Текст книги "Худей! (др. перевод)"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Глава 14
Вес 156 фунтов

Линды дома не было.

Хейди, у которой обычные морщинки вокруг глаз и в уголках рта стали теперь глубокими от напряжения (она дымила, как паровоз, – как увидел Вилли, один Вантидж 100 за другим) сказала Халлеку, что отослала Линду к тетке в Вестчестер.

– Я сделала это по двум причинам, – объяснила Хейди. – Во-первых… ей нужно отдохнуть от тебя, Вилли. От того, что с тобой происходит. Она ведь с ума сходит от беспокойства. Дошло до того, что я не смогла убедить ее, что это не рак.

– Ей следует пообщаться с Гари Россингтоном, – пробормотал Вилли, заходя на кухню, чтобы приготовить кофе. Ему срочно требовалась чашка крепкого и черного кофе без сахара. – Похоже, у них обнаружилось духовное родство.

– Что? Я тебя не слышу.

– Не обращай внимания, просто дай мне выпить кофе.

– Она не могла спать, – Хейди беспокойно выкручивала пальцы. – Ты это понимаешь?

– Да, – ответил Вилли, и он действительно понимал… Но все равно чувствовал, будто где-то внутри него засел острый шип. Он задумался, понимает ли Хейди, что ему сейчас требуется присутствие Линды, как части его душевной поддержки. Но часть системы или нет, он не имеет права лишать Линду уверенности, ее психологического равновесия. Здесь Хейди права. Она права, несмотря на то, как это тяжело для него.

Вилли снова почувствовал, как ненависть снова вспыхивает в его сердце. Мамочка отправила дочку к тетушке, как только Вилли позвонил и сказал, что едет домой, потому что пугало-папочка уже в дороге.

«Почему в тот день она это сделала? Почему тебе приспичило выбрать именно тот день?»

– Вилли? Ты себя хорошо чувствуешь? – ее голос был странно нерешительным.

«Боже! До чего тупая сука! Смотрит на Невероятно Худеющего человека и все, что может ей прийти в голову, это спросить, хорошо ли он себя чувствует?»

– Да так. А что?

– Ты только что выглядел так… странно.

«Во как! Странно? Почему в тот день, Хейди? Почему ты выбрала именно тот день и час, чтобы забраться мне в штаны, после стольких лет целомудренных сношений в темноте?»

– Ну, как я полагаю, теперь я всегда чувствую себя несколько странно, – ответил Вилли, думая: «Ты должен прекратить это, дружок. Никакого смысла. Очень трудно, когда она вытягивает одну сигарету за другой, и выглядит при этом прекрасно… Но все-таки надо остановиться, Вилли».

Хейди отвернулась и затушила сигарету в хрустальной пепельнице.

– Второе заключается в том, что ты скрываешь от меня что-то. Что-то связанное с этим. Иногда ты говоришь во сне. Ты отсутствовал по ночам и я хочу знать, где ты был. Я заслужила знать это, – она начала плакать.

– Хочешь знать? – спросил Вилли. – В самом деле этого хочешь?

– Да! Да!

И Вилли ей рассказал.

* * *

Хьюстон позвонил на следующий день и после долгого и бессмысленного пролога добрался до сути. У него находилась Хейди. Он и Хейди уже долго разговаривали («Ты не предлагал ей нюхнуть из своей склянки», – хотел спросить Халлек, но решил промолчать). Результатом их продолжительной беседы была простая мысль: они посчитали Вилли сумасшедшим.

– Майкл, – сказал Вилли. – Старый цыган существовал в действительности. Он коснулся нас трех: меня, Россингтона и Хопли. Человек вроде вас не верит в сверхъестественное. Я это допускаю. Но вы наверняка обладаете способностью к рассуждениям, потому что не должны исключить вероятности. Он коснулся нас троих, и мы все втроем заболели загадочными недугами. Теперь, ради Христа, прежде чем решишь, что я свихнулся, вдумайся…

– Вилли, этого быть не может. Я говорил с Ледой Россингтон. Она сказала мне, что Гари лечится в клинике Майо от рака кожи. Она сказала, что болезнь зашла довольно далеко, но они уверены, что он поправится. И еще она сказала, что не видела тебя с рождественского вечера у Гордона.

