками. На картинках нарисованы папуасы, индейцы, путешественники, чукчи, меховые чумы и северное сияние. Над письменным столом висят три картины, рассказывающие о путешествии Христофора Колумба. Недалеко от Колумба большие стенные часы. Каждые полчаса они медленно и сердито бьют. Алеше всегда кажется, будто это отбивают склянки на кораблях с картин. Самым большим богатством старой учительницы Алеша считает небольшую бронзовую бригантину. Едва он дотрагивается до маленького темно-желтого рулевого колеса на палубе, как он уже не Алеша, а капитан Шел, отважный и гордый, твердо шагающий по палубе бригантины.

– Полный вперед! В Индийский океан.

…Скрипят высокие мачты. Бьют о борт зловещие темные волны. Надвигается буря. Капитан Шел поднимает глаза на барометр. Он предсказывает шторм.

– Якорь за борт! – четко и хладнокровно приказывает капитан. – По правому борту земля.

– Капитан, – отрывается от книги Вера Павловна, – в Индийском океане сильные течения, много подводных рифов.

– Второй якорь!

…В конце концов бригантина благополучно проходит вдоль африканского берега и пристает к мысу Доброй Надежды.

…Мыс Доброй Надежды. Так называют еще и комнату Веры Павловны. Все началось с журнала «Космический луч».

Половина 6 «Б» пишет стихи. Санька Петушков и Сережа Корень рисуют. Однажды на классном собрании Митя Семин предложил выпускать журнал. Литературно-художественный, Учительница математики, классная руководительница Лия Семеновна, сказала:

– Семин внес ценное предложение. Я его поддерживаю.

Тут же выбрали главного художника журнала – Саньку Петушкова. И главного редактора – Митю Семина. В редколлегию вошли Саша и Коля Грач.

С классного собрания редколлегия отправилась к Вере Павловне. Ее комнату объявили главной редакцией «Космического луча». По совету Веры Павловны первый номер журнала поместил лучшее в классе сочинение Коли Грача о том, как он провел летние каникулы. Сочинение называлось «Тайна Мастаканских Полян».

…Летом Коля жил у знакомого егеря на Черноречеиском кордоне в заповедных кавказских лесах. Они путешествовали верхом на лошадях, привыкших к горным перевалам и тропам. Душистые травы альпийских лугов заглядывали Коле в лицо, стлались по плечам. Сладко пахло отцветающими рододендронами. Эти стелющиеся горные розы скрывались где-то за стеной широких и крепких папоротников, борщевиков и желтых дельфиниумов. По горным склонам привольно бродили зубры. Неслышно появлялись и исчезали на дальних скалах горные туры. А на лесных тропах оставляли свои следы дикие кабаны.

Однажды егерь привел Колю на высокогорные Мастаканские Поляны. Егерь снял старую войлочную шляпу. Коля поспешно скинул соломенный бриль. Здесь, на Мастаканах, много лет назад русские солдаты насмерть бились с фашистской горной дивизией «Эдельвейс». Ни один солдат после боя не спустился в долину. Старые егеря с ближних к Полянам кордонов помнят о страшной битве. Но никто не знает имен погибших героев, никто не знает, как они сражались и погибали. Одни березы знают тайну Мастакан.

На горных склонах у Мастакан Коля нашел помятый черный солдатский котелок, пустые пулеметные гильзы и воинский медальон. Время стерло на нем все знаки и буквы.

Саня долго расспрашивал Колю о мастаканских березах, о холодной и прозрачной речке Мастык, в которой моментально до боли мерзнут пальцы, о молчаливых соснах, загораживающих спуск с Полян. А вечером у Веры Павловны Саня рисовал Мастаканы акварельными красками.

Утром в школе Коля изумленно рассматривал рисунок.

– Ты, что ли, тоже там был? -спросил он Саню.

– Теперь уже кажется, что был…

Рисунок Мастаканских Полян стал обложкой первого номера журнала «Космический луч». Дальше шли рисунки Сережи Корня «Школьные спортсмены» и «Листопад в школьном саду». Это к стихам Мити и Лизы. Журнал был тонким, но взволновал школу. На переменах в 6 «Б» было теснее, чем в буфете.

– Левитан! – говорили старшеклассники о Саньке.

Через день по школьному радиоузлу объявили: 6 «А» тоже решил выпускать свой журнал. Он будет называться «Веселый трубочист».

Весь 6 «Б» остался после уроков. К столу вышел Санька.

– Самое главное теперь – тайна! Ни одного слова о «Луче». Они, конечно, подошлют к нам шпионов. Они ж ничего не понимают в журналах. Молчите! Понятно?

«Космический луч» по-прежнему делали у Веры Павловны. У нее были большой удобный стол, ватман и пузырьки с тушью. Вера Павловна помогала придумывать названия к стихам и рассказам, исправляла ошибки – она «болела» за 6 «Б». Раза два к ней заглядывала классная руководительница Лия Семеновна. Она благодарила Веру Павловну за помощь, хвалила Саньку и ругала Сережу – из-за двойки по алгебре.

Редколлегия «Луча» даже у Веры Павловны соблюдала предосторожности. Саша приводила с собой Алешу и оставляла во дворе.

– Если увидишь кого-нибудь из «А», бей тревогу.

Бить тревогу – значило постучать палкой по железному карнизу окна Веры Павловны. Однажды во двор вошел Рома Громов, главный редактор и художник «Веселого трубочиста». Алеша подал сигнал тревоги. Стол с новой обложкой «Луча», изображающей созвездие Гончих Псов и спутник, накрыли теографической картой Европы. Саша спрятала пузырьки с тушью и страницы со стихами. Санька убежал мыть руки. Вера Павловна неодобрительно покачала головой, но сказать ничего не успела – в комнату вошел Громов. Он улыбался.