Текст книги "Кузница Тьмы (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Легкость, дар Гриззина Фарла, постепенно уходила. В глубине ночей Ферен соединялась с Аратаном, пыхтение и тихие вскрики звучали до странности отчаянно; она никогда не удовлетворялась одной схваткой. Раскан слышал, как она будит его снова и снова, под глазами Аратана уже начали появляться темные круги.

Сержант гадал, когда же вмешается Драконус. Конечно, лорд знает, что между сыном и Ферен творится что-то неподобающее. Она старше его в два раза, если не больше. Раскан думал, что сумел заметить скрытую прежде слабость. Профессиональный лоск погран-меча начал крошиться.

Да и брат ее всё понимает...

Напряжение растет.

Драконус показался снова. – Джелеки, – сказал он, указывая на руины за спиной.

– Они напали здесь, лорд?

– Унесли все, что смогли, в том числе балки крыш и черепицу.

Раскан нахмурился: – Должно быть, очень давно, лорд. Не Гриззин ли Фарл уверил вас, что место еще обитаемо? Очевидно, он не здесь проходил.

Драконус вгляделся в него и не сразу кивнул. – Как скажешь, сержант. Ладно. Нам и этого довольно.

– Разумеется, лорд. Присмотреть за вашим конем?

– Нет, спасибо. Дай мне сделать еще кое-что, пока готовят ужин. – Однако Драконус колебался. Видя это, Раскан подался ближе.

– Владыка?

– Перекинемся словечком, сержант.

Они отошли, обойдя небольшой холм, на котором стояли руины. Раскан удивился, заметив проход к склону – здесь был вход в могильник. Однако Драконус опередил его расспросы. – Мальчишку нужно предостеречь.

Раскан сразу понял, о чем говорит его господин, и кивнул: – Боюсь, да, лорд. Природное рвение...

– Ее рвение вовсе не "природное", сержант.

Он имел в виду Аратана, но лорд вскрыл истину более глубокую. – Думаю, в этом союзе она жаждет зачать дитя, лорд. Но вряд ли, чтобы занести меч над Домом Драконс.

– Да, согласен – это было бы бесполезно.

Раскан удивился такому комментарию, но не сообразил, какими вопросами прояснить дело. – Кажется, она старше...

– Ей сорок лет от роду, на год больше или меньше. Сможет выносить дитя еще несколько десятков лет, если не более.

– Любовь к детям – вот что исчезает в более старых женщинах, лорд, – заметил Раскан. – Редко кто решается рожать после первой сотни лет. Колеи становятся рытвинами. Независимость сдается в плен скопидомству.

– Не в том исток ее торопливости, сержант.

Раскан не желал оспаривать утверждения господина. Он лишь осмелился довести до Драконуса свои мысли, чтобы лорд смог успокоить его тревоги. Однако стоящий перед ним муж не склонен дарить иллюзии лишь потому, что они сулят утешение. Чуть помявшись, Раскан продолжил: – Кто-нибудь другой стал бы гадать, доводилось ли ей быть матерью прежде. Но на мой взгляд, лорд, у нее тело, уже выносившее дитя и кормившее грудью.

– Нет сомнений, сержант.

– Я готов его предостеречь, лорд. Но это лишь половина проблемы...

– Да.

– Как ее командир, я мог бы...

– Нет, сержант. Ты выказываешь смелость, принимая такое бремя, но не тебе его нести. Я сам поговорю с ней. Ночью, под покровом тьмы. Уведи Аратана подальше.

– Да, лорд. Может, пройдемся по следам?

– Сойдет.

Аратан не мог отвести от нее глаз. Она стала воронкой, вокруг которой он кружился и не мог совладать с затягивающей силой. Да и не особо старался. Казалось, он может исчезнуть в жарких объятиях, сливаясь с ее плотью, ее костями. Ему подумалось: однажды он сможет глядеть ее глазами, как бы поглощенный полностью. И не станет оплакивать потерю свободы, отказ от будущего. Ее вдох станет его вдохом; вкус на ее устах – его вкусом, нежные движения рук и ног – его движениями.

Однажды утром его начнут искать и не увидят следа, ибо он сокроется за веками ее, и она не выдаст, довольная, пышная, насладившаяся. Интересно, гадал он: не есть ли его чувства сама сущность любви?

