Текст книги "Худей! (др. перевод)"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Глава 5
Вес 221 фунт

Воскресенье, понедельник, вторник.

Вилли умышленно избегал весов наверху. Он продолжал основательно набивать себя пищей, хотя, что бывало крайне редко в его взрослой жизни, не испытывал особого голода; он перестал прятать свою жвачку за банками в буфете; жевал пеперони с сыром и ватрушки, заедая пончиками, кукурузными хлопьями и хлебцами – одним из этих продуктов или всевозможными их комбинациями, что привело к довольно мучительному периоду постоянного выделения газов.

Во вторник Линда вышла из комнаты, объявив, что вернется, только если найдет противогаз. Вилли виновато улыбнулся, но не сдвинулся с места. Опыт научил его, что попытка избежать этого сорта зловоний ни к чему хорошему не приводит. Мерзкий запах приклеивался и преследовал повсюду.

Возвращаясь домой во вторник, Вилли подрулил у поворота в Норвалке и купил в закусочной пару бутербродов с салатом и шницелями. Он начал есть их, как всегда ел за рулем, не отдавая себе отчета в действиях, кусок за куском, и пришел в себя только у Вестпорта. Словно отделившись от своей земной оболочки, он увидел себя со стороны. И что же он увидел? Скорее всего что-то смешное, нежели страшное. Тридцатишестилетний американец с избыточным весом в трехсотдолларовом костюме и контактных линзах, сидящий за рулем Оулдо выпуска 1981 года, пожирающий шницель, роняя куски салата и майонеза на рубашку. Можете смеяться, покуда не заплачете. Или не завизжите.

Вилли выбросил остатки второго шницеля в окно, взглянул на испачканные соком руки и сделал единственно возможную вещь в данных обстоятельствах – рассмеялся и пообещал сам себе: «Хватит! Это должно прекратиться!»

В тот вечер, когда он сидел у камина, перечитывая журнал «Уолл-Стрит», к нему подошла Линда, чтобы одарить прощальным, перед сном, поцелуем. Слегка отстранившись, она сказала:

– Ты начинаешь смотреться как Сильвестр Сталлоне, папочка.

– О, боже! – простонал Халлек, закатив глаза, и они оба рассмеялись.

* * *

Вилли Халлек обнаружил, что процедура взвешивания приняла форму жестокого ритуала. В детстве он, время от времени, вскакивал на весы, бросал беглый взгляд на шкалу и соскакивал. Но в какой-то момент, когда его вес перекочевал от отметки 190 фунтов, как ни невероятно это звучит, до одной восьмой тонны, было положено начало этому ритуалу.

«Какой ритуал?» – спросил он сам себя. Привычка, вот и все. Просто привычка.

«Ритуал!» – повелительно шептало ему подсознание. Он был агностиком и не входил в двери ни одной церкви с девятнадцати лет, но мог распознать ритуал, когда его видел, а эта процедура взвешивания была почти священнодействием.

Обряд начинался в ванной. Снять одежду. Надеть зеленый велюровый халат. Бросить ношеное белье в корзину. Аккуратно повесить костюм в шкаф, если на нем нет неблагочестивых пятен. Пройти через холл к ванной. Вступить в нес с благоговением, трепетом, ужасом. Повесить халат. Опорожнить мочевой пузырь. Если кишечник выказывает хоть отдаленный позыв, пойти ему навстречу. Вилли не представлял, сколько может весить кал, но важен логический принцип: весь балласт за борт.

Хейди заметила этот обряд и как-то саркастически спросила, не хочет ли он страусиное перо в подарок на день рождения. Пером, сказала она, он сможет щекотать горло и блевать перед взвешиванием. Вилли приказал ей не корчить из себя «умную задницу»… но позже, ночью, обнаружил, что размышляет об определенной притягательности этой идеи.

В среду утром Халлек отказался выполнять ритуал, впервые за многие годы. В среду утром Халлек стал еретиком, совершил нечто богохульное, как дьяволопоклонник, который умышленно извращает религиозную церемонию, вешая крест низом кверху, и читает молитвы господа задом наперед. Халлек полностью изменил весь порядок своего священнодействия.

