Текст книги "Худей! (др. перевод)"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Вилли прошел по холлу, начиная пугаться… Какой смысл дурачить себя самого? Он уже наполовину приготовился, что дверь у него за спиной захлопнется… «А потом из темноты выскочит цыган и схватит меня сзади, как в финальной сцене из дешевых фильмов-ужасов. Вот сейчас! Давай, ублюдок, твой выход!» Но трепыхающееся сердце Вилли не думало успокаиваться.

Он вдруг понял, что в небольшом доме Хопли царит неприятный запах – запах медленно портящегося мяса. Вилли замер у открытой двери. Комната походила на кабинет, но света было так мало, что наверняка сказать было нельзя.

– Хопли.

– Заходите, – прошелестел бумажный голос.

Вилли вошел.

Это действительно был кабинет Хопли. Он увидел довольно много книг, больше, чем мог ожидать, на полу лежал теплый, турецкий ковер. Комната была небольшая, при других обстоятельствах, вероятно, удобная и уютная. В центре стоял стол белого дерева с лампой Тензора. Хопли так изогнул шейку лампы, что колпак находился всего в дюйме от поверхности стола, высвечивая яркий концентрический кружок на листе бумаги. Остальная комната – холодная страна теней. Сам Хопли выглядел человеческим контуром, сидящим в кресле.

Вилли переступил порог и сел в углу, сознавая, что выбрал самый дальний от Хопли стул. Тем не менее он обнаружил, что напрягает зрение, чтобы увидеть Хопли отчетливей. Это было невозможно. Человек был всего лишь силуэтом. Вилли показалось, что Хопли вот-вот вскинет лампу, так что свет вонзится в его Вилли, глаза, а потом, наклонившись вперед, закричит, как коп из фильма сороковых: «Мы знаем, что это сделал ты – Макгониган! Не пытайся отрицать! Признавайся! Признавайся, и мы дадим тебе сигарету! Признавайся, и мы дадим тебе холодной воды!»

Но Хопли сидел, откинувшись в своем кресле. Послышалось мягкое шуршание, когда он положил ногу на ногу.

– Ну? Вы хотели войти. Вы здесь. Выкладывайте вашу историю, Халлек, и убирайтесь. Вы не тот, кого я люблю.

– Я и у Леды Россингтон в любимчиках не ходил, – ответил Вилли. – Если откровенно, мне плевать, что она думала обо мне и что думаете вы. Она была уверена, что во всем виноват я. Вероятно, вы тоже так думаете…

– Сколько вы выпили, когда сбили ее, Халлек? Я догадываюсь, что если бы Том Рэйнджли провел контрольную пробу выдоха, маленький баллончик взлетел бы под самые небеса.

– Ничего я не пил. Никаких наркотиков, – ответил Вилли. Его сердце все еще стучало, но теперь им управляло скорее бешенство, чем страх. Каждый удар отзывался рикошетом болью в голове. – Вы хотите знать, что произошло? Да? Моя жена из шестнадцати лет совместной жизни выбрала именно этот день, чтобы отдрочить меня в машине. Она никогда ничего подобного не делала раньше, и я не имею малейшего понятия, почему она решила все сделать именно в этот день. Так что пока вы и Леда Россингтон, как вероятно и Гари Россингтон, занимались тем, как бы свалить всю ответственность на меня, ведь я находился за рулем, я занимался тем, что валил всю ответственность на нее, поскольку ее рука находилась в моих штанах. А она, вероятно, во всем обвинила бы Судьбу, Рок, или что-нибудь в этом роде, и перестала бы беспокоиться.

Хопли хмыкнул.

– Или вы хотите, чтобы я рассказал вам, как на коленях молил Тома Рэйнджи не брать у меня контрольного теста на виски и анализа крови? Или как я плакался на вашем плече, упрашивая не напирать на расследование и вышвырнуть цыган из города?

В этот раз Хопли даже не хмыкнул. Он просто сидел молчаливым истуканом в своем кресле.

