Текст книги "Кузница Тьмы (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

– Сагандер обязан тебе жизнью, – начал отец.

– Сир?

– Даже дважды. Пусть ошеломленный ударом, ты сообразил, что нужно отвести Хеллар. Твоя кобыла могла сокрушить его череп копытом, раздавить как яйцо урфена. Отлично сделано. Но я буду говорить лишь о втором спасении жизни.

– Сир, я неправильно...

– Ты спросил, Аратан, не являешься ли моей слабостью. В вопросе не было бесчестия. Откуда? Он ведь касается твоей жизни. Разве не вправе ты искать себе места в мире? Более того, я ждал такой мысли – и радуюсь.

Аратан безмолвствовал.

После долгого мига молчания Драконус продолжил: – До сих пор ты производил на меня весьма малое впечатление... Скажи, неужели привычка грызть пальцы подходит мужчине, которым ты становишься? Привычка повлияла даже на способность обращаться с оружием – продолжая в том же духе, Аратан, ты можешь погибнуть. Держащая меч рука должна быть твердой, иначе исполнение подведет замысел воли.

– Да, сир. Простите.

– Хотя, говорят, – хмыкнул Драконус, – женщинам нравятся твои касания в нежных местах.

Аратана как будто ударили изнутри – он понял, что Ферен доложилась отцу. Во всех подробностях. Выполнила приказ командира. Она принадлежит Драконусу, как и Ринт и сержант Раскан – все здесь, кроме самого Аратана, стали продолжением отцовской воли. «Как оружие. Рука моего отца, нет сомнений, тверда. Воля претворяется в дела, нет места неудаче». – Мне горько, что Сагандер ранен, – сказал он с унынием.

– Ты его перерос, Аратан. Хеллар права, дав ему отставку – она поняла тебя лучше тебя самого. Помни об этом, в будущем верь ей.

– Да, сир.

– Голова болит, Аратан? Кажется, у Ринта есть ивовая кора.

– Нет. Боли нет.

– Значит, ты быстро выздоравливаешь. Возможно, еще один из даров, до сей поры глубоко скрытых.

– Да, сир.

– Пойми, Аратан. Оставаясь в крепости, ты мог стать уязвимым. У меня есть враги. Вот твои сводные сестры защищены. Хотя матери с ними нет, ее семья могущественна. О твоей матери такого не скажешь. Чтобы добраться до меня, врагам достаточно отыскать тебя. Особенно теперь, когда ты повзрослел.

– Сир, не легче ли было убить меня, когда я был ребенком, не обученным клинку и слепо доверяющим любому взрослому?

Драконус глянул на него. – Я не говорю о прямом насилии. Твоя смерть лишь уничтожит угрозу, направленную на меня и мои интересы.

– Они похитят меня?

– Нет. Ты незаконный сын. Бесполезен и лишен ценности в роли заложника.

– Тогда не понимаю, сир. Чего они захотят от меня?

– Аратан, твоя юность будет полна обид. Против отца, не желающего признавать в тебе законного сына. Юность амбициозна. Мои враги подберутся к тебе, разжигая гнев и желания. Доведут тебя до измены.

«Ты отсылаешь меня, чтобы защитить себя. Поистине я твоя слабость. Потому что ты мне не доверяешь». – У меня нет амбиций, – сказал он вслух.

– Хотелось бы поверить... нет, не думаю, что ты лжешь. Но время искривляет все пути. Нельзя сказать, что ты заранее знаешь свои настроения. Будем честными: у тебя нет никаких причин меня любить или чувствовать малейшую преданность.

– Не знал, сир.

– Не знал чего?

– Что любви нужны причины.

На этом разговор окончился и более не возобновлялся. Аратан не понимал, почему.

Они доехали до реки на закате, оказавшись в двух лигах южнее Абары Делак. Здесь был старый торговый брод через быстрый поток, отмеченный камнями на обоих берегах. Имелись здесь и вкопанные бревна на случай использования канатов. Старые стоянки были явно заброшенными – высоко выросла трава, спуск к реке изобиловал рытвинами и вывороченными булыжниками. В воздухе висел запах гнилой рыбы.

