Текст книги "Они были не одни"

Автор книги: Стерьо Спассе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Теперь башня служила только складом зерна и жильем для кьяхи. Каплан-бей уже давно избрал себе другие места для развлечений и веселья: в Корче, в Тиране, на побережье в Дурресе, наконец, в Швейцарии. Приезжая в Корчу, он очень редко и совсем ненадолго наведывался в свое поместье: заедет как-нибудь в воскресенье выпить раки и закусить жаренной на вертеле бараниной под развесистыми ветвями шелковицы – и обратно. Но на сезон охоты специально приезжал сюда из Тираны в сопровождении большого числа друзей из самого изысканного общества – всё депутаты, высшее офицерство, даже министры и иностранные консулы. Так, итальянский консул был непременным спутником бея. Три дня охотились они в окрестных лесах. Ночи проводили в башне, и опять гром и звон шел по селу!

В этом году ранней весной Каплан-бей приезжал в Дритас и прожил в своем поместье целую неделю. Такие наезды совершал он и осенью, после купального сезона на побережье Дурреса. Он привез с собой стройную красавицу, втрое моложе его. С ней и заперся у себя в башне, выходя только погулять. За эту неделю никто из крестьян не осмеливался даже приблизиться к башне. А кьяхи на это время переселились в крестьянские хижины. При бее оставался лишь его верный сеймен Дервиш Лаке, к которому он был особенно привязан. Лаке же носил ему пищу, приготовлявшуюся по очереди крестьянами.

Как аристократические друзья бея, приезжавшие к нему в имение охотиться, так и стройная красавица вовсю расхваливали бею его имение, расположенное в таком живописном месте, на самом берегу озера Преспы; расхваливали кристальные воды озера, тенистые рощи, горы, покрытые густым лесом и можжевельником. «Настоящая Швейцария!» – восхищались они, и только одно вызывало их единодушное осуждение: для такого прекрасного имения, для такого сиятельного человека, как Каплан-бей, вовсе не подходит какая-то старая башня. И где? У самого въезда в село, в близком соседстве с крестьянскими хибарками. Бею следовало бы построить здесь виллу, подобную той, что имелась у него в Швейцарии. И выбрать для нее место повыше, хотя бы на том холме, где стоит хижина какого-то мужика, которой там вовсе не место; с этой виллы открывался бы настолько восхитительный вид, что, сидя там и любуясь окрестностями, можно было бы опьянеть не только от виноградного раки, но и от простой воды.

Внизу огромным блестящим зеркалом расстилалось озеро с живописным островком посреди, вдали высилась длинная цепь гор. Справа над озером, словно носы сказочных кораблей, нависли острые скалы. Вершины гор, казалось, уходили в самое небо. Склоны их поросли густыми буковыми лесами, там и сям перемежавшимися полянами, полными пестрых цветов. Всюду рос вечнозеленый можжевельник. На берегу озера простирался превосходный песчаный пляж, сверкающий галькой, такой же ослепительной, как бусы на прекрасной шейке гостьи бея.

Приглашенные к бею друзья не переставали расхваливать красоты его имения. И Каплан-бей не устоял: в конце концов он решил выстроить здесь прекрасную виллу. О судьбе крестьян он не беспокоился. У них мало земли, и живут они впроголодь. Какая важность! Если понадобится, он снесет их лачуги, чтобы очистить место для виллы. Особенно настаивала на этом его красавица, ради которой он готов был отдать душу.

Поэтому в нынешнем году старую башню уже не ремонтировали, как это делалось в прошлые годы. Только заменили ржавые решётки на окнах, чтобы лучше охранять зерно от воров, – об этом распорядился Кара Мустафа. Особенно крепкие решетки были вставлены в окна первого этажа, где находился амбар. Правда, здесь не было стекол и кошка могла бы пролезть внутрь, но человек – никогда!

Напрасно ломал себе голову Гьика, как бы добраться до зерна. Проделать в стене отверстие? Но разве в такой толстой стене может это удаться? Он посоветовался с Петри, и тот ему только сказал:

– Туда и мыши не пролезть, а нам и думать нечего!