Он оделся, набил карманы мелочью, которую смог найти (плюс армейский нож, конечно), – обул самые грубые, тяжеловесные ботинки, съел огромный завтрак, упорно игнорируя пульсирующий мочевой пузырь, выпил апельсиновый сок и кофе (три кусочка сахара). Чувствуя в желудке всплески и переливания, Халлек угрюмо поднялся в ванную. На мгновение он задержался, разглядывая весы. Их вид никогда не приносил ему радости, но сейчас он их просто ненавидел. Потом Вилли сжался и шагнул на весы.

221 фунт.

«Этого не может быть!» Сердце усиленно застучало в груди. «Дьявол! Что-то не в порядке! Что-то…»

– Прекрати! – сам себе шепнул Халлек низким, хриплым голосом. Он попятился от весов, как человек пятится от собаки, готовой его укусить.

Он поднес ладонь ко рту и медленно провел ею взад-вперед.

– Вилли? – позвала снизу Хейди.

Халлек взглянул влево и увидел свое отражение. Белое лицо Вилли из зазеркалья испуганно смотрело на него. Под глазами вспухли багровые мешки, которых раньше никогда не было, а лесенка морщин на лбу, как казалось, стала глубже. «Рак», – подумал он, и, смешиваясь с этим словом, снова послышался шепот цыгана:

– Худей!

– Вилли? Ты наверху?

«Несомненно рак. Вот в чем все дело. Он проклял меня каким-то образом. Старуха была его женой… или сестрой… и он проклял меня. Возможно ли такое? Могло ли такое произойти? Может ли рак пожирать мое тело, как он сожрал его нос?»

От ужаса из его горла вырвался писк. Лицо человека в зеркале было переполнено страхом: измученное лицо инвалида. На мгновение Халлек поверил, что болен раком, переполнен раком.

– Ви-ил-ли!

– Да, я наверху, – его голос был ровным, почти.

– Боже, я целую вечность тебя зову!

– Извини.

«Только не входи сюда, Хейди, не смотри на меня, пока я в таком виде, иначе ты отправишь меня в психушку еще до полудня. Просто оставайся внизу. Пожалуйста».

– Ты не забудешь договориться о приеме с доктором Хьюстоном, хорошо?

– Нет, – ответил он. – Не забуду.

– Хорошо, дорогой, – ласково сказала Хейди и отошла, пощадив его. Халлек помочился, вымыл руки и лицо. Когда он решил, что снова похож на себя… более-менее, он пошел вниз, пытаясь насвистывать.

За всю свою жизнь он никогда так не пугался.

Глава 6
Вес 217 фунтов

– Сколько веса потерял? – спросил доктор Хьюстон. Халлек, решившись быть до конца честным, сказал, что потерял за три недели около 30 фунтов.

– О! – только и сказал доктор Хьюстон.

– Хейди слегка обеспокоена. Ты знаешь, как жены могут…

– Есть из-за чего беспокоиться, – согласился Хьюстон.

Майкл Хьюстон был прототипом жителя Фэрвью: симпатичный доктор с седыми волосами и загаром Малибу. Бар рядом с бассейном, который звался «Источником Живительной Влаги», был местом, где Халлек встретил Хьюстона. Доктор имел жену и двух неестественно красивых детей. Они жили в одном из домов Фонарного проезда – недалеко от пригородного клуба. Этим Дженни Хьюстон всегда хвасталась, когда напивалась. Такое месторасположение означало, что их дом стоил свыше 150 тысяч. Сплетни Фэрвью, которые так часто оказывались правдой, говорили, что Майкл и Дженни Хьюстон достигли определенного «модус вивенди»; он вел жизнь одержимого распутника, а она начинала напиваться в три часа пополудни. «Просто типичная городская семья, – подумал Халлек, а потом добавил: – Кого ты пытаешься надуть? У самого рыльце в пушку».

– Я хочу, чтобы ты завтра заглянул ко мне на прием, – сказал Хьюстон.

– Я занят…

– Забудь про дела. Здоровье важнее. А пока скажи мне: у тебя были кровотечения? Заднепроходные? Изо рта?

– Нет.

– Как насчет болячек, которые не залечиваются? Или струпья, которые отпадают и снова образовываются?

– Нет.

