Текст книги "Кузница Тьмы (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

В лесу пней было не меньше, чем живых деревьев, да и те немногие выглядели плохо, листья скорее серые, нежели блестящие чернотой. Не видно было мелких зверей в подстилке, среди сухих листьев, и редкие птичьи трели звучали жалобно и уныло, словно на них никто не отвечает. Пусть солнечный свет лился в дыры полога крон, Келларас ощущал, что душе его неспокойно.

В пенале посланника он вез письмо от господина, лорда Аномандера. Ему поручено передать письмо лично в руки Хаста Хенаральда и дождаться ответа. Это не требовало сопровождения; Келларасу начало казаться, что настойчивое желание Галара присутствовать означает недоверие или даже подозрение. На деле это... оскорбительно.

Однако Сын Тьмы не против Легиона Хастов, даже наоборот, так что Келларас не готов был бросать какой-либо вызов спутнику. И они ехали в молчании – уже недалеко, он видит впереди открытое небо – и даже изображали дружелюбность.

Галар Барес удивил его, спросив: – Сир, вы что-то знаете о содержании письма к лорду Хенаральду?

Келларас уставился на спутника. Они выехали на светлое место. – Даже знай я подробности, это ведь не предмет для обсуждения.

– Извините, сир. Я не прошу подробностей. Но лорд Хаст Хенаральд известен любовью к работе в кузницах и боюсь, его не окажется дома. Я хотел бы знать, является ли послание срочным.

– Понимаю. – Келларас задумался и вскоре ответил: – Я должен ждать ответа лорда.

– Тогда всякое промедление может быть нежелательным.

– Что вы предлагаете, капитан?

– Начать с Великих Покоев, конечно. Если же лорд Хенаральд уехал на юг, в шахты... боюсь, я должен буду препоручить вас дворовому эскорту, ибо не могу надолго удалиться от Цитадели.

Впереди их ждали массивные каменные стены Хастовой Кузницы. Келларас не ответил, мысленно признаваясь, что слова капитана сбили его с толку. Наконец он кашлянул и сказал: – Вы заставили меня удивляться капитан, зачем вообще настояли на сопровождении. Ожидаете, что меня дурно примут в Доме?

Брови поднялись: – Сир? Нет, конечно. – Он чуть помедлил. – Хорошо, сир. Я решил поехать с вами, чтобы размять ноги. Я был погран-мечом с момента взросления, а теперь оказался в плену каменных стен, во дворце, где темнота струится так густо, что не видишь ни единой звезды, даже выйдя на балкон. Похоже, сир, я сошел бы с ума, если бы это продолжилось хотя бы еще немного. – Он не спеша натянул поводья, отвел глаза. – Простите, сир. Слышите колокола? Они узнали вас и готовят теплую встречу. Нет нужды мне...

– Но вы поедете, капитан, – сказал Келларас, только сейчас понявший, что юное лицо принадлежит юному мужчине. – Вашему коню нужны отдых и вода, и если мне придется ехать, я желаю вашего сопровождения. Желаю показаться в имениях командующего Легионом Хастов, имея честь быть сопровождаемым офицером.

Это была уловка. Строго говоря, ранг Келлараса не позволял требовать сопровождения у офицера из Хастов. Но если этот мужчина содрогается перед "тюрьмой", цепями долга, только другой приказ поможет ему избежать возвращения к неприятной службе.

Он уловил мгновенное облегчение на вспыхнувшем лице, но капитана тут же охватил неожиданный ужас.

«Это еще что?»

Однако Галар Барес снова пришпорил коня, возвратившись на место рядом с Келларасом. – Как прикажете, сир. Я в вашем распоряжении.

Громадные бронзовые ворота открывались, раздался скрежет тяжелых цепей. Келларас снова откашлялся. – К тому же, капитан, не хотите ли вы узреть выражение лица Хаста Хенаральда, когда тот узнает, что мой господин желает заказать меч?

Голова Галара Бареса дернулась в изумлении.

И они оказались за воротами.