Во время уборки урожая Петри, наблюдая за своим будущим тестем, замечал много такого, что ему приходилось не по душе. Рако Ферра, например, часто сопровождал кьяхи в их походах с гумна на гумно. Он явно старался помогать во всем бею, а не своим братьям крестьянам. В этом можно было убедиться хотя бы на том, что произошло с Эфтимом. Хотя дядя Эфтим божился, что он не утаил для себя ни зернышка, Рако науськивал на него кьяхи:

– Вы должны с него взять еще шиник или хотя бы полшиника, – что было явно несправедливо.

И вот наконец наступил день, когда бей явился к крестьянам. Больше всех хлопотал и старался все тот же Рако Ферра – он-то и помогал кьяхи подготовить бею достойную встречу. Никто в селе, пока не разрешит бей, не имел права приступать к уборке, в то время как для Рако было сделано исключение. Все село умирало с голоду, в то время как семейство Рако уже ело хлеб, выпеченный из муки нового урожая.

На это и еще на многое другое обратил внимание Петри, и в душу его закралось сомнение: честен ли по отношению к крестьянам его будущий тесть? Но Рако Ферра был отцом его любимой Василики, и поэтому Петри должен был относиться к нему с почтением. Впрочем, в селе было немало крестьян, которые почитали Рако Ферра за то, что во всех делах ему сопутствовала удача, за то, что у него был полный мешок денег. И только Гьика, сын Ндреко, открыто его осуждал; сначала он говорил как бы в насмешку, но со временем его осуждение принимало все более резкие формы. Когда Гьика высказывался против бея, он сразу же переходил и на Рако Ферра. Поэтому, когда речь зашла о том, что неплохо бы обчистить амбары бея, Гьика напомнил Петри и об амбарах его будущего тестя, которые мало чем уступали хранилищам самого бея, И, строго говоря, следовало бы пообчистить амбары у них обоих: уж очень они между собой связаны!

– Ну, что ты об этом думаешь? – спросил Гьика.

Но Петри только слегка побледнел и виновато опустил голову.

– Говорю же тебе, что туда и мышь не пролезет, а как же забраться нам да еще вытянуть оттуда зерно?

– Да, в самом деле, как? Я об этом и думаю, – ответил Гьика таким тоном, словно ждал, что Петри что-нибудь подскажет ему.

Действительно, было над чем задуматься. Нелегко залезть в амбары бея: их неусыпно сторожат кьяхи и даже, если удастся проникнуть внутрь, вряд ли можно незаметно вытащить оттуда мешки с зерном. Нет, это совершенно невозможно! И, однако, надо же что-то придумать!..

– Эх, мы с тобой, словно дети малые. И затея эта детская… – сказал Петри, и это было вполне чистосердечно.

Молча они разошлись.

* * *

Когда уборка подходила к концу, как-то под вечер в селе появился чужой человек. Крестьянину, пришедшему с ним из Корчи, он назвался скупщиком скота и сказал, что он гег^[21] и пришел с севера. На рынках в Тиране и в Дурресе большой спрос на скот – его вывозят в Италию. Вот поэтому он с несколькими гуртовщиками прибыл в Корчу. Здесь они разбрелись по разным селам, чтобы не перебивать друг у друга товар. В Дритасе, говорил скупщик, он знает некоего Гьику Шпати, с которым познакомился в прошлом году в Корче на скотном базаре, где Гьика покупал себе осла. Торговец рассчитывал, что сможет приобрести в Дритасе хороший, упитанный скот. В заключение он попросил одного из крестьян показать ему дорогу к дому Гьики.

Крестьяне, работавшие у себя на гумнах, при виде чужака приуныли:

– Вот и пожаловал к нам сборщик налогов! – стали они печалиться.

Пройдя через все село, незнакомец направился на гумно к Ндреко; увидев его, Гьика выронил вилы и поспешил к нему навстречу. Они сердечно поздоровались, и гость даже похлопал Гьику по плечу.

– Сборщик налогов? Что-то не похоже. Не может чиновник быть в таких дружеских отношениях с Гьикой, – говорили между собой крестьяне, наблюдавшие со своих гумен за этой встречей, и немного приободрились.