– Отлично, – с облегчением вздохнул Хьюстон. – Между прочим, сегодня я выиграл в 84. Что думаешь?

– Если станешь продолжать еще пару лет в таком духе, станешь шулером.

Хьюстон рассмеялся. Подошел официант. Они сделали заказ. Халлек заказал «Миллера». «Легкого Миллера», чуть не сказал он официанту по привычке, но потом придержал язык. Легкое пиво спасет его как… ну, скажем, заднепроходное кровотечение.

Майкл Хьюстон наклонился вперед. Его глаза стали серьезными, и Халлек снова ощутил страх, тонкой стальной иглой прокалывающий ткани его живота. Он тоскливо осознал, что жизнь его переменилась, и совсем не в лучшую сторону. Серые глаза Хьюстона впились в него и Вилли показалось, что он услышал: «Шансы, что у тебя рак, пять из шести. Мне даже не нужен рентген, чтобы утверждать это наверняка. Ты написал завещание? Хейди и Линда хорошо обеспечены? Ты еще молодой и не веришь, что такое может с тобой произойти, но все так и есть».

Тихим тоном человека, говорящего что-то секретное, Хьюстон спросил:

– Сколько человек должно входить в похоронную процессию ниггера из Гарлема?

Вилли покачал головой и приготовился улыбнуться поддельной улыбкой.

– Шесть, – сказал Хьюстон. – Четверо для переноски гроба и двое, чтобы тащить радиоприемник.

Сам он рассмеялся собственной шутке, и Вилли вторил ему, но перед глазами у него маячил цыган, поджидавший его у выхода из здания суда Фэрвью. За цыганом у обочины, в зоне, запрещенной для стоянки, возвышался большой старый грузовик с самодельным брезентовым верхом. Брезент был разрисован странными знаками, сгруппировавшимися вокруг центрального рисунка, – не слишком хорошего изображения козерога, стоящего на коленях со склоненной головой перед цыганкой, державшей в руках гирлянду цветов. Цыган был одет в зеленый саржевый жилет с пуговицами, сделанными из серебряных монет. Глядя, как Хьюстон смеется над собственной шуткой, а аллигатор на его майке подпрыгивает в ритм его веселью, Вилли думал: «Ты помнишь гораздо больше, чем считал раньше. Ты думал, что запомнил только его нос, но это совсем не так. Ты помнишь почти все».

Дети. В кабине старого грузовика сидели дети и глядели на него темными, карими глазами, почти черными. «Худей!» – сказал старик и несмотря на то, что его палец оброс мозолями, его прикосновение было любовной лаской. «Номера Делавара, – неожиданно вспомнил Халлек. – Его развалюха имела номера Делавара. И наклейка на бампере… что-то вроде…» Вилли вспомнил, как он впервые увидел цыган, в тот день когда они только прибыли в Фэрвью.

* * *

Вдоль окраины общественного луга Фэрвью припарковали они свои машины, и стайка их малышей сразу же бросилась играть в траве. Цыганки вышли и остановились, наблюдая за ними и разговаривая между собой. Они были цветасто разодеты, но не в те пестрые тряпки, которые обычно ассоциируются с голливудской версией цыган. Женщины носили летние платья, короткие брючки, молодые девушки – джинсы. Цыгане выглядели оживленными, смышлеными и немного опасными.

Молодой парень выпрыгнул из микроавтобуса и стал жонглировать булавами. «Каждому нужно во что-то верить» – гласила надпись на его тенниске. «Сейчас я верю, что скоро выпью пива». Дети Фэрвью побежали к нему, словно их тянуло магнитом, возбужденно попискивая. Под тенниской парня перекатывались мускулы, а на груди подпрыгивало огромное распятие. Мамаши Фэрвью, подхватив детишек, потащили их прочь. Остальные оказались не так уж проворны. Дети старше подступили к подросткам цыганятам, которые прекратили игру.

«Горожане, – говорили их глаза, – мы видим везде детей городов; везде, куда нас приводят дороги. Мы знаем ваши глаза и прически. Мы видели, как скобки на ваших зубах поблескивают на солнце… Но мы не знаем, где будем завтра и где останетесь вы. Разве не надоедают вам одни и те же лица и те же самые места? Нам кажется, что надоедают. Нам кажется, из-за этого вы нас и ненавидите».

