Текст книги "Кузница Тьмы (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

– Тут вы можете оказаться правы, – согласился Галар. – Доложите об этом своему господину?

– Он обещал Аномандеру меч. Мастерство его подводит?

– Нет, ничего подобного мы не замечали.

– Страхи лорда Хенаральда относительно собственного здоровья к нашему делу не относятся.

– Благодарю вас, Келларас.

Келларас отмел благодарность взмахом руки. – К тому же я могу предсказать вероятную реакцию моего владыки, если я сообщу ему о разговоре с лордом.

– О. И что он скажет?

– Полагаю, кивнет с глубокомысленным видом и ответит: "Многое можно сказать в пользу возвращения в детство".

Миг спустя Галар улыбнулся, и на этот раз никакой грусти на его лице найти было невозможно.

Келларас выпил немало эля и постарался стать приятным собеседником, разогнать тревоги души Галара; когда капитан наконец поднялся, неразборчиво пробормотав слова прощания, и нетвердыми ногами вышел из зала, Галар снова остался один, без защиты от вызванной видом Торас Редоне боли.

В зале стало тише, свечи превратились в короткие огарки; усталые слуги уносили тарелки и кружки. Оставались занятыми лишь несколько столов. Она еще распоряжалась за одним из столов, хотя сослуживцы уже отключились, сгорбившись в креслах; когда она встала, наконец, чуть заметно пошатнувшись, и побрела к Галару... он только тогда понял, что ждал ее. И что она это знает.

– Как поживает твое мужество, Галар Барес? – Алкоголь делал слова отрывистыми, что он помнил еще по прошлому.

Он смотрел, как женщина садится в оставленное Келларасом кресло. Вытягивает ноги, располагая покрытые сухой грязью сапоги у самой ноги собеседника. Сложив руки на животе, устремляет на него взгляд покрасневших глаз.

– С юга прискакали? – спросил он.

– Откуда бы еще? Патрулировали форулканские границы.

– Трудности?

Она покачала головой. – Тихо. Не как в старые дни. Но ведь теперь все не так, верно?

– Да, всем нужно двигаться вперед.

– Ох, все так и делают, верно. Подумай о моем супруге: разве мог он достичь большего? Манящая Судьба, временные форты, пригоршня заблудших и слабосильных под командой. Вот истинная служба государству, разве не правильно? А?

Он изучал ее. – Это великая ответственность.

Она резко захохотала и отвела глаза. Правая рука выбила по столешнице неровную дробь и вновь замерла. – Все мы ездим по границам, словно проверяем своим пределы.

– Не все.

Она глянула на него, чтобы снова отвести глаза. – Ты пария в Цитадели. Тебя считают наглым и небрежным, но ты не такой, Галар. Никогда таким не был.

– Похоже, у меня мало общего с обитателями Цитадели.

– Мы выбрали тебя именно по этой причине.

Он поразмыслил и вздохнул.

Женщина подалась вперед: – Это не было наказанием, Галар. Никогда.

Однако он знал, что было.

– Знаешь, ты мог бы взять в постель жрицу. Пусть любители безбрачия пялятся в стены келий – это не путь для таких, как мы. Мы солдаты, и аппетиты у нас соответствующие.

– Хорошо ли тебя кормили в последнее время, Торас?

Как всегда, колкость не возымела на нее действия. – Вполне, – сказала она, откинувшись в кресле. – Наверное, тебе не понять, но именно уверенность в верности мужа позволяет мне заниматься всем этим.

– Ты права. Ничего не понимаю.

– Я ему не ровня. Даже надежды сравняться не было с самого начала. Я всегда шла по канаве, а он по дороге. Трудно так жить день за днем.

– Никакой канавы, Торас. Никто не видит в тебе слабины – ради Бездны, ты командуешь Легионом Хастов!

– Это не имеет отношения к военным чинам или заслугам.

– Тогда к чему имеет?

Она лишь потрясла головой. – Мне тебя не хватало, Галар.

Однако взглядом с ним так и не встретилась. Он не знал, слушают ли их остальные, пытаясь разобрать слова. Вряд ли. Слуги уже вносили в зал охапки тростника, чтобы застелить пол, кто-то пьяно пел, путая строчки, ему вторил громкий смех. Глаза слезились от повисшего дыма. Он пожал плечами. – Что же делать?

