Текст книги "Ад уже здесь"

Автор книги: Сурен Цормудян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц)

«Если ты можешь это прочитать, то тебе повезло вдвойне. Во-первых, ты выжил. Во-вторых, ты умеешь читать, а значит, не одичал».

Это была единственная доступная для понимания надпись. Все остальное показалось Васнецову какой-то белибердой и набором кривых букв и цифр. В нескольких местах даже было начертано что-то вроде схемы или карты. Продолжая свое восхождение по лестнице, Николай взобрался на крышу. Тут уже дул слабый порывистый ветер. Далекий лай и выстрелы были здесь слышны отчетливей, хотя казалось, что они постепенно стихают. Васнецов стоял на крыше, медленно поворачивая голову, рассчитывая увидеть хоть какие-нибудь всполохи от этой далекой стрельбы, но ничего подобного его взор не уловил. Тогда он подошел к краю, превозмогая боязнь высоты, с которой уже справился один раз там, в Вавилоне. Вид с высоты крыши девятиэтажного дома был еще более мрачным, открывая взгляду бесконечную даль нагромождений поверженных зданий. Он подошел еще ближе к краю и взглянул в сторону пройденного им пути. Только сейчас он отчетливо осознал, что обратную дорогу до убежища Демидова едва ли сможет отыскать, поскольку его следы терялись среди других следов и то и дело прерывались опрокинутыми панелями разрушенных зданий, с которых ветрами давно сдуло снег.

– Какого черта я вообще сюда приперся? – раздосадовано пробормотал Николай и, нервными движениями слепив снежный ком, швырнул его в сторону широкого проспекта, который не так давно пересек. – Черт подери…

Он стал спускаться вниз, прокручивая в голове всю пройденную сюда дорогу и вспоминая разные нюансы, которые помогут ему сориентироваться на обратном пути. Однако, достигнув того самого окна, через которое проник в это здание, он вдруг с новой силой ощутил этот странный зов, манящий идти дальше в неизвестность. Выйдя на улицу, он остановился, раздумывая, как же поступить дальше, и вдруг словно тот снежок, что он швырнул с крыши, вернулся к нему, ударившись о стену дома и брызнув фонтаном рыхлого снега. Николай резко припал к сугробу и затих. Что это было? Кто кинул? Он осторожно приподнял голову, чтобы осмотреть улицу, как вдруг из темноты вылетел очередной снежок и врезался ему прямо в шапку. Васнецов вжался в снег, даже не зная, бояться ему теперь или нет. Кто-то кидался в него снегом, что, в общем, было довольно безобидным баловством. Если за ним кто-то шел или кто-то сейчас его заметил, то, будь он настроен враждебно, не обнаруживал бы сейчас себя так беспечно, а попытался бы просто застрелить или напасть с ножом. Но он просто играючи кидался снегом, словно тот ком, что Николай кинул с крыши, попал в этого некто и тот решил, что это игра. Васнецов прополз немного и снова приподнял голову. Никого в этой ночной тьме видно не было. Он слепил ком и швырнул в ту сторону, откуда кидались в него. Никакого ответа не последовало, и тогда он поднялся. После чего ему в шапку снова ударился снег.

– Ну все, достал, – прорычал демонстративно громко Васнецов, передергивая затвор автомата.

– А так нечестно, – послышался насмешливый голос из темноты.

Николай почувствовал, как гора свалилась с плеч, когда он понял, чей это голос.

– Илья? Это ты? Что ты здесь делаешь? – спросил он.

– Этот вопрос следовало бы задать тебе, блаженный, – последовал ответ, и Васнецов наконец разглядел черный силуэт человека в военно-морской шинели, идущего к нему.

– Ты что, с самого начала за мной следил?

– Разумеется. Не надо быть гением и провидцем, чтобы понять, что тебя взбудоражило известие о наличии в этом городе метрополитена. А уж то, что тебя твой морлочий инстинкт потащит в это подземелье, и вовсе очевидно. – Крест подбрасывал на ладони очередной снежок, который неожиданно влепил Николаю в плечо. – В связи с этим Варяг просил дать тебе по шее за очередную выходку. Так что когда он спросит, скажи ему, что я избил тебя до полусмерти.

