Текст книги "Кузница Тьмы (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

– Так ты твердишь. Однако я сомневаюсь, что ты точно знаешь, что же мы творим.

– Наверное, ТЫ не знаешь, хотя, возьми меня Бездна, я уже устал повторять. Я знаю, Сетч, а тебе нужно попросту верить мне. К'рул готов отдать силу любому, кто захочет. Свободно. Но тем самым он принижает ее ценность. Нарушает правильный порядок вещей. Мы превзойдем его, Сетч. Превзойдем. – Он шевельнулся, опираясь о валун. – Времени мало. Они близятся, Джагут и его заложница-Тисте. Слушай. Мать Тьма понимает исключительность силы, хотя тянется слишком далеко, показывая чрезмерную алчность. Нам нужно втянуть ее в драку. Пробудить к угрозе, которую таят его новые Садки – всем нам. Важно, чтобы она противостояла им и тем отвлекала внимание К'рула. Отвлекшись, он не увидит нас и, разумеется, не поймет наших намерений, пока не станет поздно. – Он поднял взор на Сечула. – Вот, я рассказал еще раз. И вижу разочарование в твоих глазах. Теперь что?

– Чувствую себя глупым. Скорее тупым, как ты сказал бы. Где же тонкость?

– Я сдаю ничтожные тайны, Сетч, чтобы лучше хранить важные. Подумай о "тяни-толкай", если угодно. Изучи возможности, помысли наслаждение обманом.

Сечул Лат изучал Эрастраса – лежащего у валуна, избитого до полусмерти.– Ты действительно так умен, как тебе кажется?

Эрастрас засмеялся: – Ох, Сетч, едва ли это важно. Достаточно подозрений, ибо почва воображения плодородна. Пусть другие заполнят пробелы моего ума и сделают меня гением.

– Сомневаюсь в правдивости твоих речей.

– Как же еще. Ну, помоги мне встать. Пора уйти.

– Используя ту самую свободу, которую даровал К'рул.

– Я наслаждаюсь иронией.

Сечул Лат оглянулся на тело Джагуты, лежащее очень близко от края шпиля. Дурное это дело, кого-то убивать. Эрастрас прав: негодование бурлит в воздухе, густое как дым. Такое душное, что голова кружится.

– Не знал раньше, – сказал Эрастрас, пока Сечул неуклюже помогал ему встать, – что убийство может так забавлять.

Сечул содрогнулся. – Эрастрас, посмотри, что мы натворили. Пригласили ее по ложному поводу и набросились, словно дикие звери. Пробудили гнев Джагутов. Ничего хорошего не выйдет.

– Ночь спускается на Джагутов, Сетч. Их ярость ныне ничто.

– Слишком ты легкомыслен, Эрастрас. Мы только что убили его жену.

– И Худ будет рыдать... что с того? Ну, давай уйдем, прежде чем они не окажутся так близко, чтобы услышать. Не Худ ведь сюда приближается, не так ли?

– Нет, – буркнул Сечул Лат. – Всего лишь его брат.

От замер на тропе, щурясь, смотря вперед.

Позади него Кория пошатнулась от усталости. Кружить по крыше башни – не особенно годное упражнение. Три шага от края до края – таково было ее владение, простор веры богоравной мечтательницы. Оно казалось жалким, мелким, и Кория начала подозревать, что мир преподает уроки смирения всем, даже богам и богиням.

– Уже недалеко, – сказал От. – Нужно было выбрать меч. Секира словно тяжелеет. Гордость велика, старческие мышцы слабы. – Он оглянулся. – Ты уделила мысли рассыпанным богатствам?

– Я должна была уделить им мысли?

– Я жду от тебя мудрости.

Она потрясла головой: – Мудрости во мне мало, учитель. Однако... я вижу здесь обдуманную насмешку над ценностями.

– Да, но зачем?

– Может, нам говорят: лишь ожидающее в самом конце пути по-настоящему ценно.

– Возможно. Азатенаи – интересные существа. Непритязательные. Лишь один среди них носит титул Защитника, но он никого не защищает. Джелеки приходят в их селения и крадут что могут, вызывая лишь улыбки.

– Может, он защищает нечто незримое.

– И что бы это могло быть?

