Текст книги "Друзья с тобой: Повести"

Автор книги: Светлана Кудряшова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

НЕОЖИДАННАЯ ГРОЗА

– Ой, какой упрямый мальчишка! Я же говорила тебе: надень передник.

Таня огорченно смотрит на Мишу. Так извозиться в клее! Ведь не три же года человеку.

Миша виновато оглядывает испачканную курточку. Он сам не понимает, когда это он успел. Он так старался, оклеивая картон вот этой красивой синей бумагой. А здорово получилось! Издали совсем хорошо. Тане нравится?

Но Таня смотрит не на картон, а на бархатную коричневую курточку в клеевых пятнах. Она сердито говорит, что Мишина мама больше не пустит его на занятия кружка. Расстроенный Миша плюет на ладонь и старательно трет белые пятна на рукаве. Вот и сходит! Вот, пожалуйста, пусть Таня посмотрит. Надо только побольше поплевать.

Но Таня плевать категорически запретила и повела Мишу к крану. Здесь она велела ему снять курточку и принялась оттирать тряпкой засохшие следы клея. Миша стоял смущенный и виноватый и пытался скоблить ногтем пятна на брюках.

– Таня… – несмело сказал он, – Таня, мама не ругается, когда я испачкаюсь. Она только вздыхает.

– Тебе, видно, очень нравится ее вздыханье, – упрекнула Таня.

Нет, оно Мише совсем не нравится. Это он говорит для того, чтобы Таня не сердилась. А на занятия его все равно пустят.

Подбежала Лена Софронова показать Тане только что переплетенную книжку. Правда, хорошо? Миша вытянул шею, увидел книжку. Она ему понравилась, однако он закричал:

– Нет, ничего не хорошо! У меня лучше…

– Тебя никто не спрашивает, гречневая каша! – отрезала Лена и предусмотрительно подвинулась к Тане. Но Миша не успел перейти в наступление – к крану явился Лешка Кондратьев.

– Леша, – улыбнулась Таня, – а я что-то знаю!

Кондратьев настороженно взглянул на Таню. Неужели про сарай?! Нет, она улыбается… Что бы такое она могла знать?

– Потанцуй! – приказывает Таня.

«Что-то хорошее», – думает Лешка и с готовностью танцует пиратский танец.

– Ну хватит, хватит, – смеется Таня. – Лешенька, у тебя четверка за контрольную по арифметике!

Круглое краснощекое Лешкино лицо расплылось в счастливой улыбке. Миша подозрительно прищурил глаза.

– Лешка, а ты не содрал?

– Сам ты содрал! – возмутился Лешка. Но тут же заулыбался, затанцевал вокруг Лены.

– Ленка, ага? У меня четверка!

Лена сейчас же повернулась к Кондратьеву спиной. Какое ей дело до его четверки?

Лешка сказал:

– У, ехидина!

Но сердиться сейчас он не мог -очень уж радовался. Он спросил у Тани, что получил Горев, и, узнав, что пятерку, весело засмеялся. Какой удивительный сегодня день! Солнца нет, а кажется, что весь коридор залит солнечным теплым светом. Вот идет Анна Васильевна. Лицо у нее задумчивое. Она еще не видит Лешку. Сейчас увидит и обязательно улыбнется. Но что такое? Она смотрит на Кондратьева строго и неприветливо… Или она забыла, что Лешка получил сегодня первую четверку по арифметике? Может, она его не узнает?

Сердце у Кондратьева сжалось от дурного предчувствия. Зимний день сразу стал серым и скучным.

– Кондратьев, – сказала учительница, – пойдем-ка поговорим. Таня, позови ты мне и Горева.

Анна Васильевна вместе с Лешкой направилась в учительскую, а Таня отдала Мише замытую куртку и пошла в класс.

Федя сшивал потрепанные листы старой зачитанной книги про Тома Сойера. Сейчас он вместе с Томом плыл к необитаемому острову. Таня сказала, что его ждет в учительской Анна Васильевна.