ЧЕТЫРЕ

Равнина Манящей Судьбы не знала дождей десятки лет, но черные травы росли густо, как мех, на слегка неровной почве, а в низинах могли достать до лопаток коней. Тонкие острые стебли собирали солнечный жар и проехать сквозь них было все равно что опуститься в котел или кузнечный горн. Железные изделия – пряжки, застежки, оружие и доспехи – обжигали руки, а кожаные за день постепенно сжимались и обугливались. Материя облепляла тело, покрасневшая кожа зудела.

Хранители Внешнего Предела, северного края равнин, окаймляющих серебристо-ртутное море Витр, носили лишь шелка, но и они страдали, на несколько дней отдаляясь от лагерей. Страдали и кони, отягощенные толстыми деревянными доспехами, защитой ног и животов от жары и острой травы. Патрули за море Витр считались испытанием, и немногие среди Тисте служили хранителями.

Что совсем неплохо, думалось Фарор Хенд. Родись таких безумцев больше, народ Тисте ждали бы неприятности.

У самого края Витра травы умирали, оставляя грунт, усыпанный гнилыми камнями и ломкими валунами. Скользящий от безмятежного моря воздух обжигал легкие, горел в ноздрях, делал горькими слезы.

Она сидела на коне, наблюдала, как младший кузен вытаскивает меч и вставляет лезвие в трещину на камне около границы Витра. Какие-то яды странной жидкости растворяли даже прочные скалы, и хранители научились использовать их для заточки. Меч ее спутника был сделан Хастами, но благословенно давно и потому не нарушал тишины. Для руки Спиннока Дюрава он был внове – клинок, передававшийся из поколения в поколение. Она радовалась, видя в нем гордость.

Третья из патруля, Финарра Стоун, ускакала вдоль береговой линии, Фарор ее уже не видела. Обычное дело – уезжать без сопровождения, ведь голые волки равнин никогда не рискуют приходить столь близко, а от других зверей остались одни кости. Финарре нечего остерегаться; вскоре она вернется. Они разобьют на ночь стоянку под укрытием высокой расселины, там, где последняя буря вгрызлась в берег – достаточно далеко от Витра, чтобы море не оказывало отравляющего эффекта, но и не среди травы.

Слушая успокаивающий шелест клинка Спиннока, Фарор обернулась в седле, созерцая серебряный простор моря. Оно сулит растворение, пожирает плоть и кости при малейшем контакте. Но сейчас поверхность спокойна, пестрит отражением облачного неба. Ужасные силы, обитающие в глубинах или в некоем далеком сердце, остаются тихими. С недавнего времени это стало необычным. Последние три дозора оттеснены были яростью штормов, и после каждого шторма терялась земля.

Если не разрешить загадку моря Витр, если не смирить его силу, не отогнать или не уничтожить, то придет время – возможно, понадобится всего два столетия – когда ядовитое море пожрет всю Манящую Судьбу и достигнет границ Куральд Галайна.

Никто не знал с полной ясностью природу Витра – по крайней мере, среди Тисте. Фарор верила, что ответ можно отыскать среди Азатенаев, но доказательств не имела. Да и кто она такая, средний чин Хранителей. Ученые и философы Харкенаса замкнуты, презирают чужаков, равнодушно смотря на их неведомые пути. Похоже, они ценят невежество, считая его добродетелью – в себе самих.

Возможно, некие ответы можно найти в боевых трофеях Форулканов, сокровищах лорда Урусандера, хотя при его одержимости законами и правосудием... даже наткнувшись на откровение подобного рода, он вряд ли его заметит.

Представляемая Витром опасность известна. Ее неизбежность всеми признана. Несколько тысяч лет – вполне короткое время, а иные истины требуют столетий для осознания. Отсюда простой факт: они опаздывают.

– Говорят, – подал голос Спиннок, выпрямляясь и отслеживая взглядом всю длину клинка, – что какое-то свойство Витра проникает в лезвие, укрепляя от зазубривания и даже слома.

Она улыбнулась себе. – Говорят, кузен.

Он глянул вверх, и Фарор пронизала некая странная зависть. Кто из женщин не согласится лечь со Спинноком Дюравом? Но она не осмелится, не решится. Не в том дело, что он едва повзрослел, а она старше на одиннадцать лет и к тому же обручена. Оба препятствия она отмела бы мгновенно; нет, слишком близки их кровные линии. Хенды – ее семья – родня Дому Дюрав. Запреты строги и неумолимы: дети сестер и братьев не могут сойтись.