– Не слишком ли поздно искать виноватых? – спросил Вилли. Его голос охрип. Он с удовольствием заметил, что едва не плачет. – Моя жена дрочила меня, верно. Я сбил старую цыганку, убил ее, верно. Она сама находилась по меньшей мере в пятидесяти футах от ближайшего перехода и вышла между двух машин, верно. Вы притормозили расследование и выпроводили цыган из города, как только Гари Россингтон закончил отбеливать меня. Верно? И никто не сможет против этого возразить. Но если вы хотите сидеть здесь в темноте и распределять вину, мой друг, не забудьте наложить себе полную тарелку.

– Великолепный финал, Халлек. Великолепный. Вы когда-нибудь видели Спенсера Троси в фильме о судилище обезьян? Должно быть, видели.

– Ну и… с вами, – сказал Вилли и встал.

Хопли вздохнул.

– Сядьте.

Вилли Халлек нерешительно постоял, сознавая, что часть его хотела использовать этот гнев для собственных менее чем благородных целей. Та часть его «я» желала, как можно скорее выбраться отсюда, воспользовавшись искусственно созданным раздражением, потому что темная тень в кресле пугала его до уср…и.

– Не будьте столь лицемерны, – продолжал Хопли. – Сядьте, ради бога.

Вилли сел, чувствуя, как пересохло во рту. В ногах он почувствовал ноющую боль; они так и хотели пуститься в пляс.

– Думайте, что хотите, Халлек. Я больше похож на вас, чем вы думаете. Я тоже люблю помахать кулаками после драки. Вы правы – я не задумывался, я просто так сделал. Они были не первой шайкой пришлых, которых я выдворял из города. Всегда приходится проделывать некие косметические поправки, если, кто-то из уважаемых граждан попадал в неловкое положение. Конечно, я не стал бы ничего предпринимать, если бы упомянутый житель города нагадил за пределами правомочий Фэрвью… но вы были бы удивлены, узнав, скольких наших сиятельных светочей так и не могут научиться, что нельзя срать там же, где ешь…

– Не удивляюсь.

Халлек усмехнулся с присвистом, от которого рука Вилли покрылась гусиными пупырышками.

– Все – часть службы. Если бы ничего не случилось, никто бы из нас – ни вы, ни я, ни Россингтон, не помнили бы, что цыгане вообще существуют.

Вилли уже открыл рот, чтобы горячо возразить, сказать Хопли, что он запомнит двойной стук удара на всю жизнь… а потом вспомнил четыре дня в Мохонке с Хейди, как они смеялись, как обжирались, словно лошади, их прогулки, занятия любовью по ночам, а иногда и в полдень. Сколько времени прошло тогда после инцидента? Две недели? Он закрыл рот, ничего не сказав.

– Что случилось, то случилось. Мне кажется, единственная причина, по которой я вас впустил, – необходимость знать, что кто-то еще верит в случившееся, неважно, насколько оно немыслимо. А может, я впустил вас потому, что мне одиноко… Страшно… Очень страшно. А вы боитесь, Халлек?

– Да, – просто признался Вилли.

– Знаете, что пугает меня больше всего? Я могу жить таким образом довольно долго. Вот что пугает меня. Миссис Каладжи все мне покупает, приходит дважды в неделю убирать в доме и стирает. У меня есть телевизор, я люблю читать. За годы у меня скопился сносный счет в банке, и если я буду бережлив, смогу спокойно дожить до глубокой старости. А как много соблазнов у человека в моем положении? Может, мне купить яхту, Халлек? А может, самолет и слетать с подружкой в Монте-Карло, посмотреть за гонками на гран-при в следующем месяце? Что думаете? На сколько вечеринок пригласили бы человека со сгнившим лицом?

Вилли только отупело помотал головой.

– Итак. – я мог бы жить здесь… и это просто продолжалось бы. Все вот так, как сейчас, каждый день, каждую ночь. Это пугает меня, потому что нельзя продолжать жить таким образом. Каждый день я едва удерживаюсь от самоубийства, каждый день я сижу здесь в темноте, глядя в телевизор, а цыганский хор на экране смеется надо мной.

– Тогда… когда он?..

– Коснулся меня? Около пяти недель назад, если это имеет значение. Я поехал в Милфорд навестить своих родителей, отвез их на ленч, выпил несколько бутылок пива перед этим и добавил еще во время еды, и зашел в туалет. Дверь оказалась закрыта. Я подождал, когда она откроется. Потом вышел он. Тот самый старик с гнилым носом. Он коснулся моей щеки и что-то сказал.