– Она лжет!

Хьюстон замолчал… А тот звук в отдалении… Плач Хейди? Рука Вилли сжала трубку так, что побелели суставы.

– Ты говорил с ней лично или по телефону?

– По телефону. Не понимаю, какая разница?

– Если бы ты увидел ее, ты бы понял. Она выглядит как женщина, которая перенесла шок, которого ей хватит на всю жизнь.

– Ну, когда ты узнаешь, что у мужа рак кожи, и болезнь уже достигла опасной стадии…

– Ты говорил с Гари?

– Он в отделении интенсивного ухода. А людям, находящимся в таком отделении, телефонные разговоры разрешены только при крайне чрезвычайных обстоятельствах.

– Я уже вешу 170 фунтов, – сообщил Вилли. – В целом, потеря составляет 83 фунта, и я назвал бы это чрезвычайными обстоятельствами.

Молчание на другом конце провода. Слышалось только всхлипывание Хейди.

– Ты будешь говорить с ним? Хотя бы попытаешься?

– Если ему разрешат доктора и если он сам захочет говорить со мной. Но Вилли, тебе все это кажется…

– Нет… Мне не кажется!

«Не кричи, ради бога, не делай этого».

Вилли закрыл глаза.

– Ну хорошо, хорошо, – успокаивающе заговорил Хьюстон.

– У тебя навязчивая идея. Так лучше? Все, что я хочу сказать, что эта идея не поможет тебе выздороветь. Фактически, она может быть коренной причиной психоанорексии, если это то, от чего ты страдаешь, как полагает доктор Янт. Вы…

– Хопли, – сказал Вилли. Пот выступил на его лине, и Вилли вытер его платком. Перед его глазами мелькнул образ Хопли… лицо, которое уже не было лицом, а стало рельефной картой ада. Немыслимое воспаление, стекающая жидкость и звук, невыразимый звук, когда он провел ногтями по щеке. Со стороны Хьюстона наступило молчание.

– Поговори с Дунканом Хопли. Он подтвердит…

– Не могу, Вилли. Дункан Хопли покончил жизнь самоубийством два дня тому назад, когда ты находился в клинике Гласмана. Застрелился из служебного револьвера.

Вилли плотно зажмурился и покачнулся. Он чувствовал себя, словно снова пытался закурить. Ему пришлось сильно ущипнуть себя за щеку, чтобы не свалиться в обмороке прямо у телефона.

– Тогда ты знаешь, – сказал он, все еще не открывая глаз. – Ты знаешь или кто-то знает – тот, кто видел его.

– Гранд Лолор видел его, – сказал Хьюстон. – Я звонил ему несколько минут назад.

Гранд Лолор. На мгновение испуганный рассудок Вилли не смог понять, ему показалось, что Хьюстон произнес искаженную версию фразы «гранд жюри». Затем он понял. Гранд Лолор был местным следователем по делам насильственных смертей. Когда Вилли еще был юристом, он тоже пару раз давал показания перед большим жюри.

Такая мысль вызвала бессмысленный приступ хихиканья. Вилли закрыл ладонями нижний конец трубки, надеясь, что Хьюстон не услышит хихиканья; иначе он наверняка поверит в его безумие.

«А ведь тебе бы очень хотелось поверить, что я свихнулся, правда, Майк? Ведь если бы я свихнулся, я начал бы что-то лепетать о маленькой скляночке с ложечкой слоновой кости, никто никогда не поверил бы мне, а? Боже упаси».

И мысль сделала свое дело. Приступ смеха прошел.

– Ты расспросил его?..

– О некоторых деталях, касающихся смерти? После той истории ужасов, которую рассказала мне твоя жена, будь уверен, что я расспросил, – голос Хьюстона медленно стал чопорным, – следует удовольствоваться тем, что, когда он поинтересовался, каким боком это должно касаться меня, я просто повесил трубку.

– Что он сказал?

– Что лицо Хопли действительно воспалено, но ничего похожего на ту картину ужасов, которую ты обрисовал Хейди. Описание Гранда только подтвердило мою мысль, что это одно из тех воспалений, от которых я лечил Дункана еще в 1974 году. Эти вспышки крайне его расстраивали, и не были для меня сюрпризом. Должен заметить, что воспаление сальной железы у взрослых иногда достигает серьезной формы и считается наиболее влияющим на психику заболеванием из всех, которые я знаю.