Ринт с сестрой поставили палатки, расседлали коней и начали готовить ужин. Меж собой они не разговаривали. Погран-мечи заметили, что Аратан снова в одиночестве, как будто лорд пожелал стереть из памяти образ отца, скачущего с сыном бок о бок. Ему приказали сменить скакуна, и Аратан подошел с Хеллар с очевидным трепетом, удостоившись за это резкого замечания Раскана; потом мальчишка ехал позади Драконуса и сержанта, а Ринт с Ферен замыкали движение.

Аратан снял со спины Бесры тюк с доспехами и разложил их на земле. Он казался потерянным.

Ферен почти не разговаривала с утра, позволяя Ринту заполнять рассудок плодами воображения, гневными репликами, обвинениями и суждениями столь суровыми и окончательными, что способны были пустить кровь не хуже ножа. Все это позволяло ему наслаждаться сладким соблазном непогрешимости – он словно стоял в центре шторма, неуязвимый для сомнений.

Буйство мыслей сделало его молчаливым и колючим. Он тосковал по компании Виля и Галака, ожидая, что любой разговор с сестрой вызовет взрыв.

Пока Раскан кормил лошадей, а Ферен возилась у огня, Ринт сошел к краю реки. В руках было кожаное ведро. Драконус уже перешел поток и взбирался на каменистый дальний берег, словно жаждал узреть Барефово Одиночество.

В их путешествии есть скрытые мотивы, и поднятая завеса секретности – тому свидетельство. В этом таится риск, неведение рождает опасность. Ринт был недоволен. Еще хуже, он мало что знал о Барефовом Одиночестве, а земли и народы за равниной знал еще того хуже. Азатенаи были загадкой, как все чужаки – они появлялись среди Тисте поодиночке, казались отрешенными по натуре и явно не склонными заводить дружбу. Честно говоря, Ринт не видел в них пользы. Ему больше подошли бы Джагуты, которые хотя бы препятствовали наглой экспансии Джелеков в южные земли. Азатенаи же ничего не делали, даже если разграблялись их поселки.

Однако Джелеки не нападали даже на одиноких Азатенаев. Не крали детей, не насиловали женщин. Просто разоряли дома и уносили награбленное, на что Азатенаи смеялись, словно имущество их не заботило.

"Богатство", говорили они, "фальшивая мера. Честь не сложишь в погреба. Единением не украсишь комнату. Нет мужества в золоте. Лишь глупец строит крепость из сокровищ. Лишь глупец готов в ней жить и считать безопасной".

Их слова повторяли, хотя Ринт не знал, кто из Азатенаев впервые так сказал; их слова передавали среди солдат в военных лагерях, как сказания о подвигах, хотя с оттенками недоверия и непонимания. И не сложность мыслей смущала Ринта и сослуживцев – нет, тут нет ничего особенно непонятного. Источником тревоги была готовность Азатенаев подтверждать свое равнодушие делом.

Тот, кто оплакивает голодающих селян, ест и пьет каждую ночь. Понятно, что его "убеждения" – притворство, пустые слова. Но Азатенаи говорили правду и смотрели, не выказывая беспокойства, как Джелеки крали или уничтожали все их имущество.

Такой народ наводил на Ринта ужас. Способны ли они на гнев? Ощущают ли они негодование? Способны ли защищать себя?

Он бросил ведро на узловатой веревке вниз и стал наблюдать, как оно тонет и наполняется. Пришлось напрячь мышцы, поднимая воду.

Драконус взошел на обрыв и встал, глядя на запад, туда, где потерявшее форму солнце залило горизонт багрянцем. В следующий миг он поднял скрытую перчаткой руку. Ринт вытянул ведро, расплескав часть воды, и опустил наземь. Сердце внезапно застучало не хуже барабана. Драконус спустился и перешел брод, Раскан уже встречал его. Несколько слов, и лорд ушел, оставив сержанта смотреть ему в спину.

«Кто-то идет. С запада. Кто-то... кого уже ждали».

Ферен встал рядом, ноги в мокасинах заскрипели береговым гравием. – Видел?

Он кивнул.

– Интересно, кто это может быть?

– Не думаю, что Джагут. Кто еще? Азатенай? – Он заметил, что она глядит на лагерь, и проследил, на кого именно. – Уже боишься за мальца? Причем он здесь вообще?

– Не знаю.

