Текст книги "Ад уже здесь"

Автор книги: Сурен Цормудян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 36 страниц)

Я тиран? Будь по-вашему. Тиран. Знаю, меня так многие называют. Да что там, пройдут годы. Возродится все, быть может. И тогда меня тираном назовут все. Ведь жизнь станет другой. Может, настанет весна. Природа проснется. Отстроятся города. Будут жить в теплых квартирах люди и смотреть телевизор. Им не надо будет в борьбе и тяжком труде добывать еду. Они пойдут в ближайший супермаркет и все, что надо, там купят. Конечно, в их понимании я буду тиран. Ведь им не хочется думать о том, как мы жили. Как выживали. Какую цену нам приходилось платить, чтобы в труде и борьбе сделать возможным будущее благоденствие. И они будут чураться своей истории. Пугаться ее. Клеймить свое прошлое. И злого тирана Старшину. Ведь у них все будет по-другому. Легко и просто. Но от непонимания своего прошлого они впадут в невежество. Снова. И все тогда повторится. Скатятся в хаос и беспредел, в аморальность и безнравственность, где нет жесткой руки и львиного сердца, болеющего за вверенный ему в подданство народ. И тогда они возмечтают о диктатуре. О жесткой руке. О льве на троне. Ведь если баранами правит лев, то они станут львами. А если львами правит баран, то они обречены быть баранами. Ведь единственная свобода, которая по большому счету нужна человеку, – это свобода от ответственности и бремени принятия решений. Пусть государь думает, как сделать жизнь лучше. Пусть он заботится о народе. А если не справится, мы его свергнем и призовем тирана. А если справится, то потом, когда придут новые времена, мы назовем его тираном и отречемся от него. Это ведь так легко, пнуть мертвого льва.

Он принялся выбивать из трубки пепел, стуча по обрезанной гильзе-пепельнице.

– Излюбленная забава человечества – пляска на граблях. Одних и тех же граблях. Шекспир сказал, что весь мир театр. Я говорю, что он не прав. Мир – это цирк. Большая круглая арена. И люди бегут по этому кругу, как дрессированные верблюды. Все это уже было. Были лишения и жесткая рука. Был тяжкий труд, в котором строилось будущее. И будущее отстояли ценой неимоверных усилий и больших жертв. Но в будущем люди стали гадить на могилы своих трудившихся и сражавшихся отцов и посыпать свою голову пеплом. Может, потому мы и пришли к такому ужасу, который в итоге случился. Потому что не любим делать выводов и извлекать уроки. Ведь мы любим свободу. Свободу от принятия решений и бремени ответственности. Кто-то один сказал за нас, что там, в прошлом, все было плохо и неправильно. Значит, так оно и есть. Кто-то сказал, что надо пустить ракеты, и все нажали кнопки. Ну, пусть через много лет назовут меня тираном. Значит, будущее это будет. И в том наша будет заслуга. А то, как они удержат наш дар, уже будет их забота, ответственность и решение. Но я держу все в жестких руках, чтобы новые люди в Новой Республике были воспитаны по-другому. Чтобы была преемственность. Чтобы помнили уроки. И знали, что жить они будут ценой наших жертв. А сейчас… Мы выжили, чтобы жить. А чтобы жить, надо выживать. Неужели в вашем Надеждинске все по-другому?

– У нас нет лагерей и тюрем. И наказания там только административные. И правит всем Совет, а не один человек. И не видим мы в каждом прибывшем врага. И…

– Ты просто не помнишь, Коля, что было в самом начале, – проворчал Варяг. – Нам в Надеждинске пришлось пройти все круги ада, чтобы все утряслось и превратилось в дружную трудолюбивую общину. Да, легче было в том, что у нас в основном слаженные подразделения военных.

– Тут тоже военные…

– И среди них предателей много, – перебил его Старшина. – Я ведь не с этого начинал. Я считал своим наипервейшим долгом сохранить людей и оказать возможное сопротивление врагу. Десант ведь был, и был он до войны. Перед самым началом. В огромной стране с никудышной системой контроля, с не оклемавшейся после развала и децентрализованной системой ПВО. С продажными должностными лицами, которые, подобно тем оборотням в погонах, что пропустили колонну груженных вооруженными бандитами «КамАЗов» к роддому… За тридцать сребреников… А тут командир подразделения и чиновник местной администрации были повязаны с вражеской агентурой. Они хорошие деньги поимели. Им было чем торговать. В этих краях курсировали машины «Тополь-М». Они их сдали. Продали безопасность страны и народа. Вероятность ответного удара. Нарушили равновесие, предохраняющее от мировой войны. Я не знаю, кто все заварил. Я не знаю, кто все это начал. Ведь, как я понял из вашего рассказа, перед войной мы тоже похулиганили. Верно, товарищ Крест? База противника в Северной Атлантике – ваша работа?