Вилли, Хейди и Линда Халлеки тоже оказались там в тот день, за два дня до того, как Вилли сбил машиной, убил старую цыганку, менее чем в четверти мили отсюда. Халлеки пообедали на воздухе и сидели в ожидании веселого представления. Многие из пришедших на луг остались тут как раз по этой причине, о чем, конечно, знали и цыгане.

Линда поднялась, почистила руками свою попку, затянутую в Левис и, словно во сне, направилась к парню, жонглирующему булавами.

– Линда, останься! – нервно сказала Хейди. Ее рука потянулась к вороту свитера, и она стала теребить его, как часто делала, когда была расстроена. Халлек был уверен, что она даже не замечает этого.

– Почему, мам? Это же праздник… Мне так кажется.

– Это же цыгане, – возразила Хейди. – Держись от них подальше. Они все помешанные.

Линда задумчиво посмотрела на мать, потом на отца. Вилли пожал плечами.

Улыбающаяся молодая девушка почти призрачной красоты легко соскочила с подножки автофургона, держа в руках мольберт. Она установила его. Халлек подумал: «Сейчас она продемонстрирует плохие пейзажи или портреты Президента Кеннеди». Но вместо рисунка она поставила на мольберт мишень. Кто-то из фургона бросил ей рогатку.

– Джина! – крикнул парень с булавами. Он широко улыбнулся, и оказалось, что у него не хватает нескольких передних зубов. Линда резко села. Ее понятие мужской красоты сформировало кабельное телевидение. В данный момент вся привлекательность молодого цыгана оказалась подпорченной. Хейди перестала теребить ворот свитера.

Девушка перебросила рогатку парню. Он уронил одну из булав и вместо нее стал жонглировать рогаткой. Халлек вспомнил свои прежние мысли: «Это, должно быть, почти невозможно». Парень перебросил рогатку несколько раз, а потом бросил ее девушке обратно и умудрился как-то поднять упавшую булаву, одновременно подбрасывая и остальные. Послышались первые жидкие аплодисменты. Некоторые из горожан улыбались, Вилли в их числе, но большинство глядело на цыган с опаской.

Девушка отошла от мишени на мольберте, вынула из нагрудного кармана несколько стальных шариков от подшипника и быстро выстрелила в мишень три раза подряд. Плоп, плоп, плоп. Все три прямо в яблочко. Вскоре ее уже окружили мальчишки (там даже оказалось несколько девочек). Подростки просили дать им попробовать. Джина выстроила их в очередь, организовав все быстро и деловито, как в яслях. Два подростка примерно одного с Линдой возраста вынырнули из прицепного вагончика и стали подбирать в траве использованные боеприпасы. Они были похожи на две горошины из одного стручка – очевидно, близнецы. Один носил золотой обруч – сережку в левом ухе, его брат – в правом. «Как их различает мать?» – подумал Вилли.

Никто ничего не продавал. Достаточно осторожно, вполне очевидно, никто ничем не торговал. Тем не менее вскоре появилась полицейская машина, из которой вышли два полицейских. Один из них был Хопли, шеф полиции, почти привлекательной грубости мужчина лет сорока. Оживление стихло. Некоторые мамаши воспользовались передышкой, чтобы вырвать из плена своих очаровательных детишек и оттащить их подальше. Некоторые из старших запротестовали, а несколько более младших, как заметил Халлек, расплакались.

Хопли заговорил с жонглером (его булавы, весело раскрашенные в красные и синие линии, сейчас лежали в траве у его ног) и с цыганом постарше. Тот цыган, что постарше, что-то сказал полицейскому. Хопли покачал головой. Потом заговорил и начал жестикулировать жонглер. Он подходил ближе и ближе к патрульному, сопровождавшему Хопли. Эта сцена что-то напоминала Халлеку. Через мгновение он понял, что именно. Это напоминало бейсбол, когда игроки спорят с судьей. Старший в комбинезоне потянул жонглера за рукав, оттаскивая его. Впечатления еще усилились: менеджер старается удержать молодых спортсменов от предупреждения… Парень снова заговорил. Хопли опять покачал головой. Парень стал кричать, но ветер дул не в ту сторону, и Вилли слышал только звуки, а не слова.