– Ты дала то, чего он просил, Ферен. Теперь он на тебя рассчитывает.

Ее взгляд был острым. – Неужели он лишь проклятый щенок, которому приказали "к ноге"?

– Только ты и можешь ответить.

– Ты мужчина. Ты в этом ничего не понимаешь.

– Неужели? Сколько должно было быть сейчас мальчику? Сколько Аратану или около того. – Он заметил эффект своих слов – ее словно бритвой по лицу резанули – и ощутил тошноту. – Сестра, прости.

Но ее глаза ужа стали мертвенно-спокойными. – Дети умирают. Матери переживают их, как и должно.

– Ферен...

– Слабость проявил отец, не я.

– Знаю... Я не хотел...

– Горе заставило его руку схватиться за нож. Самолюбие погрузило нож в собственное сердце.

– Ферен.

– Он бросил меня, когда был нужен больше всего. Я поняла, братец. Отлично всё поняла.

– Аратан не...

– Знаю! Я ли жевала весь день мертвое мясо? Я ли дошла до черной ярости? У меня был сын. Он умер. У меня был муж. Он тоже мертв. Еще у меня есть брат, который думает, будто меня знает – но знает он лишь сестру придуманную... иди же к ней, Ринт. Ее легко найти. Она скована цепями внутри твоей головы. – Она замахнулась, словно желая ударить, и он приготовился принять удар – которого не было. Еще миг, и она ушла к костру.

Ринту хотелось плакать. Вместо этого он проклял себя за глупость.

Фигура показалась на гребне дальнего берега. Массивная, высокая, в доспехах из толстой кожи, связка копий качается на плече, в руке тяжелый мешок. Голова обнажена, волосы растрепаны и почти светятся, словно позаимствовав пламя заходящего солнца. На миг помедлив, пришелец грузно зашагал к броду.

И Ринт узнал Азатеная, хотя никогда прежде не встречал.

"Единственный воин среди Азатенаев. Известный как Защитник. Хотя против кого он воевал, не смогу ответить. Полукровка Тел Акай, супруг Килмандарос.

Это Гриззин Фарл".

Вода едва достигала голенищ тяжелых сапог.

– Драконус! – проревел он. – Так ты скрываешься от всего мира? Ха, я не верил в эти сказки – и погляди на меня, толстого дурака! Но слушай – у меня есть эль!

Он подошел как муж, которому нечего бояться и нечего терять, и лишь гораздо позднее – спустя годы – Аратан понял, как одно питало другое, порождая смешанные чувства восхищения и великой жалости. Но тогда он появился на стоянке словно великан, спустившийся с некоей высочайшей горы, из атакуемой ветрами твердыни с гулкими залами и льдом у подножия деревянной двери. Владетель ее соскучился в одиночестве и возжелал компании.

Есть существа, источающие наслаждение, тяжкое как фимиам, намекающее на теплоту костра в холодной ночи. Они поощряют веселье одним взглядом, одним жестом заполняют весь мир и тем, кто оказался в их обществе, ничего не остается, как упасть в приветственные объятия.

Азатенай назвал себя Гриззином Фарлом; не ожидая, пока Драконус его представит, обошел всех. Раскана, Ринта, Аратана – когда рука сжала ладонь Аратана, сеть морщин вокруг глаз великана стала отчетливее. – Вот запястье владеющего мечом. Твой отец не забыл подготовить тебя к жизни. Ты Аратан, неподходящий сын Драконуса, потерянный скорбящей матерью. Эта ли рука вонзит нож в спину отца? Он боится, да и какой отец не стал бы?

Аратан тонул во взгляде серых глаз. – У меня нет амбиций, – пролепетал он.

– Что же, у тебя, может, и нет, но есть у других.

– Им меня никогда не найти.

Кустистые брови поднялись. – Значит, впереди жизнь в убежище?

Аратан кивнул. Остальные стояли близко и слушали, но он не мог оторвать взгляда от Гриззина Фарла.

– Трудно назвать это жизнью, – заметил великан.

– Я не особо привязан к жизни, сир. И это по мне.

Гриззин Фарл наконец отпустил его руку и повернулся к Драконусу. – Говорят, Темнота стала оружием. Против кого оно должно обратиться? Вот мой вопрос, и я желаю слышать ответ. Скажи, Драконус, зашатается ли Харкенас от моего рокового явления?