– Зачем? – удивился Федя. – Зачем в учительской?

Таня пожала плечами.

– Вы не подрались? – неуверенно спросила она.

Нет, они не дрались. И вдруг в карих лучистых глазах зажглась тревога. Не сняв передника, Федя идет мимо Тани, в коридоре он останавливается, о чем-то думает. Таня подошла, сняла с него передник, спросила шепотом:

– Набедокурили, братья-разбойники?

– Лом собирали.

– За лом не ругают.

Таня подвела Федю к учительской, на секунду задержалась у дверей, затем решительно вошла туда вместе с ним.

Миша и Лена все еще стояли у крана. Когда закрылась дверь в учительскую, они многозначительно переглянулись и со всех ног кинулись в класс. Первый влетел Миша:

– Ну, теперь Лешке будет! И Гореву тоже!

– Почему? За что? – посыпалось со всех сторон.

– Не говори глупостей! – строго остановила Мишу Симочка.

Но Лена с готовностью подтвердила Мишины слова.

Симочка опечалилась. Она так и знала, что Лешка не доведет Федю до добра!

– Может быть, они стекло где-нибудь разбили? – предположила Надя. – Помните, Мишку тоже в учительскую водили, когда он стекло разбил?

Миша недовольно присвистнул: вспомнила! Уж сто лет прошло! И если бы стекло, Анна Васильевна не смотрела бы на Лешку так строго. Он показал, как смотрела учительница на Кондратьева, – сдвинул светлые брови, вытянул толстые губы.

– Что такое? Разве смешно? Нашли над чем смеяться…

Не смеется одна Симочка – тревожится за Федю. Ей хочется пойти к Анне Васильевне и рассказать, какой он хороший, как много занимается с Лешкой. Но говорить об этом нельзя: Федя запретил.

А между тем в классе идет оживленное обсуждение чрезвычайного события.

– Лешка – что! -задумчиво говорит маленькая Зина. – Он уже сколько раз в учительской был. А вот Горев…

В светлых Зининых глазах искреннее сочувствие Фединой беде. Даже Надя Асафьева предложила пойти заступиться за него. И только Лена, одна Лена Софронова радуется, что мальчишкам попадет.

– Тебе тоже скоро попадет, – пообещал Коля Сомов, – Придет Лешка и вздует тебя хорошенько. Чтобы меньше болтала.

Лена обиженно надулась, повернулась к Симочке за сочувствием. Но та взяла свой портфель и молча вышла из класса. Лена, обеспокоенная ее молчанием, побежала за ней. Как хочется ей помириться с Симочкой! Как хочется опять вместе учить уроки, читать книги…

– Симочка, подожди! – крикнула Лена.

Та не остановилась, наверно, не слышала. Лена догнала ее в коридоре.

– Пойдем вместе домой? – дружелюбно предложила она.

Но у Симочки холодные, равнодушные глаза. Она отрицательно качнула головой:

– Нет, не пойду.

И быстро сбежала с лестницы, даже не попрощавшись с Леной.

…Очень горько, когда тебя обидит друг. А Лена все еще считала Симочку своим лучшим другом. Она терпеливо ждала, когда Симочке надоест этот рыжий противный Федор. А Симочка… Симочка, кажется, перестала замечать Лену.

Слезы застлали Ленины глаза. Она поспешно отвернулась к окну и долго и печально смотрела, как падают на землю крупные снежные хлопья, как весело играют в снежки мальчишки на белом школьном дворе. Постояла, вздохнула, вытерла глаза и побрела по коридору. Дверь в учительскую была приоткрыта, Лена заглянула туда и увидела стоящих перед учительницей Федора и Лешку.

– Так вам и надо. Так и надо! – прошептала она и притаилась за дверью.

