Текст книги "Худей! (др. перевод)"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Глава 16
Письмо Вилли

На следующий день часов в десять Хейди отправилась за покупками. Она не заглянула к Вилли сказать, куда она собралась или когда вернется. Эта старая дружеская привычка исчезла. Вилли сидел в своем кабинете, глядя, как Сулдо задом выезжает на улицу. На одно мгновение голова Хейди повернулась, и Вилли показалось, что их взгляды встретились, его испуганный, смятенный и ее – открыто обвиняющий: «Ты заставил меня отослать дочь, ты отказался от профессиональной помощи, в которой нуждаешься. Наши друзья начинают шептаться. Ты очевидно не захотел в одиночестве отправляться в страну Ха-Ха и выбрал меня в сопровождающие… Ладно, но пое…ь тебя, Вилли Халлек. Оставь меня в покое. Гори, если тебе так хочется, но у тебя нет права требовать, чтобы я присоединилась к тебе…»

Просто иллюзия, конечно. Хейди не могла видеть его с такого расстояния. Но иллюзия болезненная.

После того как Сулдо скрылся из виду, Вилли вогнал лист бумаги в свою Оливетти и напечатал: «Дорогая Хейди» на верхушке листа. Это была единственная часть письма, которая далась ему легко. Он печатал одно болезненно рожденное предложение за другим, в паузах опасаясь, что Хейди вернется и застанет его за этим занятием. Наконец Вилли вытащил письмо из печатной машинки и перечитал его.

Дорогая Хейди,

К тому времени, как ты прочитаешь это письмо, я уеду. Я не знаю точно, куда и насколько, но надеюсь, что, когда я вернусь, со всем этим будет покончено. Я имею в виду тот кошмар, в котором мы жили последние дни.

Хейди, Майкл Хьюстон неправ. Неправ во всем. Леда Россингтон действительно рассказала мне, что старый цыган (кстати, его имя Тадеуш Лемке) коснулся Гари, она действительно рассказала мне, что Гари стал покрываться чешуей. А Дункан Хопли действительно был в прыщах… Это все намного хуже, чем ты можешь себе представить.

Хьюстон не решился провести серьезное расследование, последовать за моими логическими рассуждениями. Он отказался связать эту логическую цепь с необъяснимыми происшествиями (утром во мне было 155, теперь уже около 150 фунтов). Он не смеет этого сделать, потому что это собьет его с привычной орбиты. Он скорее предпочтет, чтобы меня на всю жизнь заключили в места тебе известные, нежели всерьез призадуматься о возможности происходящего, как о результате цыганского проклятия. Сама мысль, что такая абсурдная вещь, как проклятие, может существовать вообще, а в особенности в Фэрвью, Коннектикуте. Такая мысль – анафема всему, во что когда-либо веровал Майкл Хьюстон. Его боги живут в склянках, а не в реальном мире.

Но я верю, что где-то, в глубине души, ты также веришь, что это возможно. Я думаю, что часть твоего гнева, направленного против меня прошлой неделей, была обращена против моей настойчивой уверенности, что твое сердце знает правду. Можешь обвинить меня в игре в психиатра-любителя, если хочешь, но я рассуждаю следующим образом: поверить в проклятие – значит поверить в то, что только один из нас был наказан за то, в чем оба сыграли немаловажную роль. Я говорю об увиливании от своей части вины с твоей стороны… и Бог свидетель, Хейди, темной и трусливой частью своей души я понимаю, что раз уж я качусь по этому дьявольскому склону, было бы справедливо, если бы ты покатилась следом… убожество нуждается в компании, и мне кажется, что в каждом из нас засел стопроцентный ублюдок, так крепко запутавшись в нашей лучшей части, что мы никогда не сумеем от него освободиться.