– Что там происходит, мам? – спросила Линда, откровенно завороженная.

– Ничего особенного, дорогая, – ответила Хейди и сразу нашла себе занятие, упаковывая вещи. – Ты не хочешь перекусить?

– Нет, спасибо. Что происходит, папочка?

Мгновение на кончике его языка трепетала фраза: «Ты наблюдаешь классическую сцену. Она называется „Изгнание Нежелательных“.» Но Хейди пристально смотрела на него, ее рот был сжат, и она явно давала понять, что сейчас не время для неуместного легкомыслия.

– Ничего особенного, – сказал он, – небольшое разногласие.

По правде «ничего особенного» и было правдой. Не спускались с привязи собаки, никаких размахиваний дубинками, ни «черных марий», подъезжавших к опушке. Почти театральным жестом возмущения жонглер сбросил руку старшего товарища и снова принялся жонглировать. Однако злость подгадила его рефлексы, и теперь это оказалось жалкое представление. Две булавы упали на землю почти одновременно. Одна ударила его по ноге, а кто-то из ребятишек засмеялся.

Напарник Хопли нетерпеливо пошел вперед. Хопли нисколько не выведенный из равновесия, придержал его так же как старший цыган придержал жонглера, а потом Хопли прислонился к сосне, засунув большие пальцы обеих рук за широкий пояс. Он сказал что-то другому копу, и тот вытащил из кармана записную книжечку, послюнявив палец, полистал книжечку, направился к ближайшей машине – переделанному из катафалка Кадиллаку начала шестидесятых и начал с преувеличенной тщательностью записывать номер. Закончив, он перешел к микроавтобусу – фольксвагену.

Старший цыган в комбинезоне подошел к Хопли и стал убежденно что-то доказывать. Хопли пожал плечами и отвернулся.

Патрульный перешел к старому седану Форда. Цыган, оставив Хопли, подошел ко второму полицейскому и горячо заговорил, размахивая руками. Вилли Халлек потерял к этой сцене тот малый интерес, что заставил его сначала следить за происходящим. Цыгане, совершившие ошибку, остановившись в Фэрвью по дороге из Ниоткуда в Никуда, перестали его интересовать.

Жонглер, резко повернувшись, пошел к микроавтобусу, оставив булавы валяться на траве (микроавтобус стоял сразу за грузовиком с нарисованными козерогом и цыганкой). Старший цыган нагнулся поднять булавы, не переставая убеждать Хопли. Хопли снова пожал плечами, и хотя Вилли Халлек никоим образом не владел телепатией, он знал, что Хопли наслаждается происходящим. Для Вилли это было несомненно, как и то, что у Хейди с Линдой за ужином не будет аппетита.

Молодая женщина, стрелявшая шариками в мишень, пыталась заговорить с жонглером, но он сердито отмахнулся и зашел в микроавтобус. Мгновение девушка смотрела на старшего цыгана, чьи руки были заняты булавами, потом пошла в автобус. Халлек мог выбросить из головы остальных, но ее не мог не замечать. Ее волосы были длинными и от природы курчавились. Ничто их не сдерживало. Волосы ниспадали ей на лопатки черным, почти варварским потоком. Блуза и простая юбка в складку произошли из дешевого магазина, но тело выглядело так же экзотически, как у редкой кошки – пантеры, снежного леопарда. Когда она поднималась в фургон, складка ее юбки на миг раздвинулась, и Вилли увидел, изящное очертание ее бедра. В этот момент он страстно возжелал ее, увидел себя на ней в самый черный час ночи. Такое желание показалось ему очень древним. Взглянув на Хейди, Вилли увидел, как плотно сжаты ее губы (они аж побелели), а глаза стали напоминать тусклые монеты. Она не заметила взгляда мужа, но видела разрез той юбки, видела, что приоткрыл он, и прекрасно все поняла.

Коп с блокнотом наблюдал, пока девушка не скрылась, потом закрыл блокнот, положил его в карман и присоединился к Хопли. Цыганки созывали своих детей обратно к каравану. Старший цыган с охапкой булав снова подошел к Хопли и что-то сказал. Хопли покачал головой с выражением окончательной непреклонности. Этим все и кончилось.