– Башни падут в пыль, – отозвался Драконус. – Женщины упадут в обморок.

– Ха! Так и должно! – Тут он нахмурился. – Два эти образа, старый друг, плохо совместимы. – Затем он поглядел на Ферен и опустился на колено: – Кто мог ожидать такой красы здесь, на краю Барефова Одиночества? В моей натуре оставлять самое лучшее напоследок. Я Гриззин Фарл, известный среди Азатенаев как Защитник, известный среди Джелеков как воин, проигравший каждую битву, проспавший все сражения и лишь улыбающийся любому вызову. Известный также среди оставшихся Джагутов как Спящий Камень – поэтический способ описать мою злосчастную летаргию. Что же, теперь я желаю слышать твое имя, чтобы навеки удержать звук твоего голоса в сердце.

Все его речи, казалось, не произвели впечатления на Ферен – только щеки покраснели. – Я Ферен, – сказала она. – Погран-меч и сестра Ринта.

– Слишком юна, – ответил Гриззин Фарл, чуть помедлив, – чтобы терять надежду. Твой голос поведал мне трагическую историю, хотя детали остались неясными. Но в потере есть боль и боль станет жалом, вечно напоминающим о потере.

Тут она отпрянула. – Я ничего тебе не открыла! – сказала Ферен хрипло.

Гриззин Фарл неспешно поднялся и раскинул руки, словно обнимая всех. – Ночью мы напьемся до вольной радости, пока не угаснет костер и звезды не сбегут от зари, мы же начнем плакать и клясться друг другу в вечной верности, прежде чем так же разбежаться. – Он поднял мешок. – Эль Тел Акаев, мастеров если не варения, то потребления. – Он помедлил и добавил: – Надеюсь, еда у вас есть. Спеша на встречу, боюсь, я всё позабыл дома.

Аратан вздрогнул, расслышав вздох отца.

Тут Гриззин Фарл улыбнулся, и всё в мире снова стало правильным.

Эль оказался крепким, немедленно ударив Аратану в голову. Вскоре после ужина, во время неприличной песни про деву Тел Акаев и старого Джагута с больным клыком, песни, исполнявшейся Азатенаем с великолепными ужимками, Аратан уснул. Раскан разбудил его наутро, принеся чашку с отваром ивовой коры и лекарственных трав; сидя и попивая чай, сын лорда заметил, что Гриззина Фарла уже нет.

Сейчас все казалось сном, смутным и пронзительным, почти горячечным. Голова болела. Аратан смотрел на землю, пока остальные снимали лагерь. Гадал, что важного было сказано ночью, и ощущал свое отсутствие как насмешку над претензиями, будто успел возмужать. Упал без памяти как мальчишка, от первой чаши, от кубка, украденного со стола и торопливо выпитого за стулом.

Хотелось бы ему больше услышать о Темноте, сделанной оружием, мечом. Ясно, что Гриззин Фарл знаком с отцом – так близко, как не удавалось еще никому, кроме разве Матери Тьмы. Какая странная история их объединила? Какие загадочные сказания сложат об их прошлом? Взгляды украдкой на Раскана, Ринта и Ферен убедили его, что ничего потрясающего сказано не было: все казались более спокойными, нежели до появления Гриззина, словно ночь эля и смеха повалила некие барьеры.

После быстрых раздумий Аратан поглядел на Ферен, поняв, что тут что-то изменилось. Некий расслабленный вид... он заметил посланную брату улыбку, небрежные слова. Казалось, изменилось все. Исчезла натянутость. Тягостный вес случая с Сагандером свалился с плеч. «Гриззин Фарл прошел между нами и ушел, но уйдя, взял с собой кое-что».

Он заметил, что на него смотрит отец. Затем Драконус подошел. – Нужно было предупредить тебя насчет эля Тел Акаев.

Аратан пожал плечами.

– Ты же едва оправился от сотрясения. Должно быть, тебя вырубило, словно от сонного зелья. Аратан, ты пропустил почти всю веселую вечеринку. – Он помедлил. – Ты мало что успел разделить.

– Он звал вас другом, – сказал Аратан болезненным, обвиняющим тоном.

Глаза отца стали отрешенными. – Он любого зовет другом, Аратан. Не обращай внимания.

