Текст книги "Небесный суд"

Автор книги: Стивен Хант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 37 страниц)

Деревянный пол задрожал – это в движение пришли барабаны транзакционного двигателя. За окном, на фоне вечернего неба были хорошо видны выхлопы отработанного пара. Перепуганные белые цапли сорвались с лужаек сада в поисках менее опасного места.

– Мягкотелая Молли! – позвал Коппертрекс. – Для моего исследования требуется твоя помощь.

Молли недоверчиво посмотрела на его машину.

– Вы уверены, что ею можно пользоваться?

– Лорд Хартисберг – признанный научный авторитет в своей области, и это его самое последнее изобретение.

– Но ведь он не врач.

– Дорогая млекопитающая, немногие врачи могут позволить себе такую дорогую машину, как эта. Приступим к делу. Если ты предоставишь мне небольшое количество твоих жизненных соков, то я смогу как можно раньше приступить к их анализу.

Молли закатала рукав, после чего один из клонов паровика взобрался на скамеечку, держа в металлических, похожих на щипцы ручках шприц.

– Аликот Коппертрекс, мне очень дороги мои жизненные соки. Это не машинное масло, которое я могу налить в блюдечко, чтобы вы смазали им гадальные шестеренки. Машина вашего состоятельного друга мне почему-то кажется не очень надежной.

– Ты не права, Молли мягкотелая, – возразил паровик, наблюдая за тем, как его клон шприцем набирает из вены девушки кровь. – Эта модель в целом сходна по своему устройству с анализаторами крови, применяемыми полицией для установления личности граждан. Ваши жизненные соки содержат уникальный биологический показатель, который позволяет Гринхоллу регистрировать вас. Этот показатель также дает возможность оценить вашу потенциальную предрасположенность к правонарушениям или инфекционным заболеваниям и даже выявлять латентных обладателей уорлдсингерских талантов. – Коппертрекс перелил кровь в стеклянную емкость. Она сразу же запузырилась и стекла в приемное устройство машины.

– Отлично! – прокомментировал Блэк, недоверчиво глядя на пыхтящий и пощелкивающий анализатор. – По крайней мере ты поступил разумно, одолжив эту штуку в своем клубе. Не хотелось бы, чтобы наши денежки уходили на сомнительного рода аппаратуру для твоих исследований.

– Королевское общество – никакой не клуб, – обиделся быстродум. – Сия почтенная организация занимается рассмотрением философских вопросов в высшей степени фундаментального и прикладного характера. Поверь мне, там никто не сидит в обтянутых кожей креслах, покуривая мамбл.

Молли прижала к ранке, оставленной уколом, комочек ваты, который тут же окрасился розовым.

– Выходит, это очень серьезное место.

– Именно, юная мягкотелая, очень серьезное.

Принтер за спиной паровика тотчас начал выдавать результаты анализа – под нежное постукивание молоточков печатного устройства из него медленно поползла узкая лента. Коппертрекс принялся изучать полученные сведения, и его череп сиял ровным светом. Вдруг в нем заметались яркие молнии – верный признак, что он недоволен тем, что ему стало известно.

– Аликот! – прозвал Никльби.

– Что случилось, Коппертрекс, скажите? – потребовала ответа Молли.

– О, борода Зака, Владыки Цилиндров! Моя бедная мягкотелая подруга, не стоит удивляться тому, что они желают твоей смерти!

– Великий Круг, да ты скажешь нам, что узнал, или нет?! – воскликнул коммодор Блэк. – Ну, что там выдала твоя чертова машина?

Лента едва не выскользнула из рук Коппертрекса, повиснув над полом.

– Что я узнал? Друзья мои, похоже, я понял, почему тот, кто ковырялся в архивах Гринхолла, изменил учетные записи. Теперь мне понятно, почему у многих состоятельных граждан нашей страны выкачивали живительные соки до последней капли. Теперь я знаю, почему юная Молли обречена на смерть!