– Так значит, Варяг в курсе? – раздосадованно покачал головой Васнецов, стряхивая с себя снег.

– Конечно. Когда я предложил всем поспать и отложить дела до утра, я объяснил ему свои подозрения на твой счет и сказал, что эта прогулка может быть полезна в нашем деле. Поэтому мы все якобы очень быстро уснули. На самом деле дали тебе поскорее уйти.

– И чем эта прогулка может помочь? – поморщился Николай, осознав, как сильно его, что называется, развели товарищи.

– Пошли. По дороге объясню. – И Крест пошел дальше, удаляясь от убежища, где остались Вячеслав и Варяг.

– Погоди! – Васнецов засеменил вслед за ним. – Разве мы не идем обратно?

– Нет, конечно. Иначе какой во всем этом смысл?

– А куда мы идем?

– Туда, куда нас манит этот зов. И я очень сильно подозреваю, что это местное метро.

– Так ты тоже чувствуешь потребность идти туда? – удивился Николай.

– Разумеется, – кивнул Людоед. – И вот что интересно: это ощущаем только мы двое. На остальных это не действует. Остальные люди глухи к этому зову.

– Так что это может быть?

– Я думаю, что это тот самый «генератор чудес», про который я рассказывал. Помнишь? Припоминаю ощущения, что он давал. Только этот, если, конечно, я не ошибаюсь в том, что это тот самый генератор, настроен иначе. Ну а если это «генератор чудес», то где ему быть, как не в метро? Это ведь наиболее вероятное место скопления огромной массы перепуганных людей в случае ядерного нападения. Но то, что никто из обычных людей не ощущает его воздействия, говорит о том, что его как-то перепрограммировали.

– А зачем?

– Чтобы изгнать из города и из подземелий этих огромных крыс. Прямо как флейта из сказки. Думаю, что черновики не химическим оружием от них избавились, а именно излучателем пси-волн. Следовательно, они им овладели. Нашли в метро, научились использовать и тому прочее. Вот мы по этому зову и вычислим и базу черновиков, и генератор их и в итоге до машин доберемся, если ты еще не решил отказаться от миссии по уничтожению ХАРПа. Тогда справимся и без тебя. – Крест усмехнулся.

– Это почему еще? Почему без меня?! – возмущенно воскликнул Николай.

– Не ори. Кто-нибудь услышит. Ночью слышимость лучше, чем днем.

– Так почему без меня? – повторил он вопрос уже тише.

– Потому что ты считаешь, что дети не должны рождаться, а слепым нет смысла жить и людям нет смысла за ними ухаживать, – ответил Людоед.

– Что? Погоди… Про детей я понял, а про слепого как ты угадал?

– Послушай, – перебил его Илья. – Мы, люди, живые существа, наделенные разумом и имеющие творческий потенциал и тягу к развитию и совершенствованию. Да, у нас еще странный инстинкт саморазрушения и дикие предпосылки к деградации, но это тот хаос, что правит миром, и та борьба, в которой рождаются победы над всеми препятствиями и над самими собой, в конце концов. Таковы правила игры, которая зовется жизнью. Или мы боремся всю жизнь. Или мы сдаемся, и тогда нам конец. А что до смерти, то она лишь очередной рубеж в перевоплощении, ибо один мудрый человек сказал, что жизнь – это лишь мгновение между двумя бесконечностями. Но сама суть жизни – это ее продолжение в новых поколениях. Это перенос знаний и информации во времени.

– Я не понимаю, – вздохнул Николай.

– Неудивительно, – хмыкнул Крест. – Видишь ли, человек насыщен мыслями. Эмоциями. Фантазиями. Рациональное мышление сродни математическим формулам, и мысли, что кратчайшее расстояние между двумя точками всего лишь прямая, а не дорога, вокруг которой могут расти, скажем, деревья или вдоль которой могут раскинуться деревушки с уютными дворами, могут привести к абсолютной деградации. Размышления, что калеки будут только обузой, а детей нельзя рожать в условиях, когда они с большой вероятностью могут родиться мертвыми или больными, уничтожат саму жизнь. Но суть жизни в том, чтобы быть. И жизнь человеком не кончается. Не будет человека? Что ж, сам виноват, ибо не думал он о последствиях того, что творит, и не хотел рожать детей. Но жизнь будет и без него. Проблема в том, что человеческое творение, именуемое ХАРПом, грозит уничтожить саму колыбель этой жизни и все проявления живого. Вот тут нам надо очень постараться, чтобы этого не произошло. Если жизнь не остановится на этом, то и мы бессмертны. Даже если умрем.