Женщина встала и хлопнула его по плечу. – Иди к себе. Поздно.

– А ты?

Она отвернулась с улыбкой. – Все дело в смелости, верно?

Он следил, как она возвращается в прежнее кресло, наливает кружку из кувшина – и понимал, что ночь проведет не в одиночестве. Вставая, выходя из зала, он думал о квартире в Цитадели и узкой койке, в которой никогда не бывало жриц. А потом о Калате Хастейне, лежащем на матрасе в каком-то северном форте. Двое мужчин, живущих в одиночестве, ибо такова их натура, их выбор: оставаться одинокими, если нет любви.

А женщина, которую они поделили... она ничего не понимает.

Уже три дня Кедаспела был избавлен от компании Хунна Раала и Оссерка. Он даже не видел, как они уехали, и Урусандер не упоминал, куда они удалились и с какой целью. Это его удовлетворяло, ибо позволяло работать над портретом без мучительных атак невежественных комментаторов, без нелепых советов и безумных бесед за ужином. Избавляясь от кандалов ожиданий своих приверженцев, Урусандер становился совсем другим; споры по множеству тем оказывались вполне сносными, почти оживленными, и Кедаспела уже начал ждать закатных пиршеств.

И все же ситуация раздражала. Работа оставляла его нетерпеливым, сердитым и неудовлетворенным. В конце каждого сеанса он сражался со сном, заставляя себя тщательно промывать кисти и мысленно просматривать линии набросков – не нужно было даже смотреть на листы пергамента, так яростно они пылали перед внутренним взором. Лицо Урусандера преследовало его – такое бывало с каждым объектом, но в этот раз как-то по особенному.

Во всех художественных работах есть политическая составляющая, но на этот раз она слишком наглая, слишком смелая на его взгляд; он понял, что глаз и рука борются с открытой грубостью – изменениями тона, подчеркнутостью некоторых линий. Язык символов, одному ему внятный.

Живопись – война. Искусство – война.

Коллеги отпрянули бы в ужасе от подобных заявлений. Но ведь они почти все дураки. Лишь Галлан мог бы понять. Лишь Галлан кивнул бы и даже улыбнулся. Есть так много способов вести битву. Оружием красоты, оружием раздора. Полями сражений становится открытая местность или складки занавеса. Линии сопротивления, пятна засад, атаки цвета, отступление в перспективу. Так много способов сражаться, но любая победа кажется поражением – у него ведь нет власти над чужими глазами, и если искусство и способно осаждать души чужака, то лишь слепым штурмом невидимых валов.

Портрет Урусандера – перед которым он ныне сидит, пока мерцают и гаснут последние ночные свечи – запечатлел все раны Кедаспелы. Но кто заметит? Никто, даже Галлан. Нужно учиться скрывать ущерб. Глаз ублаженный – глаз соблазненный.

И Урусандер, действительно, весьма ублажен.

Он закончил. Уедет с рассветом. "Я написал мужчину, достойного стать Ей мужем. Они увидят его силу, решительную цельность, ибо это лежит на поверхности. Они не увидят скрытой стороны – жестокости под силой, холодной гордыни под суровой решимостью. Клинка осуждения, крепко сжатого рукой цельности.

В его позе увидят дисциплину солдата, готовность безропотно нести бремя. Но не заметят отмерших чувств или неразумных надежд.

Оттенки скажут о теплоте, но без намека на скрытый металл. Видя, они ничего не поймут о сплаве железа и огня и о том, что он сулит.

Моя сила велика, мой талант неоспорим, видение верно и надежно. Но я охвачен мучениями. Есть лишь один бог, и имя ему – красота. Есть лишь один культ, и это любовь. Нам даден лишь один мир, но мы изуродовали его до неузнаваемости.

Искусство – язык измученных, но мир слеп, вечно слеп.

Урусандер, я вижу тебя – вижу твое лицо – в гаснущем свете, и ты пугаешь меня до глубин души".

– Не отужинаете со мной на исходе ночи?

Вздрогнув, он не сразу обернулся к лорду Урусандеру. – На миг, владыка, когда вы заговорили, мне помнилось – рот на портрете изрекает слова. Очень... тревожно.

