Текст книги "Отрочество"
Автор книги: Сусанна Георгиевская
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)
Глава XII
Грузовик для отправки на базу цветного металла дал школе безвозмездно один из ее шефов – завод точного машиностроения.
Главный инженер завода хорошо знал директора школы.
«Боевой товарищ! – говорил о нем директор и улыбался при этом задумчиво, ласково и немного грустно. – Под Орлом воевали».
У директора было много боевых друзей. С одним он подружился под Орлом, с другим – под Ельцом, с третьим – на Курской дуге, с четвертым – под Киевом. Стоило директору заговорить о них, как глаза его теплели. В них светились воспоминания, суровые и прекрасные, и мальчики со страстным любопытством, с благоговейным уважением старались угадать, о чем он вспоминал.
Нити, соединявшие директора школы с его боевыми товарищами, были, видно, крепкие и прочные. Друзей роднили не одни воспоминания о войне.
Мало-помалу его боевые товарищи сделались друзьями всей школы, ее официальными или неофициальными шефами.
– Ну, как там твои орлы? – спрашивали боевые товарищи, встречая Ивана Ивановича.
И один помогал ускорить в школе ремонт, другой снабжал приборами физический кабинет, третий сам приходил на сбор, чтобы рассказать ребятам о том научном институте, в котором он работал теперь, сняв военную форму. Ну, а четвертый… четвертый давал пионерам машину для отправки на базу цветного металла.
Директор с военной точностью договорился обо всем со своим орловским товарищем.
– Так ровно без четверти пять, майор, – сказал он главному инженеру, прикрывая рукой телефонную трубку. – Это для нас самое подходящее время. Есть?
– Есть, товарищ подполковник, – ответил инженер. – Ровно без четверти пять.
Но военная точность боевых товарищей была нарушена заведующим гаражом. Отправляя шофера в этот рейс, он сказал ему: «Справитесь там и можете быть свободны». А шоферу очень хотелось быть сегодня свободным пораньше – была суббота.
* * *
– Зоя Николаевна! – закричал Даня, вбегая в пионерскую комнату. – Зоя Николаевна, машина пришла.
– Яковлев, – сдвинув брови, ответила Зоя Николаевна, – иди домой обедать и не устраивай паники…
Она не успела договорить. В комнату ворвался ее брат, Андрюшка. Он был в пальто и шапке. На полу оставались следы от его калош.
– Зойка – машина!
– Сними шапку! И калоши! Немедленно!
Она пристально посмотрела ему в глаза. Он смутился и неохотно снял шапку.
– Стоит перед подъездом, – сказал он угрюмо.
Зоя Николаевна подошла к окну, и лицо ее изменилось. Набросив на плечи пальтишко, она пошла широким шагом по коридору.
За ней затрусили Феоктистов и Яковлев.
Остановившись на пороге школы, Зоя Николаевна сурово взглянула на стоящий перед нею грузовик. Она уже двинулась было по снежной дорожке к кабине шофера, но в это время за ее плечами с треском распахнулась дверь и, опережая ее, выскочил во двор председатель совета дружины – школьник девятого класса с чуть пробивающимися усиками, высокий, заботливо одетый, уже чем-то неуловимо похожий на студента-первокурсника.
Он подбежал к грузовику, оправил нервным движением заколебавшиеся очки, постучал в окошко кабины и сказал развязно:
– Привет, товарищ водитель… У вас, наверно, часы испортились, – и помахал шоферу рукой в варежке, аккуратно заштопанной мамой.
– Привет, – равнодушно сказал шофер. – Работаю, между прочим, не по арифмометру… Дело шоферское… Неудобно? Заеду как-нибудь в другой раз.
– Да вы что? – сказал председатель совета дружины. – Этак, знаете ли, нельзя… гм… браток! Это в высшей степени несознательно. Вы сорвете поставку.
– А какая такая ваша поставка? Погрузили в десять минут – и можно отчаливать.
– Нет, нет, это зря. Это вы совершенно зря, уважаемый, – забормотал председатель совета дружины. – Вторая смена еще на уроках. Первая придет через час. Мы отпустили ребят пообедать. А мешки, понимаете ли, не иголка. Пришлось размещать по возможности. Ведь это школа!.. Для хранения не предусмотрено кладовых…
Шофер не ответил. Он, скучая, оглядывал двор. Подле его кабины медленно разрастался кружок младшеклассников.
