Текст книги "Кузница Тьмы (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Во всем должен быть смысл. От начала до конца (и не важно, откуда ты начинаешь странствие), всё должно ладиться. Точное соответствие – дар порядка, доказательство контроля, а из контроля проистекает владычество. Он не желает принимать мир непостижимый. Тайны нужно выследить, как диких врешанов, что опустошали некогда Чернолесье: были открыты все их темные гнездилища, и для зверей не осталось потаенных мест; истребление свершилось, и ныне всякий может, наконец, безопасно ходить по великому лесу, и никакие рыки не тревожат благожелательную тишину. Лес Черных деревьев стал познанным. Безопасным.

Они поедут к Азатенаям и в джагутский Одхан, а может, к самому Омтозе Феллаку, Пустому Граду. Но самое лучшее – он увидит наконец Первый Дом Азата и, возможно, сможет поговорить с его служителями – Зодчими. И вернется в Куральд Галайн увенчанным славой, получив всё нужное для возрождения ученой репутации; а те, что отвернулись, не скрывая презрения, отныне поползут назад словно щенки, и он с радостью их встретит – пинком сапога.

Нет, жизнь его еще не закончена.

«Никакого льда. Мир под ногами прочен и надежен. Слушай! Ничего особенного».

Неровный стук в дверь заставил Сагандера на мгновение прикрыть глаза. Как муж, подобный Драконусу, мог зачать такого сына? О, Аратан вполне разумен и, по всем слухам, Айвис уже не знает, чему его учить на путях мастерства фехтования. Но в подобных умениях мало прока. Оружие – быстрая помощь тем, кто не умеет выстраивать аргументы или страшится истины. Сагандер сделал для мальчика все возможное но, кажется, при всем уме Аратана, тот обречен остаться посредственностью. Хотя какое еще будущее грозит нежеланному ребенку?

Снова стук. Вздохнув, Сагандер позвал его внутрь. Он слышал, как открывается дверь, но не хотел отрываться от созерцания разложенных на столе предметов.

Аратан подошел и молча стал изучать россыпь на запачканном чернилами столе. Сказав наконец: – Лорд повелел путешествовать налегке, сир.

– Я отлично знаю, что мне требуется, и тут самый минимум. Ну, чего ты ждешь? Сам видишь, я весьма занят – в идеале нужно три дня, но это приказ лорда Драконуса, и я повинуюсь.

– Я помогу упаковать, сир.

– А свои вещи?

– Уже.

Сагандер фыркнул: – Ты пожалеешь о спешке, Аратан. В таком деле нужно размышление.

– Да, сир.

Сагандер обвел рукой свое собрание. – Как видишь, я завершил предварительный отбор, постоянно помня, что в любой миг перед отъездом мне может придти мысль о чем-то новом, а значит, в каждом сундуке должно быть свободное место. Я также ожидаю, что вернусь со множеством артефактов и записей. Строго говоря, не вижу, чем ты можешь помочь, кроме таскания сундуков по лестнице, но для этого тебе самому понадобится помощь. Лучше предоставить дело слугам.

Мальчишка все еще медлил. – Я помогу оставить в сундуках больше свободного места, сир.

– Неужели? Как именно?

– Вижу, сир, у вас пять бутылей с чернилами. Если мы будем скакать все время, случаев писать выпадет мало...

– А когда мы прибудем к Азатенаям?

– Уверен, сир, у них есть чернила и готовность их одолжить, в особенности такому знаменитому ученому, как вы. Я верю, что они окажутся столь же великодушными в отношении свитков, пергаментов и воска, рамок, нитей и услуг писцов. – Не дав Сагандеру ответить, он продолжал: – А эти карты Куральд Галайна – полагаю, вы намерены их дарить?

– Это вполне...

– Между Азатенаями и Тисте давно царит мир но, без сомнения, другие их посетители оценят наши карты, причем с худыми намерениями. Сир, я полагаю, лорд Драконус воспретит дарить карты.

– Обмен между учеными в интересах науки не имеет отношения к мирским заботам. Откуда в тебе такая дерзость?

– Простите, сир. Возможно, мне стоит вернуться к лорду и спросить?