– Я все равно ничего не понимаю. – Васнецов мотнул головой.

– Ты слышал о городе Припять?

– Нет.

– А о Чернобыле?

– Да. Слышал, – кивнул Николай.

– Ну так вот. Я там был за несколько лет до войны. В Припяти. Это городок рядом с Чернобыльской станцией. Такой, вроде вашего Надеждинска. Был я там… ну, скажем, по долгу службы. Жутким местом мне он показался тогда. Мертвый, заброшенный город. Я ведь не знал, что скоро все города будут еще хуже. Разрушены, а не просто покинуты, и покрыты снегом. Но тогда мне Припять показалась самым страшным местом из тех, где я мог бы побывать. Но мнение изменилось довольно быстро. Я вошел в один заброшенный дом. На пятом этаже в пустой комнате из бетонного пола росла молодая березка. Видимо, зерно ветром занесло в трещину и оно пустило корни. И эти ее корни медленно, год за годом, пробивались сквозь непобедимый бетон и арматуру, опутывая мертвый камень своей живой паутиной корней. И тогда я осознал, что жизнь возьмет свое при малейшей возможности. Даже самый маленький, призрачный шанс она, в отличие от разумного человека, ни за что не упустит. И в этом сила и величие живой природы. Только тогда я понял, что в этом мертвом городе щебечут птицы. Что в заброшенных окрестностях множество животных, даже редкие виды, которые воспользовались отсутствием людей, чтобы восстановить свою популяцию. И несмотря на трагедию, что постигла тогда жителей этого города, в этом буйстве живой природы на бетонных плитах, в этой рвущейся сквозь асфальт траве и цветущих одуванчиках был великий оптимизм торжества жизни над смертью. Во время Второй мировой войны в Северной Атлантике прекратилось рыболовство, ибо корабли там подвергались смертельной опасности нападения немецких подлодок. После войны выяснилось, что в тех краях небывалое количество рыбы. Она множилась тысячекратно, пока люди убивали друг друга, пуская на дно караваны судов. Это торжество жизни. Это намек на то, что люди могут уничтожить сами себя, но тогда природа возьмет свое. Она будет побеждать вопреки любым рациональным расчетам и логичности смерти. Именно поэтому рациональный расчет тут неуместен. Именно поэтому, если есть возможность и желание иметь детей, то надо их рожать, стараясь уменьшить риски их болезней. И вкладывать в них не знающую рациональности и расчета любовь. Растить их, даря им знания и воспитывая в них одну простую мысль: надо не стараться победить природу, провозгласив себя, человека, царем этой самой природы, а искать пути гармонии с ней. И тогда человек обретет то самое бессмертие жизни, даже при всей неизбежности телесной смерти. Но все это, возможно, будет, если остановить ХАРП, который может уничтожить всю планету, не дав уже никаким проявлениям жизни никакого шанса. Теперь понимаешь?

– Кажется, да. Но странно слышать это от тебя, уж извини. Законченный циник и жесткий человек говорит такое… Даже в голове не укладывается.

Людоед усмехнулся, повернув голову и взглянув на Николая.

– А жизнь вообще полна парадоксов, в том-то и вся прелесть. Вот тебе самый простой парадокс. Мы, два существа, люто ненавидящие людей, хотим спасти этих самых людей и готовы пожертвовать ради этого и людьми, и собой. Разве нет? Парадокс? Парадокс! Так что умение контролировать свои эмоции еще не значит полностью их исключить из своего разума. Но если мыслить ты будешь без всякого отсутствия эмоций как признаков живого разума, то ты просто придешь к простому умозаключению, что жизнь сама по себе иррациональна, а значит, ее не должно быть.

– Почему?

– Ну, все очень просто, если выстраивать логическую рациональную цепь. Следи за мыслью. Появилась Вселенная. Появилось Солнце. Появилась Земля. На Земле возникла жизнь. Она эволюционирует и развивается. Но Солнце когда-нибудь выработает весь свой водород и умрет. А без него и жизни быть не может. Особенно если оно взорвется, что весьма возможно. Значит, в жизни нет никакого смысла. Вот и все.

