Текст книги "Кузница Тьмы (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Annotation

Наступило время разлада в Куральд Галайне, где под покровом мрака правит Мать Тьма. Однако древняя земля была прежде домом многих сил... и даже смерть не вечна. Сторонники побуждают почитаемого в народе героя, Урусандера из рода Вета, соединиться браком с Матерью Тьмой, но на пути этих планов встал консорт королевы лорд Драконус. Назревающая схватка посылает незримые трещины по всему государству, и под слухи о гражданской войне древнее могущество просыпается в давно мертвом море. В сердце событий оказываются Первые Сыновья Тьмы – Аномандер, Андарист и Сильхас Руин из оплота Пурейк.

Киницик Карбарн

Киницик Карбарн

Стивен Эриксон Кузница Тьмы

от переводчика: Новая трилогия С. Эриксона связно описывает события, намеки на которые щедро рассыпаны по всем томам 'Малазанской Книги Павших'. Несомненно, значительная часть наслаждения будет доступна лишь читателям, знакомым с основной эпопеей. Давно полюбившиеся герои предстанут в совершенно новом качестве, разрешатся многие загадки малазанской цивилизации; автор начнет большую игру, переворачивая сложившиеся представления о сотворенном мире. Стоит ли удивляться, если реальная история Тисте окажется мало похожей на воспоминания долгожителей, намеренно или по невежеству искаженные хроники, созданные тысячи лет спустя мифы...

***

... итак, ты нашел меня и сможешь узнать эту историю. Когда поэт говорит об истине с другим поэтом, каковы шансы у истины? Позволь же спросить вот что. Находится ли память в вымысле? Или ты найдешь вымысел в памяти? Что здесь рабски склоняется и перед чем? Неужели мера величия определится лишь подробностями? Может и так, если подробности создают всю полноту ткани мира, если темы – лишь идеально сложенные и безошибочно сшитые листы; и если мне должно склоняться перед вымыслом, словно перед достигшей совершенства памятью.

Похож ли я на мужа, способного склонять колени?

Нет отдельных историй. Ничто отдельно стоящее не стоит второго взгляда. Мы с тобой знаем. Мы могли бы заполнить тысячу свитков воспоминаниями о жизнях, чьи владельцы почитали себя и началом и концом, для которых целостность вселенной умещалась в деревянные ящички, что так удобно держать под рукой – уверен, ты видел таких, проходящих мимо. Им было куда идти, и каково бы ни было то место... что ж, оно в них нуждалось и без драматического их появления место это, несомненно, прекращало существовать.

Мой смех циничен? Презрителен? Я вздыхаю, снова напоминая себе, что истины подобны скрытым в земле семенам: если за ними ухаживать, кто знает, какая дикая жизнь явится взору? Предсказания безумны, самоуверенные допущения жалки. Но все эти аргументы нам уже не нужны. Если бы мы выплюнули их тогда, давно, в иной эре, когда были моложе, чем считали себя!

Эта история будет подобна Тиам, твари о многих головах. В моей природе носить маску и говорить множеством голосов, не своими губами. Даже когда я имел зрение, глядеть лишь парой глаз было мукой, ибо я знал – мог ощутить душой – что единственное зрение лишает нас почти всего мира. И тут ничего не поделаешь. Это наш барьер понимания. Возможно, лишь поэты искренне отрицают такой путь бытия. Не важно; чего не вспомню, я придумаю.

Нет отдельных историй. Жизнь в одиночестве есть жизнь, бегущая к смерти. Но слепой никогда не побежит, он только ощущает дорогу, как и подобает в неверном мире. Смотри же на меня как на ставшую реальностью метафору.

Я поэт Галлан, и слова мои будут жить вечно. Это не похвальба. Это проклятие. Мое наследие – труп ожидающий, и его будут поднимать, пока пылью не станет всё. И когда последнее дыхание давно отлетело, гляди, как двигается плоть, как она еще дрожит.

Начиная, я не воображал, что встречу конец на алтаре, под зависшим ножом. Я не верил, что жизнь моя – жертвоприношение; не верил в великие причины, в плату, передаваемую в руки славы и почета. Я вообще не верил в необходимость жертв.