Есть во мне и другая часть, та часть, которая любит тебя, Хейди, и никогда не пожелает тебе никакого вреда. Эта лучшая часть имеет свою интеллигентную, логическую сторону, и вот поэтому я уезжаю. Я должен найти того цыгана, Хейди. Я должен разыскать Тадеуша Лемке и рассказать ему, через что мне довелось пройти за последние шесть недель. Нетрудно обвинить, нетрудно жаждать возмездия. Но если взглянуть на вещи попристальней, начинаешь видеть, как каждое событие переплелось с другим событием, что иногда странные вещи случаются. Никто не хочет считать, что это так, потому что тогда мы не сможем ударить другого, чтобы облегчить собственную боль. Нам придется искать другие способы, а ни один из других способов не явится настолько же простым или настолько удовлетворяющим. Я хочу сказать ему, что не имел злобных намерений. Я хочу попросить его, чтобы он отвратил от меня проклятие… если это в его власти. Но больше всего мне хочется извиниться перед ним. За себя… за тебя… за весь Фэрвью. Теперь я знаю о цыганах намного больше, чем раньше. Можно сказать, у меня открылись глаза. Если Лемке не сможет или не захочет помочь мне, я, по крайней мере, буду знать, что сделал все, что было в моих силах. Тогда я вернусь домой и со спокойной совестью отправлюсь в клинику Гласмана, если ты все еще этого хочешь.

Я не возражаю, если ты покажешь это письмо Майклу Хьюстону или врачам в Гласмане. Я думаю, что они согласятся. То, что я делаю, может оказаться лучшей терапией. Они рассудят: если я делаю это из-за чувства собственной вины, свидание с Лемке станет достаточным искуплением. Или, решат они, вступит в действие несколько других факторов: первое, Лемке рассмеется и скажет, что за всю свою жизнь не сумел наложить ни одного проклятья. Так он разрушит весь фундамент моей мании. А может, Лемке, увидев возможность заработать, солжет и скажет, что действительно проклял меня, а потом назначит цену за какое-нибудь шарлатанское лечение – но врачи будут уверены, что шарлатанский курс лечения от шарлатанского проклятия может оказаться эффективным.

Через Кирка Пеншли я нанял детективов и установил: цыгане сейчас движутся на север. Я надеюсь выйти на их след в Мэйне. Если что-нибудь случится, я дам тебе знать как можно скорее, а пока постараюсь не беспокоить тебя. Но верь, я люблю тебя всем сердцем.

Твой Вилли.

Он положил письмо в конверт, написал на конверте «Хейди» и оставил его на кухонном столе, потом вызвал такси. На ступеньках он ждал такси, все еще надеясь, что Хейди вернется раньше, и они смогут поговорить о том, что он попытался изложить в письме.

Но лишь шлепнувшись на заднее сиденье такси, он признался, что разговор с Хейди вовсе нехорошая идея. Разговоры с Хейди – часть прошлого, часть того времени, когда он жил в мирном городке Фэрвью. Если такие разговоры и ждут его в будущем, то… Если было впереди будущее, то оно лежало за развилкой дорог. Он должен был сделать правильный выбор, прежде чем раствориться в воздухе.

Глава 17
Вес 137 фунтов

Ночью Вилли остановился в Провиденсе. Он позвонил в контору и продиктовал послание для Кирка Пеншли: не вышлет ли он все имеющиеся фотографии цыган и номера их машин в отель Шератон в Южном Портланде, Мэйн?

Поездка из Фэрвью в Провиденс – сто пятьдесят миль. Вилли был на грани изнеможения. Впервые за неделю он спал без снов. На следующее утро он обнаружил, что в ванне номера нет весов. «Слава богу! – подумал Вилли. – Благодарю хозяев отеля, за эту маленькую любезность».

Вилли быстро оделся, с удивлением услышав свое прерывистое дыхание. В 8.30 он был в пути и вписался в отель Шератон к 18.30. Там его поджидало послание от Пеншли: «Информация добывается, но с трудом. Может занять день или два».

«Великолепно, – подумал Вилли. – Два фунта в день, Кирк, какая малость. Пять дней, и я сброшу всего лишь эквивалент весу пакета муки средних размеров».

Отель оказался круглым зданием, и комната Вилли напоминала своей формой отрезанный кусок круглого пирога. Его перегруженный мозг, который до сих пор справлялся со всем, нашел почти невозможным иметь дело со спальней с острым углом, Вилли подумал, что если форма зала ресторана такая же, лучше ему заказать обед в номер.