– Но разве это не истина?

– Истина? Истина в том, что мы состоим из миллионов клеток, которые состоят из химических элементов. А химические элементы рождаются в термоядерном котле звезд, и взрывы этих звезд, знаменующие их смерть, разбрасывают эти элементы по Вселенной, давая призрачный шанс собрать из этих кирпичиков фундамент новой жизни. Мы с тобой, говоря метафорически, звездная пыль. Мы детища звезд. Мы частички их. И это мысль, построенная на эмоциях и оптимизме. На вере. А вера, так или иначе, провозглашает жизнь. Так что пусть наше Солнце проживет отпущенный ему срок. Но быть может, если мы не проиграем нашу с тобой битву за жизнь на этой планете, сама жизнь к тому времени сможет вырваться за рамки нашего крохотного шарика и зацветет буйством жизни другая планета. Сотни планет. Вся Вселенная. И тогда будет полная победа. Будет полное торжество жизни над смертью. И в том будет и наша с тобой заслуга. И заслуга в том будет и Юрия, и Андрея. И павших бойцов-конфедератов, что отбивали атаки тех, кто хотел вас уничтожить. И будет в том победа твоего отца и твоей матери, что дали тебе жизнь. И поэтому должны быть дети, которые восстановят новую цивилизацию и будут помнить уроки прошлого. И которые смогут населить эту Вселенную жизнью. Ведь каждая не рожденная жизнь могла дать лекарства от неизлечимых болезней. Могла дать миру новые изобретения, которые будут пущены новыми лидерами, по плохому примеру их неудачливых предков, не на разрушительное оружие, а на новые космические корабли, на развитие технологий выращивания растений на Марсе. И потом еще более совершенные корабли, которые домчат до далеких звезд. И не будет этому конца. Так что если мы победим ХАРП, то впереди у нас будет целая вечность. Бесконечность открытий и новых знаний. Огромная Вселенная. Впереди бессмертие, даже если мы с тобой умрем. Вот так.

– Но если мы умрем, что станет с нашим разумом? Наш разум – это наши души? Души бессмертны? – Николай даже не понимал, что сейчас он говорил уже не с точки зрения рационализма. В нем сейчас говорили вера в душу и надежда на ее бессмертие.

Людоед улыбнулся и покачал головой.

– Поживем – увидим. Помрем – узнаем. – Он похлопал Васнецова по плечу и, смеясь, добавил: – Ладно, лекция окончена. Пошли. Не забывай, что нам еще надо надрать кое-кому задницу и поубивать кучу негодяев.

9
ПАНДЕМОНИУМ

Огромная котловина, в которую были опрокинуты здания, фонарные столбы, трамваи и автобусы, легковушки и грузовики, тянулась, казалось, бесконечно. Они шли по краю, осторожно делая шаги, чтобы не попасть в сугроб, под которым пустота от провалившегося в метрополитен города. Николай брел за Людоедом и внимательно вглядывался в темноту, стараясь разобрать детали того, что сейчас покоилось на дне обрушенного свода метро. В голове роились воспоминания о московской подземке. Вспоминались тамошние видения. Потом отчего-то вспомнилась книга, про которую рассказывала Лера, где люди выжили после ядерной войны только в подземелье. В действительности все вышло иначе. И в Москве, и в Екатеринбурге метрополитен оказался ловушкой для людей. В столице их взорвали изнутри, а тут их завалили взрывами снаружи. Но где тогда могут обитать эти черновики, если до сих пор они видели только провалившиеся улицы и тротуары, дома и скверы, не оставившие ни шанса, ни пространства там, внизу. Уже появились сомнения, что зов тянул их в метро. Вот оно, разрушенное и заваленное. Но те странные ощущения не усилились, как ожидал Николай, в случае приближения к источнику.

Людоед вдруг остановился и присел на корточки, разглядывая снег.

– Чего там? – тихо спросил Васнецов, присев рядом.

– Следы. Свежие достаточно. Видишь? – Крест указал на вереницу отпечатков гусеничных траков.

– Ну. И что это?