– Моя, – кивнул Людоед.

– Ну, ясно. Сразу скажу, упрекнуть мне вас не в чем. Во всяком случае, в этом вопросе.

– На том спасибо. – Илья улыбнулся.

– На здоровье. – Старшина открыл свой ларец с табаком.

– Угоститесь теперь моим. – Варяг протянул ему кисет со своим табаком, который вернули полчаса назад.

– Без обид, товарищ Яхонтов, но я курю только свой, проверенный табак, – ответил Старшина. Он набил трубку и снова закурил. Покачивая головой, разглядывал дым. – Непросто было поначалу. Но я не зря в былые времена много времени уделял солдатам. Даже взял на себя обязанность проводить с ними занятия по общественно-государственной подготовке. Офицерам было лень. У них других забот хватало. Армию ведь сокращали. Но не сокращали обязанности. В итоге то, что делали раньше десять человек, приходилось исполнять пятерым. Даже необученным. Да и кому охота возиться с бойцами. Что-то им объяснять. Выслушивать их. Быть им старшим братом. Не хотели офицеры этого делать. И я взял эту функцию на себя. И разумеется, я не читал им казенные бумажки, написанные теми, кто понятия не имел, чем живет боец. О чем думает и переживает. И они стали тянуться ко мне. Излишних поблажек по службе я не давал. Но относился к ним по-человечески и выслушивал. Помогал чем мог. И много с ними беседовал. Прививал то, что школа уже давно не прививала, а родители забывали. Любовь к Родине. Гордость за свою историю. Гордость за свою нацию. Кем бы он ни был. Русский, татарин, якут, дагестанец, чуваш, калмык. Ну и за кем солдаты пошли, когда все началось? За теми, кто слушать об их проблемах не хотел? Кто смотрел на них как на бесплатную рабочую силу? Или за мной? Многие хотели уйти. Добраться до дома. Я их понимаю. Но есть долг. Я поговорил с ними. Уговорил остаться на неделю. Покончить с окопавшимися врагами и предателями здесь. А потом я их не держу. Но идти им уже было некуда. Тут ядерных ударов не было. Глухая тайга кругом. А вот в их города и поселки пришла ядерная смерть. А я задолго до этого говорил солдатам, что война неизбежна. Политическая и экономическая ситуация во всем мире такова, что война – дело времени. И объяснял им, что надо делать в этих условиях. Провидцем оказался. – Он усмехнулся. – Авторитет мой от этого только вырос. И это был не дешевый авторитет, какой зарабатывают некоторые командиры, закрывая глаза на неуставные отношения в подразделении или пьянство подчиненных. Нормальный авторитет лидера. Старшины. Строгого, но справедливого. И дел потом у нас не убавлялось. От своих людей я узнал, что глава областного УВД собрал архив с дактилоскопическими картами военных. Каждый военный ведь должен был сдавать отпечатки пальцев. И материалы хранились в УВД. И этот мерзавец хотел эти материалы передать врагу. Ведь если эту зону оккупируют и кто-то из военных уйдет в подполье, то их легче будет вычислить. Мы перехватили и уничтожили и этого предателя. Архивы у меня. Потом подняли голову недобитки. Появился Гау.