СУД СТРОГИЙ, НО ПРАВЕДНЫЙ

Федор и Лешка стояли с низко опущенными головами. Уныло рассказывал Лешка, как уговаривали они Ермиловну отдать им старые вещи из сарая, как сердито прогнала она Федю и Комара и как он, Лешка, залез в ее дряхлый сарай. Все ее подсвечники, медный самовар, тазы и кастрюли никуда не годились, а для тепловоза были очень нужны. Да, они влезли через забор. Да, отломали гнилую доску от стенки старая. Но ведь не для себя же они старались, не себе же тащили лом! Если бы они знали, что из-за этих старых железяк Анна Васильевна будет расстраиваться, что Ермиловна будет так кричать, честное пионерское, никогда близко не подошли бы к этому трухлявому сараю!

Анна Васильевна очень огорчена. Нет, она не ждала от них таких дел. Она радовалась их дружбе, просила Тамару Аркадьевну разрешить Феде дружить с Лешкой. Надеялась, что Кондратьев распрощается с двойками и будет вручать тепловоз железнодорожникам, а теперь…

– Что теперь, что? -спросил Лешка, чуть не плача. – Теперь уже и нельзя?!

Он засопел и отвернулся в сторону.

Федя знал, как Лешка мечтал о тепловозе, знал, что ради этого события он даже научился решать задачи на части. И хотя Федя очень тревожился, чем кончится эта история с ломом, и боялся, чтобы не узнала о ней Тамара Аркадьевна, но уж очень ему стало жалко Лешку. Он сказал, что весь лом можно отнести обратно и Ермиловна не заметит, как все снова будет в ее старом сарае. А лому у них теперь много: его друзья сдали за пионерский отряд 4 «А» три тысячи килограммов старого металла. И пусть уж Кондратьев вручает тепловоз, когда они его получат.

У Анны Васильевны посветлело лицо. Лешка заметил, пробормотал, оправдываясь:

– У нас в звене девчонки одни… Они лом собирать не умеют. Вот мы и старались… А отнести, конечно, можем. Хоть сейчас.

– Анна Васильевна, – вдруг решительно объявила Таня, – это я виновата. Это я им велела собирать старое железо.

– Батюшки, какие заступники! – воскликнула учительница, – Федя – за Алексея, Таня – за обоих.

И по тому, как она это воскликнула, было понятно, что она больше не сердится. Таня сейчас же подсела к ней и принялась твердить, что мальчишки больше не будут, что они хорошие…

– Очень хорошие! – перебила Анна Васильевна. – Ну и пусть эти хорошие исправят, что натворили! вещи отнесут, сарай починят и, самое главное, получат от Ермиловны прощение.

Федя и Лешка переглянулись: трудное дело! ‘А ну как не захочет она их прощать!

– А если не простит? – осторожно спросил Кондратьев.

– Тогда придется родителей ваших звать, вместе с ними к Ермиловне идти…

– Зачем?! – закричал Лешка. – Никого не надо звать. Мы сами пойдем.

Он взял Федю за руку и сейчас же направился к двери.

– Уже и пошли?, – удивилась Анна Васильевна.

– Пошли, – кивнул Кондратьев. – Вот только мешки свои заберем у Зинки.

У ворот дома Ермиловны сидел Дик, При виде Лешки пес завилял хвостом.

– Ишь, Дикарище, узнал!

Лешка покопался в кармане и вытащил замусоленный кусок сахару. Когда пес сгрыз его, Кондратьев грустно сказал:

– Ну, Дик, зови бабушку.

Дик негромко тявкнул.

– Смотри, – изумился Лешка, – понимает.

Он обнял за шею огромного зубастого пса, прижался головой к его мохнатой морде и замер. Дик скосил черный глаз и осторожно лизнул Лешку в щеку.

Вышла Ермиловна. Лешка храбро направился к ней, волоча за собой по снегу мешок.