– Отпечаток характерный. Это след гусениц танка Т-шестьдесят четыре.

– И что это значит? – Николай пожал плечами.

– Те машины, БАТ-два, сделаны на базе удлиненного танкового шасси. И за основу взята ходовая часть именно шестьдесятчетверки. Смекаешь?

– А вдруг это танк? По следу ведь не понять, БАТ это или Т-шестьдесят четыре.

– Не понять. – Илья утвердительно кивнул. – Но это пока единственная зацепка. Да и шестьдесятчетверки достаточно редкие машины в отличие от Т-семьдесят два и всяких БМП, БМД и МТЛБ. Так что шансы велики.

– Надеюсь, что ты прав.

– Ладно, блаженный, двинули дальше.

– Крест, может, хватит уже меня так называть? – поморщился Николай.

– Да-да, больше не буду, блаженный. Пошли.

Они осторожно двинулись дальше, поглядывая на овраг справа и следы слева. Метров через сто Людоед резко развернулся и прижал указательный палец к губам. Затем присел и осторожно двинулся к обломку стены обвалившегося здания. Васнецов так же осторожно подкрался к нему.

– Тише, блаженный. Там бараны, – зашептал Крест.

– Какие бараны? – удивился Николай.

– Двуногие.

Всего в полусотне шагов от них стоял уже знакомый БТР-152, выкрашенный в белый цвет. На борту большими черными буквами было написано: «Умрите, свиньи!» Двери бронемашины украшали черные черепа. На крыше кабины сидели два человека, и по крохотным огонькам, то и дело становящимся ярче, было понятно, что эти двое курят. Красные угольки папирос озаряли тусклым светом лица вокруг рта, и можно было понять, что сидят на кабине два бородатых черновика.

– …черт его знает, – усталым хриплым голосом договорил начатую фразу один из черновиков.

– Ну да. И чего нам ночью ловить тут? А ну как и нас перебьют, как команду Живодера? – проворчал второй.

– Его грохнули средь бела дня, между прочим. Ночью, наоборот, безопаснее. Для нас, во всяком случае. Эти же трухают ночью выходить.

– Ну не скажи. Помнишь, с месяц назад, бойню на проспекте Космонавтов? Ночью ведь было.

– Да. Только что от них осталось? Ладно. Подежурим ночь да спать днем будем. А остальные в зачистку пойдут, свиней этих искать.

– А я тоже в зачистку хотел пойти. Пострелять кого-нибудь.

– Ну иди, ежели отдыхать не хочешь. Кто тебя держит-то? Мне лично все эти замесы уже комом в горле стоят. Надоело.

– Да я бы пошел. Но говорят, что именно нам завтра в Ганину яму двигать.

– Зачем?

– А ты не слышал? Гонцы оттуда не пришли в условленное время. Еще вчерась утром должны были быть. А нету. Если завтра не появятся, то на разведку попрем.

– Да что у них там случиться могло? Место тихое. Спокойное. В запое, наверное, уроды.

– Ну, вот и узнаем. Если нас пошлют.

– Пошлют, и ладно. Я не против. В дороге покемарю. Хоть какое-то разнообразие. А то лет десять уже из города никуда не выходил. Да и вообще. Я бы там и остался жить, в яме-то.

– На фига? У нас же тут нормально на станции. Просторно. Уютно.

– А там тихо и спокойно. И леса кругом. Зверя стрелять далеко ходить не надо…

Внезапная вспышка взлетевшей осветительной ракеты озарила призрачный мир разрушенного Екатеринбурга.

– Черт, кто это сделал? – пробормотал один из черновиков.

Где-то совсем рядом, всего в паре сотен метров, раздались выстрелы.

Людоед подтолкнул Николая в плечо, призывая его спуститься по склону в провал метрополитена, и сам последовал за ним. Позади послышалось надрывное нытье стартера, который с большим трудом все-таки завел двигатель бронемашины.

Оказавшись внизу, Людоед стал торопливо осматривать обломки здания, которое тут обрушилось, увлекаемое оседающим в метро грунтом. Достаточно скоро он обнаружил лаз, образованный массивными бетонными плитами и пластами грунта. Лаз уходил вниз под небольшим углом и был достаточно узким. Чтобы двигаться по нему, пришлось снять вещмешки с боеприпасами и автоматы с плеч, таща их за собой.