Васнецов слушал его и вдруг ощутил болезненную пульсацию в висках. Он отчетливо вспомнил разбитый вагон, где он с ушибленной головой и Юра Алексеев с загнивающими от ран ногами грелись у костра, в который Николай подбрасывал письма. Там было письмо одного солдата из армии. Он хорошо помнил. Тот писал своей матери, что попал в хорошую часть, потому что у них хороший старшина. Только говорил этот старшина много о войне. Что она неизбежна…

– У нас было много времени на переосмысление произошедшего, – продолжал говорить Старшина. – Мир был обречен. Мир зашел в тупик. Неверная экономическая модель. Потребление невосполняемых ресурсов. Вражда и навязывание своих идеалов другим. Интеграция и глобализм. Все могло прийти к истинной тирании. Единоличному диктату группы авантюристов. Тайного мирового правительства. И тогда не было бы никакого спасения. Никакой альтернативы. Никакого выбора. Одна модель. Одно мнение. Один режим. Да, были бы у нас личные свободы. Хочешь черную одежду – иди и купи. Хочешь пеструю – иди и купи. Хочешь быть голубым… Да пожалуйста. Твоя задница. Хочешь смотреть дебильный сериал, умовыжигательное ток-шоу, словоблудов и обезьян, произошедших от человека, светские хроники публичных куриц и будни гламурных потаскух, смотри на здоровье. Мы сделаем для вас дешевые телевизоры. Мы сделаем для вас четыреста каналов. У вас есть выбор на этих каналах. Между дерьмом, блевотой, мочой и соплями. Выбирай. Вот твои свободы. Хочешь выбрать между слоном и ослом, выбирай. Это ведь свобода и демократия. Хочешь умирать – умри. Хочешь жить, попробуй. Хочешь сказать, что президент дурак, ну скажи. В этом ведь ключевое отличие тирании от свободы. Плохой тиран льет тебе на голову дерьмо, но ты молчи. Хороший демократ льет тебе на голову дерьмо, но ты теперь можешь открывать рот. А кто тебя будет слушать? Что это изменит? Ничего. У тебя иллюзия свободы и отсутствие тирании. Ведь вокруг демократия. Чего еще желать? Нет. Конечно, то, что я сейчас скажу, это чудовищный цинизм, но война принесла благо. Мир сейчас разрушен до основания и покрыт снегом. Это чистый белый лист. И с этого чистого листа нам надо начинать все сначала. Опираясь на неудачный опыт прошлого. Помнить его уроки. Ведь последняя цивилизация, как, видимо, и те, что были до нее, не справилась с наипростейшей задачей вселенского разума – идти вперед и развиваться. Вместо этого все бегали по замкнутому кругу цирковой арены, как дрессированные верблюды. И наступали на одни и те же грабли. Мы начали с самого начала. И в начале пути нужна жесткая рука, потому как надо бороться. И от нового воспитания людей и их анализа ошибок прошлого будет зависеть, возникнет в дальнейшем необходимость тирании или нет. Но если вам, молодой человек, что-то не нравится, то сейчас именно у вас есть такая честь и привилегия, как выбор. Вы не наш человек. Не гражданин Новой Республики. Если вы хотите идти к Гау, я вас не держу. И предателем вас никто не объявит. Кого вам предавать? Вы меня не знаете. Но вы не знаете и Гау. Не знаете, какое это зло…

– А если Гау добро, вы ведь все равно будете говорить, что он зло. Ведь так? Это ведь суть вашей пропаганды? – возразил Николай.

– Это суть любой пропаганды, – улыбнулся Старшина, выпустив очередной клуб дыма.

– Нам нужно топливо для самолета, а если я не ошибаюсь, оно есть у Гау, – вмешался в разговор Варяг.

– Конечно. У них его в избытке. Они ждали много самолетов. Но мы постарались, чтобы не дождались. И какие ваши предложения?

– Вы не считаете, что пора покончить с Гау раз и навсегда? Пора уже переключаться на другие задачи. Мы же вам много рассказали. Есть рейдеры на Урале. Есть Вавилон за Уралом. Есть конфедераты в Москве. Есть Надеждинск, в конце концов. Пора налаживать связи.

– Не спорю. Пора, – кивнул Старшина. – Для налаживания связей ох как пригодились бы ваш самолет и ваш вездеход.

– Это исключено. И вы это прекрасно понимаете, – нахмурился Людоед.

– Разумеется. Уничтожение ХАРПа сейчас приоритет номер один. Иначе все наши труды и жертвы напрасны. – Старшина уселся на стул и, закинув ногу на ногу, взглянул на доселе молчавшего комиссара. – Николай Андреевич, как думаешь, каким образом поступил бы Титос, узнав, что у Старшины появилась атомная бомба и он хочет покончить с Легионом Гау раз и навсегда?