Странно, подумал капитан Флейр, что дворец, некогда такой роскошный, что даже послы из Кассарабии восхищались его гигантскими люстрами, сотнями крутовистских часовен и частными садами с фигурно подстриженными деревьями, превратился в подобие тюрьмы. В зале, где заседала Особая Гвардия, обсуждая предстоящую церемонию коронации, ранее устраивались изысканные балы, блестящие приемы и пиры, на которых подавали угрей и речных крабов, выловленных в водах Гэмблфлауэрс, и оленину из охотничьих угодий. Теперь от былого благолепия остались лишь голые стены, покрытые плесенью. Раз в месяц с этой напастью пыталась бороться немногочисленная прислуга, чьи ряды еще несколько столетий назад были сокращены до жалкого десятка человек, получавших скудное жалование от Гринхолла.

В данный момент речь держал один из младших администраторов Гринхолла. Когда дело доходило до рассмотрения финансовых вопросов, правительство неизменно бывало щедрым в одном – в длине речей выступавших.

– Ведется реставрация королевской кареты, – сообщил чиновник. – В каждом городе народ с нетерпением ожидает возможности на каждой остановке увидеть принца надежно прикованным к кресту и в новой маске.

– Возможно, необходим также запас свежих фруктов, чтобы было чем закидывать престолонаследника, – предложил Флейр наполовину в шутку, наполовину всерьез.

– Граждане могут принести с собой испорченные, непригодные в пищу продукты, капитан, – невозмутимо возразил чиновник. – Если я вас понял, вы выразили свои опасения относительно продолжительности королевской процессии.

Флейр кивнул.

– Не думаю, что Особая Гвардия сможет посетить половину городов Шакалии в своем полном составе, как вы предлагаете. Помимо этого у нас есть и прочие обязанности, которые следует выполнять.

– Что может быть важнее ваших церемониальных обязанностей в качестве надзирателей за монархами? Народ с нетерпением ожидает приятных зрелищ, поскольку коронации не было уже около полувека. Пусть же наш свободный народ порадуется тому ужасу, которым наверняка будет охвачен Алфей. Пусть почти коронованный монарх с еще не отрубленными руками послужит людям напоминанием о том, что он все еще способен употребить свои презренные конечности на черное дело восстановления тирании в нашей стране.

– Надзиратели за монархами, – презрительно процедил капитан Флейр. – Хоггстон не прочь устроить этот цирк за счет казны, чтобы не тратиться на вино и закуску для электората. Защитить народ от жертвенного тельца в человеческом обличье, которого выдержите взаперти в королевском инкубаторе? Думаю, мне пришлось бы обратиться к страницам хроник, вздумай я узнать дату последнего проявления роялистского насилия по отношении хотя бы к одному из подданных Шакалии. Вам нужны поставленные ими птички в избирательных бюллетенях, а не защита от принца, ставшего королем.

– Гринхолл не служит какой-то одной политической партии, – напыщенно произнес чиновник. – Мы служим народу.

– Уверен, что ваши слова прозвучат еще более выразительно, если вы произнесете их на асглийском, – заметил Флейр.

– Народ ожидает двухнедельного веселья, – возразил его собеседник. – А вас, капитан, мы ждем в столице в конце текущего месяца. Там соберутся огромные толпы желающих занять места на Парламентской площади, чтобы понаблюдать за тем, как королевский хирург отсечет мальчишке руки и коронует, сделав новым королем. Это будет грандиозное зрелище, капитан. Во всей Шакалии не найдется человека, который не захочет посетить эту церемонию. Мне не хотелось бы доложить Палате Стражей о том, что для проведения карнавалов появились некие препятствия. Великий Круг, не важно, обладаете вы способностями фея или нет, но народ точно разорвет вас на клочки, если вы дадите ему повод для недовольства.

Флейр устало покачал головой.

– Готов спорить, что выборы в этом году состоятся рано.

В следующее мгновение двери в дальнем конце комнаты распахнулись. В помещение, подхватив со стола бумаги гринхолловского чиновника, ворвался порыв свежего воздуха, и на пороге появился нежданный гость, уорлдсингер. Стоящие в карауле гвардейцы тотчас щелкнули каблуками. Это был один из новых служителей. Как же его имя? Кажется, Бланди.