И все же здесь, так близко к Витру, так далеко от земель Тисте, голос шепчет внутри, вздымаясь громко и радостно в такие мгновения: "Кто узнает?" Финарра Стоун уехала и, скорее всего, вернется лишь к закату. "Земля тверда, пуста, Секреты сохранит, А небу все равно, Что деется под ним". Так много останавливающих дыхание истин в стихах Галлана, словно он проник в ее сердце и может при желании коснуться еще многих. В его истинах есть особенный цвет и знакомый вкус и мнится, что Галлан говорит со всеми и каждым слушателем, с каждым читателем. Волшебство тех, что проникли в тайны Ночи, кажется неуклюжим в сравнении с магией поэм Галлана.

Слова поэта питали самые тайные желания, делая их опасными. Она усилием заставила замолкнуть шепотки разума, подавила восхитительные и запретные думы.

– Я слышал, – продолжал Спиннок, вкладывая меч в ножны, – что у Азатенаев есть сосуды, способные удерживать Витр. Должно быть, из редкого и необыкновенного камня они сделаны.

Она слышала то же самое; эти подробности и родили убеждение, что Азатенаи постигли природу ужасного яда. – Если есть такие сосуды, – отозвалась она, – интересно, какой прок в собирании Витра?

Она заметила, что юноша пожимает плечами. – Какая стоянка ближе, Фарор?

– Та, что мы прозвали Чашей. Ты ее еще не видел. Я поеду впереди.

Спиннок пошел к коню. Ответная улыбка – такая невинная – погладила ее промеж ног, женщина отвела взгляд, хватая поводья и мысленно проклиная свою слабость. Она слышала, как юноша садится в седло. Развернула своего скакуна и послала вперед, к дороге вдоль берега.

– Мать Тьма – вот ответ, – сказал сзади Спиннок.

«Так мы молимся» . – Об этом писал поэт Галлан, – заметила она.

– И почему я не удивлен? – Спиннок развеселился. – Давай послушаем, о прекрасная кузина.

Она не ответила сразу, сражаясь с внезапно застучавшим сердцем. Он стал хранителем год назад, но лишь сегодня решил заняться с ней легким флиртом. – Ладно, ладно, раз ты так просишь. Галлан писал: "И в безграничной тьме нас ждет любой ответ".

Через миг, когда кони заплясали, отыскивая путь по неровной земле, Спиннок хмыкнул: – Так и думал.

– Что ты думал, Спиннок?

Он засмеялся. – Едва пригоршня слов поэта, и я потерял всякое понимание. Такое искусство не по мне.

– Тонкости учатся.

– Неужели? – Она поняла, что Спиннок улыбается. – А теперь в седовласой мудрости своей не пожмешь ли мне руку?

Она глянула назад. – Я тебя обидела, кузен?

Он беззаботно тряхнул головой: – Никоим образом, Фарор Хенд. Но между нами не так уж много лет, верно?

Она долгий миг вглядывалась в его глаза, а потом снова отвернулась. – Вскоре будет темно, и Финарра не порадуется, если мы не успеем приготовить ужин к ее возращению. Не поставим палатку и не... гм... разложим постели.

– Финарра огорченная? Никогда такого не видел, кузина.

– И не увидишь нынешней ночью.

– Она найдет нас в темноте?

– Разумеется, Спиннок. По свету костра.

– На стоянке, что прозвана Чашей?

– А, верно. Но она отлично знает стоянки, эту она первой и открыла.

– И блуждать не будет.

– Нет, – ответила Фарор.

– Значит, – добавил, снова заинтересовавшись, Спиннок, – ночь не узрит откровений. В свете огня не отыщутся ответы.

– Похоже, ты отлично понял Галлана.

– Я становлюсь старше с каждым мгновением.

Она вздохнула. – Как все мы.

