Текст книги "Кузница Тьмы (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Хранитель рядом с ней, второй по старшинству после Береда, свел лошадь вниз. Шаренас глянула на Береда и остальных. Они уже были у двух трупов; Беред, спрятав клинок, стаскивал седло с павшего коня. Оружие Финарры он успел подобрать и передать одному из хранителей. Тулас стоял в нескольких шагах и наблюдал.

В груди было тяжело, словно она курила трубку всю ночь; ядовитые испарения неприятно касались открытых участков кожи. В глазах зудело. Шаренас двинулась за солдатом. Догнала у берега и сказала: – У капитана ничего необычного. Кажется, существо совершенно мертво. Давайте поедем изучить нашу находку, а потом поскорее оставим это место.

– Витр не выбрасывает мусора, леди Шаренас.

– Кажется, теперь выбрасывает.

Ее слова явно вызвали беспокойство. Он вздохнул, кивнул. – Тогда поскорее.

Они послали лошадей в медленный галоп. Колючий песок под копытами звучал до странности гулко.

Оказавшийся примерно в четырех сотнях шагов объект выглядел угловатым, словно выброшенное судно, но гораздо больше любого виденного Шаренас корабля – хотя, честно говоря, корабли она видела лишь на иллюстрациях в книгах и кожаных свитках Форулканов, и размеры всегда вызывали сомнения, столь явно художник старался увеличить персонажей на палубе.

С одной из двух острых мачт свисали какие-то рваные полотнища. Вторая была сломана посередине, верхушка накренилась к песку.

Но, оказавшись ближе, всадники замедлили скакунов.

Не корабль.

Голос Хранителя был слабым от недоверия. – Я считал их сказками. Легендами.

– Думали, Мать Тьма опустилась до выдумок? Она прошла до Предела Темноты и встала на шпиле, окруженном хаосом. И когда она воззвала к хаосу, формы явились из дикости.

– Полагаете, он мертв? Должен быть...

Иллюстраторы пытались понять смутные описания Матери. Они старались вдохновляться крылатыми ящерицами, которые в изобилии обитали некогда в Великом Чернолесье, прежде чем служившие гнездилищами деревья были вырублены. Однако лесные обитатели были мелкими, не больше годовалого щенка гончей. Их называли элайнтами.

Мачты оказались костями крыльев, полотнища – тонкими мембранами. Острые углы означали суставы, расщепленные бедра. Но существо было совсем не похоже на тварь, напавшую на Финарру Стоун. Оно из другого кошмара. И раза в три крупнее.

Дракон. Существо из мифа, воплощение грезы о полете. Но... смотрите на его голову, длинную шею, словно тело змеи. Эти челюсти смогли бы проглотить коня целиком. Смотрите в его глаза, залитые кровью, словно черными слезами.

Хранитель натянул удила. – Капитан Беред должен видеть.

– Скачите назад, – сказал Шаренас. – Я же изучу его поближе.

– Не советовал бы, миледи. Возможно, свойства Витра таковы, что мнимое мертвым не остается мертвым.

Она метнула на него косой взгляд. – Интригующая мысль. Я намерена осторожничать, ведь очень ценю свою жизнь.

Солдат повернул коня и послал рысью, а затем и галопом.

Снова глядя на дракона, она подошла ближе. В пятидесяти шагах лошадь заупрямилась, так что она сошла наземь и стреножила скакуна.

Гигантский зверь лежал на боку, сверху видны были раны, десятки длинных ран, но нигде она не могла увидеть торчащих наружу белых ребер. А вот громадное брюхо было вспорото. Кишки вылились тяжелой грудой, порезанные и порубленные, словно кто-то неистово работал мечом.

Что-то еще лежало у раны в животе, среди разворошенного песка. Шаренас подошла.

Одежда. Доспехи в пятнах кислоты. Длинный тонкий клинок поблизости, черный от мяса. И... уходящие прочь следы.

Шаренас поняла, что стоит, не в силах сделать еще шаг. Глаза выискивали отпечатки, пропадавшие между валунов обрыва.

– Фарор Хенд, – пробормотала она, – кто сейчас идет рядом с тобой?