– Капитан! – обратился к Флейру волшебник. – У меня для вас срочное известие.

Флейр посмотрел на чиновника.

– Надеюсь, вы простите нас, похоже, что этот человек хочет сообщить нечто иное, нежели подготовка к карнавалу.

– Уверен, что этот джентльмен из ордена сообщит нечто такое, что непременно заинтересует и Гринхолл.

– Вопрос первостепенной срочности, капитан, – уточнил уорлдсингер, приблизившись к столу.

– Отлично! Слушаю вас! – отозвался Флейр.

– Король, капитан.

– Алфей?

– Нет, старый король, Юлий. Я был назначен в наряд – перевезти его тело к гробовщику в королевский инкубатор. Таксидермисты из государственного музея не захотели повторения печального происшествия, как то имело место с телом королевы Марины.

Чиновник из Гринхолла согласно кивнул. Тело королевы Марины, предшественницы Юлия, было захвачено возбужденной толпой и брошено в воды реки Гэмблфлауэрс, где его унесло приливными волнами и оно исчезло в пучине моря. От него не осталось никаких следов, так что выставить для публичного обозрения было нечего.

– Примите мое сочувствие, – ответил Флейр. – Но если вам неприятен запах, его всегда можно скрыть, если побрызгать покойника розовой водой.

– Вы не понимаете. Я остался наедине с телом. Мне стало скучно, а еще, как бы банально это ни прозвучало, меня охватило любопытство – я все еще веду исследования с целью получения второго цветка.

– И какое отношение это имеет к покойнику, сынок? – спросил Флейр.

– И я подумал, вдруг мне удастся проникнуть в его остывшее сознание. Воспоминания сохраняются в мозгу порой еще несколько дней после смерти – лишняя возможность попрактиковаться еще никому не мешала.

– Вы практиковались с телом усопшего короля? – удивился чиновник. – Это отвратительно. О Всемогущий Круг, неужели ваше начальство одобряет такие вещи?

– Нет, – ответил уорлдсингер, явно устыдившись своего поступка. – Узнай мое начальство, оно не одобрило бы моих действий. Но я не сделал ничего предосудительного и теперь точно знаю, что король мертв.

– Это ни для кого не секрет, – усмехнулся чиновник. – Еще никому не удавалось оправиться от болезни лодочника.

– В его мозгу осталось всего одно воспоминание, всего лишь одно. Зато такое сильное, что сохранялось еще целую неделю. Принц Алфей душит отца подушкой. Потрясение от случившегося и осознание предательства было настолько сильным, что я буквально ощущал его привкус.

– Значит, Алфей задушил собственного отца? – удивился чиновник. – Зачем? Ведь болезнь лодочника и без того свела бы его в могилу.

– Вы правы, это действие не имело смысла, – ответил уорлдсингер. – Но последнее воспоминание было действительно очень сильным. Я не мог ошибиться. Король испытал чудовищную душевную боль.

– Это ничего не меняет, – заявил капитан Флейр. – Вспомните о веселье, о карнавале или на худой конец мятеже, который вспыхнет, если люди не получат долгожданного праздника, Коронация должна состояться точно в назначенный час.

– Это меняет все, – возразил чиновник. – Как бы мы ни пытались случать королевских хищников, похоже, нам никогда не вытравить из них жестокость. В инкубаторе имеется немало кандидатов, которых мы можем выбрать для осуществления порядка наследования, и тогда народ придет посмотреть на казнь на эшафоте Боунгейта столь же охотно, как и на Парламентскую площадь. В былые дни эти злобные подонки травили друг друга ядом. Похоже, наш дорогой принц следует их примеру. Но какую превосходную возможность это нам дает, капитан, вы только подумайте! Мы напоминаем всей стране о моральном авторитете нашего правителя славной процедурой повешения. Что касается народа, то он, как и положено, получит во время карнавальной недели нового монарха на троне.