Она начала думать, выигрывая время на передышку. – Есть много благ, которые нельзя материально измерить.

– Неужели? Назови одно.

– Любовь.

– Браслеты и золотые кольца, броши и диадемы; дорогие подарки, надежный дом и прочная крыша. Дитя.

– У любви можно отнять всё это, и она останется.

– Превосходно. Продолжай.

– Доверие.

– Храни мои ценности, и я заплачу тебе.

– Это мена.

– Ею покупается доверие.

– Описываемые вами материальные сделки должны символизировать блага, о которых говорю я. Они не блага сами по себе и для себя.

– Но, заложница, разве это не определение любых ценностей?

– Не думаю. Например, жадность – не благо.

– Жадность – язык власти, собирание символов.

Она качала головой. – Блага нельзя присвоить, их можно лишь выказать.

– Выказать? Как же они выказываются?

Кория скривилась: – Подарками, о которых выговорите.

От кивнул. – Слушай хорошенько. Ты права, не смешивая символ и его значение; но ты ошибаешься, думая, что так делается редко.

– Тогда я сказала бы, что Защитник защищает различение и, делая так, вынужден встать в стороне, если воры уносят материальные символы благ, чистоту и святость коих он хранит.

От хмыкнул. – Чудная теория. Я буду...

Внезапное молчание заставило ее поднять взгляд. От смотрел себе под ноги. Еще долгий миг – и он вытащил секиру, снова вставая лицом к подъему тропы.

– Учитель?

– Чем же тогда измерить ценности Азатенаев?

– Учитель? Что... – Взгляд ее приковало некое движение, что-то блестящее. Она опустила глаза к тропе. Тонкая извилистая струя спускалась меж ломаных колец и разбитых каменьев. В странном бесцветном свете она казалась чернее чернил.

От пошел вверх, держа секиру наготове.

С трудом распрямившись, избегая ручейка, Кория двинулась за ним.

Через шесть шагов избегать сохнущей жидкости стало невозможно. "Что я вижу, кровь?" Она подумала о богах и богинях, об идее жертвоприношения – столь давно отвергнутой Тисте – и место это вдруг стало холоднее, опаснее.

Не будет вопросов к Оту: неподходящее время. Она оставалась безмолвной, во рту пересохло, сердце стучало в груди.

Подъем заканчивался прямо впереди нагромождением камней – казалось, их вбивали в почву, стараясь тяжестью заставить тропу выровняться. У края что-то лежало – труп, полуголый, с раскинутыми руками и ногами. Похоже, его специально подтащили к уступу. С неровной площадки кровь текла струями, залив немногочисленные рассыпанные драгоценности.

Джагута, женщина.

Она смогла различить вылезающий из груди кончик кинжала; спина выгнулась, намекая, что между лопаток торчит рукоять.

– Кариш.

Слово, вылетевшее из уст стоявшего над телом Ота, было то ли молитвой, то ли жалобой. Тут же он покачнулся, словно готов был упасть – и она подбежала, желая подхватить его вес, хотя, разумеется, ей это не удалось бы. От, качаясь, прошел мимо тела и воздел секиру.

– Кариш!

Кория оказалась у трупа. Она смотрела на него, на первого увиденного мертвеца. Горделивая женщина, черты лица правильные, наверное, даже красивые по меркам Джагутов. Словно хмурится бесформенному небу. Клыки белы, словно козье молоко, рот полуоткрыт, на губах запеклась пена и кровь. Странное выражение глаз – как будто они видят всё, но не видят ничего, на что стоило бы смотреть. Именно их недвижность потрясала Корию. Это смерть. Смерть – недвижность. Недвижность не свойственна живому.

Вершина за наваленными камнями означала конец подъема – пространство шириной в пять или шесть шагов. Престол бога, но стоит на нем лишь От. Джагут изучал почву, будто пытаясь прочесть прошлое.

Недавнее прошлое. Она умерла мгновения назад. Кровь еще не остановилась.

Только теперь она сумела подать голос. – Куда они ушли? Мы никого не встретили. – От не отвечал, и она прошла к краю, посмотрела вниз. Кипящий шторм был там, серебристый и какой-то болезненный. Ее охватили волны тошноты, Кория отступила на шаг, чуть не упав.