Капитан Финарра Стоун натянула удила, уставившись на выброшенный к волнистой линии прибоя остов. Горький воздух пропитался сладкой, тяжелой вонью разложения. Она провела годы, патрулируя Манящую Судьбу и Внешние Пределы, край моря Витр. Никогда раньше ей не встречалась подобная тварь, живая или мертвая.

Она уехала далеко от спутников и не сумеет вернуться до темноты. И теперь успела пожалеть, что осталась в одиночестве.

Зверь был огромен, но так изглодан кислотой Витра, что трудно было определить его природу. Там и тут на массивном торсе оставались рваные полотнища чешуйчатой, лишенной цвета шкуры. Ниже толстые слои мускулов переходили в закругленный частокол запятнанных красным ребер. Хранимое ребрами бледное брюхо вспорото, органы рассыпаны по земле, почти там, где Витр неспешно лижет кремневый песок.

Ближайшая задняя лапа, поджатая словно у кота, высотой не уступала сидевшей в седле Финарре. Видны были также остатки толстого конусообразного хвоста. Казалось, когтистыми передними лапами тварь цеплялась за берег, пытаясь вылезти из Витра, но проиграла.

Голова и шея отсутствовали, культя между лопаток казалась погрызенной, оторванной клыками.

Она не могла сказать, была ли это морская или сухопутная тварь, ведь мифические драконы крылаты, но над горбатой спиной нет малейшего признака крыльев. Какой-то привязанный к земле родич легендарных Элайнтов? Она не могла сказать. Среди Тисте едва ли кто мог похвастаться, что встречал дракона. До сего момента Финарра считала россказни преувеличением – никакой зверь в мире не мог быть столь большим, как передавали.

Конь беспокоился. Финарра смотрела на обрубок шеи, пытаясь вообразить вес головы, которую держали на высоте такие сильные мышцы. Она заметила порванный сосуд – возможно, сонную артерию: зияющий просвет походил на рот, способный проглотить мужской кулак.

Причуда воздушных потоков понесла тяжкий смрад к ней, конь дернулся и отступил на шаг.

При этом звуке обрубок шевельнулся.

Дыхание замерло в груди. Она неподвижно взирала, как ближайшая лапа глубже вонзилась в мерцающий песок. Задние лапы поджались и распрямились; торс приподнялся и упал выше, заставив содрогнуться весь берег. Дрожь пробудила в Финарре ощущение опасности. Она послала коня назад, не сводя глаз с ужасной культи. Та моталась, слепо ощупывая пространство. Вторая передняя лапа вывернулась и вонзила когти в песок рядом с первой.

– Ты мертв, – сказала она чудищу. – У тебя оторвана голова. Витр растворяет плоть. Пора прекратить борьбу.

Мгновенная тишина, словно зверь как-то сумел услышать и понять слова, затем тварь рванулась прямо к ней, непостижимо быстро сокращая расстояние. Лапа прорезала воздух.

Конь завизжал, пятясь. Нависшая распяленная лапа схватилась за передние ноги, разбивая деревянные щитки доспеха, и бросило животное в воздух. Финарра ощутила, как скользит влево, и тут же туша коня оказалась сверху. Ошеломленная, не верящая в неизбежную гибель, она почувствовала, что одна нога вылезла из стремени, но ведь этого мало – они с конем падают вместе.

Вторая лапа показалась с другой стороны; она мельком увидела когти, тут же заслонившие все поле зрения – последовало касание, крик коня внезапно прервался – Финарра взлетела ввысь.

И тяжело ударилась левым плечом о землю, видя над собой остов коня – голова и шея оторваны. Зверь налегал, терзая скакуна когтями. Трещали, ломаясь, кости, кровь плескала на песок.

Затем демон снова затих.

Боль заливала плечо. Сломалась кость, пламя лизало руку, ладонь онемела. Она пыталась дышать ровно, чтобы не услышала тварь – не веря, что та мертва и гадая, может ли такое чудище вообще умереть. Наверно, жизнь ее поддерживает колдовство, природная стихия бунтует против законов, и если Витр завершит работу, растворив даже кости, что-то бесформенное, раскаленное добела поселится на берегу, вылетев из глубины, опасное как никогда.