Флейр потянулся вперед и резко ударил чиновника по шее. Что-то громко хрустнуло. Чиновник тут же обмяк в кресле, а его голова бессильно свесилась набок.

– Я почему-то был уверен, что вы так и скажете.

Стоявший на другом конце зала уорлдсингер попятился. Ноги сами понесли его к выходу, туда, где застыли в карауле два гвардейца.

– Вы убили его!

– Весьма сожалею, – ответил Флейр. – Вот только я сомневаюсь, что его кто-то хватится. В отличие от тебя, Бланди. Твое исчезновение наделает в ордене слишком много шума.

Уорлдсингер выбросил вперед руку и, покачиваясь и направляя магию в сторону Флейра, начал читать заклинание. Увы, попытка оказалась безуспешной, с капитаном ничего не произошло. Тот стоял на своем прежнем месте, спокойный и несокрушимый как скала.

– Вы!..

– Я должен был сгореть? – спросил капитан и похлопал себя по торку, обвивавшему его шею. – Неужели все эти мерзкие руны, все эти чары, которыми мой торк набит по завязку в ожидании той минуты, когда он разорвет меня на части, дали осечку? Я видел, как тебе подобные как-то раз привели в действие эту штуку, которая была нацеплена на одном из нас, меченых, – на женщине. А ты, уорлдсингер, тебе случалось видеть такое? Я до сих пор помню, как глаза этой несчастной, вырвавшись из орбит, шипели на холодном снегу. Вы могли бы назвать ее дегенераткой, для меня же она была испуганной юной женщиной, которая убежала с поля боя, будучи не в силах видеть вокруг себя трупы и вдыхать запах смерти. Такого жизненного опыта не пожелаешь и врагу!

– Только уорлдсингер способен снять заклятие с торка.

– Так принято думать, – согласился Флейр, сопроводив свои слова кивком. – Конечно, хотя у нас самое большинство количество меченых, Шакалия не единственная страна, где имеются уорлдсингеры.

Один из гвардейцев открыл дверь и впустил в зал существо ростом с граспера. Это был один из злосчастных узников Хоклэмского приюта.

– Вы сошли с ума, капитан! Где защитный костюм этого парня? Где сопровождающие уорлдсингеры?

– Ты имеешь в виду оковы? Ах да, забыл, сегодня же день стирки! Что касается охранников, то позволь мне показать тебе, что с ними случилось…

Голова уорлдсингера дернулась, из носа хлынула кровь – это разум безумного создания вторгся в его мозг. Один из гвардейцев подскочил к уорлдсингеру сзади и, крепко схватив за руки, зажал ему рот.

– Он мне нравится, – сообщил уродец, погладив волшебника по груди и рукам. – Сильный, молодой.

– Ты знаешь, брат, что нужно сделать, – напомнил ему Флейр.

– Ты так добр ко мне, брат.

Раздался хлопок, и нижняя челюсть уродца упала на пол, а сам меченый вскочил на плечи дрожащему уорлдсингеру. Отчаянно сопротивляясь, Бланди попытался сбросить с себя уродца и высвободиться, однако противник оказался намного сильнее его. Фей навалился уорлдсингеру на плечи, и голова Бланди тут же исчезла. Это фейбрид, широко раскрыв рот, мгновенно засосал ее внутрь. Уорлдсингера словно волной накрыло телом меченого, и вскоре два существа слились в единое целое. Уорлдсингер, уже переставший быть собой, полетел на пол, не устояв на ногах, словно новорожденный теленок, который пытается сделать первые шаги. «Бланди» прислонился к стене, тяжело дыша.

– Ты закончил? – поинтересовался Флейр.

Новоявленный Бланди одной рукой погладил себя по затылку, а второй ощупал пах.

– Закончил. Все получилось. Это тело прослужит мне долгие месяцы.

– Неплохо, – похвалил капитан.

Хоггстон спускался вниз по винтовой лестнице прямо в глубины Хэм-Ярда.

– Это действительно важно, инспектор Резон?