Он только вышел из ванной, когда послышался стук официанта. Надев халат, который администрация предусмотрительно снабдила карточкой, вложенной в карман: «Не укради», Халлек открыл дверь… и впервые его посетило неприятное ощущение балаганного уродца. Официант был молодым парнем не более 19 лет, с всклокоченными волосами и впалыми щеками, словно пародия на британских панк-музыкантов. Ничего выдающегося. С отсутствующим видом он посмотрел на Вилли. За каждую смену он видел сотни людей в халатах отеля: может, его заинтересованность слегка изменилась бы, если бы он посмотрел на счет и сосчитал размеры чаевых. Потом глаза официанта слегка расширились в испуге, который выглядел почти ужасом. Выражение лишь на миг промелькнуло у него на лице, потом выражение безучастности снова вернулось. Но Вилли все заметил.

Ужас. Почти ужас.

А выражение испуга осталось – скрытое, но осталось.

Вилли решил, что заметил перемену только потому, что к выражению лица официанта добавился новый элемент – завороженность.

Они оба замерли на мгновение, сплетенные неприятным, не желательным соучастием зеваки и объекта, на который стоило поглазеть. Вилли смутно вспомнил Дункана Хопли, сидящего в уютном домике с выключенным освещением.

– Заносите, – грубо сказал Вилли, прервав слишком свирепо затянувшееся молчание. – Или собираетесь так стоять весь день.

– Извините, – произнес официант. Краска залила его лицо, и Вилли пожалел о своей грубости. Официант не был панк-рокером или каким-то подрастающим преступником, зашедшим в цирк поглазеть на живых крокодилов. Просто студент, подрабатывающий в летнее время. Студент, который удивился при виде настолько худого человека, чья худощавость могла быть, а могла и не быть, результатом какого-то заболевания.

«Старик проклял меня несколькими способами, не одним», – подумал Вилли. Не вина официанта, что Вилли Халлек, в прошлом респектабельный житель Фэрвью, Коннектикут, потерял достаточно веса, чтобы претендовать на статус уродца. Он наградил официанта дополнительным долларом и поскорее спровадил его из номера. Потом он прошел в ванную и взглянул на себя, медленно распахнув полы халата, как любитель стриптиза, практикующийся в уединении своей комнаты. Для начала он свободно завязал халат поясом, открыв большую часть груди. Вполне можно было понять шок официанта, даже ограничиваясь этим. Еще лучше понять молодого человека можно было, распахнув халат.

Все ребра проступали совершенно отчетливо. Ключицы были двумя аккуратными грядами, покрытыми кожей. Скулы выпирали. Грудина была перепутавшимся узлом. Живот – впадиной. Таз мог служить анатомическим пособием.

«Сто фунтов, – думал он. – Вот и все, что требуется, чтобы выманить из кладовки костяного человека. Теперь ты знаешь, что такое тонкая грань между тем, что ты всегда принимал за должное и был уверен в его неизменности и между полным безумием. Если ты когда-нибудь и гадал, теперь ты точно знаешь. Ты пока выглядишь нормально – ну, относительно нормально – в одежде… Но сколько времени пройдет, пока ты начнешь привлекать взгляды, подобные тому, которым одарил тебя официант, даже когда ты будешь полностью одет? Неделя? Две недели?»

У него разболелась голова, и, хотя он раньше чувствовал голод, едва смог приняться за ужин. Он плохо спал и встал рано.

* * *

Вилли решил, что Кирк Пеншли и детективы из бюро Бартона правы – цыгане должны двигаться и дальше вдоль побережья. Летом в Мэйне только на побережье наблюдалось оживление из-за наплыва туристов. Туристы усеяли все побережье, привезли с собой доллары, которые им не терпелось вытащить из своих бумажников. Вот где должны быть цыгане – но где точно?

Вилли отметил более пятидесяти прибрежных городов, затем спустился вниз. Бармен был уроженцем Нью-Джерси и знал только об Азбури-Парк, но Вилли нашел официантку, которая прожила в Мэйне всю жизнь, была знакома с побережьем и любила о нем рассказывать.

– Я ищу некоторых людей и уверен, что они должны остановиться в прибрежном городке, но не в шикарном, а скорее в… э…

– В оживленном. Но с туристами среднего достатка?