– Куда мы вообще ползем? – недовольным голосом тихо пробормотал Николай.

– В метро, конечно, – ответил Крест, продолжая движение.

– А вдруг там тупик дальше?

– Мы ведь не знаем наверняка, правильно? Что тебе вообще не нравится?

– Узкое и замкнутое пространство, вот что. – Васнецов продолжал выражать недовольство.

– А вентиляционную трубу в Аркаиме помнишь? – хмыкнул Илья.

– Конечно помню. Потому и не нравится.

– Кончай ныть, – отрезал Людоед. – За каким чертом ты тогда пошел ночью непонятно куда?

– Да ладно. Мне что, и сказать ничего нельзя?

– Ты уже сказал. Я тебе ответил. Не отвлекайся.

Тупиком оказался обломок бетонной плиты, который они смогли опрокинуть, и впереди разверзлась черная бездна. Крест посветил фонарем. Метротоннель был тут обрушен частично. Из-под основного завала торчал вагон электрички, раздавленной огромной массой. Дальше свод осыпался, накрыв пол и рельсы слоем обломков разных размеров, пылью и грунтом. Сверху свисали обломки труб, кабелей и проросшие корни деревьев. Крест присел на обломок плиты и оперся спиной на сдавленный вагон.

– Привал, – вздохнул он.

Николай присел рядом, стягивая с лица марлевую повязку и перемещая с глаз на шапку прибор ночного видения.

– Знаешь, Илья, – пробормотал он. – Если бы там, в московском метро, на мне не было респиратора и ПНВ, то отец узнал бы меня. Он бы узнал меня… Если бы дочка того китайца не умерла, то я бы смог подарить ей этого плюшевого медведя…

Васнецов выронил предметы из рук и сильно прижал к лицу свои ладони. Он старался сдержать слезы и напрягся изо всех сил. Но вырвался стон, и слезы потекли, как вода из взорванной плотины.

– Господи, Людоед, как больно! – вскрикнул он. – Как же больно… Отец… Мама… Дядя Володя… Подружка Славика… Рана… Та семья в джипе… Сынишка Ветра… Вандалы, которых я убивал… Дочка китайца этого… Как же жалко всех! Почему ты говорил, что мы ненавидим людей? Мне ведь жаль их! Мне их жаль, Крест!

– А знаешь почему? Сказать тебе, почему тебе их жаль? Знаешь, почему ты только и делаешь, что жалеешь их?

– Почему? – всхлипнул Николай.

– Да потому что для тебя они обречены. Они уже все мертвы. И мертвые, и еще живые. Для тебя. Ты не одержим мыслью об их спасении. Ты все время сомневаешься. Ты думаешь иногда, что, может быть, ХАРП – это выход. А к жизни относишься только как к боли. И жалость эта к людям – лишь бледная тень твоей жалости к самому себе. Это твоя слабость и твой эгоизм. Ты мазохист и потому истязаешь себя, провоцируя боль. Разве можно сказать после этого, что ты любишь людей?

На Васнецова эти слова подействовали отрезвляюще, и он на удивление резко перестал плакать.

– Но это ведь не так…

– Тогда утри сопли, если это не так.

Васнецов вздохнул, ловя воздух дрожащими губами.

– Хотя, может, ты и прав, – тихо сказал он. – Знаешь, я всегда любил одиночество. Но сейчас мне так одиноко, что страшно.

– А ты не был никогда одинок. Это все мнимое. Ты жил в относительном уюте, среди своих. Не был ты одинок.

– А ты? – Он взглянул на Людоеда.

– Я? Знаешь, блаженный, одиночество – это когда умирает душа. Свою душу я сам убил. Даже не тогда, когда пустил ракеты и понял, скольких жизней это стоило. А когда взмахнул своим мечом. – Крест достал сигарету и закурил, пряча огонек в рукаве шинели.

– А как же Нордика?

– Нордика? – Людоед улыбнулся, покачав головой. – Она святая. Она надежный друг. Она хороший боец. Она умна. Конечно, я к ней неравнодушен. Она мне как сестра. Но это ведь не то, что надо ей.

– Любовь? – Николай тоже покачал головой. – Что это такое?

Крест вздохнул.