– Вот, – сказал он, глядя в сторону, – вот они, ваши железячки. В целости, в сохранности…

Подошел Федя. Положил свой мешок рядом с Лешкиным. Постояли. Лешка шмыгнул носом и сказал, чтобы Ермиловна дала им молоток и гвозди -они будут чинить сарай. Она все это дала, приговаривая ворчливо, что шила в мешке не утаишь, видно, стыд ребятам глаза жжет – не могут они на Ермиловну смотреть.

Лешка сразу взглянул на нее и заявил, что ему глаза ничего не жжет.

Мальчуганы работали очень старательно. Накрепко приколотили оторванные доски. Починили ветхую дверь сарая, расчистили снег во дворе. Ермиловна поверила в конце концов в их искреннее раскаяние и ушла в хату. Но все-таки поглядывала в окошко.

И вот вколочен последний гвоздь. Осталось сделать самое трудное – попросить у Ермиловны прощения. Это потруднее, чем забивать гвозди в доски, колоть дрова и расчищать снег. Это даже тяжелее, чем слушать ее воркотню и обвинения в самых страшных грехах.

Они вошли в дом, встали у порога и уныло поглядели друг на друга. Кто его знает, с чего начинать, чем кончить…

– Ну? – спросила Ермиловна. – Так вы до вечера простоите. Чего вам еще?

Лешка пробормотал, что ничего особенного. Просто так… И вдруг упрекнул:

– Уж и старого железа пожалели на тепловоз! Все равно выбросите…

Ермиловна рассердилась. Нет, она ничего выбрасывать не будет. Она починит свой самовар и станет из него пить чай.

– Да вы же отравитесь и погибните! Самовар же весь зеленый! -воскликнул Лешка. – Лучше вы нас простите и самовар отдайте нам. По собственному желанию…

– Сначала простите, – попросил Федя, который решил было, что Кондратьев все испортил и бабушка их теперь ни за что не простит.

В это время озорные котята влезли на стол и принялись пить молоко из миски. Ермиловна кинулась к столу, хлестнула самовольных котят грязным полотенцем. Они спрятались под кровать и осторожно выглядывали оттуда. Лешка не удержался – фыркнул.

Старуха повернулась к мальчишкам. Минуту она задумчиво смотрела на них.

– А про котенка тогда вы врали?

– Врали, – покраснел Федя.

Она покачала головой, опять задумалась. Кондратьев затоптался и осведомился нетерпеливо, будет ли бабушка их прощать.

– Идите, – махнула рукой Ермиловна. – Прощаю… Да самовар уж заберите. Но подсвечников не трогайте – ценные вещи.

ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Лена едва успела отскочить от учительской, как дверь открылась и вышли Федя с Лешкой. Она постояла в тени, пока мальчишки прошли, и побежала в раздевалку.

Как жаль, что ребята разошлись и некому сообщить такую ужасную новость! Прежде всех хочется рассказать об этом Симочке. Вот на кого променяла она Лену! Вот какой этот Федор!

Но идти к Симочке она не хотела – обиделась на нее.

Лена повертелась в раздевалке, раздумывая, не сообщить ли тете Паше о происшествии.

– Аленушка, чего тебе? – спросила та.

– Ничего, – ответила Лена. – Варежки надеваю… А у нас… – начала она и вдруг запнулась. Вдруг тетя Паша спросит, откуда Лена это знает? Ведь не скажешь, что подслушивала у дверей.

Лена вздохнула и отправилась домой. Было очень досадно, что никто не знает о проделках Горева и Кондратьева. Хоть бы их исключили из школы… Ей их не жалко. Но Анна Васильевна не очень-то сердилась, а Таня все время только и делала, что защищала мальчишек. Может быть, их уже простили? Может, никто и не узнает об их… их воровстве? Нет уж, Лена постарается, чтоб узнала вся школа, чтобы все их дразнили:

– Воры! Воры!

И Лена, конечно, будет дразнить больше всех.

Ей представились Лешка и Федя с опущенными от стыда глазами, с поникшими головами, молчаливые. Нет, ей их не жалко! Лена сейчас же пойдет к Наде и расскажет ей, откуда Кондрат таскал лом. А его-то хвалили! Таня даже в пример ребятам ставила.