Вилли кивнул.

Официантка просмотрела его список.

– Очард Бич, – сказала она. – Это самый живой из них. Там до самого Дня Труда[1]1
  1 сентября – прим. переводчика


[Закрыть] все так и бурлит. Ваших друзей там даже не заметят, если только у них не по три головы у каждого.

– А еще где?

– Ну… большинство городков на берегу летом становятся шумными. Возьмите к примеру Бар Харбор. Каждый, кто о нем слышал, представляет себе шикарный курорт, респектабельный, где богатые люди разъезжают в Роллс-Ройсах…

– На самом деле это не так?

– Да. Французский Залив, может быть, но не Бар Харбор. Зимой это просто вымерший городок, где прибытие парома становится самым увлекательным событием за весь день. А летом Бар Харбор сходит с ума. Это как Форт Лодердэйл во время военных каникул – полно зевак, чудаков и престарелых хиппи на пенсии. Вы можете зайти на территорию городка, глубоко вздохнуть и забалдеть от наркоты, если ветер дует в вашу сторону. Все городки в вашем списке таковы. Разве Дак-Хабор чуть переплюнул остальные. Вы понимаете?

– Да, – отозвался Вилли, улыбнувшись.

– Раньше я часто приезжала туда в июле или августе, но не теперь. Теперь я стала слишком старой.

Улыбка Вилли стала задумчивой. Официантка выглядела на все свои двадцать три года. Вилли дал ей пять долларов, и она пожелала ему приятного лета и успеха в поисках друзей. Вилли кивнул, но впервые его уверенность в успехе поколебалась.

– Вы не обидитесь за совет, мистер?

– Вовсе нет, – ответил Вилли, думая, что сейчас она присоветует, откуда лучше начать поиски, а это он уже сам решил.

– Вам следует чуть поправиться, – сказала девушка. – Ешьте побольше мучного. Так сказала бы моя мать. Побольше мучного. Вам нужно поправиться на несколько фунтов.

* * *

Бумажный конверт с фотографией и сведениями о машинах прибыл на третий день пребывания Вилли в Портланде. Халлек медленно перебрал фотографии, разглядывая каждую. Здесь был и молодой парень, жонглировавший булавами; его фамилия тоже была Лемке. С бескомпромиссной открытостью взирал он в объектив, готовый как на дружбу и добрые отношения, так и на вражду и ненависть. Здесь была хорошенькая молодая девушка, которая стреляла по мишеням – и да, она выглядела не менее красивой, чем запомнил ее Вилли на лугу в тот день. Анджелина Лемке. Он положил рядом их фотографии. Брат и сестра. Внуки Сюзанны Лемке? Правнуки Тадеуша Лемке? Пожилой человек в комбинезоне – Ричард Кроскилл. Еще Кроскиллы. Станчфилды. Стабберды. Еще Лемке. И потом… почти в самом конце…

Это был он. Глаза, пойманные в двойную сеточку морщин – темные и уверенные, полные ясного понимания. На голову был натянут платок, повязанный узлом на правом ухе. Сигарета воткнута в глубоко потрескавшиеся губы. Нос был влажным, раскрытым ужасом, гнойным и жутким.

Вилли глядел на фотографию словно загипнотизированный. Было что-то знакомое в облике цыгана, существовала какая-то связь, в которую Вилли не мог провести параллели. Потом он понял. Тадеуш Лемке напомнил ему фото стариков в рекламах сыра из кислого молока Даннона, стариков из Грузии, которые курили сигареты без фильтра, пили водку, от которой разламывался череп, и жили до 130, 150 лет. Потом всплыла строчка из песни Джерри Волкера: «Он посмотрел на меня глазами времени…»

Да. Вот что увидел в лице Тадеуша Лемке Вилли Халлек. В глазах старого цыгана Халлек увидел глубокое знание, в котором век двадцатый представал всего лишь тенью. И тут Вилли задрожал.

Той ночью, когда он встал на весы в ванной, примыкающей к его клинообразной спальне, его вес был 137 фунтов.