Дверь школы хлопала, блок скрипел. Зрители внимательно рассматривали откинувшегося на спинку сиденья шофера, его профиль со сдвинутой на затылок кепкой и то, как он почесывал переносицу.
Без шапки, в накинутом на плечи пальтишке стояла на заснеженной ступеньке Зоя Николаевна. Светлые глаза ее строго и неодобрительно глядели на шофера из-под черных бровей. Шофера это беспокоило. Он нет-нет, да и поглядит на вожатую, на ее пальтишко, накинутое на плечи и застегнутое под шейкой на одну пуговицу.
– Да уходи ты, шальная, – наконец, потеряв свое шоферское хладнокровие, процедил он сквозь зубы, – простынешь! От тоже несообразная!
Зоя Николаевна даже бровью не повела. Она продолжала стоять у подъезда, поеживаясь на зимнем ветру.
Лицо у нее было спокойное, только брови чуть шевелились и вздрагивали. Всеми силами она старалась, чтобы ребята не заметили ее досады и огорчения.
Сдача была подготовлена как следует. Все от начала до конца продумано до тонкостей, оговорено до мелочей. Погрузка должна была разворачиваться четко и точно. Она сама проинструктировала вожатых, вожатые – председателей отрядов, председатели отрядов проинструктировали звеньевых.
В подвале на груде лома, собранного каждым отдельным звеном, были разложены картонки с надписями: «Третий класс «А», звено номер один», «Четвертый класс «Б», звено второе» и так далее.
Вожатые Джигучев и Степанов должны были стоять у входа в подвал, пропуская туда ребят только по звеньям, чтобы не было толчен.
Одним словом, все было продумано основательно, рассчитано по минутам. И все сорвалось. Нет, этого нельзя допустить! Надо действовать!
– Феоктистов, Яковлев, – сказала Зоя Николаевна коротко и спокойно, – необходимо срочно вызвать вожатых. Феоктистов – к Степанову, Яковлев – к Джигучеву. Одна нога тут, другая там! Ясно?
– Ясно, ясно! – ответили разом Феоктистов и Яковлев и, посмотрев через плечо друг на друга, разбежались в разные стороны.
«Одна нога тут, другая там!»
Не будем подсчитывать количество людей, которых Даня сшиб с ног на своем пути к квартире Джигучева. Вернемся во двор.
* * *
Набежала тучка. Крупные сухие снежинки заплясали в воздухе. Они падали на непокрытые Зоины волосы, на промасленную ватную покрышку мотора.
– Ну что? – лениво спросил шофер. – Так и будем стоять? Время, знаете ли, не у каждого слишком лишнее. Дело делать – так дело делать, а нет – так будем сворачиваться.
Услышав это деловое предложение, к пустому грузовику развязно подскочил председатель совета дружины и вытащил дрожащей рукой из кармана узенькую двухрублевую пачку папирос «Казбек».
– Курите? – спросил он.
– Отчего же? – отвечал шофер. – На дорожку можно и закурить.
Шофер прикуривал. Председатель дружины подавал ему спичку и загораживал трясущейся от волнения рукой крошечный спичечный огонек.
Как раз в это время к школьному порогу не то чтобы подбежал, а подлетел Яковлев.
– Порядок, идут! – крикнул он на ходу Зое Николаевне и, запыхавшийся, красный, понесся дальше – к пионерской комнате.
Там, под роялем, в большом прочном мешке звено Саши Петровского хранило часть своих находок – не столько ценных по качеству, сколько мелких по калибру. Другая часть этих находок, покрупнее, была, по совету Дани, припрятана в слесарке у дяди Кеши, местного водопроводчика. Конечно, все это можно было сложить в подвале, как сложили другие ребята. Но в звене у Саши было несколько таких трофеев, которые хоть кого могли поразить. И поэтому мальчики охотно согласились с Яковлевым, который уверял, что выгружать лом из слесарки будет гораздо удобнее, чем из подвала.
Вернувшись от Джигучева, Яковлев первым делом кинулся к дверям слесарки. Но дверь была заперта, и он, не сбавляя хода, побежал к пионерской комнате. Там шла спевка хорового кружка.