– Значит, ты полагаешь, что он расстроился тем, как выглядит, и застрелился?

– Да.

– Тогда давай проясним все до конца, – сказал Вилли. – Ты сказал, что у Хопли ординарное воспаление, которое он уже имел в прошлом… но в это же время ты утверждаешь, что он убил себя из-за того, как он выглядел в зеркале. Очень двусмысленный диагноз, Майк.

– Я и не думал утверждать, что к этому привело только воспаление кожи, – сказал Хьюстон, начиная звучать раздраженно. – Самой худшей вещью в отношении проблем является то, что они, как правило, приходят парами, трио, целыми шайками. Никогда по одной. Психиатры имеют самый большой процент самоубийств на 10 тысяч человек, Вилли, но копы от них ненамного отстают. Вероятно, появилась целая комбинация факторов. Последнее воспаление могло явиться той соломинкой, которая переломила спину верблюду.

– Ты не видел его, – угрюмо ответил Вилли. – Это была не соломинка. Это был… мировой торговый центр.

– Он не оставил записки, по которой мы могли бы что-то узнать.

– Христос, – произнес Вилли, проведя рукой по волосам. – Христос!

– Но причины самоубийства Хопли не тема для нашего разговора. Мы ведь говорили о другом?

– Только не я, – пробормотал Вилли. – Только не для меня…

– Мне кажется, что мы должны поговорить о том, что сознание сыграло с тобой, Вилли, злую шутку. Оно завлекло тебя в ловушку. У тебя разыгралось воображение… относительно цыганского проклятия… и когда ты зашел той ночью к Хопли, ты просто увидел то, чего не было, – теперь голос Хьюстона приобрел доверительные нотки, чего раньше в нем не было. – Ты случайно заглянул к нему, а до этого зашел к жене Гари. И все только для того, чтобы немножко взбодриться?

– Нет.

– Ты уверен? Хейди говорит, что ты стал выпивать.

– Если бы это было так, меня бы видела Энди, твоя жена. Ведь так?

Последовала долгая пауза. Потом Хьюстон бесцветно проговорил:

– Это удар ниже пояса, Вилли. Но именно такого замечания я ожидал бы от человека, который пережил сильный стресс…

– Психологический стресс. Апсихо-анорексия. Вы, врачи, напридумывали имен для чего угодно. Но если бы ты видел Хопли. Ты бы… – Вилли остановился, вспомнив пламенеющие прыщи на щеках Хопли, сочащиеся угри, нос, который стал совсем неприметным на фоне жуткого, вулканического пейзажа этого лица.

– Вилли, неужели ты не видишь, что твой разум пытается найти логическое объяснение тому, что с вами происходит. Ты чувствуешь, что виновен в смерти цыганки…

– Проклятие перестало действовать, когда он застрелился, – услышал Вилли свой голос. – Может быть, именно по этому он не выглядел столь уж отвратительно. Это как в фильмах про оборотней, которые мы смотрели в детстве, Майкл. Когда убивают оборотня, он снова превращается в человека!

На смену замешательству, которое он ощутил при известии о смерти Хопли и его более-менее нормального раздражения кожи, пришло возбуждение. Мысли Вилли устремились по новой тропе, исследуя новые вероятности и возможности, отметая предположения. «Куда девается проклятие, когда проклятый наконец получает свое? С таким же успехом можно спросить, куда исчезает последний вздох умирающего. Куда отлетает его душа? Она уходит прочь, прочь, прочь! Может, существует способ, каким его можно отогнать прочь?»

Россингтон – это во-первых. Он отчаянно цепляется за идею, что у него рак кожи, потому что альтернатива намного хуже. Когда умрет Россингтон, не превратится ли он снова?.. – Вилли вдруг понял, что Хьюстон уже давно молчит. А вдалеке на том конце провода слышались всхлипывания, такие неприятные, знакомые… Рыдания? Наверное это Хейди!

– Почему она плачет? – прохрипел Вилли.

– Вилли…

– Дай ей трубку!

– Вилли, если бы ты только слышал себя…

– Дай ей трубку, черт тебя возьми!