Лене стало смешно! Что-то теперь будет говорить Таня про своих любимцев? А бедная Симочка, как ей будет стыдно! Но Лена великодушно ее простит, и снова будут они дружить. Поскользнувшись, Лена падает в мокрый снег. Домечталась! Кто-то помогает ей подняться, поправляет сбившуюся на глаза шапочку, подает выпавший из рук портфель.

– Спа…

Но Лена не договорила слов благодарности, так и осталась с раскрытым ртом, перед ней стояла Тамара Аркадьевна!

– Ушиблась, девочка? – заботливо спрашивает она.

Лена молчит и не спускает глаз с Тамары Аркадьевны.

«Сказать или нет? Сказать или нет?» – смятенно думает она. А Тамара Аркадьевна уже отходит от нее. Сейчас уйдет и не узнает, что наделал Федор. И ничего ему не будет, ничего…

– Тамара Аркадьевна! – кричит Лена и бежит к ней. – Я вам… я вам… что-то скажу…

Лена рассказывает быстро, не поднимая глаз.

– Они воры, их даже из школы могут исключить. Их все теперь будут дразнить…

Она еще говорит, а Тамара Аркадьевна уже пошла. Куда это она? В школу?!

– Там никого нет! – отчаянно кричит Лена. – Уроки закончились…

Тамара Аркадьевна вернулась, молча прошла мимо Лены, сумрачная, сердитая. Лена постояла, посмотрела ей вслед и тихонько побрела домой. Она уже раскаивалась в том, что рассказала Горевой про мальчишек. Теперь все узнают, что Лена подслушивала, что разболтала, да еще и приврала. И зачем только встретилась ей Тамара Аркадьевна, зачем помогла ей подняться? Завтра войдет Лена в класс, а все от нее отвернутся, никто не захочет разговаривать с ней.

– Доносчица! – крикнет Миша.

– Шпионка! – добавит Надя.

Симочка презрительно посмотрит на Лену. Больше никогда они не будут дружить. Никогда…

«Что я наделала? Что наделала…» – шепчет Лена в ужасе. Она стоит посреди тротуара, стоит и плачет. Что теперь с ней будет? Может, это ее исключат из школы?

Падает на Ленины плечи пушистый снег. Вот уж и воротник и шапка побелели, маленький сугроб вырос на плечах. А она все стоит, все думает.

– Мамочка, ой, мамочка! – всхлипывает она. И вдруг срывается с места и бежит домой.

Вот и знакомое крылечко, вот и мама встревоженно встречает ее: что случилось? Какая беда пришла к Леночке?

А Леночка громко плачет и прячет лицо в добрых материнских руках.

– Я упала… я ногу ушибла…

БАБУШКА, МИЛАЯ БАБУШКА!

В это время Федя и Лешка весело шагали домой. Весело потому, что были они прощены и в награду за искреннее раскаяние неожиданно получили самовар и мешок всякого железного хлама. Лешка уверял, что, если бы Федя не увел его от Ермиловны, он выпросил бы у нее и подсвечники и, возможно, медную трубу.

Дома Тамары Аркадьевны не было. Федя взял хлеб, холодную котлету и сел к столу с книжкой про Никиту, которую недавно подарила ему Тамара Аркадьевна.

Как хорошо, что с Ермиловной все закончилось благополучно! А ведь не зря ему так не хотелось лезть в этот сарай…

Тамара Аркадьевна быстро вошла в комнату… Ух, какое гневное у нее лицо! Губы вздрагивают, черные брови сошлись в одну прямую линию. Федя еще не видел ее такой. Он сразу почуял недоброе, встал, тревожно спросил:

– Что, что случилось?

Она воскликнула:

– Подумать только: докатился до воровства!