– Трудно быть уверенным относительно того, что у этой твари в голове, – пожал плечами комиссар. – Но я могу сказать, как поступил бы на его месте я.

– Ну и?

– Отступать некуда. Некуда бежать. Они много труда вложили в свой гарнизон. Тут только один вариант. Бросить все силы. Всю свою свору, все оружие на Новую Республику. Массированное наступление. Быстро и молниеносно выдвинуться к границе врага. Тогда враг не решится применить бомбу. Иначе накроет и его. Враг тоже будет биться всеми силами. И это момент истины и единственный шанс. Либо Гау, либо Старшина.

Диктатор покачал головой и улыбнулся.

– Знаешь, Николай Андреевич, я ведь тоже поступил бы именно так.

– Послушайте, – еще больше нахмурился Людоед. – Эту бомбу применять нельзя. Она для ХАРПа.

– Это я понимаю, – махнул рукой Старшина. – В ядерном оружии важно его наличие, а не применение. Не все это, правда, понимали. Ну да ладно. Мне докладывали, что вы испрашивали возможность помыться и постирать свою одежду. Это так?

– Так, – кивнул Варяг.

– Сейчас у вас будет такая возможность. А нам с тобой, Николай Андреевич, надо кое-что обмозговать. Детально и обстоятельно.

16
СМЯТЕНИЕ

Огромный агрегат прачечной монотонно гудел, выпуская пар из прохудившихся прокладок и стыков старых шлангов. Они уже помылись и оделись в чистое, взятое из лунохода белье, поверх которого они надели спортивные костюмы, доставшиеся от рейдеров.

Теперь оставалось только сидеть на скрипучей деревянной скамейке в помещении прачечной и смотреть на эту большую стиральную машину.

– А хорошо тут. – Людоед откинулся на спинку скамейки и заложил руки за голову. – Бойлерная. Прачечная. Баня. Напомнило родную часть.

– Хорошо, говоришь? – Сквернослов усмехнулся. Он придерживал платком рану на лице, оставленную черновиками на станции «Площадь 1905 года». Рана снова стала кровоточить после бани. – Попробуй это объяснить своему другу-морлоку, который вечно чем-то недоволен и едва нас до цугундера не довел своим языком на приеме у Старшины. Тоже мне, либераст.

– Да пошел ты, – угрюмо пробормотал Николай.

– Да, блаженный, отжег ты там, – ухмыльнулся Людоед.

– А вы все рукоплещете местному царьку? – Васнецов зло посмотрел на своих товарищей. – Все нормально, да?

– Знаешь, Коля, – вздохнул Людоед. – Есть человек. Он заболел. Ему операция нужна. Тяжело заболел. Помереть может. И вот ему сделали операцию. Больно. Неприятно. Он претерпел лишения и дискомфорт. Но его спасли. Выписали из больницы. Но сказали – это будет тебе уроком. Береги себя. Береги свое здоровье. Он послушал. Но он ведь теперь здоров. И через некоторое время перестал следить за собой. Снова стал пить и курить. Жрать все подряд. Главное, чтоб вкусно было. Или превышать скорость на машине. Или играть с огнем. И в итоге снова оказался на грани смерти. Что делать? Опять операция. Все вернулось на круги своя. А знаешь почему? Потому что он дебил.

– Какая операция? Какие врачи? Какая машина? Илья, оглянись! – воскликнул Васнецов. – Ничего больше нет!

– А я тебе о чем толкую, тормоз!

– Да не понимает он тебя, – засмеялся Вячеслав. – По-морлочьи ему объясни.

– Заткнись, Славик, – рявкнул Николай.

– Я понимаю твою проблему, блаженный. – Крест покачал головой. – Эта проблема не в местном режиме или личности Старшины. Просто нас встретили как врагов. Просто нас по камерам рассовали и мозги компостировали на допросах. Вот в чем проблема. Ты уязвлен. Ты мнишь себя мессией и спасителем человечества. И тебе вдруг не оказали должных почестей. Ай-ай-ай. Сволочи какие. А если бы тебя как своего, а еще лучше, как героя-полубога приняли, то тебе, наверное, и плевать было бы, кто и как здесь правит. Вот из таких, как ты, и возникают самые страшные тираны.

– Это не так! И между прочим, я себя мессией не считаю! Это ты сам меня так назвал! Забыл?!