– Воображаю, да. Вы создали верное подобие.

Кедаспела кивнул.

– Сделаете копию для себя, для Зала?

– Нет, лорд. Это сделают художники Цитадели. Их выбирают специально за умение подражать. Когда они закончат, полотно вернется к вам – сюда или туда, где вы будете пребывать.

Урусандер ответил не сразу. Он не спеша подошел к Кедаспеле, задумчиво глядя на портрет. – Где я буду. Похоже, что я недоволен нынешним обиталищем?

– Я ничего подобного не сказал, лорд.

– Нет, не сказали. Однако, – он взмахнул рукой, – вы желали бы увидеть меня в... ином месте.

Тихий колокол возвестил ужин, но мужчины не пошевелились. – Лорд, это ваш портрет руки Кедаспелы, отвергнувшего сотню подробных предложений.

– Так много?

– Отвергнутые не хвастаются неудачей, лорд.

– Да, полагаю, они не стали бы. Очень хорошо... Почему же вы приняли мое предложение?

– Я подумал.

– Замечательно. Не поведаете ли, о чем?

– Если кто и сможет предотвратить гражданскую войну, – он кивнул в сторону портрета, – то этот муж.

Урусандер хрипло вздохнул. Слова его окрасились недовольством: – Какое безумие! Если знать отвергает Консорта, она тем самым должна бросить вызов Матери Тьме!

– Они не посмеют. Но это не усмиряет их негодования – они будут колоть и рубить исподтишка, в соответствии с мерой своей смелости и мужества.

– Вы выказываете мало почтения к своей родне, Кедаспела.

– Я написал лица слишком многих, лорд. Приглашаю вас в гнусную галерею злобы, греха и самолюбия. Лучшие мои работы, свидетельства гениальности.

– Вы всегда рисуете то, что увидели, Кедаспела?

– Не всегда, – признался он. – Иногда я рисую то, чего боюсь. Все эти лица – величайшие из народа Тисте, в том числе вы... Думаете, они отражают себя самих? Увы, в них не в меньшей степени отражен и я.

– Я не упрекну вас, – отозвался Урусандер. – Так, должно быть, со всеми художниками.

Кедаспела пожал плечами. – Художник обыкновенно плохо скрывается в работах, выдавая себя пороками мастерства. Вот исповедь некомпетентности. Но я не таков. Выданное мною в работах распознать гораздо труднее. Предупреждаю ваше любопытство, лорд: нет, я не хотел бы объяснять подробнее.

– Подозреваю, имитаторы Цитадели не сумеют отразить то, что вы поймали здесь.

– Полагаю, лорд, вы правы.

Урусандер хмыкнул: – Польщен. Идемте же, присоединитесь к моей поздней трапезе. Кажется, скоро вам быть на свадьбе?

Кедаспела встал. – Да, лорд. Моя сестра.

Они вышли из кабинета.

– Андарист всем хорош, Кедаспела.

– Не стану возражать, – ответил он, радуясь легкости, с которой слова слетели с губ.

– Ваша сестра стала прекрасной женщиной, так мне передают.

– Она именно такова, лорд...

Иные страшатся одиночества, но Крил к таким персонам не относился. Он сидел на коне, вокруг простирались голые холмы, теплый ветер ласкал траву, словно дыхание довольного бога. Рядом с грудой валунов неподалеку лежали рассыпанные кости, на одном из камней покоился разбитый череп самца эскеллы. Убит охотниками много лет назад; торчащие рога – триумф убийства.

На взгляд Крила, это было до крайности пустым триумфом. Древняя традиция охот стала высоким знаменем благородства, раскрасилась в цвета мужества, терпения и ловкости. Вы словно сжимаете рукой сердце земли, и пусть ваша рука скользит по крови! Вызов, состязание в уме между Тисте и зверем – хотя, по совести, это редко бывает состязанием. Разумеется, охота ради пропитания – естественный и нужный инстинкт, но прагматическая нужда породила формы, далеко превзошедшие смысл. Охота стала ныне ритуалом перехода, тогда как нужда давно отступила.

Крил удивлялся, почему столь многие мужчины и женщины год за годом стремятся повторять ритуалы, словно будучи пойманными в момент перехода от детства к взрослости. Он отлично понимал возбуждение погони, сладкое торжество побед, но для него это не стало причиной охотиться. А вот для многих стало.