– В политической полиции думают так же, Первый Страж. С тех пор, как он был пойман, мы ответили отказом на все просьбы о его переводе в другую тюрьму.

– Знаю, – ответил Хоггстон. – Как думаешь, когда прекратятся жалобы на политическую полицию?

Инспектор Резон подошел к блоку переключателей. Расположенные внизу газовые фонари тотчас ожили, и в их неровном свете стали видны уходящие вниз ступени.

– Здесь давно следовало установить лифт, – заметил Хоггстон.

– Когда вы были моложе, Первый Страж, лишние движения вас не слишком напрягали.

– Тогда я засовывал брошюрки под двери домов в трущобах Дризелвелла, мерился силами на полемических дубинках с молодыми щеголями-левеллерами.

Инспектор улыбнулся.

– А я был молодым неопытным полицейским, пытавшимся ловить карманников и разгонять на улицах толпы бездельников.

– Мы оба прошли славный путь с тех времен, – признал Хоггстон.

– Верно, Первый Страж, большой и славный путь. Я прошу вас не думать, будто я не испытываю благодарности за те услуги, которые вы мне оказывали.

– Это доброе дело – пригласить местного полицейского на чашечку каффиля, как когда-то говаривала моя матушка.

– Она всегда делала его чересчур сладким, – вспомнил инспектор. – Хотя я не припомню, чтобы кто-то жаловался.

– Дешевый джин убивает ощущение вкуса. Сладость – единственное, что остается.

– Сейчас я воздерживаюсь от крепких напитков, – признался полицейский.

– Что именно политическая полиция не включила в отчет?

– То, что его взяли в первую очередь мы, а не они. Хотя, по правде говоря, нам просто подфартило, что мы вышли на его след.

– Он когда-нибудь общался со смутьянами из доков?

– Осмелюсь сказать, некоторые из них, как и он, когда-то были компатриотами. Но он напрямую не связан с новым заговором.

– Этих новых революционеров непременно нужно разоблачить, – веско произнес Хоггстон. – Я не потерплю, чтобы их зараза плодилась на моих улицах и подрывала наш авторитет.

– Согласен, – произнес инспектор. – Я видел отчеты моих полицейских, касающихся ночных дежурств. Все, как один, до смерти перепуганы увиденным. Роты уорлдсингеров и гвардейцев гнали по городским трущобам целое стадо жутких созданий.

– Это не должно дойти до Док-стрит, – приказал Хоггстон.

– Если так будет продолжаться и дальше, газетчики очень скоро пронюхают о вашем приходе сюда, – ответил инспектор Резон. – Смею ли я предположить, что вы лишь потому согласились на мое предложение придти, что у ваших друзей больше нет никаких полезных сведений?

– Ты еще скажешь, что они охотятся за привидениями, – огрызнулся Хоггстон. – Лучше давай поговорим о твоем пленнике. Он действительно был печатником?

– Да. Работал на Хокс-сквер, где, если не ошибаюсь, печатали этикетки для тоника. Мы арестовали его на основании доноса, что он выполняет левые заказы. Донос оказался верным. У него нашли полные ящики дагерротипных снимков непристойного содержания. Их было так много, что цензурному комитету Гринхолла потребовалось бы много недель для их изучения. По всей видимости, на него настучала одна из девиц-натурщиц – наверное, какие-то разногласия художественного свойства.

Держась за вделанные в стены металлические скобы, Хоггстон продолжил спуск вниз.

– Но ты, после того как получил результаты анализа крови, все-таки вернулся в типографию?

– Абсолютно верно, Первый Страж. Мы нагрянули туда ночью и тихонько обшарили все, до последнего винтика. Тогда-то мы и нашли там кое-что другое. Я оставил там засаду, чтобы посмотреть, не залетит ли туда какая-нибудь важная птица.

– Если так и произойдет, считай, что тебе повезло, – небрежно бросил Хоггстон.

– Согласен. Вполне может статься, что я впустую потрачу уйму времени, но ведь происходили и куда более странные вещи.