Аратан раскатал подстилку, поднял гирьки и положил около седла. Он часто думал о Сагандере, о том, каково сейчас наставнику. Кажется странным – доставлять подарки от ученого, оставленного позади. Вся премудрость, коей старик так жаждал, теперь ему не доступна. Незаданные вопросы, неполученные ответы – всё это остается далеко впереди, бесформенное, как облака на горизонте. Гирьки, заботливо уложенные на пыльную землю, кажутся бесполезными. Здесь нечего взвешивать, здесь нечего измерять; здесь, так далеко от границ Куральд Галайна, царит дикость, и она просачивается в каждого.

Он ощущал все течения и временами готов был утонуть, поглощенный чем-то животным, чем-то низменным. Но такая судьба, если поразмыслить, сулит мало потерь – или вовсе никаких потерь. Всё, что он знал, то, откуда он пришел, ныне кажется мелким и банальным. Небо было высоко над головами, равнина не заканчивалась и, двигаясь здесь, внизу, пересекая ее, они проявляли дерзость желаний. Само движение, день за днем, казалось ему величественнее высоких крепостей и разрушенных домов. Он вспоминал, как играл в груде песка за домом, когда был намного младше. Песок привезли для лепящей горшки работницы. Кажется, нужно было добавить зернистости глине, из которой создавали формы для обжига. Песок ощущался мягким, был прогрет солнцем на поверхности, но холоден внизу; он помнил, как лежал на нем, раскинувшись, шаря рукой и смотря, как глубоко погружаются пальцы – а потом набирал полную ладонь и подносил ближе, словно желая похоронить себя.

Путешествие по миру ощущается так же, словно движение – всё, что можно удержать, ухватить и тем самым назвать своим.

Лениво размышляя, следя за раздувающей костерок Ферен, Аратан подумал, будто ему удалось понять природу войны, и мысль его может впечатлить самого Сагандера. Это когда протянута не одна рука; когда возникает спор над желаемым; когда готова литься кровь. Здесь нет ничего рационального. Песок просачивается сквозь пальцы, сыпется вниз из жадных рук, и лежит, когда притязающие уже ушли. Ничего рационального. Просто желание, сырое, как содрогания тела в ночи.

– Аратан.

Он поднял глаза. – Сержант Раскан.

– Свет быстро уходит. Идем со мной.

Аратан выпрямился. – Куда мы?

– Назад по следу.

– Почему?

– Потому что я так хочу.

Озадаченный Аратан пошел за мужчиной. Раскан шагал так, словно торопился оставить лагерь. Он снял поношенные сапоги и был в подаренных Драконусом мокасинах – столь драгоценных во мнении сержанта, что он завел привычку надевать их лишь по вечерам. Аратан не знал точно, но думал, что так оно и есть: дар господина, большая ценность. Это заставляло сержанта казаться младше своих лет, но не столь юным, каким ощущал себя рядом с ним Аратан.

Следы лошадей были заметны: выдранная трава, глубокие отпечатки подков – рваная полоса, так не подходящая открытому, плавно-холмистому пейзажу.

– Уронили что-то сзади, сержант? Что мы ищем?

Раскан остановился, оглянувшись на лагерь – но видны были лишь алые и оранжевые отсветы костра. До них долетал дымок, слабый и лишенный намека на тепло. – Отец желал, чтобы ты изучил пути плоти. Лег с женщиной. Он счел погран-меча полезной, ведь тут не нужно тревожиться о чем-то... политическом.

Аратан смотрел в землю, не решаясь встретить взор темных глаз Раскана. Сунул было палец в рот, чтобы пожевать ноготь, и ощутил след любовных игр прошлой ночи. Торопливо выдернул.

– Но чувства, что могут родиться между мужчиной и женщиной... да, этого не предсказать. – Сержант пошевелился, что-то бормоча, и продолжил: – Ты на ней не женишься. Не проведешь рядом остаток жизни. Она вдвое тебя старше, и ее больше, чем тебе нужно.

Аратан смотрел в темноту, желая сбежать, потеряться. Пусть Раскан высказывает жестокие слова пустым теням.

– Понимаешь меня?

– Нужно было взять больше женщин, – сказал Аратан. – Тогда вы смогли бы иметь свою.