Глава 18
Поиски

«Очард Бич, – сказала официантка. – Это самый живой из них». Клерк в приемной согласился, как и девушка в будке «Справки для туристов» подтвердила это, хотя и отказалась выразиться столь откровенно. Вилли повернул арендованную машину к Очард Бич, городку, который лежал в 18 милях южнее. Машины на трассе уткнулись бамперами друг в друга в миле от пляжа, передвигаясь почти ползком. Большинство машин на этом параде носило канадские регистрационные номера. Многие из них были вернувшимися в строй ветеранами, настолько огромными, что вполне могли бы пригодиться для перевозки целых футбольных команд. Основная масса людей, как заметил Вилли, и в едва ползущих машинах и на обочине, была одета только-только в пределах, разрешенных законом, а иногда и того меньше. Вилли видел массу ниточных бикини, плотно облегающих купальных плавок – выставка блестящей от крема плоти.

Сам Вилли был одет в синие джинсы, белую рубашку с распахнутым воротом и спортивную куртку. Он сидел за рулем и потел, несмотря на работающий во всю мощь кондиционер. Но он не забыл того взгляда, который бросил на него официант. Вилли был настолько раздет, насколько мог себе позволить, даже если он окончит день в тапочках, насквозь мокрых от пота. Ползущий поток пересек пустырь, потом начал извиваться среди летних домиков, прижатых друг к другу, плечом к плечу, бедром к бедру. Полуголые люди сидели на газонах перед домиками, кушали, читали или просто разглядывали бесконечный поток транспорта.

«Боже, – подумал Вилли, – как они в состоянии выносить выхлопные газы. Наверное, именно загазованность напоминает им о доме?»

Домики уступили место мотелям с вывесками, говорившими: «Здесь говорят по-французски», «Канадская валюта в размере до 250 $», «Три минуты до океана».

Мотели уступили место торговому центру, который состоял в основном из фотомагазинов, лавок сувениров и ларьков порнографических изданий. Пешеходами была полуголая молодежь, некоторые держались за руки, некоторые глазели в пыльные витрины с полным отсутствием интереса, иные катались на скейте, прокладывая извилистый путь между прогуливающимися с видом томной скуки. Завороженным, отчаявшимся взглядом Вилли Халлек следил за толстыми. Все они казались ему толстыми – даже подростки, катающиеся на скейте, и все что-то ели. Пиццу там, картофельные хлопья из пакетика здесь. Он увидел толстяка в незаправленной белой рубашке и широких зеленых шортах, пожирающего сосиску длиной в фут. Между пухлых пальцев он держал еще пару сосисок, и Вилли он показался фокусником на сцене, демонстрирующим публике предметы, которые вскоре исчезнут.

Следующей стала зона аттракционов. Гигантская американская горка затмила небо. Карусель с ладьями викингов раскручивала визжащих пассажиров, то подбрасывая их к небу, то швыряя до земли. Звенели звонки и вокруг вспыхивали фонари, справа от Вилли подростки устроили гонки в миниатюрных электромобилях. Сразу за аркадой целовались парень с девушкой. Ее руки обвили его шею. Одна рука ухватила девушку за ягодицы, а в другой он держал банку «Будвайзеров».

– Да, – прошептал про себя Вилли. – Это, должно быть, то самое место.

* * *

Вилли припарковал машину на автостоянке, заплатил служителю семнадцать долларов за полдня, переложил бумажник из кармана джинсов во внутренний карман куртки и отправился на поиски.

Сначала он думал, что потеря веса резко увеличилась. Все его разглядывали. Но потом рациональная часть его рассудка подсказала: все из-за одежды, а не из-за того, какой он под одеждой.

«Точно также люди станут глазеть на тебя, если в октябре ты тут появишься в одних плавках, Вилли. А пока здесь и без тебя есть достаточно того, на что посмотреть».

И это несомненно было верно. Вилли увидел толстую женщину в черном бикини, с блестящей от масла загорелой кожей. Ее живот выступил далеко вперед, а переливы мышц бедер выглядели почти мифически и странным образом возбуждали. Она двигалась по белому пляжу как океанский лайнер, поигрывая волнообразно перекатывающимися ягодицами. Вилли видел гротескно-толстого пуделя с подстриженной на лето шерстью. Язык собаки – скорее серый, чем розовый, вывалился из пасти. Вилли видел две уличные драки и еще, как чайка с мертвыми глазами спикировала и выхватила пончик из кулачка младенца в коляске.