– Нет, не дам. Пока ты…

– Слушай, ты, кокаиновый…

– Вилли, перестань!

Хьюстон рявкнул так громко, что на мгновение Вилли убрал трубку подальше от уха. Когда он снова поднес ее к уху, рыдания прекратились.

– А теперь послушай, – сказал Хьюстон. – Таких вещей как оборотни и цыганские проклятия в жизни не существует. Я чувствую себя нелепо, когда говорю тебе об этом.

– Майк, а разве ты не видишь, что в этом и есть часть проблемы? – мягко спросил Вилли. – Разве ты не понимаешь, что этот народ благодаря подобным представлениям сумел не привлечь к себе внимания последние двадцать веков или около того?

– Вилли, если на тебя и наложено проклятие, оно наложено твоим собственным подсознанием. Старый цыган не может проклясть. Но твой собственный разум, маскируясь под старого цыгана, может.

– Меня, Хопли и Россингтона прокляли, – глухо сказал Халлек. – Всех в одно время. Слепцом оказываешься ты, Майкл.

– Это не более чем совпадение. Сколько нам еще ходить хороводом вокруг куста, Вилли? Вернись к Гласману. Дай им помочь тебе. Не своди с ума свою жену.

На мгновение Вилли захотелось поддаться соблазну и сдаться, поверить Хьюстону – разумному и рациональному предложению в его голосе, который звучал утешительно, несмотря на раздражение. Потом он вспомнил Хопли, поворачивающего лампу, и его слова. «Я убил бы его очень медленно. Но пощажу вас, не стану вдаваться в подробности».

– Нет, – тихо сказал Вилли. – Они не смогут помочь мне, Майкл.

Хьюстон тяжело вздохнул.

– Тогда кто сможет? Старый цыган?

– Да, наверное, если я найду его, – ответил Халлек. – Но только наверное. И есть еще один парень, который может мне помочь. Такой же прагматик как и ты.

«Джинелли».

Имя выросло в его сознании, когда он произносил последнюю фразу.

– Но главным образом, я думаю, что должен сам себе помочь.

– Именно об этом я и говорил!

– О… а у меня сложилось впечатление, что ты советовал мне снова отправиться к Гласману.

Хьюстон вздохнул.

– Мне кажется, твой мозг тоже теряет вес. Ты думал, что станет с твоей женой и ребенком? Ты вообще об этом думал?

«Хейди не говорила тебе, чем она занималась, когда я сбил цыганку?» – чуть не выпалил Вилли.

– Вилли?

– Я поговорю об этом с Хейди, – ровно сказал Вилли.

– Но ты не?..

– Я думаю, что ты был прав относительно, по крайней мере, одного.

– Хоть на этом спасибо. И в чем же я был прав?

– Что мы достаточно крутились вокруг одного и того же, – сказал Вилли, вешая трубку.

* * *

Но они не говорили об этом.

Вилли попробовал пару раз, но Хейди только качала головой. Ее глаза обвиняюще глядели с белого, застывшего лица. Она ответила только один раз.

Это произошло на третий день после разговора с Хьюстоном, того самого, где она выступала в роли рыдающего аккомпанемента в отдалении. Они как раз заканчивали ужинать. Халлек только что расправился со своей огромной порцией, но не чувствовал ни малейшего аппетита. Но он обнаружил новый тревожный факт: если он ел, то терял меньше веса. Хейди после разговора – спора с Хьюстоном вернулась домой бледной и молчаливой, с распухшим от слез лицом. Крайне расстроенный и удрученный Вилли в тот день пропустил ленч с обедом… а когда взвесился на следующее утро, то увидел, что сбросил пять фунтов, до 167. Он глядел на весы, чувствуя, как в желудке трепыхаются холодные мотыли. «Пять фунтов за один день! Христос!» И с этого раза он не пропустил ни одного обеда.

Сейчас он указывал на свою пустую тарелку.

– Это напоминает тебе анорексию невроза, Хейди? – спросил он. – Напоминает?

– Нет, – неохотно ответила она. – Нет, но…

– Таким же образом я ел весь последний месяц и в прошлом месяце потерял около 60 фунтов. Ты не можешь объяснить, как мое подсознание оказалось способным на такой трюк? Потерять ежедневно около двух фунтов при приблизительном поглощении шести тысяч калорий каждые двадцать четыре часа?