Аратан сверкал глазами в спину отца. С одинокого кривого дерева донесся крик птицы. Он поглядел, не обнаружив твари среди скрюченных сучьев и темных листьев.

"Прячется – потому свободна.

Свободна улететь от всего".

Вскоре они въехали по склону и оказались на Барефовом Одиночестве, и путь вперед тянулся по волнистой равнине под ясным солнцем, и Аратан припомнил уроки Сагандера, смерть великого внутреннего моря.

Он скакал, размышляя о воде и свободе.

И тюрьмах.

К западу лежали земли Азатенаев, где обитают защитники, никого не защищающие, и мудрецы, никогда не изрекающие истин, а Тел Акаи сходят с гор разделить пьяные ночи, о которых никто не вспомнит на следующий день. Это мир загадок, и вскоре он его увидит. Мысль заставила его ощутить легкость – казалось, еще миг и он взлетит над седлом, преображаясь в птицу, раскроет крылья в поисках кривого дерева.

Но былое море впереди лишено деревьев, гребни усыпанных валунами берегов вмещают лишь травяные низины, ничего больше.

Ему не интересно вонзать отцу нож в спину – в эту широкую спину впереди, под выцветшим плащом. Никто никогда не завладеет им, словно оружием.

Гриззин Фарл сказал: мать еще жива. Живет, терзаемая горем, а значит... еще любит его. Он ее найдет и украдет.

"В мире загадок достаточно мест, где можно затаиться.

Для нас двоих.

И мы будем любить друг друга, и любовь породит мир".

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ОДИНОЧЕСТВО ЭТОГО ОГНЯ

ШЕСТЬ

Глаза Хаста Хенаральда были спокойными и темными, как будто готовыми оценить тяжесть готовых вырваться слов, узреть, запустят ли они длинные когти в сидящего напротив гостя или попросту скользнут мимо. Тусклый свет подчеркнул впалые щеки, костистый крючковатый нос сильно выступал, отчего казалось: глаза спешат скрыться в залитые тенью убежища, но не теряют силы пронзительного внимания. – Однажды, – сказал он, и голос был сиплым после годов у кузнечного горна, среди горького дыма и кислого пара, – я снова стану ребенком.

Он неспешно откинулся на спинку стула, уходя из круга света масляной лампы. Келларасу уже казалось, что это не смертный, а некое привидение.

За стенами слишком жаркой комнаты громадные машины утробно гудели, словно беспокойное сердце, отзвуки сотрясали каждый камень Великих Покоев. Этот звук не затихал никогда – дни и ночи, пока Келларас гостил у владыки Хастовой Кузницы, он ощущал барабаны промышленности, ровный пульс земли и камня, огня и копоти.

Это, начал он подозревать, место стихийных тайн, в котором истины кружат в потоках жара, миазмы штормов созидания и разрушения бесконечно сталкиваются со всех сторон; а муж, удостоивший наконец его приемом, сидящий перед ним в высоком кресле – окутанный тенями владыка и судия, правитель и мудрец... увы, первые же сказанные им слова оказались чепухой.

Хенаральд мог сейчас улыбаться, но как разглядеть сквозь сумрак? – Однажды я снова стану ребенком. Выпрыгнув, танцуя, из собственного разума, камень я превращу в горы. Траву объявлю лесами. Слишком долго был я пойман миром мер, пропорций и масштабов. Слишком долго знал и понимал пределы возможного, столь жестоко отсекал плоды воображения. На этом пути, друг, мы живем две жизни, навеки сошедшиеся в смертном бою, и все, нам доступное, превращаем в оружие.

Келларас медленно протянул руку к кубку рикталя на столе. В горле спирт казался огнем – единственный алкоголь, который согласен пить хозяин. Первый глоток до сих пор громом отдавался в мозгах Келлараса.

– Ты отлично таишь ясный ум, капитан, но я заметил, как напрягся ты, услышав слово "оружие". Ты прилип к нему, ибо среди всех мною сказанных слов понял лишь одно. Я говорил о том, что мы теряем, когда годы прокрадываются мимо нас в прошлое, а юность пропадает вдали. – Он сомкнул ладони на кубке, и руки его были тяжелыми, грубыми, в шрамах, блестящими в местах давних ожогов, следов проведенной у кузницах жизни. – Твой лорд просит у меня меч. В дар? Или желает вступить в Легион Хастов? Не могу поверить, что сторонники Урусандера порадуются декларации столь открытой.