ВОСЕМЬ

– Нет никакой доблести во владении оружием, – сказал От, и вертикальные зрачки сузились до тончайших линий, пока он осматривал россыпь на выщербленной поверхности старого стола. – Все, что ты здесь видишь, есть разные вариации. Но общее гораздо важнее, Кория. Всё это аргументы железа. – Он обратил к ней осунувшееся, обветренное лицо, клыки в слабом свете приобрели цвет старого рога, а зеленоватый оттенок кожи напомнил медную патину. – Ты станешь избегать столь очевидных обманов. Для тебя железо есть язык неудачи.

Кория указала на разложенное оружие: – Но они ваши, учитель, вы часто носили эти аргументы.

– И за мной каждый раз оставалось последнее слово. Да. Но что я приобрел? Все больше груз лет на спине, все больше дней под бессмысленным солнцем, пустой ветер в лицо. Новые ночи под равнодушными звездами. Новые могилы, которые нужно посетить, новые тоскливые воспоминания. Кория, мои сны утеряли дар цвета. Уже давно мир, проходя перед очами, кажется лишенным жизни, и душа разрисована тусклыми полосами серого.

– Значит, вы устали, учитель.

От хмыкнул: – Глупое дитя. Ты мое единственное яркое пятно. Теперь слушай внимательно, ибо я не стану повторять. Мы должны покинуть это место.

– Боитесь возвращения Джелеков?

– Не смей перебивать. Ныне я говорю об ожидающем тебя воспитании, ведь все прежнее было лишь приготовлением. Вещи, которые ты должна узнать, выше моего опыта. Мы отправляемся на юг, туда, где пробуждаются силы.

– Не понимаю, учитель. Какие силы? Разве Джагуты не отказались от притязаний на власть?

От взял увесистый пояс с мечом в тяжелых кожаных ножнах. Опоясался, быстро поправил – и с гримасой снял. Оружие тяжело ударило по столу. – Азатенаи, – сказал он. – Кое-кто оказался неосторожным. Но я должен поговорить с сородичами. С теми, что остались. Прочие пусть гниют.

– Почему я так важна, учитель?

– Кто сказал, что важна?

– Зачем же вы потратили годы на мое учение, если во мне мало или вовсе нет ценности?

– Дерзость тебе идет, Кория, но ты всегда рискуешь ощутить на лице чужую руку.

– Вы никогда меня не били.

– И ты, как иные щенки-Джелеки, играешь без оглядки? – От приподнял тяжелую алебарду, отступил и широко размахнулся, пока клинок не врезался в стену, разбросав каменные осколки. Со звоном уронив оружие, он потер запястья.

– Вы будете дискутировать с сородичами?

– Дискутировать? Мы никогда не дискутируем, мы спорим.

– Железом?

Быстрая, дикая ухмылка осветила его лицо, чтобы исчезнуть миг спустя. – Как ни приятна эта мысль, нет.

– Так почему вы снаряжаетесь на войну?

– Боюсь, что шаги будут слишком легкими, – ответил он.

Кория сражалась с потребностью покинуть комнату и вернуться назад, в башню. Встать под утренними звездами и следить, как солнце истребляет их все. От запретил брать в путешествие что-либо, кроме смены одежды. И все же она верила, что назад они не вернутся.

Он взял секиру с двойным лезвием и древком из оленьего рога, взвесил в руках. – Тел Акаи. Откуда оно у меня? Удобное оружие... трофей или дар? Совесть не шевелится, значит... не добыча. Интересно, как часто триумф должен источать кровь? Не потому ли мы находим его вкус столь сладким?

– Учитель, если не железом я должна защищать себя, то чем?

– Умом, дитя. Но неужели ты не видишь, что я занят?

– Вы велели внимательно слушать, учитель. Я здесь, я внимаю.

– Я велел? Ты здесь?

– Мы должны путешествовать на юг, к вашим сородичам. Но истоки вашего любопытства – в Азатенаях. Заключаю, что мы встретимся и с ними. Путешествие обещает быть долгим, но у нас лишь небольшой тюк с пищей, по одному водяному меху на каждого, два одеяла и котелок.

– Понимаю, о чем ты. Найди черпак.

– Вы передадите меня одному из сородичей, учитель? Для дальнейшего обучения?