«Неужели охота есть подготовка к войне? Кровь, вопли убиваемых... жестокое наше наслаждение болью? Какого мерзкого ядра касаемся мы в эти мгновения? Почему этот вкус нам вовсе не горек?»

Он не заметил даже следов живой эскеллы, хотя далеко отъехал от Дома Энес, от грустного Джаэна и его возбужденной дочери, далеко от мира свадеб, заложников и нарастающих трений в среде знати – но даже здесь, в холмах под огромным небом, сородичи нашли его трофеями смерти.

Годы назад, еще будучи слишком юным, погруженным в мечты, он воображал, как отправляется на поиски нового мира, без Тисте, без цивилизации, где можно жить одному, свободно... нет, возможно, не одному, он видел рядом ЕЕ, спутницу в великом приключении. Мир этот казался прошлым, но прошлым, которое не лицезрел ни один Тисте, и потому невинным. Он видел в себе жертву, не хищника; он как бы срывал шкуру наглого убийцы, и тогда приходил трепет страха.

В моменты слабости Крил все еще томился по месту, где простой и понятный риск стоит свободы, где он уезжает из имения – как на этот раз – в дикие земли (насколько такие еще остаются) ради поиска... не эскелл или их следов, не волков горных и равнинных, не зайцев и ястребов – но ради прошлого. Хотя знал, что прошлое мертво. Еще хуже, что такого прошлого не было у него и его народа, а значит, его не дано отыскать никогда.

Его подготовили к войне, как и дали навыки охоты. Эти умения считались необходимыми для взрослого. Ну не грустно ли?

Уши коня дернулись и запрядали. Крил привстал в стременах, вглядываясь в горизонт впереди.

Группа всадников показалась с севера. Их вид его удивил. Он понял, что это Тисте, в доспехах, но шлемы пристегнуты к седлам.

Единственное поселение, которое можно назвать ближним, это Оплот Седис – три дня пути на северо-запад. Всадникам пришлось пересечь Младшую Дорсан Рил – трудная задача в любое время года, хотя проще было бы скакать по речной дороге мимо Дома Драконс и далее к Харкенасу. К чему рискованная переправа, если южнее манят надежные мосты?

Крил лихорадочно пытался вспомнить, кто обитает в Оплоте Седис. Крепость построили перед войной с Джелеками. Там постоянно размещался гарнизон – с недавних пор стали ожидать возобновления рейдов побежденных Джелеков.

Всадники приближались без особенной спешки; похоже, они вели за собой десятка два пеших.

Заставив коня повернуться навстречу прибывшим, Крил чуть помедлил – и поскакал к ним. Приближаясь, он различил, что пешком за всадниками идут дети. Что еще удивительнее, дети Джелеков.

Он не видел, чтобы пленных связывали цепи; каждый ребенок был нагружен тюком – вероятно, с личными пожитками.

Отряд Тисте включал два десятка рядовых, сержанта и капитана, что ехал впереди. Мужчина внимательно вглядывался в Крила, словно старался заметить нечто особенное. Очевидно, ничего не обнаружил – взор стал рассеянным, рука поднялась, останавливая подчиненных.

– Далеко заехал, – сказал капитан – Везешь послание в Оплот Седис?

Крил покачал головой. – Нет, сир. Для этого я должен быть по ту сторону реки.

– Так что заставило знатного юношу блуждать в холмах?

Похоже, капитан решил игнорировать намек на то, что все они находились на неподходящем берегу. Крил пожал плечами: – Я Крил Дюрав, заложник...

– Дома Энес. – Тощее обветренное лицо капитана расплылось в улыбке. – Смею догадаться, ты сбежал от бешеных приготовлений к свадьбе?

– Простите?..

Мужчина рассмеялся. – Я капитан Скара Бандарис, Крил. Еду на юг с двойной целью. – Он указал на детей Джелеков. – Первая – понять, что делать с первой стайкой заложников. А мы-то думали, Джелеки не отдадут ни одного ребенка, не проиграв новую войну. Вообрази наше удивление.

– А вторая причина, сир?