– Спросить о чем? Не глупи. Более того, не стоит воображать, что ты поднялся в статусе после нескольких мгновений наедине с господином. Я уже решил, что не возьму карты – они слишком объемны; к тому же они копированы твоей рукой, в прошлом году, и точность вызывает серьезное подозрение, а иногда и негодование. Фактически такие карты окажутся сомнительным подарком, ибо, не сомневаюсь, они пестрят ошибками. Желаешь помочь, ученик? Отлично. Подай мысль о подходящих дарах.

– Одному получателю или многим, сир?

Сагандер обдумал вопрос и кивнул: – Четыре подобающей ценности и один исключительный.

– А этот исключительный будет для Владыки Ненависти, сир?

– Разумеется! Теперь убирайся, но вернись до звона к ужину.

Едва Аратан отошел, Сагандер повернулся к нему. – Момент. Я решил свести поклажу к двум сундукам, один полупустой. Помни об этом, подбирая дары.

– Слушаюсь, сир.

Дверь скрипнула за ушедшим Аратаном.

Раздраженный звуком Сагандер снова обратился к снаряжению на столе. Отложил карты на край, как будто они мешали ему смотреть.

Он не особенно верил, что мальчишке удастся найти подходящий подарок для Владыки Ненависти, но так Аратан хотя бы не будет мешаться под ногами. Сагандер заметил в мальчишке новую дурную повадку, хотя ученый и не смог бы точно ее описать. Дело в том, как Аратан говорил, в его вопросах и надетой маске невинности. Не простой невинности, но старательной. Как будто все их предприятие подозрительно, как будто оно не вполне реально.

У Сагандера в последнее время возникало некое беспокойство после любой беседы с Аратаном.

Ладно, путешествие поставит мальчишку на прежнее место – он станет широко раскрывать глаза от испуга. Мир за пределами дома и родной земли велик, способен ошеломить. После инцидента в старой каменоломне Аратану воспретили уходить далеко, и даже краткие посещения деревни проходили под присмотром.

Аратана берут, чтобы ошеломить, и это послужит ему во благо.

Страж ворот Раскан стащил сапог и повернул, изучая подошву. При его походке каблук стирался сзади, именно там начинали портиться слои кожи. Увидев первые признаки этого, он выругался. – Им же едва полгода. Просто теперь их делают не как следует.

Ринт, отслуживший в пограничных мечах семь суровых лет, стоял рядом, опираясь о крепостную стену. Он сложил руки на груди, почему-то походя на кабана, собравшегося загнать свинку в лес. На ногах, с горечью заметил Раскан, поношенные мокасины из толстой, надежной кожи хенена. Командовать Ринтом и тремя другими мечами будет нелегко, раздумывал сержант. А заслужить их уважение, кажется, и того труднее. Да, они полагаются друг на друга, но без всякого почтения, субординация то и дело теряется, как будто то один становится командиром, то другой. Вот вам доказательство, что чины и должности, которые раньше заслуживались, стали ныне монетами на грязных весах; даже низший чин Раскана – следствие родства с Айвисом, и он понимал, что мог бы не заслужить и этого.

– По мостовым привык шастать, – подал голос Виль, небрежно севший на ступенях, что вели в оплывшую канаву у насыпи ворот. – Мягкая почва – это тебе совсем другое. Повидал я много топтателей дорог на пограничных войнах. Колени портили, лодыжки ломали. Будь мы созданы для хождения по камню, имели бы копыта как у горных козлов.

– Но эти крепкие подметки – оно самое, – прозвенел Галак, сидевший рядом с Вилем. – Копыта для топчущих дороги. Просто подкуй их, как подковывают лошадей.

– Подковки портят плиты, – возразил Раскан, – а меня много раз на дню вызывают в дом.

– Лучше бы нам не торопиться, – заметил Ринт, и обветренное лицо исказила слабая улыбка.

Раскан задержал на нем взгляд. – Значит, бывал на западе?

– Недалеко. Никто из нас не был далеко. Не в Одиночестве, по ту сторону раздела.