Ни один из мертвых поэтов не упокоился. Мы подобны прокисшей пище на щедром столе. Вот приносят новую перемену, высмеивая наши остатки, и сами боги отчаялись разгрести эту неразбериху. Но у поэтов есть истины, и оба мы знаем их ценность. Мы вечно грызем хрящи истин.

Аномандарис. Что за смелое заглавие. Но помни: не всегда я был слепым. Это не личная история Аномандера. Мою историю не поместить в маленький ящичек. На самом деле он здесь наименее важен. Тот, кого толкают в спину множеством рук, пойдет в одном направлении, чего бы сам не желал.

Возможно, я не особо его ценю. На то есть причины.

Ты спрашиваешь, где же мое место? Да нигде. Приди в Харкенас, сюда, в мою память, в мое творение. Пройдись по Залу Портретов, не найдя моего лица. Это ли значит быть потерянным в том самом мире, что сделал тебя, что вместил твою плоть? Не грозит ли тебе подобное бедствие в родном мире? Ты бродишь и бродишь? Ты вздрагиваешь от собственной тени, просыпаешься от смятенного неверия: неужели это всё, что ты есть – блеклые перспективы, беспочвенность дерзаний?

Или проходишь мимо, уверенно хмурясь, и твой маленький ящичек поистине красив...

Неужели я единственная пропащая душа мира?

Не презирай мою усмешку. Я тоже не создан для ящичка, хотя многие и пытались. Нет, лучше отвергнуть меня целиком, если так желанно спокойствие ума.

Стол полон, пир бесконечен. Присоединяйся ко мне здесь, среди гнусных объедков и груд посуды. Слушатели голодны, голод их неутолим. И мы благодарны за это. А если я говорил о жертве, то лгал.

Хорошенько запомни мою историю, Рыбак Кел Тат. Ошибешься, и книгоиздатели съедят живьем.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

И В ТЕХ ДАРАХ ВСЕ ФОРМЫ ПОКЛОНЕНИЯ

ОДИН

И здесь будет мир.

Эти слова на древнем языке Азатенаев глубоко врезаны в камень свода. Бороздки выглядят свежими, нетронутыми ветром и дождями, и потому могут показаться столь же юными и невинными, как само чувство. Лишенный изящества свидетель увидел бы лишь грубость руки каменщика, но ведь истинно говорится, что невежды не способны на иронию. Однако, подобно сторожевому псу, по одному запаху познающему подлинную натуру гостя, невежественный свидетель не слеп к тонким истинам. Потому дикарское начертание на базальте свода остается значимым и требовательным даже к невеждам, а свежесть выбитых слов заставляет помедлить всякого, кто может их понять.

И здесь будет мир. Убеждение – камень в сердце всех вещей. Форма его высечена уверенными руками, а пыль торопливо сметена. Оно созидается, чтобы стоять, созидается, чтобы отвергать вызов, а загнанное в угол, дерется без понятий о чести. Нет ничего ужаснее убеждения.

Все точно знали, что в Доме Драконс нет никого с примесью крови Азатенаев. На самом деле, немногие из этих существ с усталыми глазами, живущих за Барефовым Одиночеством, посещают стольный город Куральд Галайна, разве что каменотесы и зодчие, коих призывают ради той или иной работы. Но владыка Оплота не слыл мужчиной, склонным объяснять свои причуды. Если рука Азатеная высекла двусмысленные слова над порогом Великих Покоев – словно суля новую эру, полную и обещаний и угроз – это было лишь личным делом лорда Драконуса, Консорта Матери Тьмы.

Так или иначе, Оплот в последнее время редко видел владыку над своим кровом, ибо он стоял подле Нее в Цитадели Харкенаса – отчего внезапное возвращение после бешеной ночной скачки породило и беспокойство, и бурю шепотом передаваемых слухов.

Гром подков приближался в слабых лучах восхода солнца – света, всегда приглушенного из-за близости Оплота к сердцу силы Матери Тьмы – и становился все громче, пока не пролетел под сводом ворот и не отозвался во дворе. Шлепнулась на мостовую красная дорожная глина. Высоко задрав шею под натянутыми крепкой рукой хозяина поводьями, боевой конь Каларас остановился, вздымая бока; пена текла по гладкой шее и груди. Это зрелище заставило замереть подбежавших конюших.