Рука Ота подперла спину, надежная как камень. – Не мудро, заложница. Смотреть в Хаос – сдаваться его призывам. Хотя меня очень искушает... Говорят, – продолжал он, с хрустом бросая секиру на гравий, – что Мать Тьма не колебалась. Прыгнула в это дикое королевство. И вернулась, но не прежней женщиной. Теперь она стоит спиной к Хаосу, победительница всего того, чего нет.

Кория удивилась словам, их непонятности, их небрежности в такой момент.

– Я счел это неразумным – делать из себя символ. Если ее жадно желают, стоит ли кому удивляться?

– Учитель... кто она была? Джагута? Кто мог такое сотворить?

– Жена моего брата, – ответил От. – Кариш. Величайшая по учености среди Джагутов. Ее сюда заманили и затем убили.

– Азатенай?

– Один или несколько. Да.

– Теперь будет война, учитель? Между Джагутами и Азатенаями?

Тут он повернулся, лишь чтобы отвести взгляд снова. – Война? – От вымолвил слово так, словно никогда прежде не слышал и лишь теперь осознает его значение.

– Учитель. Начиная путешествие, вы сказали – нас приглашают. Чтобы увидеть вот это? Если так, почему?

– Она назвала это Шпилем Андиев – ваша Мать Тьма. Сделала его кулаком Темноты. Заложница, что нас ждет? Вызов. Нужно найти смысл в символах. И тут твой ум превосходит мой. Я всегда верил, что мы тебе нужны. Но, кажется, теперь ты нужна нам. – Лицо его исказилось, словно рассыпаясь. – Кория Делат, ты поможешь нам?

ДЕВЯТЬ

Харал, вожак каравана, которого не следует называть «сир», остановил коня в ожидании. Сразу за его спиной дорога раздваивалась, переходя в мощеные тракты; левый поднимался на сотню или более саженей к прочным стенам Оплота Тулла, крепости, вырубленной в откосном боку скалы. Более дюжины окон, походящих на грубые дыры в камне, виднелись над преградой из валунов. Стену венчали четыре башни, в основании вдвое шире, нежели у верхушек, где стояли заряженные арбалеты. Глазам Орфанталя Оплот Тулла показался крепостью из мифов, он вообразил высокие, окутанные тенями своды коридоров, по которым бредут скорбные господа и мрачные дамы, и детские комнаты, ныне запечатанные – там колыбели, смердящие плесенью и густо покрытые пылью, качаются лишь глубокой ночью от дуновения сквозняков.

Он увидел ржавое оружие на крюках вдоль стен, и провисшие на гвоздях гобелены. Вытканные сцены казались выцветшими от древности, но все являлись изображениями войн, гибнущих героев и убегающих убийц. В каждой комнате гобелены грудились отзвуками битв, стены полнились вышитыми трупами, из них торчали стрелы, раны источали тусклое свечение.

Орфанталь остановился напротив Харала. Грип был рядом.

Казалось, капитан глядит на лошадку Орфанталя с жалостью. – Мы остановимся здесь, – сказал он, помедлив. – Госпожи в резиденции нет, так что нам не нужно делать визит вежливости. И хорошо, ведь эта лошадь не одолела бы такого подъема.

Орфанталь коснулся шеи лошади рукой, словно мог защитить от жестоких слов Харала. Ощущая животное тепло под ладонью, он не мог вообразить, что жизненная сила подведет лошадь. Он увидел в ней верную слугу, он знал, что сильное сердце не может сбиться. Она со славой выдержала путешествие, он верил, что лошадь сможет донести его до самого Харкенаса.

Грип косился, глядя вверх, на далекую крепость. – Ворота открываются, Харал. Пошлина, наверное?

Сморщившийся Харал не ответил. Он спешился и подвел коня к каменному колодцу в стороне от развилки дорог. Дальше простирался ровный грунт с железными кольями для палаток и полудюжиной обложенных камнями ям для костров.