Лестница наконец кончилась, и они очутились перед железной дверью. Инспектор Резон постучал по закрывавшей ее снаружи железной решетке, и через секунду дверь открылась внутрь. На пороге вырос граспер в черном полицейском мундире и важно отсалютовал гостям.

– Вы еще не были у нас, Первый Страж?

Хоггстон отрицательно покачал головой.

– Одна дверь ведет внутрь, одна – наружу. Обе охраняются. Немало узников-людей улизнули из Боунгейта после вынесения им смертного приговора, но еще ни одному не удалось сбежать из наших камер. Правда, находились негодяи, кто пытался бежать – например, душитель с Лайонс-Филд, разбойник Воган, даже научные пираты вроде Ньютона и Крука.

Затем рядом с Хоггстоном и Резоном появился второй полицейский, который отомкнул последнюю дверь. Перед ними открылся вход в длинный коридор, по обе стороны которого тянулись камеры со стеклянными дверями. Не обращая внимания на других узников, инспектор повел Хоггстона к самой дальней камере с железной дверью, окантованной по всему периметру резиновыми прокладками, что придавало ей сходство с люком субмарины.

– Отключи шум! – бросил Резон одному из охранников. – И покрепче задвинь засовы!

С этими словами инспектор крутанул штурвал дверной задвижки. В камере во весь рост стояла человеческая фигура с повязкой на глазах, прикованная цепью к металлической раме.

– Политическая полиция выведала бы у него нужные сведения гораздо быстрее, – произнес Хоггстон.

– Медленно, но верно, Первый Страж, – согласился инспектор. – Вы же прекрасно знаете, что мы, простые полицейские, не одобряем их методов. У этого парня ногти на руках в целости и сохранности, и я отлично обхожусь без всяких там колдунов, чтобы заглянуть в его мысли. К тому же, если человек достаточно силен, он сумеет без особых усилий противостоять методам ребят из политической полиции, а если слаб, то в любом случае скажет все, что они желают услышать. Когда нам нужно узнать правду, мы просто оставляем их один на один с шумом – на день, на неделю или даже на месяц, и в конце концов он, как говорится, делает их просто шелковыми.

Хоггстон оглядел камеру. Голые стены, одни лишь отражающие пластины, перемещающие шум по всей темнице. Звук танцующих дьяволов.

Инспектор Резон снял повязку с глаз пленника. Тот медленно обвел взглядом окружающее пространство и посмотрел на Хоггстона и инспектора. Взгляд у него был безумный и рассеянный. Как будто реальность раскололась на бесчисленное количество частей, и в камере он видит то, чего не в состоянии узреть другие люди. В том числе и вещи, которые он может отодвинуть в сторону, чтобы дать место двум новоявленным гостям.

– Каким именем ты пользуешься сегодня? Гаррет или Тейт?

Пленник промычал нечто невнятное.

– Должно быть, ему трудно выбрать что-то определенное, – ответил инспектор Резон. – Ты четырнадцать лет был Гарретом. Однако согласно архивным данным и анализу крови ты – Тейт. Гаррет – не слишком уважаемая личность, верно? Внешне он, может, и производил благопристойное впечатление, но я предлагаю вспомнить найденные у тебя ящики с похабными картинками, которыми ты торговал. Уже за одно это тебя можно на пару лет упечь за решетку. Так что назови джентльмену свое имя.

– Тейт, – ответил узник. – Я – Тейт.

– Но мистер Тейт – главарь горняцкого союза, – возразил инспектор. – Человек из газовых месторождений. Как же ты мог стать другим?

– Просто взял чужое имя. Гаррет умер во время голода, но об этом никто не знал.

– В этом-то и проблема, – ответил Резон. – Дело в том, что Тейта до сих пор разыскивают за создания союза горняков в годы карлистского восстания. Гаррет получит два года заключения в Боунгейте, а вот Тейт – Тейту светит виселица, понимаешь?

– Тейт. Я – Тейт.