Скрипя зубами от приступов боли, Финарра поползла, отталкиваясь от песка пятками, замирая, когда зверь начинал содрогаться, дергая оторванной шеей. Потом судорога охватила все тело, такая сильная, что рвалась плоть – демон осел, проваливаясь в себя, шкура вдруг вздулась и лопнула, явив сломанные концы ребер.

Она подождала дюжину ударов сердца и возобновила медленное, мучительное продвижение по склону. Один раз сапог сдвинул камень размером с кулак, но шум и удар не заставил зверя пошевелиться. Ободренная, капитан подтянула ногу и сумела встать. Вспухшая рука бесполезно болталась. Она повернулась, мысленно проложила путь отступления среди валунов и осторожно двинулась дальше.

С высокого места Финарра снова поглядела на далекую теперь тварь. Там осталось седло и все притороченное к нему имущество. Копье, с которым она не расставалась со Дня Крови, наполовину погребено под трупом скакуна. Он был верным товарищем.

Вздохнув, капитан побрела на восток.

Свет дневной угасал и Финарре пришлось принимать решение. Она идет среди валунов побережья, движется медленно, бесполезная рука стала помехой. Можно сойти вниз... но ей пришлось признаться в новом страхе. Нельзя сказать наверняка, что чудище вторглось в мир в одиночку. Могут быть другие, плохо различимый в темноте валун окажется второй тварью, заползшей на берег дальше. Другой выбор – идти от берега, по краю равнины Манящей Судьбы, где травы умерли и остались лишь гравий и пылящая почва. Опасность может прийти ночью из высоких трав – голые волки не откажутся преследовать добычу даже рядом с безжизненным морем.

И все же на ровной почве она ускорит шаг и сможет рано или поздно набрести на спутников. Финарра вытащила длинный клинок, принадлежавший прежде отцу, Хасту Хенаральду. Молчаливое оружие дней до Пробуждения, с волнистым узором, знаменитое своей прочностью. Узор в виде змей оплетал эфес.

Море Витр призрачно блестело слева, она видела отблески в полированном оружейном железе.

Финарра свернула вглубь суши, пробираясь между пористыми валунами, и достигла наконец края равнины. Окинула взглядом стену черной травы справа. Там были более темные места, признаки троп, проделанных диким зверьем Манящей Судьбы. Многие были узкими, такими пользуются зверьки типа оленей – даже хранители редко их видят, лишь проблеск чешуйчатой шкуры, размытое впечатление: зубцы на спине, длинный змеиный хвост. Другие провалы могут вместить коня, эти принадлежат клыкастым хегестам, похожим на кабанов, отличающимся дурным нравом рептилиям. Однако их приближение среди травы будет шумным, она услышит заранее. Хегесты не могли догнать конных хранителей, то ли уставали, то ли теряли интерес. Единственным их врагом бывали волки, доказательством чему остовы, иногда встречаемые на равнине среди примятой травы, крови и клочьев шкур.

Она вспомнила, что однажды издалека слышала звуки такой схватки – скулящий, ломящий уши вой волков и низкий яростный рев загнанного хегеста. Конечно, сейчас эти воспоминания не принесли радости женщине, опасливо бредущей вдоль неровной травяной стены.

Над головой постепенно проявился рисунок звезд – словно брызги Витра. Легенды говорили о временах до звезд, когда свод ночи был абсолютен и даже солнце не дерзало отверзать единственное око. В те времена камень и земля были всего лишь плотными проявлениями Темноты, природными стихиями, преображенными в нечто ощутимое, в то, что можно держать в ладонях, сыпать между пальцами. Если тогда земля и камень поддерживали жизнь, то лишь как посул и обещание.

Обещания ждали только поцелуя Хаоса, живительной искры и противоположной силы. Скованный наложением порядка, коим стала Тьма, Хаос повел борьбу посредством жизни. Солнце открыло глаз и тем самым разрезало надвое все сущее, разделило видимый мир на Свет и Тьму – и они начали воевать, отражая борьбу самой жизни.

Эти войны вытесали лик времени. Рождено рождение, смерти конец. Так писали древние в пепле Первых Дней.

Она не могла осознать описанное ими бытие. Если не было времени до и времени после, разве ни был миг творения вечным и навсегда мгновенным? Разве не замерло рождение, став одновременно вечным умиранием?