Почему-то в комнате потемнело. Наверно, опять дождь…

Или это от черных сердитых глаз Тамары Аркадьевны…

– Нет… нет… – почти шепотом произнес Федя. – Мы не воровали… мы собирали железный лом…

– Воровали! – гневно крикнула она. – Воровали!

Низко-низко опустилась каштановая голова. Упали на глаза волнистые волосы, не видно Тамары Аркадьевны, только слышен ее голос, полный негодования.

Разве плохо Феде живется дома? Кто его обижает? Что ему еще надо? О Лешке Кондратьеве не заботится так родная мать, как она, Тамара Аркадьевна, о Федоре.

Она резко открыла шкаф, достала красивую голубую рубашку и бросила на стул. Это она сшила для Феди – в подарок. Теперь можно отдать кому-нибудь, хоть Лешке. Ей все равно…

– Завтра прилетит Николай Егорович, – сказала она устало. – Тогда и решим.

– Что решим? – поднял Федя голову, померкшими глазами взглянул на нее. – Что?

Она не ответила.

Феде вспомнился отец, когда он возвращался из дальних полетов. Он шумно входил в дом, кричал:

– Рыжик, где ты?

Федя мчался на этот зов, смеясь от радости. Он бросался отцу на шею, крепко обнимал, гладил его седые волосы, щеки:

– Ты очень устал, папа? Очень?

Отец никогда не жаловался на усталость. Он требовал, чтобы ему немедленно рассказали, как жили без него.

– Не ссорились? – спрашивал он, пытливо всматриваясь в лицо Рыжика и Тамары Аркадьевны. Они, не сговариваясь, кивали: нет, не ссорились, жили дружно. Отец бурно радовался. Обнимал сразу двоих и кричал:

– Да здравствует мир!

Теперь он так не закричит. Теперь не обрадуется. Но все равно, все равно пусть скорее приезжает. Феде очень плохо без него, совсем плохо… Отец все поймет, во всем разберется. Он никогда не поверит, что его Рыжик – вор.

Горечь на сердце не проходила. Очень нужно, чтобы кто-нибудь поднял Федину голову, заглянул ласково в глаза, сказал, как говаривала бабушка, когда с Федей случалось что-нибудь неприятное:

– Не печалься, батюшка, все образуется!

Бабушка далеко. Она ничего не знает, а Тамара Аркадьевна рядом. Может быть, она успокоилась, может, послушает Федю, поверит… И скажет ему что-нибудь доброе, хорошее, скажет, что не сердится больше.

Федя осмелился, шагнул к ней.

– Тамара Аркадьевна… – прошептал он.

Она обернулась, суровая, чужая.

– Иди спать.

Он покорно пошел. Он больше ничего не сказал – уже не хотелось.

В кровати из-под матраца достал Федя бабушкины письма. Они всегда разгоняли печаль, всегда радовали.

«Милый мой Федюшка! Соколик мой ненаглядный! Шлет привет тебе с далекого Северного края любящая тебя бабушка Марфа Тимофеевна. Будь всегда здоров и светел, не хмурься, не печалься по-пустому. А еще не забывай. ты, дитятко мое милое, свою старую бабушку. Чай, сладкое тебе житье в ваших южных местах, что редко шлешь нам письма. Дед Тойво ждет тебя не дождется, чтобы идти к Черному озеру следить за медведицей. Нынче ходил он туда на лыжах. К самым трем соснам взобрался и даже перевалил на ту сторону, да Кирюшка завязать стала в снегу, пришлось старику вернуться.

Сей год снегу у нас неслыханно много. Березу у нашего крыльца занесло наполовину, да и крыльцо намедни засыпало совсем. Спасибо, пришел дед Тойво, откопал, и ладно еще, что Иванка с Арсением подоспели да помогли старику, а то бы так и сидеть мне в снежном терему.

Иванка выпросил твои финские лыжи и ходит на них в тайгу, куропаток стреляет. А ружье твое, Федюшка, я никому не даю -Тойво не велит, боится, как бы не поломали его парни.