Управлявший чудесным животным грузный мужчина спешился, бросив спутанные поводья, и без лишних слов прошагал в Великие Покои. Слуги разбегались с его пути всполошенными цыплятами.

Ни намека не эмоции не было на лице лорда, но эта особенность была известна и потому никого не удивила. Драконус ничего не выдавал наблюдателям; возможно, именно загадка этих очень темных глаз и была истоком его власти. Подобие его, созданное рукой великолепного художника Кедаспелы из Дома Энес, украшало почетное место в Зале Портретов Цитадели; воистину, рука гения сумела схватить непостижимость лица Драконуса, намек на нечто за пределами совершенных черт лица Тисте Анди, на глубину за этим доказательством чистоты крови. Это было лицо мужчины, ставшего королем во всем, кроме титула.

Аратан стоял у окна Старой Башни; эту позицию он занял, едва услышав возвещавший неминуемое возвращение отца колокол. Он видел, как Драконус въезжал во двор, глаза ничего не упускали, одна рука у губ, чтобы привычно скусывать кожу и кусочки мяса с кончиков пальцев (они были вздувшимися и покрасневшими от вечных язвочек, а иногда и кровоточили, пачкая ночами простыни). Он изучал движения Драконуса: как могучий воин спешился, небрежно передав Калараса грумам, как вошел в двери.

Трехэтажная башня господствовала над северо-западным углом Великих Покоев; главный вход был справа, невидимый из верхнего окна. В такие мгновения Аратан замирал, сдерживая дыхание, напрягая все чувства ради мгновения, когда отец пересечет порог и поставит ногу на голые камни вестибюля. Он ждал изменения атмосферы, трепета старинных стен здания, тихого грома появления Владыки.

Как всегда, ничего такого не случилось. И Аратан не знал, его ли это неудача или сила отца запечатана за впечатляющей наружностью, за уверенными глазами, сдержана с почти совершенным мастерством. Он подозревал первое – он же видел реакцию остальных, напряженные лица высокородных, смущение низших сословий (иногда эти чувства сражались внутри одного индивида). Драконуса боялись, и причину Аратан не мог понять.

Честно говоря, он не ожидал от себя такой чувствительности. Он же был побочным сыном. Он никогда не знал матери, даже имени ее не слышал. За семнадцать лет он едва двадцать раз был с отцом в одной комнате. Конечно, не более того. И Драконус ни разу с ним не говорил. Ему не выпадало привилегии обедать в главном зале; он учился отдельно и осваивал воинские умения вместе с новобранцами дом-клинков. Даже в дни и ночи после того, как он чуть не утонул, на девятую зиму жизни попав под лед, его осматривал целитель стражи, его не посещал никто, кроме трех младших сводных сестер, да и те посмотрели из-за двери – трио круглых лиц с распахнутыми глазенками – и тут же с визгом сбежали в коридор.

Такая реакция сказала Аратану, что он невообразимо уродлив; несколько лет он пребывал в этом убеждении, привыкнув скрывать лицо рукой, и вскоре касание собственных пальцев стало единственным доступным ему знаком утешения. Теперь он не верил, что уродлив. Просто... обычен, на такого и глядеть не стоит.

Хотя никто не говорил о его матери, Аратан знал, что именно она дала ему имя. Убеждения отца в этом вопросе были гораздо суровее. Он внушил себе, что помнит мать сводных сестер, объемистую грузную женщину со странным лицом – она то ли умерла, то ли уехала вскоре после отлучения тройни от груди, хотя позднейшие замечания наставника Сагандера намекали, что то была лишь кормилица, ведьма из Бегущих-за-Псами, что обитают за Одиночеством. И все же он предпочитал думать о ней как о матери девочек, слишком мягкосердечной, чтобы дать такие имена – имена, на вкус Аратана, сковавшие сестер словно проклятие.