Ве-е-ет ве-е-етер широкий
На-а-ад зеленой во-о-олной… —
во все горло распевал забывший обо всем на свете Семенчук.
Яковлев царапнул ногтем дверь.
Мо-о-ой то-о-оварищ далекий,
Мо-о-ой то-о-оварищ родной…
Яковлев постучался.
– Что? – сказал, вздрогнув, Хрисанф Сергеич – руководитель хорового кружка. – Что случилось?
– Погрузка! – ответил из-за двери Яковлев.
Бочком, кланяясь и что-то бормоча, он вошел в комнату и без долгих разговоров залез под рояль. Что-то звякнуло, загрохотало и лязгнуло. Сперва из-под рояля показались ноги Яковлева, потом его спина, плечи и наконец взлохмаченная голова. За ним, дребезжа, тащился по полу огромный мешок.
Хрисанф Сергеич сердито наблюдал за ним.
– Машина! – сказал шопотом, грозно глядя на ребят, Яковлев.
Дверь закрылась. Хор смятенных, дрожащих от нетерпения дискантов вплелся в грохот мешка, который Яковлев волок по школьному коридору.
И вот, клубясь и рассеиваясь, хлынула на улицу плоская струйка пара. Яковлев, гремя своей кладью, выбежал рысью на школьный двор.
– Поднажми, – одобрительно и в то же время сурово сказал председатель дружины. – Сам видишь, машина в простое.
Не ответив, Даня бросился к грузовику. Он бежал, шатаясь от тяжести.
неслось ему вдогонку из-за неплотно закрытых дверей.
С трудом приподняв мешок, Яковлев опрокинул его в кузов машины.
– Погрузились, значит? – насмешливо спросил шофер. – Вот и ладно. Слезай-ка, паренек.
Но не успел еще Яковлев соскочить с колеса на землю, как к подъезду школы спортивным, ровным бегом подбежал Джигучев. За ним галопом, рысью и трусцой следовали вожатые остальных классов. Пионеры их отрядов вливались во двор через отверстия трех ворот, выходивших на Невский, улицы Софьи Перовской и Желябова.
Прохожие останавливались и с удивлением смотрели на бегущих мальчиков в пионерских галстуках, выбивающихся из-под распахнутых пальто.
Добежав до школы, ребята сразу исчезали – один за другим ныряли в подвал.
И вот наконец начала разворачиваться настоящая погрузка. План, разработанный Зоей Николаевной и отрядным вожатым, вступил в силу.
Из-за правого угла школьного здания маршевым шагом вышел звеньевой второго звена четвертого «В» класса Феоктистов. За ним дружным строем, храня торжественное выражение лиц, шагало десять человек ребят. В руках у них была огромная бельевая корзина. На дне ее сияла лампа без электрической лампочки, похожая на сказочную лампу Аладдина, позвякивал лист какого-то тонкого, шуршавшего при каждом шаге металла, невесть откуда добытого и светящегося кружками, аккуратно выбитыми штампом, лежал проломанный самовар.
Подойдя к Зое Николаевне, звеньевой Феоктистов сказал:
– Товарищ старшая вожатая, рапортует звеньевой Феоктистов. Звено второе четвертого «В» класса в количестве десяти человек явилось полностью. Разрешите приступить к погрузке?
Глаза Зои Николаевны встретились на мгновение с глазами брата. Он был красный как рак и с трудом переводил дыхание. Но шагал весело, и голос его звучал на морозце звонко и отчетливо.
«Молодец!» – с гордостью подумала она. И чтобы скрыть эту появившуюся у нее в глазах мысль, нахмурилась и сказала ледяным голосом:
– Приступайте!
Но Андрюшка был не из пугливых.
– Есть! – ответил он еще суровее.
И звено Феоктистова зашагало к грузовику.
– Начали! – отдал команду звеньевой Феоктистов.
И мальчики перевернули корзину вверх дном.
Под металлическим абажуром без лампочки, под шуршащим листом металла и самоваром оказались дверные таблички. Они зазвенели нежнейшим звоном, коснувшись яковлевского мешка. Повернутые к солнцу лицом, таблички оповещали:
А. П. Гернет – косметичка
Безболезненно удаляю угри.
Профессор Фирсов К. Д.
Инженер Иван Васильевич Чуб.