– Кто бы тебя взял? Избавься от столь абсурдной идеи. Мы словно скованы цепями и кандалами. Ты головная боль, которую не изгнать из черепа, старая рана, что извещает о близости дождя, хромота, портящая даже ровную почву. – Он нашел кожаную перевязь для тел-акайской секиры. – Ну, – спросил он, выбрав шлем и поворачиваясь лицом, – готова?

– Черпак?..

– Раз ты так хочешь вооружиться, почему нет? Он висит на крючке над очагом.

– Сама знаю, – бросила она, разворачиваясь за черпаком. – Не люблю тайн, учитель.

– Тогда я буду кормить тебя лишь ими, пока не раздуешься, готовая взорваться.

– Загадки не люблю еще больше.

– Тогда я сделаю из тебя загадку для всех. Ох, да протяни за ним руку. Вот. Нет, засунь за пояс. Теперь можешь идти вразвалочку, смелая как волк. Или ты предпочла бы носить топор?

– Нет. Оружие меня пугает.

– Тогда кое-какую мудрость я в тебя вложил. Хорошо.

Ей не хотелось уходить. Пока что большая часть воспоминаний принадлежит этой башне, а не месту ее рождения; но, кажется, ей предстоит паломничество домой – по весьма кружному маршруту. На пути, однако, она встретит других Джагутов и затем Азатенаев. Со дня появления Джелеков От чем-то взволнован, настроение его переменчиво; кажется, слабость исчезает из ветхого тела, словно кожа съеживается на жаре. Теперь он ведет себя скорее как воин, готовится к спорам железа.

Она прошла за ним к двери, хмурясь, будто видела все в первый раз. И тут же всякое упование на лежащее вовне пропало. Степь желтой травы, впереди вяло поднимаются пологие холмы, небо бледнеет под касанием света – будет всё как всегда. Чего же бояться?

Взявшись за ручку двери, От помедлил и оглянулся. – Ты учишься.

– Не понимаю.

Джагут резко распахнул дверь. Мрак полился внутрь, словно дым, щупальца завились у ног. Он пробормотал что-то, но она не смогла различить ни слова.

Ужас приковал Корию к месту. Сердце бешено стучало, словно птичка в ловушке.

Когда От снова заговорил, она ясно расслышала слова. – Теперь я начинаю видеть, что они сделали. Умно, однако полно риска. Отлично же, мы ступим на путь и увидим, куда он приведет.

– Учитель... что случилось с миром?

– Ничего... пока что. Идем.

Она как-то сумели пойти следом, черпак стучал по бедру с каждым шагом. Вспышки раздражения пытались ее отвлечь, но Кория смотрела на странную дымную тьму. Темнота плыла вокруг, но девушка поняла с удивлением, что может видеть сквозь эту призрачную субстанцию. От шагал впереди, потертые сапоги стучали и скрипели по гравию.

Перешагнув порог башни, она увидела узкую тропу, ведущую вдоль гребня едва ли в две сажени шириной. По обе стороны было лишь пустое пространство. Она проглотила внезапное головокружение. Окрестная ширь проглатывала голос. – Учитель, как такое возможно?

Ощутив проседание гравия при каждом шаге, она опустила глаза. И увидела блеск и отсветы драгоценных камней: толстый ковер гемм, колец, бусин, настоящие сокровища под ногами. От не уделил им внимания, попирая груды, словно это была древесная стружка или речная галька. Она присела и наполнила ладонь. Все кольца были рассечены, искривлены, будто их сдирали с мертвых пальцев; она взяла в руку шейный обруч из цельного золота, погнутый и вроде бы изрубленный ударами ножа. Ломаные ожерелья струились между пальцами, холоднее змей. Подняв голову, она увидела, что От остановился и смотрит на нее.

Кория недоуменно покачала головой. – Такие богатства сделают богача жалким, как нищий. Учитель, кто мог оставить такой след?

От хмыкнул: – Богатства? Неужели редкость означает ценность? Если так, драгоценней этих безделушек вера, истина и цельность. Еще больше стоит умение прощать. И выше всего – протянутая рука. Богатства? Мы живем в бедности. Это самая предательская тропа – и мы должны идти не оступаясь, дитя.

Кория выронила драгоценности и выпрямилась. – Боюсь, я могу споткнуться. Боюсь упасть, учитель.