– Ну как? Присутствовать на церемонии. Мне так приятно знать, что Андарист стоит на пороге брачного благословения. Ну, сопроводишь нас к Дому Энес? Хотелось бы послушать о милой дочке Джаэна, с которой ты жил бок о бок столько лет.

Крил знал имя Скары Бандариса, офицера, отлично сражавшегося в войнах. Чего он не знал – что его направили в Седис. – Сир, мне, как заложнику Дома Энес, будет честью вас проводить. Полагаю, я и так задержался в пустошах. – Он развернул коня. Капитан приказал отряду следовать за ними.

Скара Бандарис скакал рядом. – На твоем месте, Крил, я просил бы пустой пещеры у отшельников в северных скалах. Юная девица готова к браку – та, с которой ты знаком давно... ну, я ошибся в твоих мотивах?

– Мотивах, сир?

– Прочь, в пустоту, один среди благого покоя – готов спорить, тебя нет дома уже несколько дней.

Крил вздохнул. – Сир, вы всё увидели верно.

– Тогда не стану говорить о разбитых сердцах. Не стану терзать тебя расспросами об Энесдии. Скажи, ты видел эскеллу?

– Живую – нет, сир. – Крил поглядел на Джелеков.

Скара Бандарис хмыкнул: – Лучше на двух ногах, чем на четырех. Уверяю.

– Сир?

– Двадцать пять щенков, Крил, коих не сдержат никакие поводки. Теперь мы пригреем у сердца волков.

– Я слышал, они не совсем волки...

– Вполне верно. Скорее псы. Традиция брать заложников, столь почтенная и нерушимая, может горько нас уязвить.

Крил поглядел искоса. Скара Бандарис разразился хохотом, вынуждая улыбнуться и Крила.

Похоже, подумал Крил, слыша сзади взрывы солдатского смеха, нужда в уединении уже миновала.

– Где он?

Крик заставил служанок отпрянуть – это дико порадовало Энесдию, пусть на кратчайший миг. – Как посмел сбежать? И отец ничего не делает! Мы перестали уважать наши древние традиции заложничества, позволяя ему пропасть в диких землях, словно полудикому псу? – Россыпь белых лиц лишь сильнее злила Энесдию. Шипя сквозь зубы, она вышла из комнаты, заставляя горничных спешить по пятам. Один жест, и они застыли. – Оставьте меня все.

После долгих и все более раздражающих поисков она обнаружила отца за конюшнями. Он следил за выводом лошади в загон. – Отец, мы на пути к отказу от всех ценных традиций народа?

Джаэн посмотрел подняв брови. – Мне такая идея кажется весьма... дерзкой, дочь. Но подобное я оставляю следующим поколениям.

– Тогда почему мы позабыли об ответственности за заложника?

– Вот не знал, Энесдия.

– Крил пропал – несколько дней назад! Ты сам знаешь: он может лежать на дне колодца, сломав ногу, умирая от жажды.

– От жажды на дне колодца?

Она сверкала глазами, пока отец не смягчился. – Я послал его искать эскелл в холмах.

– Безнадежный поиск!

– Не сомневаюсь, что и он это знает.

– Ты о чем?

Джаэн пожал плечами. Он снова смотрел на лошадь, быстро бегавшую вокруг конюха, выбивавшую копытами пыль. – Это твое время, не его. Фактически его жительство в нашей семье на исходе. Пора растянуть поводок, как делает любой юнец.

Такое ей слушать не нравилось. Крил был ей товарищем, братом во всем кроме крови. Пытаясь вообразить жизнь без него рядом, она ощутила дрожь потрясения – лишь сейчас понимая, что после свадьбы время Крила поистине истечет. Не ожидать же, что он поедет с ней в новый дом? Абсурд.

Так много всего происходит, пожирая все мысли; лишь сейчас она осознала целую картину. – Мне его не хватает, – произнесла Энесдия, слыша, как дрожит голос. Глаза заволокло туманом.

Отец встал к ней лицом. – Дорогая, – начал он, беря за руку и уводя от манежа. – Смена мира – вот самое ужасное...

– Я не ужасаюсь.

– Да, возможно, "ошеломлена" – более верное слово.

– Он просто... перерос меня. И всё.

– Вряд ли он видит это так же. Ты сделала выбор, Энесдия, перед тобой отныне ясная дорога. Мужчина, который пойдет рядом, ждет. Пора Крилу отыскать свое собственное будущее.