Зависть. Злоба. Обида. Они редко составляли ему компанию. Пролетали быстро, словно замеченные краешком глаза птицы. Шептались за углами коридоров, за дверями, мимо которых он проходил. Очевидно, они видели в нем источник великого развлечения.

Сейчас, в первый год совершеннолетия, Аратан увидел в себе пленника или заложника, каких берут по традиции Великие Дома и Оплоты, скрепляя союзы. Он не из фамилии Драконс; хотя никто не делал секрета из его происхождения, само равнодушие лишь подчеркивало его никчемность. Семя брызжет куда хочет, но предок должен поглядеть ребенку в глаза, чтобы сделать своим. А этого Драконус не сделает. К тому же в нем мало крови Тисте – ни светлой кожи, ни высокого роста, а глазам, хоть и темным, недостает ртутной изменчивости чистокровных. В этом он похож на сестер. Где же отцовская кровь?

Скрыта. Она каким-то образом скрыта внутри.

Драконус его не признает, но для разума Аратана это не стало причиной печали. Мужчина ты или женщина, когда кончается детство, нужно встретиться с миром и занять свое место; а в этом ты всецело зависишь от собственных усилий. Созидание мира, его веса и ткани, позволяет проявить силу твоей воли. В этом смысле общество Куральд Галайна было истинной картой талантов и способностей. По крайней, мере, наставник Сагандер повторяет это почти ежедневно.

Как при дворе Цитадели, так и в отделенных селениях нельзя притвориться. Жалкий и бездарный не найдет места, где может скрыть свои неудачи. "Таково правосудие естества, Аратан, а оно по любой мерке превосходит правосудие, скажем, Форулканов или Джагутов". У Аратана не было серьезного повода считать иначе. Лишь такой мир, столь усердно воспеваемый учителем, он знал.

Но все же... сомневался.

Ноги в сандалиях застучали по спиральной лестнице позади, и Аратан повернулся в некотором удивлении. Он давно объявил башню своей, сделал себя лордом пыльных паутин, теней и отзвуков. Лишь здесь может он быть собой, и никто не посмеет оторвать руки от лица, не посмеется над истерзанными ногтями. Никто не навещал его здесь; колокола дома призывали его на уроки или обеды, он измерял дни и ночи по их приглушенным звонам.

Шаги приближались. Сердце застучало в груди. Он отвел руку ото рта, вытер пальцы о тунику и встал лицом к проему лестницы.

Показавшаяся фигура заставила его вздрогнуть. Одна из сводных сестер, самая низенькая – последней вышла из утробы – лицо покраснело от трудного восхождения, дыхание чуть напряжено. Темные глаза отыскали его.

– Аратан.

Никогда прежде она к нему не обращалась. Он не знал как ответить.

– Это я, – сказала она, и глаза сверкнули как будто бы гневом. – Обида. Твоя сестра Обида.

– Имена не должны быть проклятиями, – сказал Аратан, не подумав.

Если эти слова ее шокировали, единственным признаком стало чуть заметное покачивание головы. – Значит, ты не дурачок, как говорит Зависть. Хорошо. Отец будет... рад.

– Отец?

– Тебя призывают, Аратан. Прямо сейчас – я приведу тебя к нему.

– К отцу?

Она скривилась. – Сестра знала, что ты таишься здесь как редж в норе. Сказала, ты почти такой же тупой. Так? Она права? Ты редж? Она всегда права – она сама тебе так скажет. – Обида метнулась к нему, схватила за левое запястье и потащила к ступеням.

Он не сопротивлялся.

Отец его призвал. Аратан мог придумать лишь одно объяснение.

«Меня собираются изгнать».

Пыльный воздух Старой Башни волновался, когда они спускались, и покой этого места казался нарушенным. Но скоро все снова уляжется, пустота вернется, как изгнанный король на трон; Аратан знал, что никогда уже не посмеет предъявить права на его владения. Это было глупым заблуждением, детской игрой.

"В правосудии естества, Аратан, слабый не может скрыться, если мы не даруем ему такую привилегию. И помни: это всегда привилегия, за кою слабый должен вечно благодарить. В любой нужный момент, если сильный захочет, он сможет вынуть меч и окончить жизнь слабого. Вот и урок на сегодня. Терпимость".