– Что?

– Я не расслышал. Как раз в этот момент кто-то на кухне уронил целую груду тарелок на пол. Но мне не нужно было слышать это. Все, что мне нужно сделать, – это посмотреть на себя в зеркало.

– Вы не знаете, они останавливались в Милфорде?

– По этому вопросу я специально справился у местного шефа на следующий день, – сказал Хопли. – Назовите это профессиональным любопытством. Я узнал старого цыгана: никогда не забыть это лицо, если видел его однажды.

– Да, – сказал Вилли.

– Они стояли лагерем на восточной окраине Милфорда четыре дня. Такая же сделка, как та, что они заключили с Арнкастером. Коп, с которым я разговаривал, сказал, что следил за ними довольно пристально. Уехали они именно в то утро.

– После того, как старик коснулся вас.

– Именно.

– Вы не думали, откуда он мог знать, где вы появитесь? Почему именно в том ресторане?

– Раньше я никогда не возил туда своих стариков, – ответил Хопли. – Этот ресторан только открылся после ремонта. Обычно мы посещаем итальянский ресторан в другой части города. Это была идея матери. Она хотела посмотреть, как оформили ресторан, ковры, панно и прочее. Вы же знаете, каковы женщины?

– Вы не ответили на мой вопрос. Вы не думали, что цыган мог знать, куда вы поедете?

Полулежащая в кресле фигура долго молчала.

– Да, – наконец сказал Хопли. – Да, я думал. Снова безумие, Халлек, верно? Хорошо, что никто не записывает нашу беседу?

– Да, – согласился Вилли. – Наверное так.

Своеобразное тихое хихиканье, напоминающее скорее жалобное поскуливание, вырвалось из его горла.

– Что у вас за идея, Халлек? Я не очень хорошо сплю. Обычно в это время я начинаю вертеться в постели.

Вилли почувствовал всю абсурдность мысли, которую хотел высказать, ее слабость и необоснованность… даже не конкретную мысль, а всего лишь слабую идею.

– У юридической фирмы, где я работаю, заключен договор с компанией детективов, – сказал он. – «Частное сыскное бюро Бартона».

– Я слышал о них.

– Они считаются лучшими в своем деле… Я… как бы вам сказать… – Он почувствовал нетерпение, волнами излучаемое этим человеком, хотя Хопли совсем не двигался. Вилли собрал все оставшееся достоинство, говоря себе, что имеет полное право высказаться, ведь, в конце концов, это происходит и с ним.

– Я хочу найти цыгана, – сказал Вилли. – Хочу встретиться с ним лицом к лицу и рассказать обо всем, что произошло. Думаю… думаю, что нужно быть до конца откровенным, хотя мне кажется, если он такое с нами сделал, он должен и сам все знать.

– Да, – согласился Хопли.

Чуть приободрившись, Вилли продолжал:

– Я расскажу ему свою часть истории. Это была моя вина. Я должен был успеть вовремя остановиться, и при обычных обстоятельствах остановился бы. Это была вина моя и моей жены. Вина Россинггона в том, что отбелил это дело, а ваша – в непринужденном расследовании и изгнании цыган из города.

Вилли сглотнул.

– Потом я скажу, что это была и ее вина. Она считала ворон, Хопли, а посему это не то преступление, за которое наказывают газовой камерой. Смысл в том, что это противоречит закону, потому что может привести нас к смерти, как привело ее.

– Вы хотите сказать все это ему?

– Я не хочу, но мне придется это сделать. Она вышла между двух припаркованных машин. В третьем классе учат, что это не рекомендуется делать.

– Не думаю, чтобы она проходила курс правильного поведения на улице в третьем классе, – сказал Хопли. – Не думаю, что она вообще ходила в третий класс.

– Все равно, – упрямо сказал Вилли. – Элементарный здравый смысл…

– Халлек, вам не хватает вашего наказания? – спросила тень. – Сейчас вы теряете вес – хотите получить гран-при? В следующий раз он может остановить вашу кишечную деятельность, поднять температуру вашего тела до ста десяти градусов или…

– Но я не собираюсь просто сидеть в Фэрвью и ждать! – яростно сказал Вилли. – Возможно, он сможет дать этому обратный ход, Хопли. Вам это приходило в голову?