Он пошевелил плечами, словно ее слова вызвали тошноту. – Это добыча. Сокровища убийцы. Тропа вьется все выше и кто может сказать, что ждет нас в самом конце? Крепость, стонущая под листами расплавленного злата? Трон из бриллиантов и на нем – сгнивший труп? Какая армия встает на колени перед златом и серебром? Тепла ли постель из жемчугов в ночи?

– Я же сказала, учитель, что ненавижу загадки. Чье это владение?

– Ах, какое богатое нюансами слово. Владение. Оно взывает к равновесию, такое уверенное, пылинка опирается на пылинку в иллюзии прочности. Здесь можно проходить, озирая просторы чьих-то видений и называя их домом. Ты ожидала мира, который знаешь? Воображала, что будущее не отличается от субстанции прошлого? Где же степи, спрашиваешь ты. Где череда ночей и дней... но чему я мог бы научить тебя в них? Что такого могла бы ты узнать, чего не изведает любое дитя за несколько лет?

Слова плыли к ней, падали в пустоту по сторонам, не рождая эха. От продолжил поход.

Кория шла следом. – Это Азатенаи.

– Очень хорошо, – отозвался он, не оборачиваясь.

– И что они этим хотят сказать?

– Спроси Джелеков. Ба, слишком поздно. Глупцы ушли, поджав хвосты меж волосатых лап. Ты была им нужна, чтобы думать. Еще одна безделушка. Вот интересно, что твои сородичи сделают с двумя десятками щенков – Солтейкенов?

– Не знаю. Приручат, наверное.

Смех Ота был резким, ранящим. – Чтобы приручить, нужно воспользоваться преимуществом разума. Им никогда не приручить этих зверей, ибо они могут быть дикими, но они не тупы.

– Тогда... став заложниками, они узнают пути Тисте и не станут видеть в них чужаков, врагов.

– Ты в это веришь? Возможно, так и будет.

Тропа вела вверх, хотя уже не так круто, чтобы скользили ноги. Однако они начали уставать. – Учитель, вы этого ожидали?

– Некоторым образом.

– О чем вы?

– Дитя, нас пригласили.

– Кто?

– Это еще нужно узнать.

Она знала, что ведет жизнь скромную, но уже догадывалась, что большинство искусов оказываются пустыми. Идти можно лишь вперед, но никто не может поклясться, что впереди ждет лучшая жизнь. Потенциал кажется бременем, возможности кажутся идущими по следу волками. Мечты о божественной власти были обрывками детства; они развеваются сзади клочьями паутины, усталыми флажками давнего празднества. Она вспомнила вдруг о куклах в безмолвных, темных пределах сундука – глаза смотрят в никуда, уста улыбаются никому. Теперь он далеко позади – не дотянешься, не побежишь к нему через комнату. В этом месте царит тишина, тихая, как окружающая комната и вся крепость. Как куклы жили в сундуке, она с Отом обитала в крепости, и может статься, что это владение – лишь иная версия, что все дело в размере.

Боги и богини тоже в своих комнатах. Она почти могла их видеть – стоят у высоких окон, выглядывают, грезя о лучших местах, лучших временах, лучших жизнях. Как у кукол, их глаза устремлены в широкие дали и ничто более близкое не заставит их пошевелиться. Ни на миг.

Но теперь ее одолевают более странные воспоминания. Комната в башне, мертвые мухи на каменной решетке оконного проема, на выгоревших стекляшках, словно в бешеной жажде бегства они забили себя до смерти, пытаясь коснуться недостижимого света. Не нужно было убирать с окна паутину, потому что пауки умело кормятся безрассудными мухами.

Не есть ли будущее лишь череда миров, в которых мы жаждем жить? Каждый недосягаем, но чистый свет и чудные виды разворачиваются без конца. И вправду ли бешеная жажда и отчаяние столь различны?

Казалось, они поднимались половину дня, но тропа впереди так и вилась вверх. Огонь пылал в мышцах ног, заставляя думать о торфяных пожарах – некое воспоминание детства о месте, где лес умер так давно, что сгнил на земле слой за слоем, и все пропитано водой цвета ржавчины. Она вспомнила груды шкур, вынимаемых из прудов, каменные грузила на перепутанных черных веревках. Вспомнила жесткие волосы внутри – день был холодным и воздух кишел мошкарой – сверкнули ножи, рассекая связки, и шкуры рассыпались...