– А не дырку в земле? Тут скрыто большее. В них больше, чем ты думаешь. Вот я о чем. Она не шлюха, не думает как шлюха. Как думаешь, за что мужчина платит деньги женщине? За отсутствие сильных чувств, вот за что. Твой отец счел, что тебе будет полезно. Несколько ночей. Чтобы ты освоился с этим делом. Но он не хотел, чтобы ты нашел женщину – полулюбовницу, полумать.

Аратан трепетал, ему хотелось ударить мужчину, выхватить меч и порубить на куски. – Не вам знать, чего она хочет, – заявил он.

– Знаю. Он послал меня к тебе – он знает, о чем мы говорим прямо сейчас. Более того, он взял Ферен с собой. Объясняется с ней так же прямо, как я. Все зашло слишком далеко, слишком...

– Да что тут такого?

– Она принимает твое семя...

– Понимаю.

– А когда понесет, выбросит тебя.

– Нет.

– Придется. Чтобы ты не потребовал дитя. Чтобы не украл его, когда вырастет, или когда тебе захочется.

– Я не стану. Я буду жить с ней...

– Отец не позволит.

– Почему нет?! Какая ему важность? Я ублюдок, он выбросил меня!

– Хватит орать, Аратан. Я пытался тебе показать. Пытался использовать доводы разума, но ты не готов, ты слишком молод. Отлично. Посмотрим, поймешь ли так: если вы продолжите, он ее убьет.

– Тогда я убью его.

– Верно, тебе захочется. Но он не желает такого разлада. Вот почему нужно покончить с этим здесь и сейчас. Тебя не отдадут за женщину из погран-мечей лишь потому, что тебе хочется, и не оттого, что она недостаточно красива или еще что. Оттого, что ей от тебя нужно лишь одно, и получив это, она тебя жестоко обидит.

– Зачем вы твердите одно и то же? Вы ее совсем не знаете!

– Я знаю побольше твоего, Аратан. Она потеряла ребенка – вот что я знаю. Это не догадки, тут всё очевидно. И теперь она засасывает тебя. Неправильно, всё неправильно.

– Отец прямо сейчас ее убивает? – Аратан шагнул мимо сержанта.

Раскан схватил его за руку и развернул. – Нет. Не этого он желает и, уверяю тебя, Ферен сейчас не столь нетерпелива, как ты. Она слушает; она внимает тому, что он говорит. Вашим ночам конец, уж поверь моему слову.

Аратан вырвался и побежал назад, в лагерь.

Миг спустя Раскан пошел следом. – Верно, – сказал он в спину бегущего мальчишки, – я знал, что будет нелегко.

Едва увидев, как сержант уводит Аратана, Ферен поняла, что случится. Когда Драконус подал знак, она выпрямилась. Сказала брату: – Не сожги жаркое – уже загустело.

Он хмыкнул, выражая понимание – всего.

Лорд повел ее в руины, к подножию кургана, у которого привязали лошадей.

Ферен не желала, чтобы ей долго ерзали по ушам. – Я сделала так, как вы велели, господин.

– Убери железо.

– Простите?

– Твой кинжал. Меч и пояс.

Она не шевелилась. – Вы хотите меня обезоружить, лорд Драконус? Хотелось бы знать, ради чего?

Через мгновение она лежала на земле, кости болели от силы падения. Что же произошло, он ее ударил? Непонятно. Она не ощущала следа от выпада кулаком или пощечины. Ошеломленная, слишком слабая, чтобы пошевелиться, она почувствовала, как он шарит по боку, потом услышала скрип – он сорвал пояс. Металл лязгнул, падая неподалеку. Следом полетел кинжал.

Она беспорядочно хватала его за руки, пытаясь оттолкнуть, пыталась подтянуть ноги... защититься...

Мужчина издал недовольное ворчание, Ферен ощутила, как ее хватают за локоть. Переворачивают на живот и волочат через траву. Она хотела закричать – позвать брата – но тогда прольется больше крови. Преступление затронет всех – слишком многих, чтобы... Если Драконус вознамерился ее изнасиловать, она стерпит. Месть можно отложить на долгое время.

Он втащил ее в проход между рядами валунов, в зернистом сумраке она видела, как мимо проползают неуклюжие стены дверного проема, и тотчас же ночная темнота сменилась тьмой более глубокой.

Она так и оставалась слабой, бессильной в его хватке. Какое-то волшебство? Сила от его возлюбленной Матери Тьмы? Тянуться так далеко, так легко отдать силу для гнусного использования этим мужчиной, консортом – нет, какая бессмыслица.