– Я перечитал много литературы на эту тему, – сказал Хопли. – Думаю, я догадался, что происходит, когда первые прыщи появились у меня на бровях, там, где у меня они всегда появлялись в первую очередь еще в школе. Как я сказал, я люблю читать. Должен заметить, Халлек, что написаны сотни книг о том, как насылают проклятия и наваждения, но почти нигде ничего не говорится о том, как повернуть процесс вспять.

– Что ж, может, цыган и не сможет ничего сделать. Но я все же пойду к нему, черт возьми! Я посмотрю ему в лицо и скажу: «Вы отрезали мало кусков от пирога. Вам следовало бы отрезать один для моей жены и один для своей, раз уж мы принялись за дело. А как насчет порции для себя? Где вы находились, когда она выходила на улицу, не глядя по сторонам? Если она была непривычна к городскому движению, вам следовало бы это знать. Так где же были вы? Почему вы не взяли ее под руку и не довели до ближайшего перехода? Почему вы…»

– Достаточно, – сказал Хопли. – Если бы я входил в состав судейского жюри, вы бы убедили меня, Халлек. Но вы забыли о других факторах.

– О чем же?

– Человеческая природа. Мы можем быть жертвами сверхъестественных сил, но с чем мы фактически имеем дело? С человеческой натурой. Как полицейский офицер, прошу прощения, бывший полицейский офицер, я не могу согласиться, что существует что-то абсолютно верное или абсолютно неверное. Есть просто один серый тон, переходящий в другой оттенок, более светлый или более темный. Но уж не думаете ли вы, что ее муж купится на ваши речи?

– Я не знаю, – ответил Халлек.

– Я знаю, – продолжал Хопли. – Я знаю, Халлек. Я могу читать мысли того парня так хорошо, что иногда мне кажется, будто он посылает мне мысленные радиограммы. Всю свою жизнь он находится в движении, его гонят с места на место, как только «добропорядочный народ» закупит марихуану или гашиш, когда проиграет свои лишние четвертаки на Колесе Удачи. Всю свою жизнь он только и слышал, как его называют грязным цыганом. Этот парень, Халлек, видывал, как сжигали ради шутки их брезентовые палатки в тридцатых и сороковых, а может, в какой-то из палаток сгорели младенцы и старики. Он видел, как его дочери и дочери его друзей подверглись нападению, а может, и изнасилованию, потому что «добропорядочный народ» знает, что цыгане сношаются как кролики. Его участие ничем не поможет… Пое…ь! Чтобы вы лучше эту фразу усвоили. Цыган видел, как его сыновей или сыновей его друзей избивают чуть ли не до смерти… и за что? За то, что они дети, чьи отцы крутили Колесо Удачи. Всегда одно и то же: они приезжают в город, «добропорядочные жители» берут у них все, что им нужно, а потом вышвыривают. Иногда вам позволяют пожить с неделю на одной из пригородных ферм. А потом, Халлек, раздается щелчок хлыста. Один разгоряченный юрист стремя подбородками и щеками, как у бульдога, наезжает на улице на вашу жену. Ей лет семьдесят, может, семьдесят пять. Она полуслепая. Наверно, она так быстро шла, чтобы побыстрее добраться до своего лагеря пока не обмочилась, а старые кости ломаются так легко, как стекло. И вы задерживаетесь в городе, надеясь, что в этот раз, может быть, в единственный раз, восторжествует справедливость… правосудие, которое искупит унижения всей вашей жизни…

– Перестаньте, – хриплым голосом сказал Вилли Халлек. – Прошу вас перестаньте, – он непроизвольно коснулся щеки, думая, что выступил пот. Но это был не пот – слезы.