Говорят, в первой тьме не было света, а в сердце света не было тьмы. Но без одного не познать существования другого – они нужны друг другу хотя бы для наречения, констатации состояния, ибо такие состояния существуют только в сравнении... нет, всё это путает мысли смертных, разум оказывается в ловушке покрытых тенью концепций. Она инстинктивно избегала всяческих крайностей, как по натуре, так и по воспитанию. Она вкусила горького яда Витра; она познала пугающую пустоту безграничной тьмы; она отшатнулась от сердца огня и слепящего света. Финарре казалось, что жизнь может сохраняться в месте, подобном здешнему краю, между двух смертельных сил, и потому существует в неуверенности – в холодных, равнодушных тенях.

Свет ныне воюет в глубочайшей ночи неба – звезды тому доказательством.

Она помнила, как вставала на колени, принося клятву верности Хранителей, и содрогалась от магического отсутствия, смертельного холода окружившей Мать Тьму сферы. Леденящее касание ко лбу приглашало к своего рода соблазнительному утешению, шептало о капитуляции – страх пришел лишь позже, в дрожащем, спирающем дыхание последействии. В конце концов, Мать Тьма, прежде чем принять Темноту, была смертной женщиной-Тисте – мало отличимой от самой Финарры.

Но теперь ее зовут богиней. «Ныне мы склоняемся перед ней и видим в ее лице лик самой Темноты, в ее присутствии саму стихийную силу. Что с нами стало, если мы так низко пали в суеверие?» Изменнические мысли – она это понимала. Игры философов, желающих отделить правление от веры – ложь. Вера имеет широкий спектр – от поклонения великим духам небес до признаний в любви мужчине. От покорности гласу и воле бога до признания права офицеров командовать. Вся разница в шкале.

Мысленно она много раз пробегала эти аргументы. Доказательство правоты – идентичность используемой валюты. Форулкан приказывает солдатам идти в битву; стража требует штраф за обнажение меча на улицах Харкенаса. Не слушаясь, рискуешь жизнью. Если не жизнью, то свободой, не свободой, так волей, не волей, так желанием. Что это? Монеты разного достоинства, мера ценности и пользы.

Правь моей плотью, правь моей душой. Одна и та же валюта.

Но у нее нет времени на ученых и софистические игры. Нет времени и на поэтов, радостно затемняющих истину соблазнами языка. Все их дары – дары отвлечения, беззаботные танцы на краю бездны.

Внезапное шевеление в зернистом полумраке. Высокий визг, которой должен приморозить жертву к месту. Железное лезвие блещет как змеиный язык, как выплеск Витра. Раздирающий уши крик, земля трясется от падения тяжелого тела. Шипение, рык, позади скребут лапы. Резкое движение...

Фарор Хенд вскочила и подняла руку, принуждая Спиннока молчать. Еще один зловещий крик огласил ночь, донесшись далеко с запада. Она видела, как Спиннок вытаскивает меч и медленно встает. Финарра Стоун задержалась – уже полночи протекло. – Другого крика не слышала, – сказала она. – Это не хегест, не трамил.

– И не лошадь, – добавил Спиннок.

"Верно". Она замедлилась с ответом, с тихим свистом выдохнув через нос.

– И все же, – заговорил Спиннок, – я беспокоюсь. Финарра привыкла так запаздывать?

Фарор покачала головой, приходя к решению. – Останься здесь. Я поеду на поиски.

– Ты едешь туда, где сражаются волки.

Она не хотела врать. – Чтобы убедиться, что они не капитана гонят.

– Хорошо, – проворчал он. – Я ведь уже боюсь за нее.

– Снова разожги костер, – велела она, поднимая седло и спеша к скакуну.

– Фарор.

Она обернулась. Глаза мальчишки блестели в первых язычках огня над угольями. В таком свете казалось, что он покраснел.

– Осторожнее, – сказал он. – Не хочу тебя потерять.

Ей захотелось сказать что-то утешительное, оторвать от подобных мыслей. И оторваться самой от него. – Спиннок... у тебя много кузин.