– Ну, ну! И откуда только пообдирали! – с уважением сказал шофер.
– А мы вовсе и не обдирали! – обиделся звеньевой. – Мы гуляли на Охте и напали на медную свалку.
– На кого, говоришь, напали? – приоткрыв окошко и выпучив от удивления глаза, спросил шофер.
Из-за правого угла здания (где подвал) выходили все новые и новые колонны школьников. То проваливаясь во тьму помещения с опустевшими корзинами и мешками, то опять появляясь, они шагали к грузовику. Вытянувшись в струну, в развевающемся по ветру пальтишке стояла на верхней ступеньке школы Зоя Николаевна. Если корзина или мешок казались ей особенно тяжелыми, она быстро сбегала вниз и подхватывала тяжесть покрасневшей на морозе узкой рукой. Она улыбалась. Она сияла… Что это? Ее ребята, должно быть, обошли район… да нет, весь город! А она еще сомневалась в себе, сомневалась в своих мальчиках!
Зоя Николаевна не чувствовала холода, не чувствовала тяжести мешков и корзин. Ее геологи оказались на высоте. Ей было жарко, весело. Она добродушно и гордо поглядывала на шофера.
А он – в ответ – с тоской поглядывал то на нее, то на кузов машины.
Откинув назад голову, будто плывя под звуки торжественного марша, двинулся по снежной дорожке во главе своей стройной колонны крошечный звеньевой из четвертого класса «А», вступивший в соревнование с Сашей Петровским. Из-под барашкового воротника пальтишка выбились концы красиво повязанного пионерского галстука. Было видно по бравой выправке, что мальчик не из последних учеников учителя физкультуры – Евгения Афанасьевича.
– Раз-два-три!
И колонна стала. Ребята приподняли мешок.
– А может, будет довольно этого самого? – вдруг пророкотал за спиной у звеньевого шоферский бас.
Мальчик вздрогнул и оглянулся.
Шофер стоял рядом с ним, заложив руки в карманы ватника, и смотрел на него сердито.
– Хватит! – сказал шофер властно и взялся за откидной борт кузова. – Давайте не будем перегружать.
– Что, что?..
– А то, что обыкновенно, – вразумительно ответил шофер. – Надо было затребовать пятитонку, не маленькие! Я трехтонка, я вам не пятитонка. Не ты ответственный за машину – я ответственный за машину. Не будем, не будем перегружать!
– Не горячитесь, товарищ водитель! – блеснув на солнце очками и улыбаясь дрожащей улыбкой, сказал председатель совета дружины.
– Зачем горячиться, мы спокойненько, – ответил шофер и спокойненько стал поднимать борт машины.
– Да что же это, в конце-то концов!
Зоя Николаевна наконец не выдержала. Вся кипя от гнева, она шагнула к шоферу. Пальто, державшееся у шейки на одной пуговице, откинулось. Стриженые короткие волосы развевались по ветру. Голова ее была словно вся освещена полукругом светлых, ставших дыбом волос.
– Да что же это, в конце-то концов! – захлебываясь, кричала ока. – Думаете, если мы школа, так можно куражиться?.. На заводе работаете? На войне, верно, были… Стыд какой!..
На лбу у Зои Николаевны грозно срослись черные брови. Шофер на мгновение опешил и вдруг ударил себя по коленке и захохотал.
– От девка! – сказал он с уважением и даже восторгом, поглядывая на ее сросшиеся брови. – Тебе бы на флот, и командовать адмиралом!
Зоя Николаевна пожала плечами и отошла.
– Эх, и откудова только понабирали! – почти уже сдаваясь и все еще искоса поглядывая на вожатую, тихо сказал шофер.
– А потому, что сознательные, не тебе чета! – раздался голос из толпы. – Люди дело делают, а ты им палки в колеса вставляешь.
– Ладно! Тише, ты, расходился… – ворчливо сказал шофер. – Нашел лекторий – лекции читать!
– Я тебе такую лекцию пропишу – до конца жизни запомнишь! – неопределенно, но грозно посулил старческий голос.
Из толпы выступил водопроводчик дядя Кеша.
Шофер презрительно плюнул на снег, сдвинул на глаза кепку, но ничего не ответил. Было видно, что в этой схватке победа не на его стороне.