Тут подошла последняя из погран-мечей. Ферен приходилась Ринту сестрой и была на несколько лет его старше. Жилистая там, где у брата выдавались мышцы, чуть выше его, с запястьями лучницы; на левой руке была намотана медная проволока, защита от тетивы (молва утверждала, что она не снимает ее никогда). Движения напоминали одновременно и волчицу, и кошку, как будто она всегда готова и выслеживать, и преследовать добычу. Разрез глаз намекал на примесь крови живущих к востоку от Чернолесья, хотя примесь, должно быть, была тонкой – у брата подобных особенностей не было.

Раскан пытался вообразить эту женщину входящей в Главный Зал любого дома королевства и не оскорбляющую этим хозяев – и не мог. Она принадлежала дикости; впрочем, как и ее компаньоны. Они грубы и бескультурны; но, пусть они плохо подходят почве Дома, понимал Раскан, все изменится, едва цивилизация останется позади.

Среди погран-мечей не было чинов. Вместо этого работала какая-то загадочная тайная иерархия, причем гибко – обстоятельства диктовали, кто будет командовать в данный момент. Хотя в нынешнем путешествии все просто: Раскан отвечает за четверых, а вместе они отвечают за безопасность и лорда Драконуса, и наставника с мальчишкой.

Мечи будут готовить, чинить, охотиться, ставить и снимать лагерь, заботиться о лошадях. Именно эти навыки их "секты" готов использовать лорд, ибо желает странствовать быстро и без обоза. Единственно, что тревожило Раскана – воины не принесли присяги Дому Драконс. Если задумана измена... но погран-мечи славны верностью. Они остаются вне политики, отстраненность и делает их достойными доверия.

И все же... трения в королевстве никогда не были такими сильными и, кажется, господин стоит в самом центре. Хочет того Драконус или нет.

Задумавшийся, опустивший глаза Раскан натянул сапог и встал. – Нужно отобрать лошадей.

– Мы разобьем лагерь снаружи, – сказал Ринт, отрываясь от стены. Поглядел на сестру, так слегка кивнула, словно ответив на невысказанный вопрос.

– Не на учебном дворе, – ответил Раскан. – Днем мне нужно будет посадить мальчика на боевого коня.

– А если мы будем на дальнем конце? – предложил Ринт, морща густые брови.

– Хорошо, хотя Аратан теряется, если вокруг слишком много глаз.

Ферен остро глянула: – Думаешь, сержант, мы будем смеяться над сыном лорда?

– Незаконным...

– Если глаза отца не видят сына, – возразила она, – это дело только лорда.

Раскан нахмурился, пытаясь понять смысл слов женщины. Потом скривил губы. – В Аратане нужно видеть всего лишь новобранца, каковым он и является. Если заслужил насмешки – зачем щадить? Нет, я беспокоюсь, что тревога станет причиной падения. Нам завтра выезжать. Не хотел бы я доложить господину, что мальчик ушибся и не способен ехать верхом.

Страшноватые глаза Ферен еще миг смотрели на него; потом женщина отвернулась.

Тон Раскана стал строже: – Отныне вы будете помнить, что я не обязан объясняться перед вами четверыми. Мальчик – мой подопечный, и то, как я с ним обхожусь – не предмет для споров. Понятно?

Ринт улыбнулся. – В точности, сержант.

– Прошу прощения, сержант, – добавила сестра.

Раскан направился к конюшне, стуча каблуками по камням мостовой.

Было уже за полдень, когда страж ворот показался на дороге к учебному двору с мальчиком, ведшим под уздцы боевую лошадь. Торф здесь был безнадежно испорчен, потому что целые отряды всадников практиковали развороты в строю, обучая скакунов нового сезона. Под слоем торфа была глина, все поле обильно пронизано ручьями – одним словом, ездить тут было опасно, как на настоящем поле брани. Каждый год гибли два – три коня и столько же солдат; однако, по словам лорда, многим Великим Домам и Оплотам не хватало как лошадей, так и умелых наездников, и Драконус намеревался использовать эту слабость, если дело дойдет до гражданской войны.