Столь внезапно пришедшие воспоминания заставили Корию встать на месте.

Шкуры Джелеков.

Очевидно, От ощутил ее отсутствие, ибо повернулся и сошел вниз.

– Учитель, – сказала она, – расскажите о первых встречах Джелеков и моего народа.

Выражение лица Джагута наполнило ее тоской.

Когда он не стал отвечать, она продолжила тоном тусклым, но упрямым: – Я кое-что вспомнила, учитель. Мы ничего не понимали в Солтейкенах, верно? Огромные волки, которых мы убивали, оказались на деле народом. Мы убивали их. Охотились за ними, ведь наши души так жаждут охоты. – Ей захотелось сплюнуть при последнем слове, однако оно упало столь же безжизненно, как и все прочие. – Мы срезали шкуры с трупов и дубили в болотах.

От жестом велел ей идти, и они зашагали снова. – Происхождение Джелеков – загадка, заложница. Перетекая в двуногую форму, они имеют некое сходство с Бегущими-за-Псами с дальнего юга. Может, лица более звероподобны, но едва ли это должно удивлять – морозный мир севера суров к своим жителям.

– Бегущие-за-Псами общаются с ними?

– На юге ныне живут Жекки. Возможно, они общаются.

– Мы охотились на них. Забавы ради.

– Таково наследие самых разумных существ – время от времени наслаждаться резней, – ответил От. – Так мы играем в богов. Лжем самим себе, создав иллюзию всемогущества. Одна лишь мера есть для мудрости народа, и это умение удержать руку. Не сумей ограничить себя, и убийство выглянет из глаз, и все твои претензии на цивилизованность прозвучат пусто.

– Такое наследство есть и среди Джагутов?

– Настало время, Кория, когда Джагуты перестали шагать вперед.

Тут на нее напала легкая дрожь, словно он коснулся ее недавних раздумий, отлично всё понимая.

– И тогда перед нами предстал выбор, – продолжал От. – Продолжить путь вперед или развернуться, открыв благо возвращения по недавнему пути. Мы стояли на месте, споря сотни лет, и наконец, во взаимном и вполне заслуженном отвращении каждый выбрал путь по себе.

– Так окончилась ваша цивилизация.

– Ну, ее вообще почти не было. Да и мало у кого... Итак, ты нашла мрачное воспоминание и готова его мусолить? Пора принимать важное решение. Выплюнешь или проглотишь?

– Я уйду от цивилизации.

– Не сможешь, она внутри тебя.

– Но не внутри вас? – требовательно спросила она.

– Не глупи, Кория, – сказал он, и голос приплыл, тихий, как шелест ножа о точильный камень. – Ты видела мой набор оружия. Почти все аргументы железа – для споров цивилизации. Какие краски мы наложим на лица? Под каким именем явимся? Перед какими богами должны склониться? Тебе ли отвечать на эти вопросы за меня? Я взял секиру, чтобы защищать свою вольность – но знай: отзвуки этих чувств ты будешь слышать эпоха за эпохой.

Она фыркнула: – Воображаете, я проживу целые эпохи, учитель?

– Дитя, ты будешь жить вечно.

– Убеждение ребенка!

– И кошмар взрослого, – отбрил он.

– Хотели бы, чтобы я не взрослела? Или счастливы, воображая мои вечные кошмары?

– Выбор за тобой, Кория. Выплюнь или проглоти.

– Я вам не верю. Не буду я жить вечно. Никто не вечен, даже боги.

– И что ты знаешь о богах?

– Ничего. «Всё. Я стояла с ними у окна. Во тьме сундука глаза ничего не видят, но не знают об этом». Она могла бы перед уходом вынуть кукол. Посадить рядком у окна, между мертвых мух, и прижать плоские лица к грязным стеклам. Могла бы приказать им увидеть все, что можно увидеть.

Но, хотя она была некогда богиней, но не такой жестокой.

«Мы не мухи».

Однажды она пришла к окну, чтобы увидеть: мухи пропали. Солнечное тепло вернуло всех к жизни. Тот день стал самым страшным днем детства.

«Нужно было скормить их паукам. Если бы я не смела их жилища... В этом месте...» - Я многое начала вспоминать, – сказала она вслух.