А за всем этим лежал мертвенно-белый полумесяц пляжа. Но сейчас его белизну почти полностью скрыли загорающие. Пляж и море за ним выглядели обедненными, уменьшенными эротической пульсацией подступов к ним – гулом людей, на чьих руках, губах и щеках засыхала пища, криками торговцев («Отгадайте свой вес! – услышал Вилли откуда-то слева. – Если я ошибусь больше чем на пять фунтов, вы заработаете доллар!»), хриплой рок-музыкой, выплескивающейся из баров.

Вилли вдруг охватило чувство нереальности. Имена: Хейди, Пеншли, Линда, Хьюстон – зазвучали для него тонко и фальшиво, как имена, придуманные для плохого рассказа в последний момент. Звуки стали доноситься будто издалека, как пересекающие огромный пустой зал.

«Ты уже готов для солнечного удара, мой друг? – спросил внутренний голос. – Смешно, но ведь у тебя никогда еще не было солнечного удара. Я так думаю, что когда ты скинешь 120 фунтов, это подействует. Сейчас тебе приходится избегать солнца, иначе ты преждевременно очутишься в приемной палате больницы».

– Хорошо, уговорили, – пробормотал Вилли, и проходивший рядом парнишка, жующий соломинку, повернулся и окинул его внимательным взглядом. Впереди Вилли увидел бар с названием «Семь морей». К дверям было прикреплено две таблички. «Прохладно, как на льду», – говорила одна и «Незабываемый часок», – манила другая.

Вилли вошел.

«Семь морей» был не только прохладен, как лед, он был благословенно тих. На музыкальном автомате была приклеена записка: «Какая-то жопа пнула меня ногой прошлой ночью, поэтому сейчас я не работаю». Внизу был приписан французский перевод. Но Вилли показалось, что пожелтевшая от старости записка и пыль на автомате могли перенести упомянутую «прошлую ночь» на много лет назад. В баре было несколько посетителей, в основном пожилые люди, одетые точно так же как Вилли – скорее для улицы, чем для пляжа. Некоторые играли в карты, почти все были в шляпах.

– Чем могу?.. – спросил подскочивший официант.

– Пиво, пожалуйста.

– Хорошо.

Вилли медленно пил пиво, наблюдая за водоворотом людей за окнами, прислушиваясь к разговорам стариков. Он почувствовал, как часть его силы, часть чувства реальности начинает возвращаться.

Бармен вернулся.

– Еще разок?

– Пожалуйста. И я бы хотел перекинуться с вами парой слов, если у вас найдется время.

– О чем?

– О людях, которые могли бы находиться здесь.

– Где здесь? В «Морях»?

– Нет, в Очард Бич.

Бармен рассмеялся.

– Насколько мне известно, все в Мэйне и пол-Канады хоть раз за лето побывают здесь.

– Меня интересуют цыгане.

Бармен хмыкнул и поставил перед Вилли новую бутылку пива.

– Хотите сказать, кочующее племя. Все, кто приезжает в Очард летом – кочевники. Мой бар – другое дело. Большинство из моих клиентов живут тут круглый год. Люди вон там, – он взмахнул рукой, едва удостоив их движением кисти, – пришлые. Как и вы, мистер.

Вилли аккуратно налил пива в свой стакан и положил перед барменом десятидолларовую бумажку.

– Мне кажется, мы не поняли друг друга. Я говорю о настоящих, подлинных цыганах, а не туристах или приезжающих на лето.

– Настоящих… Тогда вы имеете в виду тех парней, что стояли лагерем у Соляного Ручья.

Сердце Вилли усиленно заколотилось.

– Может, показать вам фотографии?

– Нет, толку не будет. Я сам их не видел, – он посмотрел на десятку и позвал: – Лон! Лонни! Подойди на минутку.