Вторая патрульная машина Фэрвью подрулила к опушке. На ней лениво вращалась мигалка. Старший цыган взглянул на нее, потом оглядел луг Фэрвью с детской площадкой, набитой дорогостоящим оборудованием, и концертной открытой эстрадой. Ленточки все еще качались на молодых побегах деревьев – остатки пасхальных забав прошлого воскресенья.

Старший цыган вернулся к своей машине, которая стояла во главе каравана. Когда взревел ее мотор, одновременно включились и остальные. Большинство машин закашляло и захлебнулось. Халлек прикинул, сколько поршней недостает в моторах, и увидел сизые облака выхлопов. Первая машина тронулась, рыча и отхаркиваясь. Остальные последовали за ней лавиной, не обращая внимание на движение, мимо луга шло шоссе к городу.

– Они все включили огни! – воскликнула Линда. – Похоже на похороны.

– Осталась еще пара Ринг-Дингов, – быстро сказала Хейди.

– Съешь один.

– Больше не хочу, желудок забит до отказа, мамочка. А эти люди…

– У тебя никогда не будет 38-дюймового бюста, если ты не станешь есть, – сказала ей Хейди.

– Я решила, что больше не хочу 38-дюймового бюста, – сказала Линда в манере взрослой дамы. Этот тон всегда разил Халлека наповал. – В наше время в моде большая задница.

– Линда Джоан Халлек!

– Я съем один Ринг-Динг, – объявил Халлек.

Хейди бросила на него краткий холодный взгляд.

– Ах… вот чего тебе хотелось, – и перебросила Ринг-Динг Вилли, сама же закурила свой «Вантиж 100». Вилли закончил тем, что съел оба Ринг-Динга. Хейди выкурила полпачки сигарет, прежде чем концерт на летней эстраде закончился. Она игнорировала все неуклюжие попытки Вилли растормошить ее. Но по дороге домой она оттаяла, цыгане были забыты. По крайней мере до ночи.

* * *

Когда он зашел в спальню Линды поцеловать ее на ночь, она спросила:

– Полиция выгоняла тех парней из города, да, папочка?

Вилли вспомнил, как внимательно посмотрел на дочь, чувствуя раздражение, но в то же время был польщен ее вопросом. Когда ей хотелось узнать, сколько калорий в немецком шоколадном торте, она шла к Хейди, но за более нелицеприятной информацией приходила к нему, и он понимал, что это неоправданно.

Вилли присел на постель Линды, думая, что она еще совсем маленькая и слишком уверена, что отец находится по ту сторону черты, где стоят только славные парни. Ей могло быть больно. А ложь могла отвести эту боль. Но ложь по поводу вещей, похожих на то, что случилось сегодня на лугу Фэрвью, могла иметь и обратное действие.

Вилли ясно помнил, как отец в детстве говорил ему, что онанизм приведет к заиканию. Его отец казался отличным во всех отношениях человеком, но Вилли никогда не простил ему той лжи. Линда уже заставила Вилли пройти суровый курс; они перебрали гомосексуалистов, онанизм, венерические болезни и то, что бога могло и не существовать. Необходимо заиметь ребенка, чтобы понять, насколько утомительной может оказаться правда.

Неожиданно Вилли подумал о Джинелли. Что сказал бы Джинелли своей дочери, окажись он на его месте? «Мы должны удалить из нашего славного городка нежелательные элементы». Ведь все затеяно было лишь с одной целью: выдворить из города нежелательных гостей. Но в таком объяснении таилось гораздо больше правды, чем ей по силам осознать.

– Да. Мне кажется, их хотели выгнать. Но они же цыгане, родная моя. Бродяги.

– Мама сказала, что они мошенники.

– Многие из них занимаются мошенническими играми и дают лживые предсказания. Когда они приезжают в город типа Фэрвью, полиция приказывает им ехать дальше. Обычно они закатывают представление, делают вид, что взбешены… Но на самом деле это для них ничего не значит.

Щелк! Маленький флажок взметнулся в его голове. Ложь № 1.

– Обычно они раздают плакатики с указанием, где будут находиться. Они обычно договариваются и платят какому-либо фермеру, который владеет полем за городом. Спустя несколько дней они уезжают.