От хмыкнул, не поворачивая головы и не сбавляя шага. – И это твои воспоминания?

– Думаю, да. Чьи же еще?

– Еще нужно понять, заложница. Но начало положено.

«Майхиб. Сосуд. Желающий наполниться. Сундук с куклами. Тянись же быстрее! Выбери одну ради самой жизни – выбери одну!»

Ее осадило другое воспоминание, но явно не настоящее. Она была вне башни, висела в горячем полуденном воздухе. Перед ней было окно, сквозь серое стекло она увидела ряды и ряды лиц. Она плыла, всматриваясь в них, удивляясь унылым выражениям.

«Ну, теперь я, кажется, знаю, на что смотрят боги и богини».

Драгоценные камни скрипели и ломались под ногами. Она вообразила себя старой, сломленной и согбенной, и в руках все золото, серебро и самоцветы мира, а в сердце жадное желание... она знала, что отдала бы всё ради... ради одной детской мечты.

Дети умирают. Ферен не отпускала этих слов из разума, спеленутая и сжавшаяся в горьких объятиях. Иные выпадают из утробы с закрытыми глазами, и теплота крови на лицах – лишь злая насмешка. Они исторгаются в волнах боли, только чтобы недвижно улечься в мокрых ладонях. Ни одна женщина такого не заслуживает. Для других отмерена пригоршня лет, которые лишь потом кажутся короткими – крики голода, хватка маленьких рук, сияющие глаза – кажется, они мудры, знают нечто невыразимое... А затем однажды глаза смотрят из-под приспущенных век, но не видят ничего.

Неудача жестока. Судьба привыкла входить в опустевшие комнаты с непринужденностью завзятой мошенницы. Дети умирают. Для чужих ушей сетования матерей звучат скучно. Все отворачиваются и смотрят в землю, или усердно изучают горизонт, словно там есть чему меняться.

Она помнила выражение лица Ринта, любимого брата, и уже научилась понимать, что оно означает. Помнила старух, хлопотавших с деловитым видом и не желавших встречать ее взгляд. Помнила свою ярость при звуке детского смеха, и как кто-то кричал на детей, заставляя замолчать. Не то чтобы смерть была редкой гостьей... Она всегда крадется рядом, холодная словно тень. Нет, грубая правда в том, что мир бьет душу, пока не согнет кости и не разорвет сердце.

Тогда она сбежала, и все прошедшие годы ощущаются как один день – ушиб горя свеж под кожей, и отзвуки бесчувственного смеха звенят в ушах.

Они странствовали по Барефову Одиночеству, и каждую ночь она брала в постель юношу, бастарда Драконуса, и говорила себе: только потому, что лорд приказал. Однако встречать взгляд брата становилось все труднее. Аратан изливал в нее семя два, три раза за ночь, и у нее не было ничего, чтобы предотвратить возможное; она ничего не сделала и в ночь, когда возлегла с Гриззином Фарлом. Хотя бы тут было оправдание – она была пьяной, ей владело нечто беспутное, жажда помчаться навстречу судьбе, утонуть в жестоких последствиях.

Своего будущего она не страшилась, ибо утонуть в болоте собственных поступков означает тешить иллюзию контроля. Но она притязает на принадлежащее другим – на годы впереди, на жизни, которые они вынуждены будут вести. Потерявшие ребенка матери бывают одержимы жаждой опекать, и такова будет участь Ферен, ведь дитя ее ждут пожизненные страдания. Аратан может породить бастарда, став отражением отца, и обратятся ни них обоих суровые и непрощающие взоры совести. Брат, вновь обезоруженный, сбежит от роли любящего дядюшки, уязвленный жалом свежей потери.

Аратан в возрасте, в котором мог бы быть ее сын – юноша, падающий под гнетом мира. Таковы все юноши. Он не ее сын, но сможет сделать ей сына. Да, она была уверена, что сможет. Брат сумел узреть странный, зловещий узел ее разума, смешение судеб, одной пустой, другой быстро наполняющейся. Она уверена.