– Назвал! И ты это принял! А теперь я говорю, что ты идиот! Так прими теперь и это!

– Да вы все просто боитесь! Боитесь этого Старшины! Варяг! Варяг, а ты что молчишь?!

Яхонтов устало посмотрел на Николая.

– Отвянь, – буркнул он. – Я думаю о самолете. Мне плевать.

– О самолете? Ну так подумай, что без топлива он не полетит! Надо было идти к Гау! Моя интуиция…

– Чушь, – перебил его Людоед.

В помещение вошла пожилая женщина. Следом – знакомая уже миловидная Лена. Та, что разбудила в карцере карантина Николая.

– Ребята, – улыбнувшись, произнесла она. – Сейчас Анна ваши вещи в сушку отправит. Пойдемте пока в нашу столовую. Я вас чаем угощу.

* * *

– Это все обман, что он был самым добрым царем. Это все неправда. Он правил огнем и мечом, – пробормотал Старшина слова из старой песни, вертя в руках предохранитель от ядерного заряда Людоеда. – Что думаешь об этом парне?

– Он идеологически вреден и просто опасен, – ответил комиссар.

– Ну будет тебе, Андреич. Мы же тут не на заседании политсовета. Говори как есть.

– Как есть? Юнец просто не в теме. Однако впечатлителен. Посему говорят в нем лишь его эмоции от первых впечатлений. А первые впечатления не из приятных.

– Ежов? – Старшина взглянул на комиссара.

– Ежов. – Комиссар кивнул. – И кстати, парень этот эгоцентричен весьма. В некоторой степени считает свое мнение эталонным.

– Раз он такой умный, я бы с удовольствием поменялся с ним местами. – Старшина ухмыльнулся.

– Во-первых, Старшой, тебя народ никуда не отпустит. Он просто не поймет твоего ухода. Во-вторых. Если этот пацан займет твое место, то тогда будет истинная тирания. Тирания деградации и упадка. Мы все потеряем. Народ расшатается.

– Народ… Народ не отпустит. И я тиран? Слуга народа и раб обстоятельств… Скажи мне, Андреич. Ты же профессиональный аналитик ФСБ. Психолог. Что на самом деле думает народ?

– Он думает, что за него думаешь ты.

– Тавтология какая-то.

– Но это так. Они верят в будущее. У них есть четкий образ врага. У них есть цели и задачи. Они не ноют о том, как все вокруг скверно. Как весь мир медным тазом накрылся. К суровым условиям привыкли, но в будущее с твоей подачи верят. В этом году уровень рождаемости превысил смертность. Это не просто показатель их веры. Это просто чудо в данных условиях. – Комиссар пристально посмотрел на Старшину. – А ты сам веришь? Или какой-то сопляк посеял в твоем сердце сомнения? Мне что-то твой настрой не нравится.

– Да я шутил, – поморщился Старшина. – Я хоть и устал очень, ни за что не дам какому-то глупцу уничтожить то, что мы смогли построить и отстоять с таким трудом и такой кровью. Это гнусно. Так ведь уже бывало в истории. Этот парень считает, что Титос лучше? Так пусть идет. Сделай так, чтоб он ушел к Гау.

– Думаю, это будет несложно. А его друзья?

– Они нам пока нужны тут. Да и миссия их должна быть доведена до удачного конца. ХАРП – серьезная угроза. Я ведь подозревал давным-давно. Еще в самом начале. Да что там… Статейку в «Красной звезде» про ХАРП читал когда-то. – Он усмехнулся. – Я, похоже, был единственным в части, кто читал приходящую в подразделение корреспонденцию. Другие только закуску на ней резали. Ну да ладно.

Их надо уберечь. Хотя этот Крест весьма своенравный. Но мне кажется, что он понимает мои мотивы и суровые реалии нашей жизни и выживания. Человек взрослый. Судьбой испытанный. Да и другие. В облаках не витают уже. Розовых очков не носят. А парень этот явно никогда никаких ответственных решений не принимал и всю жизнь ведомым был. Заботой окружен. Он только во время их пути начал взрослеть, и то ему далеко до взросления. Толку от него никакого. Однако сейчас меня другой вопрос заботит. Провидение послало нам исторический шанс избавиться от Гау. – Он демонстративно приподнял предохранитель. – Что скажешь?