В тесных пределах гробницы – пол шел куда-то вниз – Ферен почуяла смерть. Древнюю, высохшую, слабую.

Ее влекли к длинному саркофагу.

Внезапный ужас обуял Ферен. – Лорд, – захрипела она – я сдаюсь. Не нужно...

– Тихо, – рявкнул он. – Здесь мы страшно рискуем.

Он отпустил ее ногу, вывернул ступню, заставляя перекатиться на спину, и грубо толкнул к краю холодного камня. – Лежи.

Она видела, как он склоняется, тянется к саркофагу – кажется, крышки нет – раздается шелест, треск и тихие щелчки, затем шуршание, как от песка.

Драконус вытащил труп на край гроба. Пыль полилась на Ферен, засыпала лицо. Она кашляла, задыхаясь.

Ногами он прижал ее с боков, удерживая на месте; прильнул к саркофагу. Она видела, что лорд словно сражается с сухим телом – существо было большим, кости ног толстыми и длинными. Черные волосы упали, закрыв Ферен лицо, обдавая запахом плесени.

Костистая рука внезапно прижалась к животу.

Судороги мучительной боли охватили Ферен, даже Драконус вынужден был отпрянуть – он пошатнулся, удерживая труп за обтянутое сухой кожей запястье. Тело накренилось, тяжко наваливаясь на ноги Ферен.

– Дрянь! – заорал он. – Двигай прочь, женщина – быстрее!

Рот трупа издал какое-то бормотание.

Перепуганная – волны боли в животе быстро утихали – Ферен выползла из-под тела.

Драконус нагнулся и уложил огромный труп в саркофаг. Он упал, поднимая тучу пыли и треща костями.

– Должно хватить, – буркнул он. – Благословение тебе, и мольбы о прощении, о Королева! Выбирайся отсюда, Ферен, да поскорее.

Она исполнила приказ, вскоре миновав тесное устье и увидев над головой круговорот звезд, ярких как подарки. Пробралась по проход, упала на колени, кашляя и сплевывая кислую грязь.

Драконус присоединился к ней, отряхивая брюки. Стащил перчатки, выбросил. – Собери оружие, погран-меч.

– Лорд...

– Я видел, как ты вздрогнула. Ощутил.

Она удивленно кивнула.

– Смерть и жизнь не приветствуют взаимное касание. Ты несешь дитя, Ферен. Семя растет в тебе. Теперь оставь моего сына.

Неуклюже собирая снаряжение, борясь с приступами неестественной слабости, она подняла глаза на Драконуса. Ощутив гнев: он все равно что ее изнасиловал. Она еще чувствовала касание мертвой руки на животе. Ферен оскалила зубы. – Забирайте же.

Ринт один сидел у костра. Ужин пригорел. Слишком мало воды в похлебке, слишком мало мужского внимания. Он не сомневался в том, что творится в темноте, и молился, чтобы слов оказалось достаточно – но сестра его женщина суровая, ее так просто не отвадишь. Драконус – лорд, но и он может обнаружить себя наедине с гадюкой. Мысль эта вызвала пронизавший кости страх.

«Навредишь ей – получишь войну. С Пограничными Мечами. Со мной. Я завалю тебя, Консорт, и в Бездну последствия!»

Он расслышал, как кричит Аратан, хотя не разобрал ни слова. Однако догадаться нетрудно. Хозяйский сынок вышел из себя, отброшенный от возмужания обратно в детство. Она так хотела. Но не сойдет. Драконус не слеп, что его намерения оказались искажены.

А вот со стороны развалин – не звука...

Через несколько мгновений Аратан показался из темноты, выйдя на свет костра. Увидел Ринта и замер. Гнев и стыд катились от него волнами, тело дрожало. На кратчайший миг взоры сплелись, затем сын Драконуса отвернулся.

Раскан появился сзади него, присел у котелка. Склонился, понюхал и скривился.

– Прости, сержант, – сказал Ринт. – Мало воды оказалось.

– Сойдет и так. – Раскан протянул руку за миской.

– Где они? – выкрикнул Аратан.

Ринт промолчал, а Раскан занялся наваливанием подгоревшего месива в миску.

– Ты не выиграл. Никто из вас. Она не боится отца, и я тоже.