– Отлично, – похвалил заключенного инспектор. – По правде говоря, Тейт, меня мало занимают твои политические интересы и то, чем ты раньше занимался. Вздумай я арестовать того, кто во время восстания запихнул запал в бутылку джина, у меня здесь перед Хэм-Ярдом уже давно бы выстроилась очередь торговых воротил, которые бы жаловались на нехватку рабочих рук. Но меня, признаться, беспокоит тайный склад в подвале твоей типографии. И свежие экземпляры газеты «Общество и общее дело», перевязанные в пачки и подготовленные к раздаче. И как только тебе удается находить покупателей этого барахла?

– Пожалуйста, дайте мне поспать! Умоляю вас, я безумно хочу спать!

– Тогда скажи мне, парень, то, что я добиваюсь от тебя, только и всего, – ответил Хоггстон. – Чтобы мы с чистой душой могли перевести тебя в камеру, где есть койка. Расскажи мне об уличных беспорядках. Ты ведь с друзьями был в доках, когда на берегах Гэмблфлауэрса началось черт знает что?

– Не мы, – ответил узник. – Это были не мы.

– Но ведь подстрекатели называют себя карлистами.

– Я не принимаю таких в свою организацию, – ответил узник. – Они другие.

– И в чем же их отличие?

– В их настойчивости. Они давят на тех, кто состоит в их рядах. Творят безумные вещи, что-то вроде колдовства. Люди быстро подпадают под их влияние.

– Я давно уже сделал для себя вывод, что самые сильные идеи подобны колдовству, – сказал Хоггстон. – Кто организаторы? Где собирается их комитет?

– Они жестокие, – произнес узник. – Они убивают нас. Они убивают своих же.

– Он сам не знает, кто они, – возразил инспектор Резон. – Даже шум оказался бессилен вытащить из него эти сведения.

– Не могли же эти хорошо организованные парни возникнуть из ниоткуда, – предположил Хоггстон. – Тейт, ты, может быть, и не знаком с новым карлистским движением, но один из твоих людей все-таки должен знать, откуда исходит эта революционная зараза.

Тейт болезненно застонал.

– Назови ему имя, Тейт, – посоветовал инспектор Резон. – Скажи этому джентльмену имя, которое ты мне выдал. Скажи ему, куда поступали твои деньги, и кого ты финансировал.

Тейт покачал головой.

– Черт тебя подери, парень, мне нужно имя! – рявкнул Хоггстон.

– Ты вытерпел три дня шума, – напомнил несчастному узнику инспектор. – Я видел, как настоящим мужчинам удавалось выстоять пять дней, иногда даже неделю, но потом и они не выдерживали. Хочешь проверить, настоящий ли ты мужчина, Тейт?

– Карл. Бен Карл! – Это имя Тейт-Гаррет произнес как молитву. – Он знает о новых революционерах.

– Блудный сын Миддлстила? О Великий Круг, а я-то думал, что он давно мертв, – сообщил Хоггстон. – Где же он прятался все эти годы?

– Ну, не зря я вас сюда пригласил? – повернулся Резон к Первому Стражу.

Тейт заплакал, устыдившись той легкости, с какой далось ему предательское признание.

– Я видел его только раз, на митинге. Он тоже сильно напуган. За ним охотятся эти новые.

Первый Страж повернулся к инспектору.

– Ты ему веришь?

– Верю, он здесь вот уже три дня.

– Не сводите с него глаз! – распорядился Хоггстон. – Постоянно, день и ночь. Черт бы побрал этого Бенджамина Карла! Вот уж не думал, что придется заниматься каким-то жалким философом. Сейчас он, должно быть, впал в старческий маразм, и все равно отравляет нам существование.

Резон кивнул на Тейта-Гаррета.

– Отправить его в магистрат? Тогда для него точно подготовят эшафот.

– Я вижу перед собой лишь старого придурка, который бросил печатать одну похабщину и тут же взялся за выпуск другой. Надо осудить Гаррета, а не Тейта. Сделай это тихо и отправь его в мой район. Я попрошу, чтобы его оставили в живых и выслали в колонии.

– Спать! – простонал Тейт.

Инспектор посмотрел на циферблат карманных часов.