– Нет, вы этого не заслужили, – говорил Хопли с отчаянным весельем в голосе. – Я хочу высказать вам все сразу. Я не говорю вам, чтобы вы не занимались этим понапрасну, Халлек – Даниель Вебстер сумел убедить жюри Стараны, потому что какого черта! Думаю, все возможно. Но я считаю, что вы питаете чересчур много иллюзий. Цыган в ярости, Халлек. Он взбесился от гнева. Он стал мстить, а когда вы хотите мстить, вы же не видите, темный или светлый оттенок у серого? Когда ваша жена и дети погибают в авиакатастрофе, вы не желаете слушать, как цепь А не включила реле Б, а пилот В выбрал неудачное время, чтобы сходить в сортир Г. Вы просто хотите отыскать виновного и привлечь его… или убить из своего дробовика. Вам нужен козел отпущения, Халлек. Вы хотите, чтобы он пострадал. Вот мы и пострадали. Нам плохо. Ему хорошо. Возможно, я лучше понимаю такие вещи, чем вы, Халлек.

Медленно, медленно рука протянулась к узкому кружку света, который отбрасывала лампа Тензора, и повернула колпак так, что он осветил его лицо. Халлек смутно услышал вздох ужаса и понял, что этот вздор исходит от него. Он услышал слова Хопли: «На сколько вечеринок пригласили бы человека со сгнившим лицом?»

Лицо Хопли напоминало чужеродный грубый ландшафт. Красные воспаления ядовитого оттенка размером с донышко кофейной чашки покрывали, наползая друг на друга, его подбородок, шею, кисти рук. Более мелкие язвы усыпали щеки и лоб. Нос превратился в зачумленное королевство угрей. Желтоватый гной сочился и тек по каналам-трещинам между взрыхленными дюнами бывшей кожи, здесь и там смешиваясь с кровью. Грубые волосы бороды росли беспорядочно спутанными прядями. Халлек сразу понял, что брить их при таком катаклизме, смещении пластов плоти невозможно. А из центра этой, беспомощно погруженной в струящийся пейзаж катастрофы, пристально смотрели глаза Хопли. Он смотрел на Вилли очень долго, вчитываясь в отвращение и откровенный ужас на лице своего гостя. Наконец, кивнув с удовлетворением, он отвел лампу.

– О, Иисус! Хопли, мне так жаль…

– Не жалейте, – ответил Хопли с прежней веселостью. – Ваше дело продвигается медленнее, но и вы в конце концов туда доберетесь. Мой служебный пистолет лежит в третьем ящике этого стола, и, когда станет совсем нестерпимо, я воспользуюсь им, независимо от баланса на банковском счету. Бог ненавидит трусов, как говорил мой отец. Я хотел, чтобы вы увидели меня и поняли. Мне понятны чувства старого цыгана. Поэтому я и не стал утруждать себя долгими речами. Я не стал беспокоиться о причинах. Я просто хотел бы убить его за то, что он сделал со мной, Халлек.

Жуткая тень пошевелилась в кресле. Халлек услышал, как Хопли провел пальцем по щеке, услышал невыразимо тошнотворный звук лопающихся прыщей, выплескивающих гной. «Боже милостивый, пусть это будет сном, пусть будет просто безумием… но только не реальность».

– Я убил бы его очень медленно, – продолжал Хопли. – Но пощажу вас и не стану вдаваться в подробности.

Вилли попытался заговорить, но смог только захрипеть пересохшим горлом.

– Я не надеюсь на вашу миссии, – глухо говорил Хопли. – Почему бы вам вместо этого просто не прикончить его, Халлек? Почему бы вам…

Но Халлек пересек черту. Он выбежал из темного кабинета Хопли, больно ударившись бедром об угол стола. У него возникла безумная уверенность, что вот сейчас Хопли протянет свою кошмарную руку и схватит его.

Хопли не сделал этого.

Халлек выбежал в ночь и остановился, глубоко втягивая полные легкие свежего воздуха, ожидая, когда перестанут дрожать колени.

Глава 13
Вес 172 фунта

Оставшуюся часть недели Халлек беспокойно гадал, не позвонить ли Джинелли в «Три брата». Вилли казалось, что Джинелли знает ответы на любые вопросы, только какой вопрос нужно задать Джинелли Вилли не знал. В конце концов, он просто зарегистрировался в клинике Гласмана и начал проходить курс проверок на метаболизм. Если бы он был не женат и одинок как Хопли (прошлой ночью Хопли нанес несколько визитов в его сны), он послал бы все к чертям. Но была Хейди, о которой необходимо думать… и Линда – Линда, которая была лишь невинным наблюдателем, ничего не понимающим. Поэтому Вилли приехал в клинику, скрывая безумную правду, как наркоман скрывает тягу к наркотикам. Пока же он тут находится, Кирк Пеншли и Бюро Детективов Бартона позаботятся о его деле. Так он надеялся.