«Слишком всё затянулось» . Ринт боролся с желанием встать, выхватить меч и отправиться на поиски. Сделай он так – Раскан воспротивится, проявляя власть, и дела пойдут худо. Двое ночных любовников способны развязать войну во всем королевстве. Они не станут глядеть дальше друг дружки, так всегда бывает.

– Аратан, – рявкнул он, когда юноша попытался покинуть круг света.

– К чему мне тебя слушать?

– Может, ни к чему. Но я гадаю, говорил ли тебе учитель насчет жертвенности? Отказе от желаний ради мира? Пробовал ли провести тебя от детства к взрослению? – Ринт пнул костер, послав к небу столп искр. – Мужчина понимает жертву. Знает, от чего нужно отказаться.

– Ты так потому, что у тебя нет женщины.

– Аратан, у меня есть жена. Она осталась в Райвене. Когда вернусь, найду сына – или дочку. Я припозднился, видишь ли, ведь я служу в Погран-Мечах, шли войны.

Кажется, слова возымели действие. Аратан стоял неподвижно, словно лишившись сил, потеряв волю.

– Зная заранее, – сказал Раскан, поднимая глаза от миски, – отослал бы тебя назад, найдя другого меча. Тебе нужно быть с ней, Ринт.

– Был у меня дядя, которого жена ткнула ножом в разгар родов. Слишком много нежничал и суетился.

– Убила?

– Нет, пришпилила заботливую руку к земле. – Он помедлил и добавил: – Говорят, он вытащил нож и вернулся гладить ей волосы. Но вскоре повивальные бабки его выволокли из комнаты. Так что все кончилось хорошо.

Раскан фыркнул.

Шаги возвестили о возвращении Ферен. Драконуса видно не было.

Сержант выпрямил спину. – Где лорд?

– Свершает приношения, – ответила Ферен. – Ринт, черт, ты всё сжег.

– Ну, да.

– Приношения? – удивился Раскан.

– Курган, – сказала она рассеянно, принимая миску.

Аратан стоял, не сводя с нее глаз, однако она никак не реагировала. Ринт понял: сестра уже рассталась с мальчишкой.

– Нет, – сказала Ферен в темноте. – Кончено.

Аратан отодвинулся, чувствуя себя потерявшимся. Слезы туманили глаза. Отец его правит всеми, а править значит – пользоваться. Всюду, куда не погляди, видно тяжелую руку отца. Она отталкивает, тащит, держит – где удар, там синяки и саднящие раны. Вот смысл власти.

Ему хотелось убежать. К утру он исчез бы... Но Ринт его выследит. К тому же от иных событий не сбежать.

Он прошел к вещам, подобрал гирьки, лежавшие в ящичке в совершенной последовательности. Одну за другой выбросил в ночь.

В дне пути к западу от Абары Делак Гриззин Фарл сидел около костерка, который разжег ради пойманного днем зайца. Настоящие охотники пользуются пращой или стрелами. Возможно, даже копьями – такими, каких у него много. Но Гриззин Фарл не был охотником. Он загнал животное. Довел до паники и подчинения. Но даже потом, держа трепетное создание на коленях, он потратил немало времени, поглаживая мягкую шерстку, изгоняя страхи, и поморщился, сворачивая шею.

Смерть – ужасная сила. Приносящему страдания никогда не отмыться. Он видел у охотников и скотоводов неоспоримую холодность духа, умение представить нужду как добродетель. Горе не касается душ, когда они забивают живые существа, ходящие на двух ногах или четырех, наделенные крыльями или скользящие в потоках воды. Нужда – сама по себе ответ. Нужно есть, нужно кормить, и смерть становится разменной монетой.

Эта истина ему не нравилась; той ночью, разгрызая мелкие косточки, он ощущал свое прозвание – Защитник – как пустую насмешку.

Утром он заметил двоих погран-мечей: они отвезли наставника Сагандера на север – наверное, в Абару Делак – и теперь торопились нагнать своих. Если они, в свою очередь, заметили Азатеная, то прожевали и выплюнули любопытство. Умы многих замкнуты, сосредоточены на одном и узки в интересах. Они живут, не чувствуя чудес. Однажды, вообразил он, все места всех стран будут заполнены такими мужчинами и женщинами, и каждый станет деловито отцеживать краски из мира. Ну, он не намеревается до такого дожить. Горе царству, в котором смелый смех встречают недовольными гримасами и сердитым возмущением! Серьезный народ не устает вести войну против радости и наслаждения, он и неутомим, и безжалостен. Пролагая путь жизни, Гриззин стоит против них, и в упорстве видит величайшую заслугу. Поистине защитник!