Келларас вместо ответа пожал плечами. Легкость, с которой Хенаральд переходил от поэзии к прагматике, выбивала почву из-под ног. Мысли разбегались, как у смущенного головоломкой ребенка.

Однако владыка Хастов не настроен был дожидаться ответа. – Если я ребенок, взрослые пропадают с глаз моих. Уплывают в свои миры, оставив мне мой собственный. В их отсутствии я полон веры и переделываю меру вещей по своей скромной воле. Время теряет хватку и я играю, пока не приходит время спать. – Хенаральд замолчал, чтобы выпить. – А если я увижу сон, то сон о капитуляции.

Келларас долго откашливался, прежде чем сказать: – Лорд, мой повелитель отлично понимает всю... необычность заказа.

– Были времена, когда он стал бы вполне обычным. Однако, полагаю, назвать его так сейчас значит покривить душой. Заказ на меч от Первого Сына Тьмы неизбежно выглядит политическим. Мое согласие возбудит слухи о тайном союзе и заговоре? Что за ловушку устроил Аномандер на моем пути?

– Никакой ловушки, лорд. Его желание – возродить прошлые традиции.

Брови медленно поднялись. – Его слова или твои?

– Так я понимаю, лорд, мотивы Первого Сына.

– Выбрав тебя, он сделал правильный выбор. Однажды я снова стану ребенком. – Он подался вперед. – Но не сейчас. – Глаза блестели, острые, словно осколки бриллиантов. – Капитан Келларас, твой владыка дал некие особые указания насчет желаемого клинка?

– Лорд, он желал бы молчащее оружие.

– Ха! Крики гибкой жилы его раздражают?

– Нет, лорд, вовсе нет.

– Однако же он предпочитает оружие заглушенное, онемелое, оружие, проклятое стенать и рыдать неслышимо для всех.

– Лорд, – сказал Келларас, – оружие, что вы описали, заставляет гадать: в чем же бОльшая мука – молчать или провозглашать свою боль?

– Капитан, "описанное мною оружие" не существует. Однако дурни из Легиона Урусандера будут твердить иначе. Скажи, твой владыка сохранит в тайне происхождение клинка?

– Разумеется нет, лорд.

– При том желая, чтобы оно молчало.

– Неужели следует высказывать любую истину, лорд?

– Рикталь тебя расхолодил, капитан? Могу приказать принести вино, которое тебе по нраву.

– Правду говоря, я забыл о кубке в руке. Прошу прощения. – Келларас сделал еще один глоток.

– Значит, ему нужен клинок истины.

– Да, такой, чтобы требовал искренности и от владельца. В полном согласии, только неслышном.

Внезапно Хенаральд вскочил на ноги. Он был высоким и тощим, однако стоял распрямив спину, словно всё железо мира пропитало кости и плоть. Провалы глаз были невидимы Келларасу с такого угла зрения. – Капитан, есть хаос в каждом клинке. Мы, кующие железо и другие металлы, касаемся руками хаоса. Сражаемся с ним, ища контроля и порядка, а он отбивается с дерзким вызовом и, когда проигрывает, таит измену. Твой владыка желает меч, свободный от хаоса. Это невозможно, и вся моя жизнь тому доказательством.

Келларас помешкал и сказал: – Лорд, Первый Сын Аномандер знаком с тайной мечей Хастов. Знает о том, что лежит в сердцевине любого вашего изделия. Но не такого пути он желает в изготовлении оружия. Он требует, чтобы спинной хребет клинка был закален в магии, в чистоте самой Темноты.

Владыка Хастовой Кузницы застыл, угловатые черты лица, казалось, заострились еще более. Он не сводил взора с Келлараса. Затем сказал спокойным тоном: – Говорят, что скипетр, изготовленный мною для Матери Тьмы, наделен ныне частью души самого Куральд Галайна. Она напитала его волшебством. Взяла чистое, но простое железо, и сделала... противоестественным.

– Лорд, я мало что знаю.