Он казался удивленным.

Она отвернулась к лошади, не желая ничего видеть. Голос ее прозвучал пренебрежительно. Не так она хотела, и резкость тона словно еще звучала в наступившей тишине, жестокая как удар. Она торопливо оседлала скакуна, села и вытащила копье из петель. Толчком пяток послала животное прочь от убежища высоких растрескавшихся валунов, к границе моря.

Новые волки скулили в ночи. Против мелкой дичи собираются стаи из трех, четырех. А тут, похоже, их целая дюжина. Слишком много на хегеста. Но она не слышала других криков, а ведь рычание трамила способно повалить каменную стену.

«Это она. Лошадь пала. Она дерется в одиночку».

Под водоворотом звезд Фарор послала коня в галоп.

Воспоминание о лице Спиннока над новорожденным пламенем зависло в голове. Тихо ругаясь, она пыталась его изгнать. Не сработало; тогда она заставила себя преобразить видение, увидеть лицо нареченного. Мало кто мог бы поклясться, что Кагемендра Тулас красив: лицо его слишком вытянутое, подчеркнуто худое – наследие войн, лед лишений и голода – а глаза какие-то пустые, словно выскобленные раковины, в которых таятся от света жестокие воспоминания. Она знала, что он не любит ее; она полагала, что он вовсе не способен на любовь.

Рожденный в Малом Доме, он стал офицером, командиром когорты в Легионе Урусандера. Не случись с ним на войне ничего другого, мужчина не представил бы интереса для Дома Дюрав. Низкородный из Легиона – плохой подарок для любой невесты. Но слава отыскала Туласа и в тот же миг, когда спас жизнь Сильхасу Руину, командир когорты заслужил благословение самой Матери Тьмы. Наградой станет новый Дом, возвышение многочисленной семьи Кагемендры.

Ради собственной семьи ей необходимо отыскать способ полюбить Кагемендру Туласа.

Но сейчас, скача в ночи, она не может отыскать его лицо, остающееся размытым, бесформенным. В темных дырах воображаемых глаз видит мерцание костра.

Одержимость безвредна, пока содержится внутри, в тюрьме, меряет шагами клетку здравой совести. Если искушение – ключ... что ж, она глубоко его зарыла.

Тяжелое копье заставило ее опустить руку, и Фарор решила положить оружие на луку седла. Волчий вой больше не звучал, ничто среди тускло серебрящейся равнины не выдавало их присутствия. Но она понимала, как далеко может разноситься вой.

Фарор заставила разум замолчать, открывая чувства краю моря. Скакала так некоторое время, пока инстинкт не повелел замедлить коня. Копыта выбили двойную дробь, пока животное переходило с галопа на рысь; ее подбросило. Фарор приспосабливалась к рыси, вслушиваясь, ожидая уловить самые страшные звуки: приглушенную грызню волков над поживой.

Но тишину ночи разодрал неистовый вопль, заставив ее вздрогнуть. Она подняла копье, привстала в стременах. Натянула повод, заставив испуганного коня идти шагом. Вопль прозвучал вблизи. Но она все еще не видела ничего необычного.

«Вот!»

Горбатая форма, след крови и мяса – черный в серой пыли. За ним другой бугор.

Фарор подогнала коня к первому мертвому волку. Удар меча пронзил мягкое брюхо, вывалил наружу кишки. Убегая, свирепый хищник тащил за собой внутренности, пока в них не запутался. Волк лежал нелепо, словно вывернутый наизнанку. Кровь залила чешуйчатую шкуру, горящие глаза затухали.

Второй зверь, в десятке шагов, был почти разрублен напополам – удар сверху рассек позвонки и ребра. Земля вокруг изрыта, пересечена бороздками. Она осторожно подвела коня поближе.

Никаких следов подошв, но борозды от когтей и дергающихся лап могли все скрыть.

Кровь текла из глубокой раны; склонившись, она смогла различить еще бьющееся сердце. Встревоженная Фарор подалась назад. Злобные глаза волка следили за ней, он попытался вскочить.