– Я согласен с тем, что это шанс. Другого может и не представиться.

– И что дальше?

– Я уже начал подготавливать почву. Утечку информации надо организовать. Титос должен знать. Мы взорвем весь его сброд. Мы сметем их ядерным ударом. Одна бомба. Один взрыв. Одна десятая часа. И все. Нет их.

– Даже мысли допускать не хочется о применении этого оружия на территории моей страны. И уж тем более в краях, которые избежали ядерных ударов.

– Ну, это же блеф.

– Чтобы блеф удался, надо самому в него поверить. И быть готовым применить…

– А ты поверь, Старшой. Подумай о том, что рождаемость превысила смертность, потому что мы два года уже не ведем активных действий. Только мелкие стычки.

– Да. Но под угрозой ядерного удара они все ринутся на нас. Потери в обороне меньше, чем у атакующих. Но они будут у нас. И будут огромны. Стоит ли оно того? Да и выстоим ли вообще, когда они все, в надежде быть ближе к нам во избежание взрыва, возьмутся за оружие и бросят на нас всю технику?

– У нас уже произведено огромное количество взрывчатки. А они пойдут наикратчайшим путем из-за угрозы применения бомбы. А наикратчайший путь, как известно, – прямая. Они бросятся напрямик через реку. Там, в восьми километрах, дамба. Мы взорвем ее, и их слижет с реки.

– А там, за дамбой, самолет. Что с ним будет?

– До него более двух десятков километров. Лед, по моим расчетам, разрушится помимо дамбы еще на пару километров в сторону самолета. Он в безопасности.

– Но уровень воды подо льдом спадет.

– Его толщина позволит выдержать и стоящий самолет, и даже взлет его.

– Допустим. Как организовать утечку, чтоб она была убедительна? Одного юнца, ушедшего к Гау, будет недостаточно.

– Конечно, – кивнул комиссар. – Есть еще один человек. Человек известный. И не только у нас. Его знают и по ту сторону. Наслышаны о нем. Нам придется им пожертвовать. Но вообще, нам так или иначе с ним придется что-то делать. Среди людей давно уже роптания идут о его методах и перегибах. А таких ассоциаций с твоим правлением нам ведь не нужно. Он, конечно, полезен на своем месте. Да и имеющее место его скотство бывает полезно. Но он свой ресурс выработал. Он уже знает о бомбе. И он знает, что над ним нависает дамоклов меч нашего гуманного правосудия.

– Ежов? – Старшина взглянул на комиссара.

– Ежов. – Комиссар кивнул.

– Согласен, – вздохнул Старшина. – Но кем мы его заменим?

– Незаменимых людей не бывает.

– Да? – Старшина усмехнулся. – Тогда почему ты не хочешь заменить меня?

– Люблю тень. И у меня нет той харизмы. Ты – знамя народа. Ты их идол. Ты их символ побед и выживания. И мы уже говорили на эту тему. Все мысли о твоем уходе преждевременны, если принадлежат тебе. И преступны, если принадлежат любому другому.

– Это было несколько лет назад.

– Тем не менее время еще не пришло. Далеко не пришло. И постарайся, чтоб таким, каким я вижу тебя сейчас, никто тебя никогда не видел.

Брови Старшины опустились. Он сурово посмотрел на комиссара и медленно придвинул ближе к нему сверток ткани для солдатских портянок, где были замотаны предохранитель и флакон с эфиром.

– Вы свободны, товарищ комиссар-наблюдатель, – сказал он совершенно другим голосом.

Комиссар резко встал, взял сверток и вышел из кабинета.

– Знамя… Идол… Символ… – тихо прошептал Старшина. – А ведь когда все начиналось, я просто пытался быть человеком. И им и остаться до конца жизни…