Редж в норе – жизнь зверя терпят, пока он не начнет досаждать, и тогда собак спускают в земляной тоннель, в подземные садки, и где-то внизу редж бывает порван на куски, на мелкие клочки. Или его выгоняют наружу, где копья и мечи уже жаждут забрать жизнь.

Так или иначе, эта тварь не помнит о дарованной привилегии.

Все уроки Сагандера, словно волки, кружили около понятия слабости и места, уготованного проклятым слабакам. Нет, Аратан не был дурачком. Он все отлично понял.

И однажды он навредит Драконусу, хотя как – этого и вообразить нельзя. «Отец, я – твоя слабость».

А пока он спешил за Обидой, крепко схватившей руку, а вторую руку грыз, поднеся ко рту.

Мастер оружия Айвис утирал пот со лба, ожидая за дверью. Призыв застал его в кузнице, где он отдавал распоряжения мастеру железа насчет должной заточки многослойного клинка. Говорят, те, у кого есть примесь крови Хастов, знают железо так, словно всосали жидкий расплав из материнской груди. Айвис в этом не сомневался. Пусть кузнец – умелый и талантливый изготовитель оружия, но сам Айвис от крови Хастов по линии отца и, хотя считает себя солдатом до мозга костей, способен расслышать порок в лезвии, едва клинок извлекается из ножен.

Мастер железа Гилал принял упрек достаточно смиренно, хотя, разумеется, напрямую ничего не было сказано. Пригнув голову, он бормотал извинения, как и подобает мужу низшего ранга; уходя, Айвис слышал, как тот ревет на подмастерьев – из которых никто никоим образом не был виновен в пороке меча, ибо последние стадии изготовления клинка всецело свершаются рукой мастера. Айвис слышал эти тирады и понимал: со стороны мастера железа проявлений злопамятства ждать не следует.

А теперь он говорил себе, стоя у дверей Палаты Кампаний господина, что жгущий глаза пот – следствие четырех горнов кузницы, воздуха, испорченного жаром и горьким металлом, дымом и копотью.

Работники прилагали неистовые усилия, чтобы выполнить дневное задание. Видит Бездна, это кузница, не фабрика, но за последние два месяца достигнут впечатляющий прирост выпуска продукции, и не один из входящих в Великие Покои новобранцев не остается без оружия и доспехов надолго. Что делает его задачу гораздо легче.

Но сегодня лорд внезапно вернулся, и Айвис изнурял ум, пытаясь понять возможную причину. Драконус – муж размеренной жизни, не склонный к опрометчивым поступкам. У него терпение камня, но всякому известно, что подводить его опасно. Нечто привело его назад в Дом, и тяжелая ночная скачка вряд ли оставила его в добром настроении.

А теперь призыв – только чтобы оказаться у закрытых дверей. Нет, все это ненормально.

Миг спустя он услышал шаги, двери открылись. Айвис понял, что смотрит в лицо домового наставника Сагандера. Казалось, что старик был испуган и еще не справился с последствиями. Встретив взгляд Айвиса, он кивнул. – Капитан, лорд желает видеть вас немедля.

И ничего более. Сагандер посторонился и пошел по коридору так, словно за несколько мгновений потерял полдюжины лет. Айвис подумал так и выбранил себя. Он слишком редко встречает наставника, спящего допоздна, да и отходящего на покой позже всех; нет причин полагать, что Сагандер страдает от чего-то иного, нежели от необычно раннего подъема.

Сделав успокоительный вдох, Айвис шагнул в зал.

Старое название палаты приобрело новый смысл, ибо в прошлые десятилетия военные компании велись против внешних врагов, а ныне врагом стали взаимные амбиции Оплотов и Великих Домов. Прокопченная кузница господина – в эти дни всего лишь разумная предосторожность. К тому же он стал Консортом Матери Тьмы, и нет ничего необычного в желании пополнить число домовых клинков, чтобы они уступали лишь личной страже самой Матери Тьмы. Но, по каким-то причинам, другие дома встречали военное усиление Дома Драконс без всякого добродушия.

Политика мало интересовала Айвиса. Его задачей было тренировать скромную армию.