– Я… я не знаю… но Майкл… Майкл говорит…

– Ты не знаешь, и я не знаю, – продолжал Вилли, сердито швырнув салфетку в свою пустую тарелку. Его желудок стонал не в силах вместить такое количество пищи. – И Майкл Хьюстон не знает.

– Но если это проклятие, то почему со мной ничего не происходит? – вдруг завизжала она на мужа, и хотя ее глаза сверкали от ярости, он увидел, как в них скапливаются слезинки.

Уязвленный, испуганный и временно неспособный сдержать себя, Халлек закричал в ответ:

– Потому что он не знал, вот почему! Это единственная причина. Потому что он не знал!

Рыдая, она отодвинула свое кресло от стола, едва не опрокинувшись вместе с ним, и вылетела из-за стола, закрыв руками лицо, словно у нее разыгралась чудовищная головная боль.

– Хейди! – закричал он, вставая так быстро, что опрокинул стул. – Хейди, вернись!

Ее шаги стихли. Он услышал, как хлопнула дверь – дверь не их спальни, а то ли комнаты Линды, то ли спальни для гостей. Халлек был готов поручиться скорее, что дверь спальни для гостей. Он был прав. С того дня Хейди больше не спала с ним.

* * *

Та неделя – последняя – носила характер беспорядочного кошмара, для Вилли, по крайней мере, когда он пытался позже вспомнить все подробности. Погода стояла жаркой, воздух удушливым. Даже Фонарный проезд, который всегда казался прохладным, свежим, аккуратным, несколько поблек. Вилли Халлек ел и потел, потел и ел… а его вес продолжал уменьшаться и уменьшаться. В конце недели, когда он в арендованном Ависе выехал по направлению к Мейну, он сбросил еще 11 фунтов. Вес стал 156 фунтов.

В течение этой недели беспрерывно звонили доктора из Гласмана. Беспрерывно звонил Майкл Хьюстон. Хейди глядела на Вилли, курила и ничего не говорила. Когда он захотел позвонить Линде, она сказала мертвым голосом:

– Я бы предпочла, чтобы ты этого не делал.

В пятницу за день до того, как он уехал, снова позвонил Хьюстон. Вилли выслушал новую информацию Хьюстона без особого удивления, с глубоким, тупым ощущением ярости и боли от предательства. Он это предчувствовал. К Хьюстону снова приходила Хейди. Они долго разговаривали и все кончилось слезами. Потом состоялся долгий разговор Хьюстона с тремя Посмешищами из клиники Гласмана. («Абсолютно не о чем беспокоиться, Вилли, всего лишь доверительный, профессиональный разговор»). Они решили, что психиатрическая проверка принесет только пользу.

– Я бы настоятельно рекомендовал, чтобы ты решился на это по доброй воле, – закончил Хьюстон.

– А если я откажусь?

– Хейди имеет юридическое право обратиться за помощью, – осторожно сказал Хьюстон. – Ты понимаешь?

– Понимаю, – ответил Вилли. – Ты говоришь, что ты и Хейди вместе с Тремя Посмешищами из Гласмана сговорились и готовы отправить меня в Участок Солнечной Долины, где основная специальность – плетение корзинок.

– Зачем столь мелодраматично, Вилли? Твоя жена беспокоится о Линде, так же как и о тебе.

– Мы оба беспокоимся о Линде, – отрезал Вилли. – А я еще беспокоюсь о Хейди. Я хочу сказать, что бывают моменты, когда я сердит на нее невероятно, но все равно по-прежнему ее люблю. Поэтому я беспокоюсь. Понимаешь, она в какой-то степени неправильно тебя информировала, Майкл.

– Не понимаю, о чем ты говоришь.

– Я знаю, что не понимаешь. И я не собираюсь тебе ничего рассказывать. Она бы могла, только я в этом сомневаюсь. Все, что она хочет, это поскорее обо всем забыть. Пусть поговорит с тобой о деталях, которые она пропустила в первом разговоре. Может, тогда ты станешь понимать, что к чему. Скажем просто, ей надо преодолеть свой комплекс вины. Она вместо пачки сигарет в день теперь выкуривает до двух с половиной.