– Сегодня вечером тебя избавят от этих видений, и ты сможешь проспать несколько дней подряд.

– «Это будут первые дни более справедливой жизни», – процитировал Хоггстон строчку из предисловия к «Обществу и общему делу».

Инспектор Резон позвал тюремщиков и приказал им сиять с Тейта цепи.

– Бен Карл, – произнес Хоггстон, перекатывая во рту эти два слова, как будто смакуя их. – Бен Карл. Я думал, что ты уже давно мертв.

– Я купил все, что ты написал в своем списке, – сообщил Аунбар.

– Отлично, – похвалил мальчишку-крабианца Бинчи, беря у него корзинку с едой. Сунув руку в карман, он извлек из него монетку в три пенса. – Как там дела у Джерпса?

– Огромная очередь, как всегда. – Пестрые подростковые пятнышки на бронированном черепе мальчишки сверкнули в ярком солнечном свете коридора. – Угорь в желе был свежим на вид, так что я купил для тебя порцию.

Бинчи улыбнулся.

– Славно. Значит, ужин у меня есть.

– Моя мама интересуется, как поживает демсон Би, – произнес Аунбар.

– Передай от меня спасибо твоей матушке.

– У тебя опять нет времени поучить меня обращению с карточками? – поинтересовался мальчик.

В отличие от большинства мальчишек Шелл-Тауна, которые бегали по улицам и швыряли комьями грязи в тех, кто обижался на их проказы, Аунбар на глаз мог определить ошибку в строчке Простачка, а узоры перфорированных карточек читал как прирожденный механик.

Бинчи посмотрел на старинные часы, купленные в свое время еще его дедом.

– Нет, не сегодня, тебе лучше поторопиться домой. Учеба от нас никуда не уйдет. Ведь всегда остается завтра.

– Тогда в день Круга, – с явным разочарованием в голосе произнес юный крабианец. В следующее мгновение в коридоре часовой башни раздалось постукивание трости по полу. Оба – и Аунбар, и Бинчи – мгновенно повернули голову в сторону двери. Насколько было известно Бинчи, на этом этаже никто не жил.

– Мистер Бинчи? – спросил вошедший в комнату пожилой джентльмен.

Бинчи поставил корзинку с едой на пол.

– Вы ко мне, сэр?

– Профессор Винеис. По-моему, из нашей канцелярии вам должны были отправить письмо.

– Вы психиатр? Я только вчера получил ваше письмо. – Бинчи посмотрел на юного крабианца. – Ступай домой, Аунбар. До завтра.

– До завтра! – попрощался тот и выбежал в коридор.

Профессор Винеис оперся на трость.

– Прекрасные ребята эти крабианцы, верно? Я слышал о горестном состоянии вашей жены, мистер Бинчи. Мы можем с вами сейчас поговорить на эту тему?

– Будет лучше, если вы войдете комнату, сэр, – пригласил гостя Бинчи. – Вы, надеюсь, не из Королевского института? Я уже консультировался с большинством тамошних специалистов, но от них нет никакого толка. Машинная болезнь, видите ли, находится за пределами их компетенции. Если бы этот недуг поразил кого-нибудь из гвардейцев или хозяев счетных домов, они тут же приступили бы к лечению и не стали бы расписываться в своем бессилии.

– Последние несколько лет я давал консультации в городах-государствах, – сообщил профессор, снимая плащ.

– Мне показалось, что вы говорите с каким-то легким заморским акцентом, – сказал Бинчи, принимая у гостя плащ и вешая его на прибитый к двери крючок. – Но как вы нашли меня? Я лишь совсем недавно опубликовал сообщение о болезни жены в журналах, которые выписываю.

– Знаете, это любопытное стечение обстоятельств, – признался граф Вокстион. – Причем дело кончилось посланием и разбитым зеркалом.

Бинчи недоуменно посмотрел на гостя.

– Разбитым зеркалом? Но ведь это плохая примета!

– Совершенно верно – согласился граф. – Для кого-то. Ну что ж, мистер Бинчи, приступим к консультации…