Она вставила наконечник копья в мягкую пасть и вогнала острие в шею. Волк попробовал укусить удлиненное лезвие, но спустя миг отпрянул – челюсти раскрыты, глаза тускнеют. Выпрямившись и вытащив оружие, Фарор огляделась.

Край травы слева, шагах в шестнадцати, походил на разрушенную стену. Преграду повалили, истоптали проходящие животные. Там и тут брызги крови пятнали серую пыль. Она отыскала тропу, вокруг которой следы схватки были самыми явными. Вылезающие из почвы корни были покрыты густой кровью. Она заметила, что стебли травы чисто срезаны каким-то клинком.

Остановив коня, вслушалась, но тьма ночная снова стала безмолвной. Фарор вгляделась в устье прохода. Поехав туда, подозревала она, найдешь грустную сцену – волки пожирают труп. Если сумеет, она разгонит их, чтобы вернуть хотя бы тело Финарры Стоун. Ясно, что схватка давно окончилась.

Она медлила, и причиной был страх. Нельзя утверждать, что она сможет победить голых волков; другие стаи должны подойти сюда, влекомые запахом и ужасным воем, который она слышала недавно. Где-то в траве есть прогалина, вытоптанная и залитая кровью, и вокруг рыскают соперничающие стаи. Может быть, зверей уже десятков пять, они голодны...

Мысли о свадьбе, жизни в Харкенасе и непристойные желания – все пропало, едва она осознала, что Спиннок вполне может оказаться один, ему придется возвращаться в форт без прикрытия, среди опасностей. А Кагемендре Туласу придется скорбеть или хотя бы делать скорбный вид – но и это утонет в провалах запавших глаз. Еще одно жестокое воспоминание среди бесчисленных других; он познает вину за бесчувствие, еще сильнее выскабливая пустую шелуху души.

Она поправила копье и склонилась, шепча коню в ухо, готовясь въехать на звериную тропу.

Тихий звук сзади – она развернулась...

Финарра Стоун вышла из-за валунов, что образовали гребень вдоль берега. Меч в ножнах. Она махнула рукой.

Застучало сердце. Фарор отвела коня от следа и развернула. Поскакала к Финарре.

Второй жест приказал спешиться. Еще миг, и она встретилась со своим капитаном.

Финарру покрывали брызги сохнущей крови. Левая рука, похоже, сломана, да и плечо выбито. Волчьи клыки вгрызлись в бедро, но рана была грубо перевязана.

– Я думала...

Финарра подтянула ее ближе. – Тише. Кто-то вышел из моря.

«Что?» Смутившись, Фарор указала назад, на проем в траве. – Клинок срезал траву. Я думала, что его несли вы, капитан.

– А ты готова была идти за мной? Хранительница, я должна была умереть. Ты отдала бы жизнь ради ничего. Неужели я плохо тебя учила?

Пристыженная Фарор молчала, сообразив, что почти начала радоваться такому концу, вот только чужое горе вызывало боль. Будущее не сулит надежд – не проще ли покончить с жизнью сейчас? Она почти решилась и на нее снизошел покой, экстаз мира.

– Меня нашла малая стая, – продолжала Финарра, на миг пристально всмотревшись Фарор в лицо. – Я разобралась быстро. Но опасность оставалась слишком большой, я вернулась к проходу между камнями. И там нашла след, исходящий из Витра.

– Но это же... невозможно.

Финарра поморщилась: – Я с тобой согласилась бы... вчера. Но теперь... – Она потрясла головой. – Маленькие отпечатки, в них лужицы Витра. Я шла по ним и встретила тебя.

Фарор снова поглядела на высокие травы. – Оттуда, – указала она. – Я слышала волчий вой.

– И я, – кивнула капитан. – Но скажи мне, Фарор Хенд: ты веришь, что вышедшему из Витра созданию страшны волки?

– Что делать будем, старшая?

Финарра вздохнула. – Не подхватила ли я твое безумие? Нужно побольше узнать о чужаке. Нужно оценить угрозу – не наша ли это задача во Внешних Пределах?

– Значит, по следу?

– Не ночью. Вернемся к Спинноку – мне нужен отдых, нужно очистить раны, чтобы не проникла зараза. Пока веди коня под уздцы. Оказавшись подальше, поедем вместе.