– Зачем они вообще приезжают? Чем они занимаются?

– Ну… всегда есть люди, которые хотят узнать свою судьбу. И потом есть еще игры, где есть шанс выиграть. Азартные. Как правило, они, цыгане, действительно мошенничают.

«Или кто-то захочет по-быстрому и экзотично поиметь цыганку», – подумал Халлек. Он снова увидел разрез юбки девушки, когда она шагнула в фургон. «Как она двигалась?» И сам же ответил: «Как океан, готовящийся к шторму».

– Люди покупают у них наркотики?

«В наши дни необязательно покупать наркотики у цыган, дорогая. Их всегда можно приобрести на школьном дворе».

– Гашиш, наверное, – сказал он, – или опиум.

Еще подростком Вилли Халлек приехал в эту часть Коннектикута и с тех пор жил тут – в Фэрвью и соседнем Нортпорте. У же лет двадцать пять он не видел цыган… с тех пор как ребенком рос в Северной Калифорнии и потерял пять долларов. Он копил их три месяца на подарок матери, а потерял за минуту на Колесе Судьбы. На Колесе Судьбы не позволяли играть детям до шестнадцати лет, но, конечно, если у тебя есть монета или зеленая бумажка, ты всегда можешь поставить. Некоторые вещи не меняются никогда, и главное среди них присказка: «когда горят деньги, все встают». Если бы раньше его спросили, он бы пожал плечами и ответил, что путешествующих цыганских караванов больше не существует. Но, конечно, кочующее племя никогда не вымрет. Они не оставляли нигде корней – человеческое перекати-поле, заключали какие-то сделки и исчезали из города с долларами – засаленными бумажками. Они пытались выжить. Гитлер пытался уничтожить их вместе с евреями и гомосексуалистами, но они переживут тысячу Гитлеров – так полагал Вилли.

– Я думала, что луг является общественной собственностью, – сказала Линда. – Мы проходили это в школе.

– Ну, некоторым образом это так, – согласился Халлек. – Общественная собственность означает общее владение всех городских жителей. Налогоплательщиков.

Щелк! Ложь № 2. Налоги не имели никакого отношения к владению или пользованию общей землей в Новой Англии.

– Налогоплательщики, – протянула Линда задумчивым тоном.

– Для пользования общественной собственностью требуется разрешение.

Щелк! Ложь № 3. Идея была опровергнута в 1931 году, когда кучка обедневших фермеров, занимавшихся выращиванием картофеля, построила хранилище в сердце парка Левинстона, штат Мэн. Город обратился к Рузвельтовскому Верховному Суду и даже не добился слушанья. Все случилось потому, что гувервильцы выбрали Петтингил-Парк – общественную собственность.

– Точно так же, когда приезжает цирк Шрайна, – добавил он.

– Почему же цыгане не взяли разрешения, папочка? – Линда говорила уже сонным голосом. Слава богу!

– Ну, может, они забыли.

«Такой же шанс как у снеговика в Аду, Лин. Только не в Фэрвью. Пока общественный луг виден с Фонарного проезда и из пригородного клуба, пока этот вид – часть того, за что платят – вместе с частными школами программного обучения и чистым воздухом и тишиной по ночам. Цирк Шрайна совсем другое дело. Пасхальные забавы еще лучше. Но цыгане! Вот ваша шляпа, вас зовут. Мы знаем, что такое грязь, когда ее видим. Конечно, мы ее не касаемся. Господи помилуй! У нас есть служанки и домработницы, которые избавляют нас от грязи в наших домах. А когда она появляется на общественном лугу, у нас есть Хопли».

«Вся эта правда не годится для девушки из начальной школы, – решил Халлек. – Эту правду проходят в высшей школе и колледжах. Может быть, тебе поведают ее подруги, а может, сама догадаешься. Она придет к тебе как радиопередача извне. Не нашего сорта, дорогая, держись подальше».

– Спокойной ночи, папочка.

– Спокойной ночи, Лин.

Он снова поцеловал ее и вышел.