– Любовь – это когда ты не променял бы возможность держать в своей руке ее ладонь даже на тысячи ночей с роскошными блудницами.

– Но Нордика ведь ждет тебя. И будет ждать. Ты не хочешь иметь детей? Ты ведь говорил, что они должны рождаться…

– Я женат на радиации, – тихо засмеялся Крест, – в таких браках дети не рождаются. Все, хватит трепаться. Пошли. – Он раздавил окурок ботинком и поднялся.

– Мы идем дальше?

– Разумеется.

Двигались они осторожно. Сверху свисали фрагменты отделки тоннеля, куски породы и грунта. Причудливые изгибы корней деревьев пугали поначалу своей кажущейся противоестественностью. Под ногами хрустели мелкие обломки, некоторые из них лязгали о рельсы путей. Когда они сделали еще около сотни шагов, до их слуха донесся какой-то вой. Путникам пришлось насторожиться и продолжать движение в готовности к любой неожиданности. Монотонные завывания усилились, и воображение уже начало свою любимую игру в невиданных и смертельно опасных монстров. Но разгадка оказалась насколько неожиданной, настолько и простой. Из свода тоннеля, где произошло большое обрушение грунта, торчала большая, ржавая местами до дыр водопроводная труба. Другой конец ее, видимо, выходил на поверхность, и малейший порыв ветра заставлял ее издавать жуткий вой.

Миновав ее, Николай и Людоед заметили, что следов разрушений становится меньше. Вскоре тоннель предстал без каких-либо признаков разрушений, и еще метров через сто их приборы ночного видения позволили разглядеть аккуратно выложенную стену из больших шлакоблоков и кирпичей, которая перегораживала дальнейший путь. В стене была одна дверь и несколько закрытых изнутри кирпичами узких бойниц метрах в двух от уровня пола. Людоед и Николай переглянулись…

* * *

Молодые черновики по кличке Шмон и Гопник сидели на деревянной платформе возле печки-буржуйки, труба которой тянулась к потолку и уходила в глубь подземного логова, где соединялась с другими трубами от иных печек и выводила дым на поверхность. Рядом с печной трубой была еще одна труба, имевшая, видимо, функции переговорного устройства, поскольку кончалась широким раструбом, в который было удобно кричать. Стробоскопу было под пятьдесят. Он лежал на топчане, укрывшись звериной шкурой, и пытался заснуть. Однако увлеченные игрой в карты, в свете пары керосиновых ламп, Шмон и Гопник постоянно выкрикивали в адрес друг друга ругательства и весьма эмоционально реагировали на успехи и поражения.

– Вот тебе еще дамка, козья твоя морда, – захихикал Шмон. – Давай еще пять папирос.

– А что я курить буду, рукопомойник ты хренов?! – раздосадованно воскликнул Гопник.

– Бамбук, лошара! – Шмон заржал. – А если хочешь, я тебе дам пару тяжек со своей мохнатой сигары!

– Базар фильтруй, овца! В дышло захотел?!

– Да завалите вы хлебала свои, щенки стремные, харэ базлать, – проворчал Стробоскоп.

– Пардон, Старый. Звиняй. Гопота долг не признает.

– Я сказал, фильтруй базар. Карточный долг святой. Но ты мне паришь. В твоей колоде у всех дам уголок загнутый.

– Это предъява? – нахмурился Шмон.

– Да! Ты букетик бунтишь! Ответь на предъяву!

– На, зырки разуй, фуцан! У шестерки и двух тузов тоже края гнутые. Сколько годков колоде вообще, соображаешь? Я как, по-твоему, их различаю? Вольтанулся совсем, что ли?

Стробоскоп поднялся с топчана и, выхватив у молодых подельников карты, швырнул их с платформы к двери.

– Ну на фига, Старый? – раздосадованно воскликнул Шмон.

– Я вам вьюны пообрываю сейчас, вязы выверну на хрен, – спокойно проговорил старший.

– Стробоскоп, да что ты взъелся? – развел руками Гопник.

– Едало захлопни. Это я для пацанов реальных Стробоскоп. А для вас, ушмырки, я Старый.