Один из стариков, сидящих у окна, поднялся и, шаркая, подошел к бару. Он носил серые полотняные брюки и белую рубашку, которая была слишком велика, и короткополую шляпу. Усталое лицо, но живые глаза.

– Это – Лон Эндерс, – объяснил бармен. – Он живет на западной окраине, в той же стороне, что и Соляной Ручей. Лон знает обо всем, что происходит в Очарде.

– Меня зовут Вилли Халлек.

– Приятно встретиться, – сказал Лон Эндерс шелестящим голосом и присел на стул рядом с Вилли. Он не совсем присел, Вилли показалось, что его колени застопорило в тот момент, когда его ягодицы нависли над сиденьем.

– Не захотите выпить пива? – спросил Вилли.

– Не могу, – прошуршал бумажный голос, и Вилли слегка отвернул голову, чтобы избежать приторного запаха его дыхания. – Уже выпил одну сегодня. Доктор говорит, что больше нельзя. Кишки не выдержат. Если бы я был машиной, меня уже давно отправили бы на свалку.

– О, – неловко протянул Вилли.

Бармен отвернулся от них и начал загружать стаканы для пива в мойку. Эндерс взглянул на десятидолларовую бумажку, потом на Вилли.

Халлек опять принялся объяснять, пока Эндерс устало и мечтательно разглядывал затененную часть «Семи морей» и прислушивался к перезвону колокольчатой аркады по соседству. Звуки сновидений.

– Они были здесь, – наконец заговорил он, когда Вилли закончил. – Они были здесь, верно. До этого цыгане не появлялись у нас лет семь или больше. А эта шайка лет двадцать не показывалась.

Рука Вилли сжала бокал с пивом, и он, только напрягшись изо всех сил, сумел ослабить хватку, чтобы не разбить его. Осторожно поставил он бокал на стойку.

– Когда? Вы уверены? Куда они могли направиться дальше?.. Может, вы?.. – Эндерс поднял руку. Она была белой, словно рука утопленника, вытащенного из колодца, и показалась Вилли матово-прозрачной.

– Полегче, мой друг, – заговорил он шепотом. – Я расскажу вам, что знаю.

Вилли стоило больших усилий заставить себя молчать и ждать.

– Я заберу десятку, потому что вы похожи на того, кто может это себе позволить, друг мой, – пролепетал Эндерс. Он убрал деньги в карман рубашки, потом сунул большой и указательный пальцы левой руки в рот, чтобы поправить верхнюю челюсть. – Но говорить я буду бесплатно. Черт, когда вы состаритесь, то обнаружите, что нужно платить за то, чтобы вас послушали… Попросите Тимми дать мне стакан холодной воды. Выходит, что даже одного пива много – оно выжигает остатки моего желудка, уж больно оно свирепое. Но человеку трудно отказаться от былых удовольствий, даже если теперь они совсем уж и не удовольствия…

Вилли позвал бармена, и тот принес Эндерсу воды со льдом.

– Ты в порядке, Лон? – спросил он, ставя стакан.

– Бывало лучше, бывало хуже, – прошептал Лон, берясь за стакан. На мгновение Вилли показалось, что стакан окажется для него слишком тяжел, но старик все же сумел поднести его ко рту, хотя и расплескал немного по дороге.

– Ты хочешь разговаривать с этим парнем? – спросил Тимми. Холодная вода как будто приободрила Эндерса. Он поставил стакан, поглядел на Вилли, потом обратно на бармена. – Думаю, ты должен с ним поговорить, – сказал он. – Парень пока выглядит не так уж плохо, но, по-моему, у него что-то случилось…

* * *

Эндерс жил в маленькой колонии престарелых у Скалистой дороги. Он сказал, что это место – часть «настоящего Старого Очарда – того, который толпа обходит вниманием». Эндерс знал всех, кто был связан с летним карнавалом, в который Очард превращался: торговцев, рабочих, продавцов сувениров, пиротехников, владельцев аттракционов, проституток и сутенеров. Большую их часть он знал десятилетиями. Они возвращались каждый год на лето, как мигрирующие птицы, или жили здесь круглый год в ожидании сезона. Они сформировали устойчивую, в основном дружелюбную компанию, которую никогда не замечали приехавшие на лето.