Мысль эта вызвала тихий взрыв смеха.

Увы, заяц не увидел повода присоединиться к веселью.

Едва сумерки сгустились в ночь, он увидел идущую с востока одинокую фигуру. Говорят, что случайность не предугадаешь, однако грядущая встреча вовсе не случайна, и он решил держаться настороже. Далеко на западе королева Тел Акаев забеспокоилась в вечной дреме, и нрав ее оставался скверным, несмотря на все усилия успокоения.

Старики так не любят молодых, и на пределе обоих состояний нелюбовь превращается в истинное отвращение. Глядите, как мерзки новорожденные; смотрите, как убого дряхлое старичье. Полные отвращения взоры вполне заслужены обеими сторонами.

Теперь же с востока – тяжкие шаги все ближе – идет старый друг, всегда готовый поклониться ребенку. Остается лишь удивленно моргать, видя, как сбалансированы противоположности.

– Много о чем есть подумать, – сказал он громко, чтобы приближающийся слышал. – Но эль кончился. Никогда не умел рассчитать рацион, позор мне.

– Одними словами, Гриззин Фарл, ты можешь заполнить фляги.

– Увы, мой отвар не бывает сладким. Присоединяйся, старый друг. Ночью я вырву у тебя тысячу признаний, пока не закиваю, опьяненный мудростью. Если не твоей, то своей.

Гость не уступал ему статью и толщиной. Плащ из серебристого меха развевался на плечах, мерцая в свете звезд. – Я пришел из места тревог и зловещих намерений.

– А уходя, ты случайно не прихватил с собой винный погреб?

– Тисте знают толк в вине, верно. Значит, имело смысл так далеко нести подарок. – Тут он вынул из мешка глазурованный кувшин.

Гриззин Фарл улыбнулся. – Каладан Бруд, я поцеловал бы тебя, будь я слеп и впади в чуть большее отчаяние.

– Придержи сантименты, пока не напьешься всласть. Но не со мной.

– С кем же?

– Как? С женой. Вино предназначалось ей.

– Похититель ее сердца! Так и знал – тебе нельзя было доверять! Вялая благосклонность... теперь ясно вспоминаю – от нее несло духом винодельни. Понятное дело, ты нашел тайный ход к постели!

– Не такой уж тайный, Гриззин. Но замолкаю, дабы защитить твою невинность.

– Мне дарован титул Защитника и говорят, потому, что я заткнул уши и зашорил глаза. Ну же, передай бутыль и познаем жало знамений.

– Свобода, – сказал Бруд, – была у меня отнята.

Гриззин сделал три быстрых глотка и задохнулся. – Дурак – сколько ты за это заплатил? Отдал первенца? Никогда не вкушал я ничего лучше! Потрясающее качество на языке жены – она не будет знать, что делать.

– Вот признание многосотлетнего мужа. Спорим, ни один из трех кувшинов не доживет до конца ночи, и качество снова от нее ускользнет. Сочувствие мое неодолимо, особенно сейчас, когда я сижу и смотрю на тебя.

– Отлично сказано, ибо это ночь горьких признаний. Свобода – всего лишь жизнь, лишенная ответственности. О, мы жаждем ее с бездумной страстью, но содрогания недолговечны, да и пьяная она неловка в постели. Мне ли не знать – лишь в этом состоянии она сдается моим грубоватым рукам.

– Скорблю по тебе и твоему печальному опыту, Гриззин Фарл. Еще сильнее скорблю, что вынужден выслушивать твои воспоминания.

– Лишь бы не расплакаться. На, пусть горло твое онемеет, чтобы слова наши вылетали без боли.

Каладан выпил и отдал кувшин. – Первый Сын Тьмы связал меня клятвой, как и я его, создавая брачный камень для его брата.

– Это ненадолго.

– Что, брак?

– Клятва.

– Почему ты так?

– Ну, думаю, вас освободит ложь. Иначе могу ли я называться твоим братом? Вряд ли. Бутыль опустела. Не найдешь ли еще?

– Далеко ты забежал ради зайца, Гриззин.