Доминирующий в центре зала круглый стол был вырублен из ствола трехтысячелетнего Черного дерева. Годовые кольца – полосы красного и черного под густой янтарной патокой полировки. Поместила его сюда пятьсот лет назад сама основательница Дома, чтобы отметить необычайное возвышение из Младших Домов в Великие. После ее внезапной смерти десять лет назад приемный сын Драконус стал править имениями семьи; и если амбиции Срэлы казались впечатляющими, что можно сказать о дерзаниях избранного сына?

На стенах не было портретов, а тяжелые шерстяные драпировки, грубые и некрашеные, служили лишь сохранению тепла, как и толстый ковер под ногами.

Драконус завтракал за столом: хлеб и разбавленное вино. Несколько свитков окружали оловянную тарелку.

Поняв, что Драконус, кажется, не заметил его появления, Айвис сказал: – Владыка.

– Доложи о его успехах, капитан.

Айвис нахмурился, не решаясь утереть лоб. Если подумать, он уже предвидел. Мальчик ведь вошел в возраст. – У него есть природное умение, лорд, как подобает потомку такого отца. Но руки еще слабы – привычка грызть ногти оставляет кончики пальцев мягкими и ранимыми.

– Он усерден?

Драконус так и не взглянул на него, сосредоточившись на еде.

– В упражнениях, лорд? Трудно сказать. Кажется, ему все дается без усилий. Я сам работал с ним и посылал сражаться в песке с обученными рекрутами, но ему все было... легко.

Драконус хмыкнул. – И это тебя сердит, капитан?

– Да, владыка – то, что мне так и не удалось испытать его всерьез. Я проводил с ним не так много времени, как хотелось бы, и понимаю, что нужно еще оттачивать мастерство. Но для молодого мечника он производит впечатление.

Наконец господин поднял глаза. – Да неужели? – Он распрямил спину, отталкивая тарелку с остатками пищи и корками. – Найди ему достойный меч, какую-нибудь легкую кольчугу, перчатки, наручи, поножи. И шлем. Отдай приказание в конюшни подготовить крепкого коня – знаю, его еще не учили править боевым скакуном, так что пусть зверь будет смирного нрава.

Айвис моргнул. – Лорд, любой конь злобится под неопытным седоком.

Словно не слыша, Драконус продолжал: – Думаю, лучше кобылу, молодую, готовую обратить глаз и ухо на Калараса.

«Готовую? Скорее они его боятся».

Может быть, мысли Айвиса были ясны по лицу? Господин улыбнулся. – Думаешь, я не способен удержать своего скакуна? О, и запасного. Из рабочих. Мерина.

«Ага, не для возвращения в Харкенас» . – Лорд, это будет долгое путешествие?

Драконус встал. Только теперь Айвис заметил тени под его глазами. – Да. – И еще прибавил, словно в ответ на неслышимый вопрос: – В этот раз я поеду с сыном.

Обида тянула его в коридор, ведущий к Палате Кампаний. Аратан знал ее только по названию: ни разу он не решился заглянуть в любимый зал отца. Он заупрямился, налегая на руку сестры.

Та обернулась, темнея лицом – и тут же расслабилась, отпустив его ладонь. – Ты как осенний заяц. Думаешь, ему такого хочется увидеть?

– Не знаю, чего он хочет увидеть, – ответил Аратан. – Откуда мне?

– Видел, как уходил Когтелицый Айвис? Он был чуть впереди – там, в проходе к двору. Он рассказал о тебе. Они говорили о тебе. И теперь отец ждет. Чтобы увидеть самому.

– Когтелицый?

– Из-за его шрамов...

– Это не шрамы, – сказал Аратан, – а лишь возраст. Айвис Йертхаст сражался на Форулканской войне. Они голодали при отступлении – все они. Вот откуда эти морщины на лице.

Она смотрела на него как на умалишенного. – Как думаешь, Аратан, что случится?

– Когда?

– Если он не увидит того, чего хочет увидеть.