На Онеге-озере ребята расчистили снег и катаются на коньках. Иванка с Арсением прибегают проведать меня да про твое житье-бытье порасспросить. Нынче с задачами-то им труднехонько приходится, все тебя, ягодка, поминают. Летом пойдут они с Василием Васильевичем походом в Заонежье, наказывали, чтобы ты поспешил сюда без промедления. И девочку Серафиму тоже привози – ужо научу я ее вышивать на пяльцах редкие узоры, ежели она до рукоделия охотница.

А пока мы с котом Степаном вдвоем вечеряем и ждем вешних дней, ждем тебя, цветочек лазоревый. Степан изленился и перестал мурлыкать. Верно, по тебе скучает.

Будь же умницей, Федюшка. Не забывай и не печаль свою старую бабушку – отписывай чаще. А она желает тебе здоровья богатырского, удачи и молодечества. Почитай родителей, уважай товарищей.

Вечно любящая тебя твоя бабушка Марфа Тимофеевна. Кланяйся низко Тамаре Аркадьевне и целуй отца своего Николая Егоровича».

Разогнали письма черные тучи. Посветлели глаза, залучились по-обычному. А вот и солнышко из-за туч выглянуло – улыбнулся Федя, прошептал:

– Спокойной ночи, бабушка!

Заснул Федя с бабушкиным письмом в руках. Снились ему родные северные леса, Тойво и его собака Кирюшка. Тойво рассматривал следы на снегу, потом они долго шли по следу. Кто-то звал Федю в лесу. Он остановился, прислушался. Да это отец! Федя побежал ему навстречу и… проснулся.

Была глубокая ночь. Никаких звуков не доносилось ни со двора, ни с улицы. Федя раскрыл сонные глаза, сразу же вспомнил горький разговор с Тамарой Аркадьевной, вздохнул и отвернулся к стенке. Скорее заснуть и снова вернуться в тайгу к Тойво и Кирюшке. Вдруг он услышал голос Тамары Аркадьевны. С кем это она могла говорить ночью? Жалуется на него. Рассказывает про Ермиловнин сарай…

– Потише, -глухо произнес голос отца.

Федя вскочил с постели в смятении: отец дома! Он хотел бежать к нему, но услышал жестокие слова:

– Он стал вором.

Федя остановился и долго стоял в темноте босиком, в майке и трусиках.

Он стал вором! Так сказала Тамара Аркадьевна. Но почему отец молчит? Почему он молчит? Разве он согласен с ней?

Отец молчит, а говорит Тамара Аркадьевна. В ее голосе слышны слезы. Она просит, умоляет отца отвезти Федора к бабушке. Хоть на время, пока она подумает, решит, как дальше его воспитывать. Мальчишка сбивается с пути, он не слушает ее, смотрит волчонком. Не знает она, как, с какой стороны к нему подойти. Отец в беспрерывных полетах. Пусть поживет Федя у бабушки; ее он любит, слушается.

«Папа сейчас скажет… Он сейчас скажет! «Больше всего на свете я люблю Рыжика!» – ждал Федя всем сердцем отцовской защиты.

Но отец молчал. У Феди потемнело в глазах. Он упал на постель, уткнулся лицом в подушку и горько заплакал.

Проснулся Федя раньше обычного. Но завтракать не стал и уроки не повторил. Он тихонько прокрался мимо дивана, на котором спал отец, осторожно закрыл за собой дверь и спустился с крыльца.

За ночь подморозило. Ясное небо обещало погожий день. Соблазнительно свисали с ворот и заборов длинные крепкие сосульки. Но если человеку горько, его не прельщают сосульки, какой бы величины они ни были. Он идет и думает свою невеселую думу.

Мелькнула впереди голубая пушистая шапочка, раздался веселый смех. Это выбежала из ворот Симочка и громко радуется морозному утру.

– Доброе утро, Федя-медведя! Спорим: прокачусь по луже и не упаду!