Пауза затянулась… а потом Майкл Хьюстон вернулся на прежний курс.

– Как бы то ни было, Вилли, вы должны понять, что эти тесты отвечают интересам всех заинтересованных лиц.

– До свидания, Майкл, – сказал Вилли и мягко повесил трубку.

Глава 15
Два телефонных разговора

Вилли провел остаток дня, парясь в доме, расхаживая взад-вперед и ловя отражения своей новой личности в зеркалах и на полированных поверхностях мебели.

«Мы гораздо сильнее зависим от восприятия своего физического состояния, чем обычно думаем».

В этой мысли он не нашел ничего утешительного.

«То, как мы воспринимаем действительность, гораздо больше зависит от нашего физического состояния, чем мы думаем».

Вот это уже гораздо ближе к существу дела. Когда вы наблюдаете, как исчезает фунт за фунтом ваше тело, словно сложное уравнение, стираемое с доски линия за линией, это заставляет вас задуматься о реальности. Вашей персональной реальности.

Он был толстым – не увесистым, но несколько перегруженным, совершенно жирным, как боров. Потом стал плотным, приблизительно нормальным (если такое состояние вообще существует), затем худощавым. Но теперь его худощавость начинала превращаться… в худобу. Что последует дальше? Очевидно, истощение. А потом – нечто, не способное уложиться в границы его воображения.

Его не слишком беспокоила та возможность, что его могут утащить на «веселую ферму»: такие процедуры требуют времени. Но последний разговор с Хьюстоном ясно показал ему, насколько далеко зашло дело и насколько мала возможность того, чтоб ему поверили – теперь или потом. Он хотел позвонить Кирку Пеншли – тяга была почти непреодолимой, хотя он знал, что Кирк сообщит ему сразу же, как только детективное бюро что-то раскопает.

Вместо этого он набрал один нью-йоркский номер. Имя Ричарда Джинелли никак не могло выскочить у него из головы с самого начала этого дела. Вот теперь было самое время звонить. Просто позвонить, на всякий случай.

– «Три брата», – сказал голос на другом конце линии. – Специальный ассортимент меню на сегодня включает говядину Марсала и нашу собственную версию Феттучине Альфредо.

– Мое имя Вильям Халлек, и я хотел бы говорить с мистером Джинелли, если он сможет уделить мне время.

Через мгновение тихий голос произнес:

– Халлек?

– Да.

В трубке раздался щелчок. Кто-то ругался на итальянском. Кто-то смеялся. Как и все в его нынешней жизни, все это казалось очень далеким. Наконец трубку взяли в руки.

– Вильям! – Вилли снова подумал, что Джинелли был единственной персоной на всем свете, кто называл его полным именем. – Как твои дела, пайзан?

– Я худею.

– Хорошо, – ответил Джинелли. – Ты был чересчур большим мальчиком, Вильям, слишком большим. Сколько ты скинул?

– Двадцать фунтов.

– Хэй! Мои поздравления! Твоему сердцу должно быть большое облегчение. Тяжело приходилось, а? Можешь мне не говорить, я знаю. Чертовы калории никак не хотят отцепляться. У ирландцев, вроде тебя, они все время откладываются на поясе. У нас, итальяшек, они рвут сиденья наших штанов каждый раз, когда мы завязываем шнурки.

– Мне было совсем не трудно похудеть.

– Ну ладно. Пора тебе заглянуть к «Братьям», Вильям. Я устрою тебе мое собственное блюдо. Цыпленок по-неаполитански. Одна порция за присест вернет тебе весь утраченный вес.

– Надо бы поймать тебя на слове, – сказал Вилли, слегка улыбнувшись. Он увидел свое отражение в зеркале кабинета, слишком много зубов засверкало, когда он улыбнулся. Слишком тонкими стали его губы и щеки. Вилли перестал улыбаться.

– Я скучал. Это было слишком давно. А жизнь такая короткая, пайзан. Я говорю, жизнь коротка, верно?

– Да, я тоже так думаю.

Джинелли заговорил тоном ниже.

– Я слышал, у тебя были неприятности в Коннектикуте, – он говорил «Коннектикут», словно это было в Гренландии. – Мне было печально это слышать.