– Он теперь вмещает Тьму, и суть этого мало кто из нас понимает. Я даже сомневаюсь, что сама Мать полностью знает, что сделала.

Направление разговора вселило в Келлараса тревогу. Хенаральд хмыкнул: – Я изрыгаю богохульства?

– Надеюсь что нет, лорд.

– Однако сегодня нужно внимательно вслушиваться в то, что мы говорим. Похоже, капитан, сила ее растет, а вот терпимость уменьшается. Словно два магнита отталкивают один другой. Неужели сила не дает неуязвимости? Неужели власть не укрепляет доспехов, неужели власть не приносит уверенности? Возможно ли, что наделенные величайшей властью познают величайший страх?

– Лорд, я не могу сказать.

– И разве самые бессильные не страдают от такого же страха? Что же власть дает своему владельцу? Наверное, средства противостоять страху. Но, кажется, это не работает – по крайней мере, недолго. Нужно заключить, что власть есть бессмысленная иллюзия.

– Лорд, Форулканы стремились расширить свою власть на Тисте. Преуспей они, мы были бы порабощены или убиты. Нет ничего иллюзорного во власти, и лишь силой легионов мы, в том числе Хасты, победили.

– Но победи Форулканы, что они получили бы? Владычество над рабами? Будем же честны, капитан. У Форулканов не было иного выбора, чем перебить нас. Снова спрашиваю: чего они добились бы? Триумф – одиночество, пустой звук, и на любые крики о славе небеса не отвечают.

– Мой господин желает меч.

– Чистое и простое железо.

– Именно так.

– Чтобы принять кровь Тьмы.

Брови капитана поднялись: – Лорд, ее волшебство не от Азатенаев.

– Неужели? Она питает в себе силу, но чем?

– Не кровью!

Хенаральд еще немного поглядел на Келлараса, потом снова уселся на тяжелое кресло с высокой спинкой. Допил из кубка и поставил его на стол. – Я так давно вдыхаю яд, что лишь рикталь может пробиться сквозь рубцы в горле. Годы лишают нас чувств. Мы тупы, словно черные камни в ущелье. Ждем еще одного сезона заморозков. Теперь, когда Первый Сын узнал тайну Хастов, он будет выменивать знания на политические преимущества?

– Мой владыка утверждает, что единственная его претензия – никогда не сдаваться невежеству. Знание – единственная искомая им награда, обладание им – главная мера богатства.

– Значит, он скапливает знания в тайной сокровищнице?

– Понимая, что другие используют их неподобающим образом. Я знаю владыку со времен, когда мы были детьми. Уверяю вас, ни одна тайна не выпадет из его рук.

Хенаральд небрежно, беззаботно пожал плечами. Глаза уставились на что-то на полу, справа от стула. – Тайна хастовых мечей сама по себе не дает власти. Я придерживаю ее ради... иного.

– Да, лорд, защищая владеющих мечами. Мой владыка отлично понимает.

Затуманенный взгляд коснулся Келлараса и тут же ушел в сторону. – Я сделаю Аномандеру меч, – произнес Хенаральд. – Но в миг его последней закалки буду наблюдать. Сам увижу это волшебство. И если это кровь, тогда... – он вздохнул, – я узнаю.

– Она пребывает в Темноте.

– Значит, я ничего не увижу?

– Полагаю, лорд, вы ничего не увидите.

– Думаю, – отозвался Хенаральд, – я начал понимать природу ее власти.

Выйдя из Комнаты, Келларас осознал, что дрожит. Изо всей полной опасных намеков беседы более всего потрясло капитана обещание Хенаральда вернуться в детство. Не в силах понять, он заподозрил, что в основе признания лежит некий ужасный секрет.

Ругаясь под нос, отгоняя беспокойство, он шагал в сторону главного зала в конце коридора, где обедали сейчас около сотни обитателей дома и гостей, издавая буйные возгласы и хохоча, пока жара от огромного очага окатывала палату, а в воздухе висели густые запахи жареной свинины. Ему хотелось забыться в праздничной атмосфере, а если беспокойство вернется – нужно лишь напомнить себе, что Хенаральд обещал изготовить владыке меч... и схватить очередную кружку эля.