* * *

Николай пытался сосредоточиться. Он взывал к своим приобретенным способностям, но вера в них угасала. Он не слышал ничего. Он чувствовал, что выход из этих помещений охраняют гвардейцы. Но чувствовал это, потому что знал об этом. А вот чего-то большего он уловить не мог. А казалось, достаточно лишь слегка сосредоточиться, и он телепатически услышит, о чем говорят Старшина и комиссар. Но что-то смущало его. Перед его разумом проплыл образ их разговора. Фразы этого разговора. Но внутренний голос твердил, что все это разыгравшееся воображение и ничего больше. Внутренний голос твердил, что все эти способности – пустые мечты и выдавание желаемого за действительное. Может, он не мог сосредоточиться от злости? Или его сбивал приятный терпкий вкус местного чая, неизвестного ему рецепта? Или плакаты в зале столовой банно-прачечного комбината? Эти плакаты отличались от черно-белых, нарисованных углем или тушью агиток с солдатами и Старшиной. Тут они были цветные. Молодые румяные женщины с розовощекими детьми. «Дети – это будущее. Новая жизнь, звено в цепи бессмертия. Роди ребенка!». «Святость семьи – основа выживания и возрождения!» И все в таком духе. Видимо, основным контингентом на комбинате были женщины, и эта агитация была рассчитана на них. Да нет. Все-таки его с толку сбивали не эти плакаты. Что-то другое… Он вдруг уставился на красивую женщину Лену. Когда он увидел ее в первый раз, она упомянула его товарищей. И акцентировала тогда внимание на Илье. Он в тот раз не придал этому значения. Но вот она сидит с ними за одним столом. И сидит рядом с Людоедом. Она смотрит на него, и у нее на белом лице румянец. Настоящий, а не нарисованный… Она смотрит на него и улыбается. О чем-то тихо говорит с ним. И Крест улыбается… Старик… Слепой старик… Васнецов вдруг увидел каким-то другим зрением ползущего по выложенному кафелем полу слепого старика. Сейчас он схватит Илью за ногу и начнет бормотать про ахиллесову пяту. Женщина!

– Крест! – воскликнул Николай, вскочив.

Все уставились на него с недоумением. И Илья не исключение.

– Чего? – спросил он.

– На пару слов можно тебя?

Они вышли в помещение, где стоял стиральный аппарат.

– Ты чего хотел, Коля? – произнес Людоед, прикрыв дверь.

– Илья, гони эту бабу! Гони ее прочь! О чем вы там воркуете? Гони к дьяволу!

Крест нахмурился.

– Тебя по голове били на допросе? – сказал он с издевкой.

– Не пори чепуху! Гони ее! Вспомни того старика в метро! В Екатеринбурге! Вспомни! Только женщина может тебя погубить! Это она! Она!

Людоед какое-то время смотрел в глаза Николаю, затем вдруг подобрел и тихо засмеялся.

– Коля, дружище, успокойся. Никто меня не погубит. Я бессмертен, как и все мировое зло.

– Да не паясничай ты! Послушай меня!

– Нет, блаженный, это ты меня послушай. Я никаких отношений ни с кем завязывать не собираюсь. А Лена просто умный, эрудированный и хороший собеседник. Она просто хороший человек.

– Что… Да ты… Ты поплыл, Илья. Ты же поплыл! Ты хоть понимаешь, что ты говоришь?! Это не Людоед! Это не Ахиллес! Это не тот великий морлок! Ты что за овцой стал?!

Николай вдруг вскрикнул от боли. Людоед схватил его за ухо.

– Тебе показать великого морлока и Людоеда? Будь уверен, мало тебе не покажется! – Он оттолкнул от себя Васнецова.

– Ребята, ну чего вы тут секретничаете? – В дверях появилась Лена. – Пойдем. Чай ведь стынет.

– Уже. – Илья улыбнулся и протиснулся в дверной проем, в котором она стояла.

Женщина одарила его улыбкой и как бы невзначай провела ладонью по его плечу. Николая от этого зрелища передернуло.

Когда Людоед вышел, она обратилась к Васнецову:

– Коленька, пойдем. Ты бледный весь какой-то. Наш чай хорошо бодрит.

Она продолжала улыбаться своей доброй и красивой улыбкой, и это бесило еще больше.

Васнецов подошел к ней и, пристально глядя в ее темно-карие глаза, зашипел:

– Держись от него подальше, сучка! У него есть женщина в Москве! И она его ждет!

Лена ничего не ответила. Она просто стала другой. Ее добрый огонек в глазах исчез. Остался холод. Улыбка пропала в сжатых губах, которые вдруг стали тонкими и бледными. Казалось, она хочет ударить Николая. Но женщина просто развернулась и ушла в столовую.