А незнакомец оказался не кем иным, как Али Кельменди. Организация в Корче считала недостаточной установившуюся связь с деревней, и Али решил сам посетить несколько сел, чтобы на месте ознакомиться с положением дел и побудить товарищей к более энергичным действиям именно теперь – в пору сбора урожая. Вот почему он оказался в Дритасе.

– Я дал тебе слово, что приду, вот и пришел, – сказал Али, еще раз крепко пожимая Гьике руку.

– Это мой отец, вот моя жена, это сестра, а вот мой любимец – зовут его Тирка.

Познакомив Али с членами своей семьи, Гьика расположился с гостем под навесом перед домом.

– Разумеется, ты устал, Али! Рина, скорей приготовь кофе да завари его погуще! У нас, кажется, осталось еще немного раки. Принеси! Как ты хорошо сделал, что пришел! Как хорошо! Скажу тебе, нам здорово достается от наших кровопийц, но что мы можем поделать? Все дрожат и трусят, как зайцы. Как хорошо, что ты пришел, милый Али, милый брат! – И Гьика с нежностью посмотрел на любимого друга, не зная, чем бы ему угодить.

Али снял фуражку, отер платком высокий лоб и ласково поглядел на Гьику. Его радовало, что сегодня он встретил другого Гьику: правда, это был еще раб, но уже раб не покорный, а бунтующий, объятый жаждой борьбы. До чего изменился Гьика с тех пор, как они впервые встретились!

Как раньше думал и говорил Гьика? «Нам, крестьянам, на роду написано прожить и умереть раздетыми, разутыми, голодными. Таков наш удел!» А сегодня Гьика уже не мирится с этой горькой, как полынь, долей. Он понял, что такое гнет богачей, понял, что с ним можно и нужно бороться.

Хижина дяди Ндреко находилась на холме Бели, откуда открывался вид на все село. Перед Али тянулись нищие лачуги, почти сплошь крытые соломой. Редко-редко мелькала черепичная крыша, и казалось, что эти лачуги готовы уйти в землю, превратиться в могилы, настоящие могилы! А крестьяне, которых он встретил по пути к Гьике, были еле прикрыты жалкими лохмотьями и выглядели изможденными. Они походили на живые скелеты, возвращавшиеся вечером в свои могилы.

– Вот до чего дошла Албания! Могилы и скелеты! – прошептал Али, принимая чашку кофе, которую принесла ему Рина.

А Гьика продолжал говорить, словно торопился высказать все, что угнетало его:

– Бей и его псы – кьяхи высасывают из нас все соки. Хлеб забрали почти целиком. И масло, и яйца, и кур… А потом надо еще день и ночь угощать кьяхи… Нам только остается помирать с голоду. Вот клянусь тебе моим сыном, мы с пасхи не ели белого хлеба, а вчера я должен был его доставить для кьяхи, потому что моя очередь их кормить. Мой ребенок яиц и не пробовал, а для них я должен найти.

Гьика закурил.

– Али, милый, выпей! Там еще немного осталось. Я знаю, ты не пьешь, но сейчас ты устал и раки тебе пойдет на пользу. Какой ты молодец, что пришел! – еще раз повторил Гьика и продолжал свой рассказ: – Я уже разговаривал со многими крестьянами, с каждым в отдельности. Мы должны утаить как можно больше зерна. Но и с этим пока ничего не получается. Признаюсь тебе откровенно, я и сам на это неспособен. Поверишь ли, друг Али, но всеми нами владеет страх! Где нам браться за такое дело? Если нас поймает Кара Мустафа, что с нами будет? Не видать нам ни зернышка пшеницы, и землю у нас отнимут, и самих нас выбросят на улицу! Каждый день кьяхи рыщут от гумна к гумну, от дома к дому, нагло покручивают усы, ругают нас на чем свет стоит и грозятся… а мы все – стыдно признаться, Али, – мы только покорно склоняем перед ними головы, на все соглашаемся и еще оказываем им знаки почтения. До чего мы низко пали!

Али внимательно слушал Гьику, время от времени покачивал головой и глухо, прерывисто кашлял. Несмотря на то, что молодой крестьянин не сообщал ничего утешительного, Али радовался, что он видит перед собой нового Гьику, который не только сетует на свою долю, но уже помышляет о том, как ее изменить.