Гражданская война. Два слова, которые никто не дерзает вымолвить вслух, но которые знают все. Это было безумием. Во всей неразберихе, на взгляд Раскана, не было ничего неразрешимого. Что такое власть, которую столь многие, похоже, мечтают ухватить? Пока ты не держишь в руках жизнь, угрожая ее сломать, власть бессмысленна. А если все сводится к такой простой и грубой истине, какие же стремления руководят властолюбцами? Кто среди жужжащих во дворцах королевства глупцов так смел и откровенен, чтобы сказать: "Вот чего я желаю. Власти над жизнью и смертью как можно большего числа людей. Разве я не заслужил? Разве я не достоин? Разве я не посмею?"

Но Раскан – всего лишь страж ворот. Ему не дан утонченный разум Сагандера или лордов и леди, высших служителей Куральд Галайна. Очевидно, он что-то упускает, и мысли его всего лишь глупы. Во власти есть что-то превыше его понимания. Все, что он знает – что его жизнь в чужих руках; возможно, тут есть возможность сделать выбор, но если и так, ему не даны мудрость или ясность видения, чтобы сделать выбор.

Мальчик, как обычно, был молчалив, выводя явно послушное животное на мягкий, взрыхленный грунт.

– Обрати внимание на высокую спинку седла, Аратан, – сказал Раскан. – Выше, чем ты привык видеть, но не настолько, чтобы сломать тебе спину, словно веточку, если ты столкнешься с вражьим строем. Нет, уж пусть тебя лучше сбросит. По крайней мере будет шанс пережить падение. Не то чтобы высокий шанс, но все же... Но сейчас не в этом твоя забота. Я только хочу сделать очевидным: это боевая лошадь и ее упряжь совсем иная. Стремена в форме чаш, ребристый рог. Хотя ты не будешь носить полный доспех: у лорда другие замыслы, и если мы и столкнемся с конными недругами из других Семейств, то сможем нарезать вокруг них круги. Что еще важнее, мы сумеем пережить падение, не сломав себе кости, чтобы лежать и ждать, когда нас выпотрошат как скот.

Во время речи глаза Аратана устремились мимо Раскана, туда, где четверо погран-мечей сидели на длинном бревне. Сержант глянул на них через плечо и снова посмотрел на мальчика: – Забудь про них. Мне нужно все твое внимание.

– Да, сир. Но почему они поставили палатки? Им не рады на землях Дома?

– Они сами так хотят, вот и всё. Полудикари. Похоже, годами не мылись. Ну-ка, смотри на меня, Аратан. Этих скакунов специально отбирали. Не только по росту, но и по характеру. Почти все лошади скорее умрут, нежели навредят кому-то из нас – о, я не говорю о случайном ударе копытом или укусе, или паническом наскоке. Это случайность либо дурной нрав. Смотри же: эти звери тяжелы в сравнении с нами. Одним весом могут нас сокрушить, затоптать, превратить в кровавую жижу. Но они так не делают. Они слушаются. Не сломленный конь – испуганный конь, он боится нас. Сломленный конь – конь усмиренный, на место страха пришло доверие. Иногда слепое доверие. Идиотское доверие. Вот оно как.

Ну, а боевой конь – другое дело. Да, ты еще хозяин, но в битве вы деретесь как партнеры. Этот зверь выращен в ненависти к врагу, а враг слишком похож на меня и на тебя. Так неужели в сумятице схватки он уловит разницу? Между врагом и другом? – Сержант замолчал, видя, как Аратан моргает, поняв, что вопрос не риторический.

– Не знаю.

Раскан хмыкнул: – Хорошо. Честный ответ. Да и никто не знает. Но треклятые твари не ошибаются. Напряжение мышц всадника подсказывает им, откуда исходит угроза? Возможно. Иные так считают. А может, правы Бегущие-за-Псами, и души скакуна и всадника обмениваются словами. Связываются кровью или еще что. Ладно. Ты должен понять, что нужно сковать какую-то цепь, пока тебе не будет достаточно инстинкта. Ты будешь знать, что делает зверь, а он будет знать, куда ты хочешь направиться. Так оно бывает.

– И долго ли этого ждать, сержант?