Орфанталь озирался, смотря туда, где мощеная дорога забиралась в холмы. Если тут водятся бандиты, он прячутся в бесплодных оврагах вдоль тракта. Может быть, как раз сейчас чьи-то глаза неутомимо следят за ними. На рассвете случится засада. Покой внезапно разрушен: крики и звон оружия, тела валятся из седел, тяжело шлепаясь в пыль. Сердце его возбужденно забилось – мир так велик! Его могут похитить, требуя выкупа, он может оказаться увезенным в какую-нибудь хижину, где сумеет освободиться из пут и вырыть подземный ход, выскользнуть в путаницу скал и пропастей и жить как дикий зверь.

Годы протекут, и холмы облетит весть о новом вожаке бандитов, умном и богатом, о страннике, похищающем юных дев и делающем из них самых преданных воительниц; то будет верность без упрека, ведь каждая женщина любит вожака, как жена любит мужа.

Он завоюет Оплот Тулла, выметет прочь привидения и разбитые сердца. Сожжет все гобелены. Там будет много детей, армия детей. Всем будет хорошо, столы застонут под весом жареного мяса, но потом один из знатных домов начнет осаду крепости. Они придут тысячами, и когда стены падут, он будет оборонять последний бастион, защищая своих детей – но кто-то открыл ворота, сжимая в ладони золото, и враг уже во дворе. Окруженный со всех сторон, пораженный копьем в спину, он падет на колени и повернется, чтобы увидеть убийцу, предателя, и бросит вызов богам и снова встанет на...

– Слезай с лошади, ради всего святого, – сказал Грип.

Орфанталь вздрогнул и торопливо выскользнул из седла. Вместе со стариком, своим защитником, повел скакуна к колодцу.

– Оттуда спускается карета, – сказал Грип. – В ней кто-то знатный. Юный. Как ты, Орфанталь. Не интересно?

Орфанталь пожал плечами.

– Когда госпожа в резиденции, она посылает хорошую еду и эль всякому, кто останавливается внизу. В доказательство своего благородства, понимаешь? Харал на это надеялся и был разочарован, но теперь снова полон надежд. Всем понравится свежая еда. И эль.

Орфанталь поднял взгляд на Харала, а тот деловито привязывал коня, пока остальные разбивали стоянку. – Может, она охотится на бандитов.

– Кто?

– Леди Оплота.

Старик потер шею – привычка, создавшая у затылка полосу грязи, которую, похоже, никак не удается отмыть. – Нет бандитов так близко к Тулла, Орфанталь. Через день, в холмах между этим Оплотом и Хастовой Кузницей – вот где мы будем рисковать. Но пока не тревожься. Ходит слух, что отрицатели получают больше денег, роя шахты ради олова и свинца и отсылая товар Хастам – гораздо больше, чем могут получить, подстерегая случайных путников вроде нас. Но запомни: работа в шахтах тяжела и я не хотел бы ею заниматься. Все дело в оценке рисков, верно?

Орфанталь покивал головой.

Грип вздохнул. – Сними седло и поухаживай за ней, пока мы готовим корм. У твоей клячи заболел глаз – слезы текут не от пыли. Старость не радость, такая вот истина.

Последние две ночи они не находили достаточно дров для костра, только раз приготовили чай и питались хлебом, сыром и копченым мясом, жестким словно кожа. Однако сейчас они разожгли сразу три костра, бросив последние кизяки и полив маслом. Когда поставили палатки и раскатали постели, подоспели посетители из Оплота Тулла.

Орфанталь закончил чистить лошадь и отвел в веревочный загон. Поглазел, как другие лошади приветствуют клячу, подумал, не простая ли это жалость, и пошел к кострам, где уже высаживались незнакомцы.

Он видел, как слуги выгружают древесный уголь и куски кизяка, перенося в фургон Харала; костры тоже были в окружении топлива. Знатная девочка стояла подле Харала, она была одета в темно-синий плащ из какой-то навощенной материи. Приближаясь, Орфанталь ощущал неотрывный взгляд черных глаз.

Харал кашлянул. – Орфанталь, родственник Нерис Друкорлат, это Сакуль из семьи Анкаду, сестра капитана Шаренас Анкаду, копьеносицы Легиона Урусандера в Битве на равнине Мишарн.

Орфанталь оглядел круглолицую девицу. – Ты заложница, как я?

– Гостья, – поспешил объяснить Харал, вроде бы обеспокоенный способным вызвать обиду вопросом Орфанталя. – Младшие Семьи обмениваются заложниками лишь с равными. Леди Хиш Тулла из Великих Семей, влиятельна при дворе.