А звено Саши Петровского, все, в полном составе, толпилось в это время у дверей слесарки. Ребята уже избегали весь двор, напрасно разыскивая дядю Кешу. Его нигде не было. Дверь была заперта на английский замок, и драгоценные трофеи лежали по ту сторону двери.
Кузнецов, успевший сбегать домой и прихватить кое-какие слесарные инструменты, отвинтил уже от замка один шурупчик. Но если потратить на каждый шурупчик полчаса времени, то грузовик вполне свободно успеет доехать до базы.
– Верти! Ты плохо вертишь, – говорил Кузнецову Мика Калитин.
– Он плохо вертит, ребята! – подхватывал Калитин Лека.
– Плохо верчу? – не то отвечал, не то спрашивал Кузнецов. – Так вертите сами, пожалуйста.
– Не отвлекайте его, – уговаривал Саша Петровский. – Главное – не отвлекать. И нет такого положения, ребята, из которого нельзя было бы найти выход.
– Не отвлекайте, не отвлекайте, я вас убедительно прошу, – бормотал Яковлев.
– А кто это все затеял? Яковлев? Кто придумал запереть лом в мастерской? Данька Яковлев. Из-за него мы срываем погрузку, ребята!
И мальчики, как будто найдя наконец исход раздражению и отчаянию, набросились на Яковлева.
– Тебя слушать, так пропадешь! – сказал Калитин Лека.
– Это он, он виноват! – дрожащим голосом подхватил Мика Калитин.
Яковлев молчал, опустив голову. Он не оправдывался.
– Тише, тише, ребята, – уговаривал Саша Петровский. – Я сейчас сбегаю за Джигучевым.
С той стороны двора долетали до мальчиков приглушенный гомонок, выкрики, смех, ровный топот маршевого шага. Только первое звено шестого класса «Б» билось у запертых дверей слесарной мастерской.
А ведь все могло пройти так хорошо, так гладко, если бы лом хранился в подвале, как у других ребят! Все могло бы быть так хорошо…
Слезы стояли на глазах у Яковлева. Он готов был зареветь вслух.
– Ребята, ребята, давайте как-нибудь, ребята…
– Отойди, – говорили ему мальчики, – не путайся!
– Мешаешь работать! – кричал на него Кузнецов.
И вдруг из-за угла к дверям мастерской частой, дробной рысью подбежал дядя Кеша. Он остановился, деловито вынул из кармана английский ключик и сунул его в скважину замка.
Если бы мальчики оказались на отколовшейся льдине посреди Ледовитого океана и вдруг к этой льдине подошел бы вплотную явившийся им на выручку ледокол, они не могли бы обрадоваться сильнее, чем обрадовались сейчас.
– Ура! – закричали разом Мика и Лека.
Не в силах сказать ни слова, Даня всхлипнул и утер нос рукавом.
– Спокойно! Есть – взяли! – скомандовал Петровский и первый взвалил на спину мешок с металлом.
– Давайте действуйте, ребята, – строго сказал дядя Кеша. – Там, понимаете, не водитель попался, а заноза. Уедет еще, чего доброго, не дождавшись вас.
* * *
Шествие открывал Саша Петровский. Замыкали шествие братья Калитины и дядя Кеша: они тащили на веревках по земле что-то огромное, прикрытое сверху грязной рогожей.
Первое звено шестого класса «Б» попросило разрешения приступить к погрузке.
Зоя Николаевна посмотрела на взволнованные, потные лица мальчиков, но ничего не спросила. Она кивнула головой:
– Приступайте!
Петровский салютовал, и первое звено шестого класса «Б» двинулось маршевым шагом к грузовику…
Привстав на колеса машины, Левченков и Кузнецов опустили в кузов бронзовую кровать. Кузов вздрогнул, металл зазвенел переливчатым звоном.
Петровский, не выдержав, победно взглянул на Зою Николаевну. Она ответила ему такой сияющей, такой благодарной улыбкой, что он, потеряв разом всю свою солидность, тоже улыбнулся ей светло и широко.
Волны металлолома уже едва-едва не перехлестывали через край, а Мика и Лека Калитины еще не сдернули рогожи с таинственного предмета, лежащего у их ног на земле. Под рогожей был обломок крыла фашистского самолета. На нем еще виднелась полустертая свастика.