Он заметил, что глаза мальчика помрачнели. – Да, в том и вызов. Для вас обоих. Мы не можем ждать сколько следует. Так что уже сегодня начнем изучать необходимое. Только не думай, что будешь скакать более одной-двух лиг в день. Но ты будешь ее направлять, ухаживать за ней. Многие говорят, что кобылы плохо годятся в боевые скакуны. Но господин думает иначе. На деле он полагается на природные стадные наклонности животных – Драконус ездит на жеребце, хозяине табуна. Понимаешь его мысль?

Аратан кивнул.

– Ладно, ослабляй узду. Пора поработать.

Мальчик и зверь хорошо потрудились в тот полдень, сначала на поводу, а потом и без; даже со своего бревна Ферен видела пот на черной шкуре кобылы. Когда наконец страж ворот и сын лорда повернулись к лошади спиной, а кобыла спокойно пошла за Аратаном, Галак фыркнул и пробурчал: – Отлично сделано.

– Ворчливое одобрение, – заметил Виль. – Но, думаю, тебе пришлось что-то сломать внутри, чтобы сказать хоть это.

– Мундиры и сапоги с твердыми подошвами. Признаюсь, меня живущие в домах не особо поразили.

– Просто иной путь, – заметил Ринт. – Не лучше и не хуже, просто иной.

– В те дни, когда в лесу еще были кабаны...

– Когда еще был лес, – вставил Виль.

Галак продолжал: – Великие охоты, загонщики и псы. В квадрате леса, который можно объехать за три звона. Как будто кабану есть куда уйти. Как будто он не занят своими делами, выслеживая самку или еще...

– И что? – спросил как всегда немногословный Ринт.

– Ты сказал "иной путь, не лучше не хуже". Ты был слишком великодушен, а может, просто лжив. Подстилаешь коврик, чтобы они шли вперед и вперед. Я видел терефу, пришедшую пить из ручья среди рассветного тумана, и слезы покрыли мое лицо, потому что это была последняя тварь на лиги и лиги. Без самца. Просто одинокая жизнь и одинокая смерть под треск падающих деревьев.

Ферен прокашлялась, не сводя взгляда с мальчика – тот шел, а лошадь двигалась следом, как верная собака – и произнесла: – Путь войны оставляет пустыню. Мы видели это на границе, и здесь не иначе. Жар вздымается, словно загорелся торф. Никто не замечает. Пока не станет слишком поздно. И тогда – а как же? – некуда бежать.

Сержант прихрамывал, заводя подопечных во двор.

– Так она завела любовника, – проворчал Галак.

– Говорят, ее нынче окружает непроницаемая магия, – заметил Ринт. – Защита от любого света. Окружает ее, куда бы ни шла. Похоже, нашу королеву теперь не видит никто, кроме Драконуса.

– Интересно, к чему бы это? – спросил Галак.

Ферен фыркнула, и все, даже Галак, поддержали ее тихим, сухим смехом.

Миг спустя Ферен подобралась. – Мальчика терзает тревога, и можно ли удивляться? Как я слышала, до сего дня отец был невидим для сына, как его новая любовница в Цитадели.

– Полная бессмыслица, – кивнул Галак.

Ферен удивленно поглядела на него. – Полная осмысленность. Он наказывает мать мальчика.

Брат спросил, поднимая брови: – А ты знаешь, кто она?

– Я знаю, кто не она, и этого более чем достаточно.

– Ну, я уже не догоняю, – криво улыбнулся Виль.

– Галакова терефа лакает воду из ручья на заре дня. Но день загорелся для всех, не для нее одной. Ты знаешь, что она обречена, знаешь, что все кончено для этой сладкоглазой голубки. Кто убил ее самца? Стрелой или капканом? Кто-то.

– И если убийца вечно извивается в руках Хаоса, – прошипел Галак, – то заслуженно.

Виль хмуро бросил: – Как щедро, Галак. Мы охотимся каждый день. Мы убиваем, чтобы выжить. Как волки, как ястребы.

– Но мы отличаемся от ястребов и волков, Виль. Мы можем представить последствия того, что делаем, и это делает нас... не нахожу слова...

– Виноватыми? – предложил Ринт.

– Да, отлично подходит.