Выражение лица Сакули не изменилось.

Орфанталь не мог определить ее возраст. Может, на год его старше или на год моложе. Почти одного роста. Взгляд почему-то заставлял его нервничать. – Спасибо, – сказал он ей, – Сакуль Анкаду, за дар пищи и общения.

Брови девочки поднялись. – Сомневаюсь, что ты набрался таких манер у бабушки, – сказала она презрительно. – Та не выказывала уважения к Легиону Урусандера.

Харал глядел смущенно и растерянно, и молчал.

Орфанталь пожал плечами. – Не знал, что моя бабушка обесчестила твою семью. Сожалею, если это так, ведь ты выказала милосердие в отсутствие леди Хиш Туллы. Благодарю от себя лично.

Наступило долгое молчание. Сакуль чуть склонила голову. – Орфанталь, тебе многому нужно научиться. Но этой ночью я воспользуюсь твоей невинностью. Оставим обиды старших в их неугомонных руках. Твои добрые слова меня тронули. Если в жизни у тебя будет нужда в союзниках, позови Сакуль Анкаду.

– Став великим воителем, – отвечал Орфанталь, – я буду рад видеть тебя рядом.

Рассмеявшись его словам, она указала на ближайший костер:– Присоединяйся ко мне, Орфанталь, будем есть и пить как грядущие на битву солдаты, и горе ожидающим нас врагам.

Смех вызвал в нем неуверенность, но приглашение это стало искрами на сухой растопке; она словно безошибочно разожгла его воображаемое будущее и готова была стать частью будущего. Теперь он вглядывался в ее лицо очень тщательно, воображая ее повзрослевшей, ставшей сильнее. Лицо рядом с лицом героя; спутница на годы, верная и надежная. Проходя мимо Харала и Грипа, Орфанталь ощущал, как это лицо проникает в душу.

Они действительно станут настоящими друзьями, решил он. А где-то впереди, смутный и туманный, однако полный черных помыслов, таится предатель.

Их оставили у отдельного костра, и поначалу это тревожило Орфанталя. Он привык к компании Грипа и считал старика кем-то вроде мудрого дядюшки или кастеляна. Но вопрос был в чистоте крови, и пусть род Анкаду из меньших, он все же находится много выше Харала, Грипа и прочих.

Орфанталь не видел в компании возчиков и охранников ничего, оправдывающего разделение классов. Грубость манер? Не подходит, ведь это, по разумению Орфанталя, свойство всех путешествующих; даже резкое обращение Харала с Нарадом объяснялось непослушанием последнего.

Но когда Сакуль уселась на походный стул напротив него, и слуги принесли оловянные тарелки с горами парящей еды, а также кувшины разбавленного вина – вместо эля, розданного у других костров – Орфанталь с удивлением осознал, что привык к спутникам по путешествию и начал видеть в себе одного из них, сироту, которого, разумеется, любят все и каждый.

Внезапное отличие стало нежеланным напоминанием о бессмысленных правилах этикета; он смотрел, как Сакуль соблюдает их с природной легкостью, и все бабкины уроки возвращались, неприятные как удары розог по спине.

– Орфанталь, – сказала Сакуль, подхватывая тарелку, – расскажи о себе. Но вначале, чтобы сберечь твое время, я скажу, что уже знаю. Родич Нерис Друкорлат, овдовевшей в войне – у нее была дочь, не так ли? Прежде заложница в Доме Пурейк. Однако я мало что слышала об ее родне за пределами имения. Нет, я считала, что эта кровная линия практически исчезла, словно на древнем и гордом некогда дереве лишь одна ветвь несет листья. Ты приехал издалека, значит – от некоего полузабытого родового отпрыска, с окраин Куральд Галайна.

Орфанталь отлично помнил версию, которую должен рассказывать. Но Сакуль станет его спутницей, и потому между ними быть правде. – На самом деле Нерис Друкорлат моя бабушка, – сказал он ей. – Моя мать – Сендалат Друкорлат, ныне живущая у Драконсов как заложница. Отец погиб на войне, в великой битве, где спас жизни множества благородных.