– Как ты об этом узнал? – откровенно испуганно спросил Вилли. В «Репортере» Фэрвью была напечатана небольшая статейка – пристойная, без упоминания имен. Вот и все. Ничего в нью-йоркских газетах.

– Держу ухо у самой земли, – ответил Джинелли.

– У меня возникли дополнительные проблемы, – сказал Вилли, осторожно подбираясь слева. – Они несколько… выходят за рамки легального характера. Женщина – ты слышал о женщине?

– Да. Я все знаю. Она была цыганкой.

– Верно. Ее муж… причинил мне некоторые хлопоты…

– Как его зовут?

– Лемке, кажется. Я собирался сам заняться этим делом, но если не сумею справиться…

– Конечно, конечно. Ты мне позвонишь. Может, я смогу что-нибудь сделать, может – нет. Может, я решу, что мне не захочется. Я хочу сказать, друзья всегда друзья, а дела всегда дела. Ты меня понимаешь?

– Да, понимаю.

– Иногда друзья не мешают делам, а иногда наоборот. Я прав?

– Да.

– Этот парень пытается давить на тебя?

Вилли заколебался.

– Я бы не хотел говорить слишком много сейчас, Ричард. У этого дела слишком специфический характер. Но все же… да, он давит на меня и довольно крепко.

– Вильям, мы должны немедленно поговорить!

Озабоченность в голосе Джинелли появилась внезапно и была отчетливой. Вилли почувствовал, как слезы начали пощипывать ресницы, и резко провел ладонью по щеке.

– Я тебе признателен… очень… в самом деле. Но сначала я хочу попробовать справиться в одиночку. Я даже не знаю, чего бы я хотел от тебя.

– Если захочешь позвонить, Вильям, я всегда возьму трубку. Ладно?

– Ладно. И спасибо, – он поколебался. – Скажи мне. Ричард… ты суеверен?

– Я? Ты спрашиваешь итальянца, суеверен ли он? Меня, который вырос в семье, где вся родня молилась всем святым, о которых ты знаешь, и еще тем, о которых ты никогда не слышал, и покрывала зеркала всякий раз, когда кто-нибудь умирал, тыкала знаком от злого глаза, от всех ворон и черных кошек, которые попадались на дороге? Ты задал мне подобный вопрос?

– Да, – ответил Вилли, слегка улыбнувшись, несмотря на свои чувства. Голос Джинелли, твердый, решительный и абсолютно лишенный, юмора произнес – Я верю только в две вещи, Вильям: оружие и деньги. Вот и все, во что я верю. Можешь меня цитировать. Суеверный? Только не я, пайзан. Ты имел в виду кого-нибудь другого?..

– Хорошо, – ответил Вилли, и его улыбка стала чуть шире Это была первая настоящая улыбка, появившаяся на его лице за последний месяц. Ее было приятно видеть чертовски приятно.

* * *

В этот вечер, вскоре после того, как вернулась Хейди, позвонил Пеншли.

– Ваши цыгане заставили нас побегать, – сказал он. – У нас уже набралась куча чеков на тысячу долларов, Вилли. Не пора ли бросить?

– Сначала скажите мне, что вы узнали? – попросил Вилли. Его руки вспотели. И Пеншли начал говорить своим сухим тоном старшего чиновника.

Цыганская орда перекочевала сначала в Грино, городок в тридцати милях от Мэлфорда, потом в Атлборо, в Массачусетсе. В Атлборо один из них был арестован за нарушение спокойствия, а потом скрылся, не внеся залога.

– Произошло примерно следующее, – рассказывал Пеншли. – Один из горожан, типа забияки, потерял десять долларов, делая ставки на Колесе Удачи. Он сказал цыгану, крутившему колесо, что тут пахнет жульничеством и что он свое вернет. Через пару дней он узнал парня, когда тот выходил из магазина. Они перекинулись парой слов и подрались на стоянке автомобилей. Несколько свидетелей заявили, что драку спровоцировал местный житель, столько же подтвердило, что драку начал цыган. Во всяком случае, арестовали цыгана. Когда он не явился в суд, это только порадовало местных копов. Сохранило им стоимость судебного процесса и помогло выдворить цыган из города.