– Не полагайся на совесть, – сказала Ферен, не заботясь, что в голосе звучит горечь. – Она вечно кланяется необходимости.

– А необходимость зачастую – ложь, – добавил, кивая, Ринт.

Глаза Ферен устремились на всклокоченный торф, на грязь учебного поля. Насекомые вились и плясали над озерцами, оставленными конскими копытами, свет неспешно угасал. Из поросли за спинами раздавалась бесконечная, странно жалобная песня птицы. Ее почему-то подташнивало.

– Непроницаемая темнота, говоришь? – сказал Виль и покачал головой. – Вот странное дело.

– Почему? – услышала свой голос Ферен. – Ведь красота мертва.

Надвое разделенные рекой Дорсан Рил, земли Великого Дома Драконс состояли из череды голых холмов, двух десятков древних шахт, трех лесов, которые некогда были одной, хотя и не очень большой чащей; из единственной деревни с закабаленными жителями, ферм с низкими каменными стенами вокруг полей, нескольких прудов на месте карьеров, в которых выращивали различную рыбу... Общинные земли давали пищу черношерстным амридам и рогатому скоту, хотя травы вечно не хватало.

Эти земли отмечали северо-западную границу Куральд Галайна; добраться до них можно было по единственной, редко когда чинимой дороге и построенному Азатенаями мосту, тоже единственному, потому что почти все передвижение шло по реке Дорсан Рил, по берегам коей стояли лебедки и линии тросов – хотя во время весенних разливов эти приводимые в движение волами машины оставались без дела, ведь рев реки был отлично слышен даже в комнатах отстоявших на тысячу шагов Великих Покоев.

Холмы на запад и север от крепости были сложены по большей части из гранита ценной структуры, темной и мелкозернистой. Это и было единственным источником доходов Дома Драконс. Однако главной победой лорда – и, вероятно, главным источником зависти и тревог соседей до возвышения Консорта Матери Тьмы – была таинственная близость с Азатенаями. Пусть исконная архитектура Куральд Галайна смела и впечатляюща, чему доказательством ее венец, Цитадель, но каменщики Азатенаев несравненны – поглядеть только на Великий Мост Харкенаса, подаренный городу лично Лордом Драконусом.

Лучшие умы двора, те, что способны к тонким размышлениям, оценили символический смысл моста. Но даже это стало поводом для желчных упреков и обдуманных унижений. Зрелище обмена дарами отдает горечью, если тебе нечего дарить и нечего принимать. Вот мера положения, но его надолго не удержишь, и благодарность преходяща, как капли дождя на камнях, когда солнечное небо закрывает лишь крошечная тучка.

Если на камнях Великого Моста были высечены слова, то хорошо сокрытые. Возможно, коли кто-то остановил бы лодку под пролетом, используя одно из массивных каменных колец, что так ловко там размещены, и направил сияющий глаз фонаря вверх – увидел бы ряды и ряды азатенайских письмен. Но ведь, правду говоря, это одна фантазия. Живущие на реке Харкенаса не смешиваются со знатью, артистами, художниками и поэтами своего времени, и то, что они видят, остается при них.

Грезят ли они о мире, эти закопченные мужчины и женщины со странными говорами, скользя в лодчонках по бездонным черным водам? Там, где ходят они, за городом, где берега источены и вода черна от ила, поклоняются ли они поцелую земли и воды, страшатся ли грядущего времени?

И могли ли мы – о боги, могли ли – вообразить, сколько крови принесут они в жертву во имя наше?

И здесь будет мир.

ДВА

Свечи раскрасили воздух золотом, умягчили бледный солнечный свет, струившийся сквозь высокие, узкие окна. Десятка два свечей, укрепленных в разнообразных держателях – сколько смогли собрать из неиспользуемых комнат крепости; большая часть уже стала огарками, язычки пламени дрожали и посылали ввысь струйки черной копоти. Слуга стоял настороже, готовый заменить свечу, которая сдастся смерти.