Аратан пожал плечами. Так близко к отцу – тридцать шагов по широкому коридору и в дверь – а он ничего не чувствует. Воздух все тот же, словно сила стала иллюзией. Мысль заставила его вздрогнуть, но Аратан не желал прослеживать ее. Не сейчас. Не время понимать, куда она ведет...

– Он убьет тебя, – сказала Обида.

Он всмотрелся ей в лицо, уловив отблеск удивления и слабейший намек на насмешку. – Имена не должны быть проклятиями, – сказал он.

Девушка указала на коридор: – Он ждет. Похоже, нам тебя больше не увидать, разве что за кухней – там, куда выбрасывают очищенные кости и кишки. Твои ошметки будут на Вороньем Кургане. Я сохраню клок волос. Завяжу в узелок. И даже кровь не смою.

Она толкнула его и убежала.

«Когтелицый – злое имя. Интересно, как они зовут меня?»

Он устремил взор на далекую дверь и двинулся туда. Шаги отдавались эхом. Отец его убивать не станет. Мог бы сделать так давным-давно, и нет причины делать это сейчас. Слабости Аратана не бросают малейшей тени на его отца. Сагандер говорил так снова и снова. Тень не падает, ибо свет солнца, пусть бледный и дымный, никогда не раскрывает связующих нитей крови, и там, где свет, никто не станет утверждать иначе.

Дойдя до двери, он помялся, вытирая пальцы досуха, и стукнул железной петлей под замком. Слабо слышимый голос пригласил войти. Удивляясь отсутствию страха, Аратан открыл дверь и ступил в палату.

Тяжелый запах ланолина поразил его первым делом, а потом свет, острый и яркий – из восточного окна, на котором открыли ставни. Воздух был еще холодным, но наступивший день быстро согревал его. Остатки завтрака на огромном столе напомнили, что он еще не ел. Найдя наконец взглядом отца, он встретил ответный, пристальный взор темных глаз.

– Возможно, – начал Драконус, – ты думаешь, что был для нее нежеланным. Ты прожил годы, не получая ответов на вопросы – но за это я извиняться не стану. Она знала, что ее выбор тебя ранит. Можно сказать, она и сама была ранена. Надеюсь, однажды ты все поймешь и даже найдешь в сердце силу ее простить.

Аратан не ответил, потому что не мог ничего сообразить. Он смотрел, как отец встает из кресла, и только теперь – так близко – сумел Аратан ощутить исходящую от Драконуса силу. Он был и высоким и грузным, с мышцами воина, но прежде всего впечатляла его величественная грация.

– То, чего мы желаем сердцем, Аратан, и то, что должно быть... что ж, эта пара редко сливается в объятиях, так редко, что тебе, наверное, никогда не увидеть. Я не могу ничего тебе посулить. Не могу сказать, что тебя ждет, но ты вошел в возраст – и пришло твое время делать жизнь. – Он чуть помолчал, продолжая изучать Аратана, взор темных глаз на миг коснулся его пальцев – Аратан с трудом удержался от попытки спрятать их, оставив пальцы по бокам, длинные, тонкие и красные на кончиках.

– Сядь, – велел Драконус.

Аратан огляделся, нашел у стены слева от входа кресло с высокой спинкой и подошел к нему. Кресло выглядело древним, ветхим от возраста. Он сделал неверный выбор – но единственным другим креслом было то, с которого поднялся отец; заняв его, он оказался бы к лорду спиной. Еще миг, и он осторожно уселся на древность.

Отец хмыкнул. – Уверяю, из камня они делают лучше. Я не намерен везти тебя в Цитадель, Аратан... и нет, мною движет не стыд. В Куральд Галайне нарастает напряжение. Я сделаю все, чтобы умерить недовольство Великих Домов и Оплотов, но мое положение гораздо неустойчивее, чем ты можешь думать. Даже другие Великие Дома продолжают видеть во мне какого-то постороннего выскочку, коему не стоит доверять. – Он одернул себя и снова бросил на Аратана быстрый взгляд. – Но ведь ты мало что в этом понимаешь, да?

– Вы Консорт Матери Тьмы, – ответил Аратан.

– Знаешь, что это означает?

– Нет, разве что она избрала вас стоять рядом.