– Сработало все в обычном порядке, верно? – спросил Вилли. Он почему-то был уверен, что арестовали жонглера.

– Да, – согласился Пеншли. – Цыгане знают правило: когда они уходят, копы счастливы. Ни обвинений, ни преследований. Все равно, что удалить соринку из глаза. Пока она там, ты не можешь думать ни о чем другом. Но когда ты проморгаешься и боль уйдет, тебе безразлично, куда делась грязь, верно?

– Соринка, – повторил Вилли. – Новое определение человека.

– Для полиции Атлборо все именно так. Хотите совет, Вилли, или еще поговорим о бедственном положении некоторых национальных меньшинств?

– Давайте дальше.

– Потом цыгане останавливались в Линкольне, Массачусетсе. Они продержались там три дня, прежде чем получили пинок под зад.

– Та же самая группа? Вы уверены?

– Да. Одни и те же машины. У меня есть список регистрационных номеров. В основном машины из Техаса и Делавара. Зачитать?

– Потом. Не сейчас. Продолжайте.

– Дальше немного. Цыгане объявились в Ривере, к северу от Бостона, проторчали там дней пять и двинулись дальше по собственной охоте. Четыре дня в Портсмуте… а потом они исчезли из виду.

– Мы можем снова выйти на их след, если хотите, – сказал Пеншли. – Мы отстали от них только на неделю. В деле участвуют три детектива из Бюро Бартона и они ручаются, что сейчас цыгане где-то в Мэйне. Они двигаются параллельно 95 дороге от Каролины, почти как в цирковом турне. Они, вероятно, хотят обработать туристские зоны южного Мэйна и закончить в Бар-Харбор. Потом, когда спадет наплыв туристов, они отправятся на зиму во Флориду или на Техасское побережье.

– Среди цыган есть старик? – спросил Вилли. – Старик лет восьмидесяти? С жутким носом. Язва, рак или что-то вроде этого?

Шуршание бумаг продолжалось бесконечно.

– Тадеуш Лемке, – спокойно произнес Пеншли. – Отец женщины, которую вы сбили машиной.

– Отец! – воскликнул Вилли. – Это невозможно, Кирк! Женщина была старухой лет семидесяти пяти…

– Тадеушу Лемке сто шесть лет.

Несколько мгновений Вилли вообще не был в состоянии говорить. Его губы шевелились, но это было все. Он напоминал человека, поцеловавшего призрак. Потом он все же сумел заговорить:

– Это невозможно!

– Возраст, которому можно позавидовать, но совсем не невозможный. У нас есть данные на всех – цыгане ведь больше не шляются таборами по Восточной Европе, хотя мне кажется, что некоторые из старших, вроде этого парня, Лемке, хотели бы. У меня для вас полный набор – фотографии, номера социальных страховок, отпечатки пальцев, если вам это требуется. Лемке в разное время заявлял свой возраст 106, 108 и 120, но я предпочел бы поверить в 106, потому что это соответствует социальной страховке, которую смогли раскопать оперативники Бартона. Сюзанна Лемке была его дочерью, никаких сомнений на этот счет нет. И если это чего-то стоит, он зарегистрирован как президент Тадеуш-Компани в разрешении на разные игры, которые он проводит… это означает, что он во главе этого племени или отряда, или как его там называют.

Его дочь? Для Вилли это меняло все. Представьте, что кто-то ударил Линду. Представьте, что кто-то переехал на улице Линду, как дворняжку.

– …записали?

– А-а? – он заставил себя мысленно вернуться к Кирку Пеншли.

– Вы уверены, что не хотите покончить с этим делом? Это обойдется в копеечку, Вилли.

– Пожалуйста, попросите их продолжать. Я позвоню через четыре… нет, через три дня, узнать, обнаружили ли их.

– Нет нужды это делать. Если… когда люди Бартона найдут их, вы узнаете первым.

– Меня не будет в городе, – медленно произнес Вилли.

– Да? – Пеншли постарался произнести это как можно более безразлично. – А где вас можно будет найти?

– Я буду в разъездах, – неопределенно ответил Вилли и сразу повесил трубку. Он сидел совершенно спокойно, только в голове его бушевали вихри мыслей, а его пальцы – его худые пальцы – беспокойно барабанили по краешку стола.