– Что он будет делать? Вы говорили? Мне он ничего не говорил – вообще теперь ничего не говорит. Словно уже не любит.

Они шли к Великим Покоям. Джаэн решил выбрать боковой вход, узкую тропу через закрытый сад. – Его чувства не изменились, но раз ты нашла новый путь – прочь от дома – уйти придется и ему. Он вернется в семью, и там решат его будущее.

– Дюравы сплошь солдаты. У Крила остался один брат. Войны почти истребили его семью. Он возьмет меч. Пойдет по следам Спиннока. Какая досада!

– Мы уже не воюем, Энесдия. Уже нет прежнего риска, и будем за то благодарны. Так или иначе, у младших сыновей знати в наши дни мало выбора.

Они стояли в саду, в холодке, порожденном прудом в середине. Деревья вдоль двух стен отягощены спелыми, налитыми плодами – пурпурные шары кажутся сделанными из пыльного стекла. Ей подумалось: если один упадет – разобьется. – Я была беспамятна, отец. Себялюбива. Мы расстаемся, это будет нелегко для нас обоих.

– Верно.

Она поглядела на него. – А тебе еще хуже. Разве Крил не стал тебе как сын, которого у тебя не было? Дом будет таким... пустым.

– Джаэн улыбнулся: – Сокровища старика – мир и покой.

– О? Так тебе не терпится от нас избавиться?

– Теперь ты узнала всю правду.

– Да, и более не уделю твоим чувствам мимолетной мысли.

– Уже лучше. Ну, вернись к служанкам, пока не распоясались.

– Они могут и подождать. Хочу остаться здесь. Хочу подумать.

Улыбаясь, отец покинул садик.

«Я могла бы попросить у Андариста должность для Крила. Где-то в Страже Цитадели. Что-то безопасное. Мой подарок Крилу. Подарок, о котором он никогда не узнает. Андарист станет его командиром – или это будет Аномандер? Все равно. Он далеко пойдет».

Она подошла к ближайшему дереву, вытянулась и охватила рукой фруктовый шар. Спелый, мягкий. Повернула, срывая. «Видите? Риска разбить нет. Ничего такого». Что-то липкое потекло по руке. При всей деликатности движения она раздавила кожицу.

– Ох, я в пятнах!

Раздраженная Энесдия бросила плод в прудик, и плеск показался громким, как упрек.

Должность для Крила. Придется потрудиться, пряча намерения – кажется, он видит ее насквозь.

«И хорошо, что пропал».

Дорога из имения соединялась с трактом на восток; там и ожидал Орфанталь, стоя рядом с купленной в Абаре Делак вислобрюхой клячей. Тут же был и Вренек, парень с конюшен – кислое, похожее на собачью морду лицо, сальные волосы и созвездие прыщей на широком, плоском лбу. Не так уж давно Вренек играл с Орфанталем, и эти недолгие месяцы – затем случился пожар и нужда в конюших практически пропала – подарили Орфанталю радости дружбы. Неуклюжий парень из конюшен оказался сносным компаньоном для воображаемых войн и битв. Но затем что-то случилось. Вренек стал скрытным, а иногда и жестоким.

Вот и сейчас он стоял, шлепая лошадку по шее, не желая ждать на солнцепеке, ведь день становился все жарче. Тени для укрытия не было, разве что от лошади. Они стояли тут с самой зари в окружении трех злобных псов, коих привлек запах свежего хлеба и пирога с яйцом (слуги приготовили их на обед и положили в хессиановый мешочек, который он комкал в руках).

Разговор не клеился. Вренеку было десять лет – вдвое больше, чем Орфанталю; казалось, разница в годах стала широкой пропастью, и никакой мост слов ее не пересечет. Орфанталь долго и тяжко думал, чем мог обидеть Вренека, но ничего не придумал. Лицо конюшенного мальчишки оставалось закрытым, почти враждебным. Казалось, он всецело поглощен сонливой клячей рядом.