При этих словах в уголках глаз отца появились чуть заметные морщинки. Однако он только кивнул. – Решение, похоже, поставившее меня между ней и благородными Оплотами – в которых все носят титулы сыновей и дочерей Матери Тьмы.

– Сыновей и дочерей – не по рождению?

Драконус кивнул. – Спесь? Или уверение в неколебимой верности? У каждого из них – особый случай.

– И я такой же "сын" вам, лорд?

Вопрос явно застал Драконуса врасплох. Глаза впились в лицо Аратана. – Нет, – сказал он не сразу, но не стал пояснять. – Не смогу гарантировать тебе безопасность в Куральд Галайне – даже внутри Цитадели. И на малейшее покровительство Матери Тьмы тебе надеяться не стоит.

– Это я и сам понимаю, лорд.

– Я должен поехать на запад, и ты будешь меня сопровождать.

– Да, сир.

– Я должен на время ее оставить – отлично понимая риск... и я не стану терпеть, если ты будешь обузой в дороге.

– Конечно, лорд.

Драконус на миг замолчал, словно размышляя над легкостью слов Аратана. – Сагандер будет с нами, чтобы продолжить твое обучение. Но в этих делах я должен предоставить вам заботу друг о друге – хотя он полжизни жаждал посетить Азатенаев и Джагутов, похоже, возможность пришла слишком поздно. Не верю, что он так слаб, каким себя считает, но ты все же будешь ему прислуживать.

– Понимаю, лорд. А мастер оружия Айвис...

– Нет. Он нужен в ином месте. Страж ворот сержант Раскан и четверо погран-мечей уже ждут. Это не развлекательное путешествие. Мы поскачем быстро, меняя коней.

– Лорд, когда выезжаем?

– Через день.

– Лорд, вы намерены оставить меня Азатенаям?

Драконус подошел к открытому окну. – Возможно, – сказал он, глядя на что-то во дворе, – ты веришь, что не нужен мне.

– Лорд, не нужно извинений...

– Знаю. Иди же к Сагандеру, помоги собрать вещи.

– Да, лорд. – Аратан стоял, склоняясь перед Драконусом. Так, задом, и вышел в коридор.

Ноги казались расслабленными. Нелегко далась ему эта первая настоящая встреча с отцом. Он показался тупым, наивным, разочаровал мужчину, который его породил. Наверно, все сыновья так чувствуют себя перед отцами. Но время всё же идет вперед: ничего нельзя сделать с тем, что уже случилось.

Сагандер часто говорил о "зодчестве прошедшего", о том, что нужно помнить об этом каждый миг, делая и готовясь сделать очередной выбор. Даже в ошибках есть намеки, сказал себе Аратан. Он сможет строить из ломаных палок и сухих костей, если нужно. Может быть, такие сооружения окажутся непрочными, но ведь и вес им предстоит выдерживать небольшой. Он – незаконный сын от неведомой матери, а отец отсылает его прочь.

«Лед тонок. Трудно найти опору. Ходить здесь опасно».

Сагандер отлично помнил день, когда мальчик чуть не утонул. Воспоминания терзали его каким-то странным образом. Каждый раз, осажденный слишком многочисленными вопросами о своей жизни, когда тайны мира смыкались вокруг, он думал о том льде. Прогнивший от гнилостных газов бычьего навоза, толстым слоем лежавших на дне залитой темной водой старой каменоломни, лед выглядел вполне надежным... но глаза плохо помогают отличить истину от лжи. Хотя мальчик один решился сойти на скользкую поверхность, Сагандер мог ощутить предательскую слабину льда тем холодным ясным утром под собственными ногами, не под ногами ребенка – мог услышать хруст, а затем и ужасающий треск – именно он готов был поскользнуться, упасть, когда под ним проваливался мир.

Это смехотворно. Ему следует ощущать восторг. Ему, пусть так поздно, уготовано путешествие к Азатенаям и далее, к Джагутам. Туда, где он может найти ответы на свои вопросы; туда, где могут проясниться загадки, открыться все истины, а на душу снизойдет покой. Но каждый раз, когда мысли устремляются к неминуемому благу знания, он вспоминает лед и трясется от страха, ожидая тихого хруста.