Резкие порывы ветра пригнали тучи. Дождь застучал в окно его кабинета. Халлек очнулся от дремы. «Не нашего сорта, дорогая», – подумал он снова и неожиданно рассмеялся в тишине. Звук напугал его, потому что только психи смеются в пустых комнатах. Психи только и смеются, и именно из-за этого их называют психами.

«Не нашего сорта». Если он не верил в это раньше, то поверил теперь.

Теперь, когда похудел.

* * *

Халлек смотрел, как ассистентка Хьюстона набрала две ампулы крови из его левой руки и поместила их в коробку с ячейками, словно яйца в картонку. Раньше Хьюстон дал ему три баночки для стула и сказал прислать их почтой. Халлек угрюмо убрал их и заполнил графы, страшась скорее унижения, нежели неудобств.

– Спокойнее, – сказал ему Хьюстон, натягивая тонкие резиновые перчатки. – Пока чувствуешь обе мои руки на плечах, можешь быть спокоен, – и рассмеялся здоровым смехом.

Халлек зажмурился.

Он пришел к Хьюстону только через два дня. Врач сказал, что проследит и анализы крови сделают в первую очередь. Теперь Халлек оказался в уютном кабинете (фото клипперов на стенах, глубокие кожаные кресла, мягкий серый ковер), а Хьюстон проверял результаты. Сердце Халлека стучало, словно молот, на обоих висках собрались капли пота. «Я не расплачусь перед человеком, который рассказывает польские анекдоты, – говорил Вилли сам себе с мрачным бешенством уже не в первый раз. – Если появится такая необходимость, я поеду за город, припаркуюсь и только там расплачусь».

– Все выглядит чудесно, – мягко произнес Хьюстон.

Халлек заморгал. Страх пустил корни слишком глубоко, и он был уверен, что неверно расслышал.

– Что?

– Все выглядит чудесно, – повторил Хьюстон. – Мы можем провести дополнительные тесты, если пожелаешь, Вилли, но сейчас не вижу в этом смысла. Фактически анализ крови лучше, чем во время двух последних проверок. Холестерин понижен, белков в моче нет. Ты еще немного потерял в весе, – сестра отметила – 217 фунтов этим утром, но что я могу сказать? Ты все еще превышаешь оптимальный вес на тридцать фунтов. Не хочу, чтобы ты об этом забывал, но… – он ухмыльнулся, – хотел бы знать секрет.

– У меня его нет, – сказал Халлек. Он чувствовал и смятение, и облегчение одновременно – точно так же, как в колледже, когда сдал два экзамена, к которым не готовился.

– Мы отложим вынесение приговора до получения результатов твоей серии Хаймана-Рейхлинга.

– Моей чего?

– Анализа банок дерьма, – ответил Хьюстон и опять сердечно рассмеялся. – Там может что-нибудь обнаружиться, но в лаборатории я прогнал двадцать три теста на твоей крови, и все чудесно. Это убеждает.

Халлек протяжно, тяжело вздохнул.

– Странно, – произнес он.

– Не боятся только те, кто умирает молодыми, – ответил Хьюстон. Он открыл ящик стола и достал бутылочку с прикрепленной к крышке цепочкой-ложечкой. Ручка ложечки, как заметил Халлек, была сделана в форме Статуи Свободы. – Не хочешь?

Халлек покачал головой. Его вполне устраивало сидеть здесь, сложив руки на животе, на своем уменьшившемся животе, и наблюдать, как самый благополучный из семейных докторов Фэрвью втягивает кокаин сначала в одну ноздрю, потом в другую. Он поставил бутылочку в ящик стола и вытащил другую с пакетиком тампонов. Окунув тампон в бутылочку, он вогнал его себе в нос.

– Дистиллированная вода, – пояснил он. – Для защиты пазух, – и подмигнул Халлеку.

«Наверное, он лечит младенцев от пневмонии этим дерьмом», – подумал Халлек, но мысль не имела продолжения. Сейчас он не мог не любить Хьюстона, ведь доктор одарил его Добрым Известием. Сейчас все, что хотелось: сидеть со сложенными на брюхе руками и исследовать всю глубину своего облегчения, пробовать свое тело как новый велосипед или как испытательный трек на новой машине. Ему пришла мысль: когда он выйдет от Хьюстона, он будет новорожденным. Такая мысль заставила его улыбнуться.