– Зрите гения, погруженного в созерцание, – прошептал Хунн Раал чуть слышно, краем глаза улавливая осторожный кивок Оссерка. Было рискованно вообще что-то говорить. Мужчина, резкими движениями смешивавший краски на палитре и ударявший кистью по деревянной доске, отличался буйным темпераментом, а обстановка уже накалилась. Однако Хунн рассудил, что такой комментарий станет комплиментом, способным утишить возможное раздражение Кедаспелы от нежданного вмешательства.

Было очевидным, что Оссерк не решится даже на согласное бормотание. Вот что бывает, когда юноша не находит случая испытать свое мужество. Разумеется, в том нет вины самого Оссерка. Нет, упрек – и разве можно подобрать иное слово? – относится к отцу, неловко сидящему в изысканном уборе: одна сторона лица купается в свете свечей, вторую затянули густые, мрачные тени, соответствуя суровому его настроению.

Кедаспела может быть самым востребованным портретистом Куральд Галайна, знаменитым благодаря яркому таланту и печально знаменитым грубостью с клиентами, но даже ему не сравниться с мужем, сидящим в кресле черного дерева с высокой спинкой... если хрупкое терпение Веты Урусандера наконец лопнет. Парчовый мундир был новым изобретением, предназначенным для официальных визитов в Цитадель и прочих торжественных оказий, но в дни, когда Урусандер командовал легионами, его нельзя было отличить по облачению от обычного солдата из когорты. Легионы Куральда ныне называют Легионом Урусандера, и не без важной причины. Пусть рожденный в Младшем Доме, Урусандер быстро поднялся в чинах в первые жестокие месяцы Форулканской Войны, когда высшее командование проредили подлые покушения, а потом и череда поражений на полях брани.

Урусандер спас народ Тисте. Без него, отлично знал Хунн Раал, Куральд Галайн пал бы.

Последующая служба во время кампании по изгнанию Форулканов и погонь за Джералканами, приведших войска в глубь северо-западных земель, подняли Урусандера до статуса легенды, оправдывая запоздавший сеанс в верхних комнатах новой башни крепости, где каменная пыль еще летала на сквозняках. Присутствие Кедаспелы из Дома Энес – само по себе впечатляющее мерило возвышенного положения Урусандера. Копию портрета поместят на стену Внутренней Улицы Цитадели Харкенаса, туда, где висят образы высокорожденных Тисте, и живых, и давно ушедших.

Однако неуклюже усевшийся мужчина в кричаще роскошной форме со множеством медалей готов был разбить этот образ решительности и достоинства. Хунн Раал подавлял улыбку. Они с Оссерком уловили признаки, а вот Кедаспела работал, ничего не замечая, затерявшись в мирке яростной торопливости. Урусандер стал почти неподвижен – нет сомнений, художник увидел в этом, если он вообще о чем-то думал, триумф своей воли над непокорным объектом.

Хунн гадал, не заговорит ли Оссерк, чтобы спустить воду, прежде чем плотина прорвется – или спасует, как делал всю проведенную за надежными стенами жизнь, чтобы потом унижаться в попытках утешить обиженных отцовскими грубостями? Хунна так и подмывало подождать и поглядеть... но будет ли от того добро? Хуже всего, если Кедаспела оскорбится, сложит кисти и краски и уйдет, чтобы никогда не вернуться.

Присутствию Хунна Раала в комнате были причины. Не он ли едва не погиб, принимая грудью нацеленный в Урусандера нож убийцы? Что же, он готов снова ступить на кровавый путь.

Он кашлянул и начал: – Славный художник, свет дня гаснет...

Кедаспела – он был не намного старше Оссерка – взвился, глядя на старого солдата: – Проклятый глупец! Свет идеален! Именно этот миг – неужели не видишь?

– Пусть так, и я склоняюсь перед вашим мнением, сир. Однако вы должны понять, что Лорд Урусандер получил много ран за бытность в солдатах. Снова и снова он истекал кровью на защите Куральд Галайна, добывая мир, который мы считали само собой разумеющимся. Знаю, сам я не смог бы высидеть целый день...

– В сем, – фыркнул Кедаспела, – не сомневаюсь. Но твоя собачья морда никогда не украсит стену, разве что в качестве трофея.