Девочка замялась, прекратив есть и поглядывая на него. – Явно, – сказала она наконец тихим тоном, – Нерис велела тебе рассказывать иное.

– Да. Но это чепуха. Не знаю, почему я должен претендовать на других мать и отца. Моя мама очень добра и рассказывала много историй про отца. Их любовь смогла заглушить лишь смерть.

– У кого ты будешь заложником, Орфанталь?

– У самой Цитадели, у линии сыновей и дочерей Матери Тьмы.

Она отставила тарелку, почти не притронувшись к еде, и потянулась за вином. – И все уже обговорено? Удивительно... разве Мать Тьма не требует от ближайших последователей – сыновей и дочерей – объединять и почитать Великие Дома? Что же вообразят высокородные? Смешение кровных линий ради культа и поклонения...

Ее слова смутили мальчика. Стало ясно, что она намного старше. – Думаю, да... все устроено...

Ее глаза снова смотрели прямо и непреклонно. Девушка отпила полкубка и протянула слугам, долить вина. – Орфанталь, мы теперь настоящие друзья?

Он кивнул.

– Тогда послушай совет. Вскоре ты приедешь в Харкенас, тебя доставят в руки тех, кто обитает в Цитадели. Там будут наставники, тебя станут перетягивать в разные стороны, и даже у тех, кому поручат о тебе заботиться... ну, у них есть собственные задачи и интересы. Может оказаться, Орфанталь, что ты ощутишь одиночество.

Он вытаращил глаза. Неужели они не соберутся, встречая его, как встречали мать? Как же Аномандер Рейк? И Андарист, и Сильхас Руин?

– Отыщи госпожу Хиш Туллу – она сейчас там. Поутру я пришлю слугу с письмом, которое ты должен вручить ей, держать при себе и передать лично.

– Ладно. Но ты не заложница. Ты гостья – почему ты гостишь в Оплоте Тулла?

Сакуль скорчила кислую гримасу. – У моей сестры при дворе сложилась известная репутация, и мать видит меня на той же кривой тропе. Она полна решимости этому помешать. Старая дружба, выкованная на полях брани... короче, мать попросила, леди Хиш согласилась. Я под ее опекой, меня обучают, как подняться над своим положением, я под защитой Хиш Туллы. Она сама считалась заблудшей, но сошла с горькой тропы. – Выпив еще вина, она улыбнулась. – Ох, милый, я так тебя сконфузила. Помни лишь вот что: не только кровь дарует верность в нашем мире. Два духа, узревшие одно, могут пересечь любую пропасть. Помни, Орфанталь, ибо этой ночью такая дружба родилась между нами.

– И это, – отвечал Орфанталь, – была чудесная ночь.

– Хиш Тулла желает выковать такую же дружбу, такую же верность между знатью и офицерами Легиона Урусандера. Всеми способами она желает сохранить мир в Куральд Галайне. Но скажу тебе, многие офицеры – и моя сестра среди них – не заинтересованы в мире.

Орфанталь кивнул. – Они сражались в войнах, – сказал он.

– Они прикипели к обидам реальным и воображаемым.

– Ты навестишь меня в Харкенасе, Сакуль Анкаду?

Она допила вино. – Если я должна встать рядом с великим воином... что же, уверена, мы встретимся снова, Орфанталь. Ну же, допей вино – ты цедишь словно пташка, тогда как должен наливать брюхо.

– Хотел бы я, – сказал Орфанталь, – иметь сестру. Чтобы она была как ты.

– Лучше нам быть друзьями, чем родней. Возможно, вскоре ты поймешь. На друзей можно положиться, о сестрах иногда так не скажешь. О, и еще кое-что.

– Да?

– Та сказка, которую велела рассказывать бабушка. Сделай ее истиной разума, забудь, что рассказал мне сегодня. Никто не должен слышать правду. Обещай, Орфанталь.

– Обещаю.

– Чем старше становишься, – сказала она тоном, так похожим на тон бабки, – тем яснее понимаешь истину прошлого. Его можно опустошить. Можно наполнить заново. Можно создать что пожелаешь. Мы живем долго, Орфанталь – намного дольше Джелеков или Бегущих-за-Псами. Проживи достаточно долго и обнаружишь себя в обществе других лжецов, других изобретателей, они заставляют свою юность сверкать так, что болят глаза. Слушай их истории и знай, что они лжецы – как ты сам. Как все мы.