– Или так, или выдирать сорняки вокруг дома. Под критическим взором, мрачным и скучающим. Нет, меня обуяло любопытство – я хотел бы увидеть темный сад этой темной женщины. Есть ли там сорняки или нет?

– Думаешь, Драконус не встанет на пути?

– Ах. Однако он весьма далеко позади меня и далеко впереди тебя. Как раз пока мы беседуем...

– Он странствует среди Азатенаев? Я удивлен, учитывая напряженность в Харкенасе.

– Думаю, он решил спрятать незаконного сына.

– Есть и другие резоны.

Гриззин Фарл поднял густые брови: – Ты намекаешь на тайное знание. На, пей больше.

– Тисте многое вкладывают в жесты, – пояснил Каладан, возвращая кувшин. – Они готовы из каждого действия сделать символ, и пусть мир прогнется, застигнутый тяжестью. Так возводятся многие стены, запираются многие двери, толкования превращают королевство в лабиринт для обитателей.

– Лабиринты меня не пугают. Я умею загонять зайцев.

– Значит, готов выполоть ее сорняки? Разве она не определилась с предложением?

– Ха! Посмотри на меня, друг, с позиции знатной женщины! Видишь златые волосы? Яркие беспокойные глаза? Суровую уверенность манер? Я загадка, соблазн тщательно сокрытых глубин. Коснись меня – посыплются самоцветы и жемчуга; встань слишком близко – одуреешь от сладкого аромата и упадешь прямо в руки! Мои дарования, друг, не зависят от роста и ширины плеч; не зависят от веса и телесной крепости. Я мог бы быть не больше белки, а женщины все равно падали бы, как жучки за край тарелки!

– Отличная речь, Гриззин.

Гриззин кивнул. – Много практики, – сказал он, – но доныне без слушателей. Я сменил бы манеру, не будь уверен, что курс выбран верно.

– Похоже, время для третьего кувшина.

– Да. Тоска меня манила, не дождалась и сама подошла. Такая влекущая, такая понимающая. Будь мои глаза яснее, мой разум сильнее, я нашел бы способ выпить и забыться.

– Я мало знаю об этом Аномандере Рейке.

– Тогда я побеспокою его ради тебя. Расскажу все, что следует, и ты поймешь, кто на другом конце цепи, и будет ли звеньев слишком мало или бессчетно много – это я тоже открою.

– В нем есть уверенность, это очевидно, – сказал Бруд. – Тут не только дарованный титул и близость к Матери Тьме. Он наделен чем-то определенным, но и весьма глубоким. Он, я думаю, муж, склонный к насилию, но не склонный подчиняться своему насилию.

– Самобичеватель, значит. Вижу, мой энтузиазм вянет на глазах.

– Поклялся, что не втянет меня в их гражданскую войну.

– Война – дело решенное?

Каладан Бруд пожал плечами: – Их поколение вкусило крови, а когда слабеет ужас, появляется тоска по прошлому. На войне всё просто, и в том есть притягательность. Кто из нас рад смущению и неуверенности?

Гриззин Фарл некоторое время обдумывал сказанное. Потом потряс головой. – Значит, верно заявляли Джагуты? В обществе находим мы семена саморазрушения?

– Может быть. Но они упустили самое важное. Именно отсутствие общества ведет к разрушению. Когда утеряно согласие, когда кончены споры и противостоящие стороны видят уже не сородичей, братьев и сестер, а чужаков... тогда становятся возможными все виды жестокости.

– Ты швырнул острые камни на дорогу моих раздумий, старый друг. Мать Тьма желает такого распада?

– Я склонен думать, что нет. Но она обитает в темноте.

– Вино кончилось. Остался лишь кислый запах. Пьянство претендует на решительность. Но я предпочитаю вздыхать и наслаждаться ленивыми раздумьями. Вернешься домой, Каладан? Ах, не думаю. К'рул зачал дитя, и сама земля хранит память о крике рождения. Ты будешь пить кровь К'рула?

Бруд хмыкнул, не сводя глаз с гаснущего костра. – Нет нужды. Как ты и сказал, дитя рождено и вскоре породит много своих детей.

– Ты не считаешь его неосмотрительным?

– Все расчеты, Гриззин, уже не важны. Дело сделано.

– Я тут предположил, – бросил Гриззин Фарл, – что Драконус странствует, обуянный лихорадкой гнева.

Бруд поднял острый взор. – И?