Итак, у него взяли анализы. Он пил противные растворы бария, отдающие мелом. Его облучали, просвечивали, проводили полный обзор. Доктора разглядывали его как редкостного зверя в зоопарке. «Как гигантскую панду или последнюю птицу Додо» – думал Вилли, сидя в солярии, держа в руках нераскрытый «Уолл-Стрит». У него были перебинтованы оба запястья, туда врачи воткнули кучу игл.

На второй день в Гласмане, когда его подвергли очередному туру вкалываний, вливаний и анализов, он заметил у себя двойную лесенку ребер, впервые за… за сколько лет? Нет, впервые за всю жизнь. Его кости напоминали о своем существовании, с триумфом пробиваясь на свет божий, отбрасывая тени на коже. «Рукоятки любви» над бедрами исчезли, проступили берцовые кости. Дотронувшись до одной из них, он подумал, что она кажется шишковатой, как ручка передач его первого автомобиля, Понтиака выпуска 57 года.

Вилли посмеялся немного, потом почувствовал, как покалывают налившиеся слезами глаза. Теперь вся его жизнь такая – то жарко, то холодно – неустойчивая погода с постоянной угрозой дождя.

«Я убил бы его очень медленно, – снова услышал он слова Хопли. – Но пощажу вас и не стану вдаваться в подробности».

«Почему? – подумал Вилли, без сна лежа в больничной постели. – Ведь ты в какой-то степени пощадил меня?»

За время своего трехдневного пребывания в Гласмане Вилли потерял семь фунтов. «Не так уж много, – думал он со своим новоприобретенным весельем висельника. – Совсем немного, не больше, чем весит средний пакет сахара. В таком темпе я окончательно испарюсь до… – Возрадуйся! Протяну почти до октября! Сто семьдесят два, – напевал он про себя. – Сто семьдесят два. Если бы ты был боксером, то сейчас перешел бы из тяжеловесов в средневесовую категорию… А как насчет легковеса? А потом веса пера? Как насчет взлетного веса?»

Принесли цветы: от Хейди и из фирмы. Маленький букетик прислала Линда. На карточке ее размашистым почерком было нацарапано: «Вилли Халлеку. Папочка, пожалуйста, выздоравливай поскорей. Люблю тебя. Лин». Вилли Халлек немного всплакнул над этим посланием.

На третий день, уже одетым, он предстал перед тремя врачами, взявшимися за его случай. Он почувствовал себя гораздо менее уязвимым в джинсах и тенниске «До встречи в Фэрвью». Просто поразительно узнать, насколько легче себя чувствуешь, выписываясь из больницы. Он слышал врачей, вспоминал Леду Россингтон и мрачно улыбался.

Врачи совершенно точно знали, что с ним не в порядке, выглядели совершенно уверенно. Или напротив, так взволнованы, что уже написали в штанишки. Хотя… тут следует добавить осторожную нотку. Может, они абсолютно точно знали, что с ним не в порядке. Одним из объяснений происходящего с Халлеком было редкое заболевание, связанное с утратой веса, никогда прежде не виданное за пределами Индонезии. Другим – редчайшая болезнь, связанная с нарушением обмена веществ, никогда раньше не описанная. Третьим (только вероятным, заметьте!) психологическая форма Анорексии Невроза, настолько редкостная, что ее существование даже и доказано не было, а лишь подозревалось. Вилли мог видеть по жаркому сиянию в их глазах, что они предпочли бы третье объяснение. Ведь таким образом они смогли бы вписать свои имена в историю медицины. Но в любом случае Вилли Халлек был определенным папа авис, а его доктора вели себя как ребятишки в рождественское утро.

Главным выводом из вышесказанного оказалось то, что они хотели попридержать его в клинике на неделю-другую (максимум третью). Они собирались окончательно определить, что же с ним творится, задумали провести курс мегавитаминов (для начала, конечно!), плюс впрыскивание протеинов (безусловно!) и проведение новых тестов (несомненно!).