И она лихо мчится в маленьких новых валенках по ровному льду.

– Ага? Не упала! А я и на коньках могу!

Симочка подошла ближе.

– Ты чего?

– Ничего.

– Нет, не ничего! – хмурится Симочка.

Федя насупился, отвернулся, но она велела ему сейчас же все рассказать. И он покорно начал свою печальную повесть. Да откуда ни возьмись появился Лешка Кондратьев и закричал:

– Привет!

Лешка парень, конечно, хороший, но рассказывать при нем о событиях минувшей ночи почему-то не хотелось, и Федя замолчал. Втроем они направились в школу. Там уже было шумно и весело.

– Ну, охотник, как дела? – приветливо спросила тетя Паша.

Федя улыбнулся. И то ли от вопроса тети Паши, то ли от веселого школьного шума, но стало ему веселее. Когда же он увидел Анну Васильевну и в ответ на свое приветствие услышал ласковое! «Доброе утро, северянин!»то почувствовал, что печаль и мрак, заполнявшие его сердце, уходят и ему очень хорошо в школе вместе с учительницей, Симочкой, тетей Пашей и всеми ребятами.

Но школьный день закончился, и Федя снова загрустил. Не хотелось идти домой, встречаться с отцом и с Тамарой Аркадьевной, не хотелось ни думать, ни говорить о надоевшем Ермиловнином сарае. Он с удовольствием принял Лешкино приглашение – отправиться обедать к нему.

Дома Лешка первым делом заглянул в кастрюльки.

– Порядок! – удовлетворенно сообщил он Феде. – И борщ и каша есть. Ты любишь сладкую кашу?

Сладкую кашу Федя любил. Они с Лешкой съели ее по две тарелки, после чего Кондратьев принялся чинить велосипед. Велосипедом Лешка ужасно гордился: он не простой – он гоночный! А что подержанный – это пустяки, даже лучше, потому что объезженный. Велосипед мать купила у соседа. Лешка просил у нее еще ружье, чтобы летом охотиться вместе с Федором в тайге, но она сказала, что от покупки ружья пока воздержится. Впрочем, Лешка был очень рад и велосипеду. Он сразу же разобрал его. Но почему-то сломалась педаль и погнулись спицы. Лешка сам не понял причины, очень огорчился и даже ночью во сне говорил про свой гоночный велосипед. В школе в диктовке написал вместо «спички» – «спицы». Федя помнит, как над ним тогда все смеялись.

«Эх, Лешка, Лешка! – вздохнул про себя Федя. – Ты счастливый и веселый. И одна-единственная у тебя забота – поскорее починить свой гоночный велосипед. А у него, Феди, теперь совсем плохие дела – не знает он, что ему делать, как жить».

Сосредоточенный и молчаливый, надел Федя пальто и печально попрощался с Кондратьевым.

– Фу-ты ну-ты! – закричал Лешка, И все-то он переживает, все квасится! Сама Ермиловна нас помиловала, значит, и делу всему конец.

Федя махнул рукой и вышел. Шел медленно, часто останавливался, задумывался. Вот он дом – рукой подать. Там отец и Тамара Аркадьевна. Сидят и разговаривают о том, какой плохой человек Федор и что зря они взяли его от бабушки, Отец, наверно, хмурится, ходит по комнате, может быть, не соглашается с Тамарой Аркадьевной. Ну, конечно, он спорит с ней и даже сердится – зачем она дурно говорит о Рыжике. Ну, конечно!

Федя улыбнулся и на сердце стало легче от такой хорошей мысли.

Быстро и решительно идет Федя к своему дому. Быстрой решительно поднимается на крыльцо и… останавливается – дверь закрыта на замок. Дома никого нет. Никто не ждет Федю, никто не беспокоится о нем. Никто больше не любит его в этом доме.

Федя постоял, посмотрел на замок, подергал дверь, потом медленно спустился с крыльца и побрел куда глаза глядят.