– Некоторое время кровавил ноги на его пути. Но... мы встретились ночью, потом я обдумал ту встречу, глядя с разных углов, и счел, что страхи мои не обоснованы. Он равнодушен к К'рулу. Им движет что-то гораздо более отчаянное.

Бруд кивнул. – Любовь на такое способна.

– Наверное, судя по острым углам замечания, тебе кажется, что я сбежал от любимой жены и беспутного сынка. Мне это очень обидно, я готов выхватить оружие и сразиться против тебя.

– Значит, ты опьянел сильнее моих чаяний.

– Да, и я также ненавижу уродливые истины.

– Почти у всех истин уродливое лицо, дружище. Но я говорил о Драконусе.

Гриззин вздохнул. – Вина громко вопиет в самые неподходящие мгновения. Пьяница и дурак – вино уже гремит о стенки черепа, я проклинаю тебя и хитрость, к которой ты налил меня ядом Тисте.

– Лучше тебя, чем твою жену.

– Все друзья так говорят. К утру я проголодаюсь – еды не оставишь?

– Ты ничего не взял с собой? – Каладан Бруд вздохнул.

– У меня есть котелок, – возразил Гриззин.

– Сам за тобой из дома вылетел?

– Да, желая заменить голову на плечах. Давным-давно она поклялась не носить клинка, дубинки или железного копья. Но сделала руки смертельным оружием, и опаснее лишь ее характер. Иногда руки хватают что-то, подходящее ситуации. Но, видишь ли, я изучил ее привычки и был осторожен в отступлении.

– А какой повод в этот раз?

Гриззин уронил голову, охватил ладонями. – Я зашел слишком далеко. Изгнал мальчика.

– Уверен, причина была.

– Он попал под влияние моего первенца, Эрастраса.

– В Сечуле Лате всегда было что-то от безвольного приверженца, – сказал Бруд. – А Эрастрас амбициозен и готов стать властелином хотя бы мусорной кучи.

– Сетч слаб, это верно. Эти двое вышли из одних чресел... у меня мешочек съеживается от одной мысли.

– Исправь этот дефект прежде, чем обнажишься перед Матерью Тьмой.

– Столь за многое буду я благодарен темноте, ее окружившей. Ну, слова мои смелы, как оружие, но мысли стесняются своей бессмысленности. Я пьян и уныл, один остался путь отступления – бесчувственный сон. Доброй ночи, дружище. Когда встретимся снова, это будет эль Тел Акаев, и дар будет в моих руках.

– Уже мечтаешь о мщении.

– Да, и с удовольствием.

– Это почти нас убило, – пропыхтел Сечул Лат. Его правая рука беспомощно болталась, сломанная не менее чем в двух местах. Он склонился как можно ниже и сплюнул кровь и слизь, что оказалось приятнее, нежели сглатывать – так он поступал со времени смерти упрямой женщины. Вкус во рту напоминал о насилии и диком страхе, и в животе стало тяжело. – И я еще сомневаюсь.

Эрастрас, стоявший неподалеку на коленях, замотал глубокую рану на бедре и взглянул назад, на блестящую тропу. – Я был прав. Они идут. Кровь Тисте течет в ней беспорочно.

– Как это сработает, Эрастрас? Я еще не уверен... – Сечул Лат посмотрел на труп. – Бездна подлая, ее было трудно убить!

– Они такие, – согласился Эрастрас. – Но эта кровь – видишь поток на тропе? Видишь, как она поглощает каменья, бриллианты и золото, всю нашу краденую добычу? В этом сила.

– Но не сила Азатенаев.

Эрастрас фыркнул и тут же начал вытирать кровь под носом. – Мы не единственные стихийные силы в творении, Сетч. Я, однако, ощущаю, что пролитая нами сила отчасти питаема негодованием. Все равно. Она могущественна.

– Я же ощущаю, – сказал Сечул Лат, озираясь, – что это место не для нас.

– Мать Тьма смеет провозглашать его своим, – оскалился Эрастрас. – Мать Тьма – словно она способна заявить права на все царство! Какая наглость! Погляди вниз, Сетч – что видишь?

– Вижу Хаос, Эрастрас. Бесконечный шторм.

– Мы сделали это место ловушкой. Пусть сохранит имя на языке Тисте. Останется Шпилем Андиев – едва ли это дает права обладания. Наше деяние лишило его чистоты. Не один К'рул понимает эффект крови.