Ноги Орфанталя устали, он пошел и сел на сундук, в котором были одежда, деревянные мечи и дюжина свинцовых солдатиков, все его подданные – четыре Тисте и три Джелека, и пять Форулканов, без краски, ведь бабушка решила, что если дать краски, он запачкает стол. Мальчик с изумлением обнаружил, что все личное имущество поместилось в один сундучок, в котором дед хранил когда-то военные припасы. И места осталось много. Он даже подозревал, что мог бы сам залезть в сундучок, чтобы всю жизнь его носили, передавали из рук в руки... или швырнули в канаву, чтобы весь мир позабыл его, оставив позади.

Вренеку было бы все равно. И матери. А бабка, его отсылавшая, была бы рада узнать, что видится с ним в последний раз. Он даже не знал, куда едет, только что далеко, туда, где его будут обучать и готовить к взрослению. Замечая косые взгляды Вренека, он пытался представить себя таким же старым, понять, на котором же году несчастье входит в жизнь мальчишек, ощутить, как собственное лицо принимает унылое, несчастное выражение. Через десять лет его лицо обретет новые черты, походя на печальное лицо матери.

А еще через сотни тысяч лет он увидит себя с лицом бабки, с выражением, с каким ястреб взирает на сжатую в когтях полевую мышь. Вот путь взросления, и бабка отсылает его научиться, как жить со всем, с чем приходится жить. Вот ступени развития, вот лица, с которыми он срастется.

Грохот на дороге заставил его вскочить, поглядеть на запад. Там была группа всадников и две тяжелые повозки в пыльной дымке. Их загрузили шкурами овечьими и козьими – целые стада возле Абары Делак забивали, чтобы отправить товар куда-то на юг. Это и будет его эскорт.

Вренек сказал сзади: – Это они.

Орфанталь кивнул. Он сражался с желанием пожать Вренеку руку, зная, что тот ухмыльнется и отбросит его ладонь. А утром, когда он покинул Великие Покои, единственным прикосновением бабки был толчок в спину – вперед, под заботу Вренека.

– Можешь идти, – сказал Орфанталь конюшенному мальчишке, когда тот встал перед ним.

Однако Вренек потряс головой. – Я должен убедиться, что ты правильно сидишь на лошади, что сундук хорошо положен. И что они знают, куда тебя везти.

– Разве бабушка не распорядилась?

Вренек кивнул. – Да. Но я проверю.

– Ладно. – Орфанталю не хотелось признаваться, что он рад компании. Он ведь не знал ни одного из всадников; они были в пыли и в дурном настроении, они натянули поводья, мрачно смотря на Орфанталя.

Один указал на сундук; другой всадник, старый, лицо в шрамах, спешился, чтобы его поднять. Он присел и встал, явно ожидая тяжести побольше, так что чуть не упал назад. Кинул на Орфанталя озадаченный взгляд, прежде чем понести сундук к первому фургону; там возчик его принял и поставил позади облучка.

Голос Вренека стал странно боязливым. – В Цитадель. Он знатный.

Главный всадник просто кивнул.

Вренек повернулся к Орфанталю. – Позволь, помогу сесть на лошадь. У нее левый глаз плохой и ее заносит направо. Держи голову крепко и веди ее по левую сторону дороги – чтобы другая лошадь не была слева. Она же может испугаться.

– Понял.

Вренек улыбнулся еще кривее. – Ты же никогда далеко не скакал. Натрешь ноги, но спина у нее широкая, седло удобное. Если надо, можешь сидеть скрестив ноги, чтобы переменить позу.

– Хорошо.

Конюшенный мальчишка почти забросил Орфанталя на спину клячи, снова проверил стремена и отошел. – Готово, – сказал он.

Орфанталь помедлил, но сказал: – Пока, Вренек.

Мальчик отвернулся, махнул не глядя рукой и побрел в имение.

– Мы не будем спешить, – сказал главный. – Она пойдет шагом, да?

– Да, сир.

– Сир? – Мужчина фыркнул. Подхватил поводья и послал своего коня вперед.

Орфанталь подождал, пока спутники не проедут, и ударил пятками лошадь, заставив идти по левой стороне. Позади зашагали подхлестнутые возчиком волы.

Три бродячих пса отбежали, словно боясь стрел или камней.

Вренек задержался на склоне и обернулся поглядеть на отъезжающих. Слезы струились по щекам, притягивая мух.