Войдя в главный зал, Келларас помедлил. Новые, незнакомые лица показались со всех сторон, лица усталые и покрытые пылью. Вернулся из какого-то дозора отряд солдат Дома Хаст, громко окликая приятелей за столом. Он глядел в толпу, выискивая Галара Бареса, и вскоре заметил его – стоит у бокового прохода, оперся о закопченную стену. Келларас начал туда пробираться, по пути заметив, что напряженный взор друга устремлен на одну из новоприбывших, женщину-офицера, казавшуюся центром всеобщего внимания. Она улыбалась, слушая речи согбенного старика, слишком пьяного, чтобы стоять без помощи спинки высокого стула. Когда же она наконец посмотрела на других... Келларас понял, что женщина стала чуть более напряженной, поймав взгляд Галара.

Еще миг, и она отвела взгляд, с чувством ударив пьянчугу по плечу, и прошла к столу, за который усаживались ее приятели-солдаты.

Слуга уже торопился к этой группе, подойдя близко к Келларасу, и он подозвал юнца: – На одно слово, прошу. Кто та женщина? Офицер?

Брови слуги взлетели. – Торас Редоне, сударь, командующая Легиона Хастов.

– А, понятно. Благодарю.

Он был уверен, что видел ее и прежде, но всегда издалека – на поле битвы, в шлеме, доспехах и с оружием. Она не любила формальных приемов в Цитадели, предпочитая оставаться со своим легионом. Говорили, она явилась преклонить колени пред Матерью Тьмой, будучи в грязной кожаной одежде, с запыленным лицом – он прежде думал, что это пустые россказни, но теперь потерял такую уверенность.

Она уже села среди солдат, кружка в руке, и вся оставленная путешествием грязь не могла скрыть ее красоту, хотя и беспутность тоже. Келларас не удивился, видя, как она одним махом выпивает кружку и сразу тянется за второй. Подумал, не стоит ли отрекомендоваться, но решил, что не время, и подошел к Галару Баресу.

– Выглядите встревоженным, капитан, – заметил тот.

«Не так сильно, как ты, приятель». – Я только что с аудиенции у вашего лорда.

– Он говорил о детстве?

– Да, но признаюсь, я ничего не понял.

– А о других материях?

– Мой господин будет весьма доволен. Вижу, у вас нет в руке выпивки – ну, я достаточно смел, чтобы атаковать стол с элем...

– Не ради меня, капитан. Боюсь, желудок не выдержит. Вижу ваше удивление – какой же ветеран не умеет пить? Отвечаю: трезвенник.

– Это мешает вам наслаждаться весельем? Вижу, стоите в стороне, словно отверженный. Идемте, найдем место для нас двоих.

Улыбка Галара была слабой, в глазах таилась грусть. – Если вам угодно.

Они подошли к столу. Келларас выбрал тот, что ближе к выходу для слуг, на нем стояла дюжина пустых фляжек. Усевшись, он спросил: – Можете ли объяснить одержимость хозяина желанием стать ребенком?

Галар Барес вроде бы колебался. Затем склонился поближе, рукой смещая фляги: – Это тревожит нас всех, капитан...

– Прошу, зовите меня Келларасом.

– Отлично. Келларас. Нечто осаждает Хенаральда, по крайней мере его разум. Он утверждает, будто теряет память – не о далеких годах, а о последних днях, к примеру, о только что прошедшем утре. Однако мы ничего подобного еще не замечали. У кузнецов есть болезнь; многие считают, что она таится в дыме горна, в парах закалки или в каплях расплава, когда они попадают на кожу. Ее называют "ущербом железа"...

– Даже я об этом слышал, – отозвался Келларас. – Но скажу вам, что на приеме у лорда не заметил никакого снижения интеллекта. Он скорее говорил абстрактно, на языке поэтов. Если же тема взывает к точности, его мышление резко обостряется. Это требует легкости и полной ясности разума.

Галар Барес пожал плечами: – Не открою никаких секретов, Келларас. Слухи ходят давно – наш лорд чувствует себя больным, а описанная вами ясность рассудка для него служит доказательством войны, которую приходится вести с самим собой, со слабеющими чувствами. Он наносит точные удары в битве против ослабления памяти.

– Вначале я думал, возвращение в детство его страшит, – нахмурился Келларас. – Но теперь начинаю подозревать, что он будет рад, если это случится. Освобождение от всех угроз мира взрослых...