Для того чтобы добыть этот трофей, братья Калитины трижды ездили за город, на кладбище разбитых самолетов. В воскресенье ребята явились туда всем звеном, и Саша Петровский под салютом поклялся сторожу, что обломок крыла поступит на базу металлолома. Впрягшись в салазки, мальчики тащили этот обломок через весь город.
И вот теперь их трофей, обернутый куском кумачовой ленты с надписью белым по красному. «Что служило войне – пусть послужит миру!», чуть покачивался в воздухе, подхваченный двумя десятками рук.
А шофер, весь взъерошенный и злой, стоял между мальчиками и своей машиной и почти кричал, ударяя кулаком по воздуху:
– Да что я, спятил, что ли, – самолеты возить! Да так, гляди, вы мне и танк подкинете, а то комбайнов парочку-другую… А то вот я еще слыхал – тут домна одна демонтировалась, так, может, прикажете и домну сюда взвалить? Нет, хватит, нагрузились! Самолет до другого раза оставим.
И он, внезапно замолчав, круто повернулся, решительно пошел к мотору и стал его заводить.
– Сядете или как? – закричал он сквозь гул мотора нарочито равнодушным голосом. – Дадите, спрашиваю, сопровождающего?
– Зоя Николаевна, ребята!.. Ведь мы… мы под салютом клялись! – чуть слышно сказал Яковлев.
Но тут на слове «клялись» открылась школьная дверь. Из школы вышел директор.
– Что здесь, собственно, происходит? – спросил директор, которому, впрочем, все уже было известно, и глянул бегло на грузовик.
Наступила тяжелая тишина, нарушаемая затихающим гулом мотора.
И вдруг дверь кабины раскрылась. Оттуда не то выпрыгнул, не то вывалился шофер.
– Товарищ начальник! – сказал он голосом таким же потрясенным, как только что говорил Яковлев. – Товарищ начальник! Товарищ подполковник!
– Сердюк! – удивившись, ответил директор школы.
Сквозь гул затихающего мотора стало слышно хриплое, прерывистое дыхание двух стоящих друг против друга людей.
Ребята быстро взвалили на грузовик обломок крыла. Через борт машины свесилась алая лента с надписью: «Что служило войне – пусть послужит миру!»
Шофер и директор растерянно пожимали друг другу руки.
– Да что тут такое? – спросила шедшая по двору женщина. – Почему толпятся?
– А ничего такого, – задумчиво ответила ей другая. – Стало быть, встретились двое после войны.
* * *
В это время мать Дани Яковлева, вызванная классным руководителем в школу для разговора о поведении сына, стоя у вешалки, надевала пальто, которое ей подавал спустившийся вместе с ней из учительской в раздевалку Александр Львович. Она была до того взволнована, что тщетно пыталась попасть в рукава.
Около часа назад она стояла в этой же самой раздевалке, опустив голову, спрятав в сумочку известие «от прокурора», готовая к любому сообщению.
Машинально взяв номерок, она поднялась по ступенькам школьной лестницы, уже заранее подготовляя слова утешения для возвратившегося с работы отца.
«Ты сыт?» – тихо спросит она, убрав скатерть и посмотрев на его встревоженное лицо сухими, усталыми глазами. Она посмотрит на его брови, поднятые с тревогой и ожиданием, и скажет, стараясь проглотить подступающий к горлу комок: «Выбил стекла. Передано прокурору».
Так она думала, когда поднималась по лестнице школы. И вот прошел всего какой-нибудь час – она уходит счастливая, радостно-потрясенная, до того взволнованная, что никак не может вдеть руки в рукава пальто.
Было уже около пяти часов. Отец скоро вернется. Она едва успеет прийти домой и накрыть на стол.
Он придет – она ничего не скажет. Она подаст на сладкое блинчики с вареньем и только после, уже убирая скатерть и поглядывая на него лукавым, сияющим взглядом (власть которого она пронесла через тридцатилетие их супружества), заметит будто бы невзначай: «А выходит, ты прав, отец», – и, словно то, что она скажет сейчас, не имеет решительно никакого значения, стряхнет со скатерти крошки.
«Что-нибудь случилось?» – спросит он, подняв к ней цыганские, такие знакомые, почти совершенно сыновние глаза, только с чуть-чуть уже пожелтевшими от возраста и усталости белками. И эти глаза, привыкшие угадывать выражение каждого поворота ее руки, засветятся настороженным предчувствием радости.