Он еще знал большую часть тех, кого бармен называл пришлыми. Они появлялись на неделю-другую, делали свои дела в охваченном летней лихорадкой городке и двигались дальше.

– И вы их всех помните? – с сомнением спросил Вилли.

– Я бы не запомнил, если бы они менялись из года в год, – прошептал Эндерс. – Но это не в их привычках. Все пришлые регулярно появляются здесь, но у них свои законы. Допустим, один парень продает хулахупы с рук в 57 году. Вы снова видите его в 60 году, продающим дорогие часы по три доллара за штуку. Его волосы могут быть черными вместо светлых, поэтому он уверен, что люди не узнают его. И я так думаю, что летние приезжие его действительно не узнают, даже если они и были тут в 57-м, поэтому снова приходят к нему и выкладывают доллары. Но мы-то его знаем. Мы узнаем кочевников. Ничего не меняется, кроме их товара, и то, что они продают, всегда чуть за чертой закона.

– Продавцы наркотиков?

– Здесь иначе. Их слишком много. Они либо попадают в тюрьму, либо вымирают. А шлюхи слишком быстро стареют, чтобы хотеть их помнить. Но вы хотели поговорить о цыганах. Думаю, это самые старые кочевники из всех, если покопаться в памяти.

Вилли вынул конверт с фотографиями из кармана куртки и положил их на стойку одну за другой, как раскладывают карты в покере: Джина Лемке, Самюэль Лемке, Ричард Кроскилл, Маура Старберд… Тадеуш Лемке.

– А! – старик резко вздохнул, когда Вилли выложил последнюю фотографию, а потом заговорил, обращаясь прямо к фотографии, отчего по коже Вилли пошли мурашки: – Тедди, старый ты бл…н!

Он поднял глаза на Вилли и улыбнулся, но Вилли не был одурачен – старик был напуган.

– Думаю, что это был он. Я не видел его – только тень в темноте недели три назад. Но я подумал… нет, я знал…

Он опять поднес стакан с водой ко рту, пролив больше чем в первый раз, и в этот раз прямо на рубашку, потом поперхнулся ледяной водой.

Бармен придвинулся к ним и поглядел на Вилли враждебным взглядом. Эндерс отсутствующе поднял руку, показывая, что он в полном порядке. Тимми снова занялся мойкой. Эндерс перевернул фотографию Тадеуша Лемке, на оборотной стороне было написано: «Фото снято в Атлборо, Масс, середина мая 1983 года».

– А он ни на день не постарел с того дня, когда я видел его с дружками в 1963 году, – закончил Эндерс.

* * *

Они разбили лагерь за Соляной Хибарой Херка у 27-й дороги. Стояли там четыре дня и четыре ночи. На пятое утро они просто исчезли. Скалистая дорога проходила неподалеку, и Эндерс сказал, что на второй вечер (на следующий день после их приезда) он прошагал полмили (Вилли было трудно представить, как этот человек может прошагать квартал, но он ничего не сказал), чтобы поглядеть на цыган, потому что они напоминали ему старые дни, когда человек мог еще делать свой бизнес, если у него что-то было в голове, а Закон стоял в стороне и не вмешивался.

– Я постоял немного возле дороги, – рассказывал Эндерс. – Это было обычное цыганское диковинное сборище – чем больше вещи меняются, тем больше они остаются прежними. Раньше это были одни палатки, а теперь фургоны, трейлеры, но то, что происходит внутри, остается прежним. Женщины предсказывают будущее. Две-три женщины продают порошки для дам… двое-трое мужчин – порошки для мужчин. Я думаю, они остались бы дольше, но я слышал, что они собирались организовать собачьи бои для каких-то богатых бездельников, а копы это учуяли.

– Собачьи бои!

– Люди любят ставить деньги, мой друг, а кочующее племя всегда готово организовать то, на что можно поставить, – это одна из вещей, для которых они и существуют Собаки или петухи со стальными шпорами или даже два парня с острыми ножами, больше похожими на мечи, каждый из них закусывает кончик платка, и тот, кто выпустит свой кончик из зубов первым, тот и проиграл. Это цыгане называют честной схваткой.