Одно дело пользоваться ради удовольствия. Совсем другое – просто использовать. Она учила Аратана искусству любовных игр, шептала о благодарности его будущих женщин. Но что это будут за женщины, кто станет благодарить Ферен за всё, что она дала их любовнику? Где он найдет женщин – хрупкий сын-ублюдок, которого вскоре бросят среди Азатенаев? Не ей решать этот вопрос, разумеется; она часто напоминала себе это, но без толку. Он станет таким, каким она его сделает; он сделает ей то, чего могло не быть. Сына. И тогда, в темноте и поту, она погладит его волосы, сложит руки в кулаки – мягкие пальцы без ногтей – и сожмет своими ладонями, воображая в летучем, смешанном с чувством вины экстазе, что руки мальчишки становятся меньше, как будто она может силой превратить их в ручки младенца.

В женщинах есть особого рода дерзость. Раздвинуть ноги означает пригласить, а приглашение влечет сдачу в плен. Каждую ночь привкус этой сдачи превращается во влекущее зелье. Брат, наверное, видит, и он прав, что боится. Женщина, готовая на всё – женщина опасная.

Каждый день в скачке через бесплодные земли она жаждет грядущей ночи, беспомощного рвения юнца, содрогания тела поверх тела, волн, как бы уносящих его жизнь – так много жизни струится в нее... Она готова использовать эту жизнь.

Дети умирают. Но женщина может понести новых. Сыновья родятся и умирают иногда, но сыновей много. И мечты о будущем таятся в сжатых ладонях, местах тьмы.

Скачущий рядом с сестрой, став пленником повисшего между ними молчания, Ринт озирал очертания земель, желая, чтобы здания встали перед ними, вырвавшись из твердой почвы, остановив путешествие. Дальше ехать нельзя; только и осталось, что поворотить и вернуться в Куральд Галайн.

Получив дитя, она сбежит, как вор по улице – в скрытые аллеи, тайными путями, которые никто не проследит. Приз во чреве. Она вытащит нож и зашипит на любого, кто подойдет близко. Даже на брата.

Он проклинал Драконуса, проклинал всю затею; он ощущал, как слабеет от тоски при виде юного Аратана, столь гордо скачущего бок о бок с отцом. Он-то был о сестре лучшего мнения... Весь мир, съежившийся до жалкого отряда, стал горьким.

День близился к концу, тени тянулись от передовых всадников, эфемерные и уродливые. По обеим сторонам катилась равнина, волнистая как выброшенный ковер, голая на возвышенностях, которые зимние ветра месяц за месяцем словно резали ножами. Места более низменные белели, лишившись жизни от залежей соли.

В полдень они миновали какие-то развалины. Камни фундамента создали прямоугольник, слишком большой для Азатенаев; Ринт не заметил и следов легендарного искусства зодчих в грубо отесанном граните. Стены давным-давно упали, создав осыпь на дне низины, а на другой стороне лежали грудами камней. Кажется, никто никогда не разбирал эти завалы. Кроме одинокой постройки, Ринт не замечал иных признаков обитания – ни амбаров, ни стен вокруг полей, ни следов плуга на почве. Он удивлялся, скача мимо.

Но только невежество делает прошлое пустым. Глупцы создают мир из ничего – каприз бога, некое смелое явление сущего в Бездне. Эти видения лишь тешат тщету верующих. Всё вокруг создано ради них: чтобы видели глаза, чтобы было чем восхищаться. Ринт в такое не верит. У прошлого нет начала. Что-то всегда существовало прежде, сколь далеко не тянись. Заблуждения смертной жизни, которая начинается, а значит, должна окончиться, и вот все сущее подражает ей, словно покорный раб. Нет, всё, что существует, существовало всегда в мириадах форм.

Сестра сделала любовником сына-бастарда, а лет ему столько же, сколько могло быть ее умершему сыну. Подумай подольше – и всё выворачивается. Всё шелушится, обнажая подлые тайны в тусклом полусвете. У прошлого было лицо, и это лицо она готова вернуть к жизни. Аратан заслуживает лучшего, и стоит ли удивляться его наивности: он вошел в возраст глупости, как бывает со всеми юношами. Мечты пылают, словно языки солнечного пламени, но сколь высоко бы они его не возносили, впереди падение, вечный полет в пучину отчаяния. Что-то тонкое потеряно – для Аратана настали годы ошибок, неловкости телесной и душевной. Бездонная любовь к Ферен скоро станет уязвленной ненавистью.