Голова Орфанталя кружилась, но в ответ ее словам послышался слабый голос протеста, возник из глубин души. Он не любит лжецов. Лгать – разрушать верность. Лгать, как знает призрак любого погибшего героя – значит призывать измену.

– Я великий поклонник новшеств, – сказал Райз Херат девочке, что была рядом. Глянул на нее сверху вниз и добавил: – Но будь осторожнее. Падать отсюда далеко и я не переживу недовольства всего Хастова клана, если с тобой случится дурное.

Явно стараясь игнорировать предупреждения, Легил Бихаст забралась на край крепостной стены. Свесив ноги, нагнулась наружу, лицо горит возбуждением, глаза изумленно открыты.

Райз крепко ухватил ее за ближайшую лодыжку. – Слишком я тебя балую, – заявил он. – Но погляди туда внимательнее. Город встал спиной к реке, что позади нас, даже к самой Цитадели. Нам не стоит опасаться поселений юга, где ты нашла бы фабрики, полные адских промышленных запахов. Шкуры превращают в кожу, забивают свиней, коров и так далее. Кости перемалывают в удобрение для полей. Горы глины, кучи отходов из печей для обжига угля. Все, что нужно для поддержания большого народонаселения.

– Не хочу туда смотреть!

– Разумеется, не хочешь. Лучше на эти строения, более изящные, но грустные попытки обрести порядок...

– Но где же лесные духи? Где сам лес? Ты рассказывал о лесах!

Он указал пальцем: – Там, та темная линия на горизонте. Когда-то она была намного ближе.

– Сбежала?

– Думай о Харкенасе как о звере, выползшем из реки. Возможно, его манило солнце, а возможно, лишь тусклое сияние мира. Представь черепах с длинными хвостами и носами – тех, что речной народ носит на рынок. Неровные зубчатые панцири, крепкие кусачие зубы и толстые мышцы длинных шей. Когти на конце сильных лап. Кожа толстая как доспехи. Уродливый зверь, Легил, дурного нрава и прожорливый. Слышишь – он шипит и ползет всё ближе!

Она ерзала по узкому каменному парапету. – Где его глаза? Не вижу глаз!

– Но, милая, мы – его глаза. Здесь, на верху Старой Башни. Мы глаза города и глаза мира, и это великая ответственность: лишь нашими глазами мир может увидеть себя, зрение рождает таинство – свободу воображения – и в момент узнавания, да, меняется всё.

Девочка присмирела. – Не хочу быть глазами, мастер Райз.

– Почему нет?

– Потому что не знаю, что вижу.

Он помог ей встать. – И отлично, ведь никто из нас не знает. Отряхни одежду. Ты забрела в сложную область, нашла идею "знания".

– Я не хотела падать, – сказала она, похлопывая по тунике.

– Конечно нет. И у меня была твоя нога.

– Как всегда.

– Будь уверена, что можешь на меня положиться, Легил, – сказал Райз Херат. – Значит, как ты сама сказала, некоторые вещи можно знать. Но разве город не кажется тебе живым?

– Я видела всех. На улицах. Они были крошечными!

Взявшись за руку, он отвел ее назад, к двери входа и ступеням на нижний уровень. – Гнус болотный, комары и клещи, вгрызшиеся в шкуру.

– Там были здания. Вовсе не речная черепаха.

– Я показал тебе город, и взирать на город – все равно что смотреть на свое тело, Легил. А Цитадель... ну, глаза находятся на голове, а голова над телом. Этим утром ты стала глазами Цитадели. Не состоит ли тело из плоти и костей? Не есть ли оно вместилище трудов и тепла, биения сердца и дыхания? Таков и премудрый Харкенас.

У основания лестницы она вырвала руку. – Кедорпул учит лучше тебя. Он говорит со смыслом. А ты нет.

Мужчина пожал плечами: – Я забыл, сколь узка жердочка детского ума. В прагматизме есть утешение, да?

– Я пойду играть в комнату.

– Иди, – сказал он, взмахнув рукой.