«Нет, ничего такого, – вздыхая, ответит она. – Хочешь, может быть, чаю?.. Сегодня меня, понимаешь ли, вызвали в школу. Я скрыла, пустяк. Какие-то стекла… Так учитель сказал, что он энергичный, способный… ну, в общем, что он у нас дивный мальчик…»
Скатерть, уже аккуратно сложенная, развернется.
Он подхватит своей суховатой рукой упавший на пол край и, повернув к ней сияющее лицо, спросит:
«Нет, что ты говоришь? И для этого вызывали?»
«Для этого!» – скажет она.
И аккуратно сложит развернувшуюся скатерть.
Так она скажет и сделает. И глаза их встретятся, полные общих надежд. И перед этим общим родительским взглядом пройдет целая жизнь одного вихрастого школьника в мгновенном счастливом шествии десятилетий: студент и доктор, быть может учитель, а может быть, даже профессор, агроном, инженер, директор завода или какой-нибудь типографии… Солидный, всеми уважаемый человек. Под старость – дедушка, окруженный внуками, увенчанный почтенными, но кудрявыми сединами, их честь, их гордость, их бессмертие, меньшой брат Аркаши – их последний, поздний, единственный теперь сын…
А учитель все еще стоял возле Яковлевой.
Такой молодой, он сумел увидеть в ее ребенке то, чего не могли разглядеть ее материнские глаза.
Она все еще мялась, пытаясь что-то сказать ему, боясь заплакать от подступившего к горлу радостного волнения.
Александр Львович вежливо опустил глаза, как будто бы ничего не видя. Но ее волнение заставило его отчего-то вспомнить о собственной матери и обо всех матерях, вверивших его попечению своих мальчиков.
Он сказал:
– Уверяю вас, товарищ Яковлева, у вас нет никаких оснований для беспокойства. Хороший, сердечный мальчик, отличный товарищ! Излишняя страстность, конечно, но это не такая уж беда. Понимаете ли, природа такая.
– Понимаю. В отца! – задумавшись, тихо сказала мать.
– Вот как?.. А знаете ли, ведь часто именно из людей этакого горячего, что ли, склада выходят наши лучшие изобретатели, летчики, инженеры большого размаха…
– Что? – не веря ушам своим, робко переспросила мать.
Возможно, что она еще долго бы простояла так, испытывая терпение учителя, если бы во дворе, за ее плечами, не взвыла машина. Гудок гудел до того отчаянно, что окошках сотрясались стекла. Вздрогнув, Яковлева обернулась и поглядела на школьный двор.
В кузове осторожно движущегося по камням грузовика, наполненного до краев, содрогался металлолом.
Ее сын сидел на груде каких-то сверкающих обломков рядом с тем мальчиком, который недавно принес ему портфель.
Весь двор летел за машиной.
С веселым криком неслись за ней ребята, бежала какая-то девушка в развевающемся пальтишке – должно быть, вожатая; широким шагом, слегка помахивая рукой, шагал директор.
Солнце ударило в переполненный кузов машины. Грохоча и сияя, трехтонка медленно объезжала двор.
Из пионерской комнаты раздавалось дружное пение:
И уран и бериллий
Ждут хозяев своих.
Отыщи и бери их
Для заводов родных.
Без тревожных отплытий,
Без дорожных тревог
Не свершалось открытий,
Не открыто дорог!
Ее сын ехал по двору, окруженный сверканием меди и голубым огнем алюминия, сопровождаемый песней.
Для того чтобы въехать в неширокий проем ворот, машина, разворачиваясь, на минуту почти коснулась крыльца. И в эту минуту Яковлева заметила, что в одной руке Даня бережно держит, прижимая к себе, хорошо начищенный медный примус. Примус был ей знаком. Ей показалось даже, что она различает обрывок красного лоскуточка, привязанный ею лично к ножке этого примуса.
В квартире вот уже два месяца как был газ. Примус хранился в кладовке, на всякий случай.
Прекрасный примус, начищенный, новый, с лоскутком, который она сама привязала к ножке, чтобы не спутать его с соседскими примусами.
Мать невольно шагнула вперед и протянула руки…
Но машина уже выкатила на улицу.