Хунн Раал подавился смехом. – Отлично сказано, сир. Но это ничего не меняет. Лорду нужно разогнуть руки и ноги, вот в чем дело.

Круглое лицо живописца вдруг показалось маской, готовой сорваться с тела и налететь на Хунна; но он тут же отвернулся, раскидывая кисти: – Да что такое свет? Разве не достаточно, что Мать Тьма украла его у нас? К чему портреты на Улице? Они бесполезны! – Казалось, он говорит сам с собой. По множеству причин присутствующие в комнате, даже сам Урусандер, предпочли не прерывать его уединения.

Лорд выпрямился, глубоко вздохнул.

– Завтра, лорд Урусандер, – бросил Кедаспела тоном, за который можно получить по шее. – В это же время. А вы, слуги – больше свечей! Проклятие темноте, проклятие!

Хунн следил, как лорд молча выходит из комнаты в боковой проход, ведущий в личные покои. Солдат поймал взгляд Оссерка и кивнул, выходя по главной лестнице. Сын Урусандера шагал следом. Это крыло крепости еще нуждалось в обстановке; они проходили по пустым комнатам и гулким коридорам, достигнув главного вестибюля, и то, что казалось прежде роскошью, вдруг поразило Хунна своей потрепанностью, изношенностью: стены, драпировки и стойки с оружием были закопчены, испачканы сотней лет использования.

Мало что осталось от старинной крепости, некогда короновавшей холм в самом сердце городка Нерет Сорр; развалины по большей части были разобраны для постройки Нового Замка сто лет назад, а последние капли кровной линии, рода, некогда имевшего власть над селением и прилегающими землями, давно просочились в землю. Все верили, будто семья самого Урусандера присягнула в верности исчезнувшей знати, изначальным воителям – но именно Хунн Раал и старался распространять эту легенду. В истории столь много зияющих прорех, что их следует заполнять чем-то подходящим для сегодняшнего дня и, что важнее, для дней грядущих, когда плоды заботливо выращенных вымыслов и полуправд – если он преуспеет – дадут щедрый урожай.

Они вышли во двор, шагая в тени толстых, высоких стен. По одну сторону телега доставила глыбы сырого железа, подмастерья кузнеца деловито разбирали груз. Не обращая внимания на их усилия, возчик и замковый лекарь вытаскивали клеща из левого уха вола; упрямство насекомого было заметно по струйке крови, текущей по шее животины. Сам вол жалобно мычал, дергая кожей и напрягая мускулы.

– Куда мы идем? – спросил Оссерк, когда они пересекли двор, направившись к Высоким воротам.

– В город. Твой отец будет за столом в дурном настроении, если вообще покажется. Никогда не видел мужчины, более него жаждущего отложить меч ради сундука с форулканскими цилиндрами – хотя из них половина ломаные. Если у белолицых дураков и были достойные уважения мысли, они не очень-то помогли им против мщения Тисте.

Оссерк ответил не сразу. Когда они подошли к воротам, он сказал: – Он горит восхищением, Хунн. Законы правления. Устройство общества. Нам нужны реформы, чему доказательством готовые разразиться неприятности.

Хунн Раал хмыкнул и ощутил, что лицо исказилось гримасой: – Драконус. Неприятности, о которых ты говоришь, начинаются с этого выскочки и с ним кончатся.

Хунн продумал свой комментарий, ему не нужно было оборачиваться, чтобы ощутить удивленный взор Оссерка. Он просто продолжил: – Ни истории, ни прецедентов. Семья Драконс всегда была Младшим Домом. А теперь какой-то сомнительный наследник истончившейся крови стоит рядом с Матерью Тьмой. Вот угроза, и от нее не отделаешься реформой. Амбиции, Оссерк – это яд.

– Что ж, в моем отце его нет ни капли.

Хунн улыбнулся в душе, и улыбка его была торжествующей. – Именно. Кто лучше годится в правители? Ей не нужен проклятый консорт, ей нужен супруг.

Они вышли на первый из поворотов, ведших вниз, в город. Так поздно вечером входящих внутрь не было, но на следующем изгибе едущие вниз телеги создали затор. Дюжина грузчиков поднимала задник длинного фургона, чтобы освободить дорогу.