Единственная заложница храма поспешила прочь, по лестнице к уровню ниже. Райз Херат помедлил, затем повернулся и взошел на вершину башни. Утренний ритуал, уединенные раздумья о Харкенасе – их еще можно спасти. Кедорпул подловил его в коридоре у личных покоев, вверив заботу о юной ученице. Торопливые слова насчет уроков – и молодой жрец скрылся.

Новые слухи, новые тревоги носятся по коридорам Цитадели. Убежище Старой Башни было для Райза Херата местом силы, защитой от всей здешней чепухи. Но теперь он оказался обремененным девчонкой и она, похоже, диковата и почти слабоумна. Вот итог небрежности храма. Вечно ее передают от одного другому, десятки учителей, и ни один урок не повторяется; Легил получает образование обрывочное, подаваемое в спешке и с надменным видом. Однако, поглядев на нее сверху вниз, он увидел несомненный ум в этих больших, поднятых на него глазах.

Будучи придворным историком, он решил сделать историю предметом своего урока. Однако амбиции вскоре пострадали, ведь торопливый поток комментариев и наблюдений заставил его смешаться. Она слушала его слова так, как можно слушать пение птицы в саду – приятные звуки где-то на заднем фоне сознания. Казалось, она что-то запоминает случайным образом; но, может быть, так со всеми детьми? Он с ними редко общался и предпочел бы не изменять обыкновений.

Райз оглядел весь Харкенас. Дым плыл над городским простором, но не достигал башни. Дым смягчал всё, что лежало ниже зрителя, и он подивился, почему с таким чувством потери смотрит на пейзаж, на то, как обширное сдается незначительному, как назойливы мелкие, но близкие детали. Было время, едва ли поколение назад, когда художников посылали за город запечатлевать ландшафты; на взгляд Райза Херата, картины их смогли победить саму природу. Они сулили глубину и даль, но их посулы оставались священными, ибо ни эти глубины, ни дали нельзя исследовать. Подойдите ближе – увидите лишь мазки кисти и сухую краску на доске, и тем самым лишитесь иллюзии.

Детали заполоняют ум, ослепляя нас к широким просторам истории. Он-то хотел уроком донести эту мысль до Легил. Возможно, если подумать, она слишком юна для таких обобщений. Но возможно, возраст имеет малое значение для понимания. Стоит лишь сойти с башни и погрузиться в бешеный мир двора, чтобы заметить ту же одержимость деталями и повседневностью, что заставляет Легил Бихаст носиться взад-вперед. Да он же обижает дитя такими сравнениями!

Не важно. Невысказанные мысли не ранят окружающих. Участь внутреннего пейзажа мыслителя – да, это иное дело. Это процессия неудач ума, понимал он, и можно отыскать место, куда уходят невысказанные думы; это место предубеждений, ненависти и невежества.

Таким образом, он явно плохой учитель. Свивает свои истории, словно это сказки, разрозненные и мелкие. Хуже того, он предпочитает широкие мазки навязчивым деталям, смутные чувства интенсивному анализу, возможности неизбежностям; он по всем меркам ужасный историк.

Райз мог видеть тень на городе, не отброшенную дымом или облаком, ведь небеса чисты. Это был вдох Матери Тьмы, укравший свет у мира. Что же, интересовало его, она с ним делает? Что сказали жрицы? Она пожирает его, питается им? Когда свет уходит, то куда?

Пейзажисты прошлого были одержимы светом и, как передают, многих эта одержимость свела с ума. Но, конечно, куда хуже, если весь свет украден. Мысли его перешли к Кедаспеле, тончайшему из современных живописцев – удивляться ли, что он живет под облаком страха и бросает свою ярость в мир? Жрицы сулили дары прихода тьмы, говорили, что никто не будет слепым. Но эти дары исходят от колдовства, а значит, не несут свободы. Райз гадал, какую цену придется им заплатить.

Тут он услышал шум на ступенях и повернулся, увидев Кедорпула. Молодой жрец запыхался, круглое лицо и круглое тело, казалось, движутся по отдельности, словно наполненные воздухом. Позади него, ступившего на платформу, маячил кто-то другой.

Кедорпул озирался. – Она не здесь? Где она?

– В своей комнате. Играет.

– Небрежение обязанностями!

Райз Херат чуть склонил голову набок. – В точности мои мысли, когда вы оставили ее на меня.