Потом последовал период профессиональных стенаний от отчаяния (стоны в буквальном смысле слова), когда Вилли спокойно сказал, что благодарит их, но вынужден откланяться и уехать. Врачи протестовали, уверяли, убеждали. И Вилли, который недавно стал задумываться все чаще и чаще, не сходит ли он с ума, решил, что троица докторов подозрительно смахивает на «Трех Посмешищ». Он даже не удивился бы, если бы они стали пихать друг друга локтями, путаясь в полах белых халатов, опрокидывая и ломая дорогостоящее оборудование кабинета и крича с бруклинским акцентом.

– Сейчас вы безусловно чувствуете себя превосходно, мистер Халлек, – сказал один из них. – Но я должен заметить, что это – временно. Если вы продолжите терять вес, вы можете получить воспаление во рту, кожное раздражение…

«Если хотите взглянуть на настоящее кожное раздражение, – подумал Халлек, – обратитесь к шефу полиции Фэрвью. Прошу прощения, к экс-шефу». Вилли вдруг решил, неожиданно для себя самого, снова начать курить.

– …

– … болезни, схожей с цингой и бери-бери, – строго продолжал говорить врач. – Вы станете необычайно восприимчивы к инфекциям, всем, начиная от простуды и бронхита и кончая туберкулезом. Туберкулезом, мистер Халлек, – выразительно подчеркнул он. – Но если вы останетесь здесь…

– Нет, – отрезал Халлек. – Пожалуйста, поймите, что это невозможно.

Один из врачей осторожно схватился пальцами за виски, словно у него разыгралась головная боль. Насколько мог понять Вилли, так и было. Это был тот врач, который отдавал предпочтение психическим заболеваниям.

– Что мы можем сделать, чтобы убедить вас, мистер Халлек?

– Ничего, – ответил Вилли. Образ старого цыгана снова непрошено вошел в его мысли. Он опять почувствовал шершавое прикосновение мозолистого пальца к своей щеке. «Да, – подумал он, – я снова начну курить. Что-нибудь дьявольское, типа Кэмела или Пэл Мел, или Честерфильда. Почему бы нет? Когда врачи выглядят лекарями, пора что-то делать».

Врачи попросили у Халлека немного подождать и вместе вышли. Вилли согласился подождать, начиная чувствовать ко всей этой дикой пьесе отупелое равнодушие, думая только о сигаретах, которые он вскоре будет курить, возможно, по две сразу.

Врачи вернулись с угрюмыми и несколько торжественными лицами. Люди, которые решились на последнюю жертву. Они позволят ему не платить за курс лечения, так сказали они. Ему придется оплатить только лабораторные исследования.

– Нет, – терпеливо ответил Вилли. – Вы не поняли. Моя медицинская страховка позволит мне все это в любом случае оплатить: я это выяснил. Смысл в том, что я уезжаю. Просто уезжаю. Сматываюсь.

Они недоумевающе уставились на него, начиная сердиться. Вилли подумал, не сказать ли им, до чего они похожи на Трех Посмешищ, но отбросил идею, решив, что это только осложнит их отношения. Такие парни не привыкли к отказам, не привыкли, когда отвергают их покровительство. Существовала вероятность, что они могут позвонить Хейди и затеять разговор о его неправомочности. А Хейди могла их послушать.

– Мы оплатим и лабораторные исследования, – наконец сказал один из них таким тоном, чтобы всем стало ясно – это их последнее предложение.

– Я уезжаю, – сказал Вилли. Он говорил вполне спокойно, но заметил, что они наконец поверили ему. Вероятно, удивительное спокойствие, звучавшее в его голосе, убедило их, что тут дело не в деньгах. Врачи решили, что Халлек бесспорно безумен.

– Но почему? Почему, мистер Халлек?

– Потому что, – сказал Вилли. – Хотя вы думаете, что можете помочь мне… э… вы не в состоянии это сделать.

* * *

По дороге домой Халлек остановился у табачной лавки и купил пачку Честерфильда. Первые три затяжки вызвали такое головокружение и тошноту, что он выбросил пачку.

– Для начала хватит, – сказал он, смеясь и плача одновременно. – Вернемся к прерванному занятию.