Он сделал вдох, чтобы разразиться следующей триадой обильно сдобренных маргинальным жаргоном слов, но тут раздался стук. В этом ничего странного не было бы. Но ведь стучали в дверь. В ту самую дверь, за которой была пустота метротоннеля, которая заканчивалась через несколько сот метров беспроглядной тьмы глухим обвалом, похоронившим когда-то электричку. И именно поэтому этой дверью уже долгие годы не пользовались. Лишь изредка выбрасывали в тоннель какой-нибудь хлам. Там никого не было, да и быть не должно. Но кто-то громко постучал в дверь. Черновики переглянулись, мгновенно замолкнув. Стук в дверь повторился, став еще настойчивей.

Стробоскоп осторожно спустился с платформы и подошел к деревянной двери, обитой поролоном и обтянутой плотной материей.

– Кто там? – настороженно произнес он.

Ответа не последовало. Тогда черновик взвел курок обреза, сделанного из старой охотничьей двустволки.

– Да кто в хату ломится, в натуре?! – крикнул Старый.

– Коновал, – послышался с той стороны голос, сдобренный разносящимся по пустому тоннелю эхом.

– Что? Какой еще Коновал? Откель взялся?

– С Ганиной ямы я! Открой по-рыхлому!

– С Ганиной ямы? Чего там делаешь?

– Я ни хрена там уже не делаю, братан, я к вам войти пытаюсь.

– Да нет, чего за дверью делаешь? Как туда попал вообще?

– Там кишка узкая с проспекта есть. По ней и сунулись.

– Сунулись? Ты не один? Кодла вас?

– Двое. Я и Пацифист.

– Я что-то погремух таких не слыхал. И никакого Коновала и Пацифиста не знаю. – Стробоскоп пожал плечами.

– А ты сам-то кто? – послышалось за дверью.

– Стробоскоп. Ну, еще Старым кличут. А что?

– Ну так, мил человек, я твою погремуху тоже впервой слышу. И что дальше? Али ты не чернушник, а из лохов подвальных?

– Следи за метлой, огрызок! Я в законе! – разозлился черновик.

– Ну так калитку отвори. Свои мы.

Стробоскоп жестом приказал молодым черновикам встать по обе стороны от двери и держать свои обрезы наготове. Затем отодвинул два массивных железных засова и толкнул дверь. Из темноты показался человек в черной шинели, военно-морской ушанке, с черными усами до подбородка и с автоматом на плече. За ним стоял молодой парень с темной щетиной на лице, в ватных штанах, высоких валенках, камуфлированном бушлате и серой распущенной ушанке, из-под которой торчала челка ровных темных волос, достающих прямо до больших задумчивых и усталых глаз. Усатый прикрывал глаза ладонью, облаченной в кожаную перчатку. Видимо, они долго находились в темноте, и даже несильный свет керосиновых ламп заставил его, а следом и его спутника прикрыться от света.

– Я Коновал, – проговорил усатый, переступая через порог. – Здорово.

– Ксива есть? – Стробоскоп прищурился.

– Ты гонишь? – Коновал засмеялся. – У черновиков отродясь ксив никаких не было!

Старый покачал головой, причмокнув.

– Ну, допустим. Вы какого из Ганиной ямы приперлись?

– А тут что, никто не в курсе? – Усатый сделал удивленное лицо.

– В курсе чего?

– Беда там. Неужто, кроме нас, никто не дошел?

– Что за беда?

– Крысы напали. Огромные. Такая кодла, что земля тряслась. Из-под земли вышли. Пожрали всех.

Стробоскоп нахмурился и покачал головой.

– Вон оно как. А что через главный ход не пошли, а тут?

– Так замес наверху. Стреляют. Мы на каких-то уродов нарвались. Так и не поняли, свои это или нет. Полезли в провал, а там лаз в метро.

– Ладно. Складно все как-то у тебя получается. Я сейчас слубезников вызову. Пусть для начала разберутся, свои вы или засланные. Вы пока волыны сдайте. Короче, сами правила знаете, если свои.

Он повернулся и стал подниматься по ступенькам к переговорной трубе. Услышав сзади два характерных и очень знакомых звука, он резко обернулся. Черновик успел заметить, что Шмон и Гопник уже лежат на полу у двери, а усатый, назвавшийся Коновалом, взмахнул рукой и метнул Стробоскопу нож прямо в горло.