Теперь снова к злой карге, и не будет Орфанталя, чтобы делать жизнь легче, лучше. Она и так запрещала играть с ребенком, и это было подло. Она сказала, что если увидит его хотя бы разговаривающим с Орфанталем – лишит даже этой жалкой работы, и тогда ма и па помрут с голода, и сестры тоже.

А он любил играть с мальчиком. Игры помогали вспомнить прошлые времена, когда окончились войны и казалось – дела идут лучше у всех. Но потом сгорели конюшни, и все узнали, что Сендалат будет отослана, и Орфанталь тоже. На кухне уже не кормили как раньше, половину слуг уволили.

Какой жалкий день... каким потерянным выглядел Орфанталь...

Нужно было бросить ей вызов. Нужно было крепко обнять мальца. Они могли бы играть вместе все утро, вместо пустого ожидания. Но он боялся. Ее. Того, что она может сделать. Возможно, так лучше – покажи он участие, и отъезд стал бы для Орфанталя еще тоскливее. Что-то внутри запротестовало при этой мысли, но он сдержался. Так легче.

Собаки вернулись и, опустив головы, бежали за ним до имения.

Только к закату караван добрался до крепости Торас, разбил лагерь на поляне напротив ворот. Орфанталь слез с лошади. У него были волдыри и потертости. Старик со шрамами, который помог погрузить сундук, принял из рук поводья.

– Верно, последнее ее путешествие, – сказал он, уводя кобылу.

Орфанталь уставился ему в спину. Он так долго скакал на спине лошади, что успел позабыть – она живая тварь. Теперь он начал думать об ее жизни, о том, что смогла она увидеть за долгие годы. Глаза грустные... Вренек даже не назвал клички. Ясное дело, кличка у нее есть. У всех живых существ есть имя, по крайней мере у тех, что служат хозяевам.

Он придумал, что лошадь служила солдатам в войнах, много раз спасая жизни Тисте, но лишь смотрела беспомощно, когда храбрый воин пал жертвой измены. Вот отчего у нее столь грустные глаза, и все, чего она теперь желает – умереть, воссоединившись с хозяином, чтобы стать призраком на полях брани и скакать безлунными ночами. Селяне услышат топот тяжелых копыт, но никого не увидят, и не будет следов в грязи поутру. Но селяне поймут, что дух смельчака проскакал мимо в темноте, и станут убирать камешки с дороги, облегчая путь. Он уже заметил целые груды таких камней по обочинам: все знают, что смерть не дает передышки.

Глава отряда подошел к Орфанталю. – Я Харал. Не надо называть меня сиром, ведь я незнатен. Охранять торговцев – все, что я умею.

– Тут есть бандиты? – удивился Орфанталь.

– В холмах вокруг Оплота Тулас иногда бывают. Отрицатели. Ну, ты будешь в палатке Грипа – того, кто заботится о твоей лошади. Ему можешь доверять, а вот некоторым здесь погоди. Негоже им спать с мальчиком по ночам, пусть ты благородных кровей. Некоторые не любят тайн, на них нельзя положиться. Понял?

Орфанталь не понял, но кивнул.

– Но работа им нужна, так что со мной схлестнуться не захотят. Вот почти всех своих солдат я потерял. Ушли дом-клинками к Драконсам. Я сам пошел бы, – добавил он, устремив усталый взгляд на высокие черные стены крепости. Одинокий стражник сидел на скамье у ворот и вроде бы следил за ними. – Моя последняя поездка.

– Ты был солдатом, Харал?

Мужчина глянул на него. – В моем поколении мало кто не был.

– Меня зовут Орфанталь.

Гримаса исказила грубое лицо. – Зачем она так?

– Кто, как?

– Твоя мать. Это диалект йедан – священный язык монахов. Его еще называют трясским.

Орфанталь пожал плечами.

Один солдат, что склонился, раздувая костер – он явно слышал их разговор – фыркнул. – Это значит "нежеланный", паренек. Теперь понятно, почему тебя сплавили в Харкенас.

Харал обернулся к подчиненному: – Буду рад списать тебя из отряда, Нарад. А пока сиди и не раскрывай рта.

– Отлично. Пока я терплю твои приказы, Харал, но ты сам сказал – недолго еще.

– Он неправильно толкует, – пояснил Харал Орфанталю. – Смысл более темен. Скорее "нежданный".