Таковы были страхи Ринта, и он ощущал себя беспомощным.

Изогнувшись, он поглядел назад, отыскивая Виля и Галака, но лишь пустая равнина тянулась, уходя к сумрачному востоку. Они в лучшем случае в двух днях пути.

А где-то впереди ждут первые селения Азатенаев. Он воображал удивительные крепости, замки и дворцы. Сады, где вода хлещет из земли в неустанном служении. Прочные стены и крепкие двери со следами пожаров, набегов Джелеков. Внутри же просторные палаты с мебелью скудной и бедной, и слабый запах дыма – не копоти пожара, а запаха одежды и покрывал, кислые и горькие. Это будут неприветливые места, он знал, что нужно постараться их покинуть как можно скорее.

К чему Азатенаям желание принимать лорда Драконуса, кроме разве что обычной вежливости? Здесь тайна. Гриззин Фарл смотрел на Драконуса, как на старого друга, между ними давняя близость, если та беспутная ночь не была ловким представлением. Однако Ринт знал, что лорд провел в Куральд Галайне всю жизнь, а из Дома уезжал лишь сражаться в войнах. Защитник – Азатенай никогда не посещал королевство Тисте; во всяком случае, Рит о таком не помнил. Как же они могли встретиться?

Тут скрытые течения. Драконус не просто увозит бастарда подальше, чтобы притушить притязания придворных врагов. Творится что-то иное.

Дневная жара не хотела спадать. Они приехали к другим руинам, похожим на прежние, хотя тут было три здания, обширные, каждое построено без оглядки на другие. Углы спорили, линии сталкивались, но Ринт все же понял, что три здания строились в одно и то же время. Остатки возвышались на углах до высоты груди, в серединах стен были вдвое ниже. Казалось, камни упали беспорядочно, вовне и внутрь строений. Никаких следов крыш не было видно.

Сержант Раскан обернулся к Ринту и Ферен. – Здесь разобьем лагерь, – сказал он.

Ринт привстал в стременах, огляделся. – Не вижу колодца или других источников воды, сержант.

– Боюсь, ночью будет только та, что мы привезли с собой.

Разочарованный Ринт спешился. Отряхнул пыль с кожаных брюк. – Сказал бы утром, сержант, мы наполнили бы несколько лишних мехов.

– Я виноват, – подал голос Драконус. Лорд сидел на коне – фигура в черной кольчуге и потертой коже, торчащие позади руины. – Мне помнилось, что селение было обитаемым.

Удивившись, Ринт снова огляделся. – Не в последние столетия, лорд, смею сказать. Целые столетия...

Скривившись, Драконус спешился. – Придется терпеть.

– А завтра, лорд?

Раскан косо взглянул на Ринта, но Драконус ответил беззаботным тоном: – К полудню мы должны достичь реки Херелеч. Она, в отличие от многих иных, полна водой год от года.

– Отлично, лорд, – отозвался Ринт.

Ферен снимала поклажу с коня, как будто оставшись равнодушной к лишениям грядущей ночи. Лошадям потребуется почти вся вода. Почти не останется для готовки и совсем – чтобы смыть дорожную грязь и пот. Сестра же жаждет презреть все неудобства.

Он понял, что скалится, глядя на нее, и отвернулся.

Аратан соскользнул со своего мерина, встав на ноги уже с большей ловкостью. «Он находит себя в путешествии. Все, что он воображал, превзойдено. Но бойся, Аратан. Как бы в конце тебе не потерять больше, чем нашел».

Раскан наблюдал, как погран-мечи разбивают лагерь. Лорд Драконус ушел бродить по развалинам, Аратан же ухаживал за лошадьми, начав в мерина – однако глаза юноши то и дело обращались в сторону Ферен.

Ныне Аратан ездит рядом с отцом – со дня визита Гриззина Фарла; сержант оказался в некоем одиночестве, скача между Драконусом и его сыном впереди и двумя погран-мечами сзади. Однако он не ощущал себя мостом между спутниками. Ринт и Ферен были на ножах, хотя по привычке близких родичей желали скрыть взаимную ненависть от чужих взоров, не выдать семейные тайны. Что до бесед между лордом и его незаконным сыном, происходили они не часто, да и тогда Раскан не мог расслышать ни слова.