* * *

Пробуждение не оставило никакого следа от сновидения. Возможно, ничего и не снилось. Николай медленно поднялся и уселся на скрипучей кровати, разглядывая противоположную стену унылой камеры карантина, освещенную тусклой лампой. На сей раз он был рад оказаться в одиночной камере, в отрыве от своих товарищей. Он был зол на них. Зол за их непонимание. За их насмешки. Злился на Людоеда за его близорукость. За то, что он оказался слаб перед чарами этой стервы. Она, вернувшись в столовую, снова села рядом с Людоедом и мило с ним беседовала. Даже дотрагивалась. И ясно, что делала это теперь назло Николаю. Он в этом не сомневался и ненавидел ее. И злился на Людоеда… За то, что не оценил, как сильно Николай за него беспокоится. Вся эта злоба граничила с лютой ненавистью по отношению к ним, и он был очень рад, что не видел сейчас их, своих товарищей.

Васнецов растер лицо ладонями и снова прислушался. Его вроде бы разбудила еле слышимая сирена, прозвучавшая где-то далеко снаружи. Да. Так и есть. Снова взвыла сирена и через минуту смолкла. Интересно, что там случилось…

Он поднялся и снова принялся мерить шагами помещение. Хотелось колотить кулаками стены. Хотелось орать о том, как он все это ненавидит, включая его глупых попутчиков. Хотелось кричать о том, что он делает всем большое одолжение, мечтая уничтожить ХАРП. Хотелось истошно вопить и звать мертвую девушку Рану, которая так подло, по-женски, его бросила и больше не приходила в его видения. Он бы уже сорвался на крик, до того Николай довел свое душевное состояние, как вдруг за дверью зазвенела связка ключей.

В помещение вошел тот огромный, похожий на молохита охранник и бросил на кровать теплую одежду Николая. Затем он вышел и его сменил уже знакомый комиссар-наблюдатель.

– Как спалось, молодой человек? – спросил он, пристально глядя на гостя-пленника.

– Хреново. Что там у вас воет снаружи? Сирена?

– Сирена, – кивнул Николай Андреевич. – Это иногда случается. Не стоит тревожиться. Но за беспокойство прошу извинить. А теперь одевайтесь потеплее.

– Это еще зачем? – настороженно пробормотал Васнецов.

– Придется вам некоторое время побыть на улице.

– Чего ради?

Комиссар вздохнул и присел на табурет рядом с кроватью. Извлек из кармана листок бумаги и протянул его Николаю.

Васнецов принял этот лист и, развернув, очень удивился. Это была листовка, подобная той, что они с Варягом нашли в разбитом вертолете. Агитка Гау. Зачем комиссар таскает с собой вражескую пропаганду?

– Что все это значит? – пробормотал Николай, чувствуя, что назревает что-то нехорошее.

– А значит это вот что, юноша. Эта бумага – ваш пропуск к другому миру. Вы ведь недовольны режимом Старшины. Недовольны нашим укладом. Вам тут все не нравится. Старшина вас не держит. У вас есть выбор. И выбор этот – Гау. Должен отметить, что это уникальная для вас возможность. Будь вы гражданином республики, вас пришлось бы судить трибуналом по законам нашего сурового времени. Но вы человек посторонний здесь. Для вас делается скидка. Вы можете уйти.

Николай опешил. И не столько из-за такого поворота событий, сколько из-за того, что в нарисованном воображением разговоре комиссара и Старшины этот вопрос поднимался. Старшина хотел, чтобы Васнецов ушел.

– Но почему? – пробормотал он.

– Почему? А зачем вы нам тут нужны? Вы набросились с жесткой критикой на наш режим. На наш уклад жизни. На нашего лидера. И вам еще повезло, что вы в изоляции и о вашей позиции не знает народ Новой Республики. Уж поверьте, они за такое потребуют сурового наказания. И, учитывая вашу позицию, мы не собираемся тратить на вас наши ресурсы. Вы клеймите наш строй, и при этом мы должны обеспечивать вас едой, водой, теплом? Все это является достоянием нашего народа, который своим потом и своей кровью достиг тех условий жизни в постъядерной зиме, которые мы имеем. Мы не собираемся привлекать людей, у которых и без этого забот хватает, на вашу охрану. Посему вам лучше уйти. Может, в Легионе Гау вы найдете свое счастье. Это, конечно, не в наших интересах – пополнять ряды злейшего врага. Но для вас мы делаем исключение.