Было уже поздно, когда они, закончив беседу, вошли в дом.

На следующее утро Али встал очень рано вместе со всеми. Накинул на себя бурку Гьики и вышел во двор. Он был очень тронут приемом, оказанным ему не только самим Гьикой, но и всей его семьей. Даже маленький Тирка накануне ни за что не хотел слезть с его колен, так и заснул.

Из труб крестьянских лачуг шел дым, поднимался кверху и потом стлался внизу, обволакивая башню бея. Крестьянки принимались за работу: одни доили коров, другие с веревками за поясом отправлялись в лес за хворостом. На гумнах расстилали последние снопы. Плакали дети. Громко взывал пастух:

– Эй! Выгоняйте коров! Эй, коро-о-ов!

На берегу озера толпились пришедшие на водопой коровы, волы, козы и лошади.

К Али подошел дядя Коровеш.

– Я прослышал, ты пожаловал к нам покупать скот. Зайдем ко мне, у меня кое-что найдется для продажи… Ну, как в Корче? И как у вас на севере? Мне сказали, что ты гег, не так ли? – начал разговор Коровеш и предложил гостю закурить.

Али отказался:

– Спасибо, не курю.

– Чудной народ вы, горожане, табак не курите, раки не пьете. На кой черт вам тогда деньги? Дорогу ими мостить, что ли?

Старик рассмеялся, улыбнулся и Али.

Пока они разговаривали, к ним один за другим подошли дядя Эфтим, Зарче, Калеш, Барули, Шоро и Зизел. У каждого нашлось для продажи несколько голов скота. Подошел и Петри, чтобы поздороваться с другом Гьики. Посмотреть на гега пришел и Ндони, сын Коровеша. Все расселись вокруг Али и, покуривая, беседовали о всякой всячине: об урожае, о мельницах, до которых так далеко добираться, о скоте, которым они не могли похвалиться, и о многом другом. Однако мало-помалу разговором овладел Али и стал слышен только его негромкий голос.

– И у нас на севере творится то же, что у вас: крестьянство страдает, и страдает жестоко. Закупая скот, я был во многих селах. Поверьте, у наших горцев нет даже рогожи, на чем спать. На ночлегах мне стелили листья папоротника, а под голову вместо подушки клали полено. Все ходят в лохмотьях… Скот? Какой там скот! У каждого семейства не больше двух-трех коз, вот и весь скот! А сколько народу умирает от болезней, от эпидемий, от сифилиса? У всех на теле парша. Вот что приходится терпеть жителям наших гор! Вот до чего они дошли! Там, на севере, есть такие же крепкие башни, как и у вас, и в них тоже живут беи. Наши байрактары^[22] – то же самое, что ваши беи. Они бездельничают, едят, пьют, грабят, немилосердно угнетают горцев-крестьян. А наши крестьяне точь-в-точь, как вы: стонут под их гнетом, и ничего больше.

Все слушали этого гега, разинув рты. Уж очень складно он говорил. В его высоком, покрытом морщинами лбе, в его худом, изможденном лице с ввалившимися щеками, в тонких губах и проникновенном взоре была какая-то поистине колдовская сила! Взгляд ласковый и скорбный, мягкий голос – все это нравилось крестьянам. Слушая его, они даже забыли, зачем пришли. Слушали молча, редко-редко кто тихо кашлянет.

А он продолжал:

– Если бы вы только посмотрели, как эти надменные байрактары в конце каждого месяца являются в Тирану в расшитых серебром фесках, с револьверами за поясом! Едут они на своих дородных конях, и земля дрожит под ними. А что они делают в столице? Первым долгом отправляются в казначейство и выходят оттуда с мешками полными золота.

– Но кто же им платит? – спросил Барули, самый простодушный из слушателей.

– Кто? Да хотя бы ты, дядя Коровеш, другой, третий бедняк. Кто же еще?

– Это я-то плачу им деньги? Да я скорей дубинкой их огрею, чем дам хоть медяк! Да я и в Тиране сроду не был, и знакомых у меня там нет! – ответил Барули, поняв собеседника слишком буквально.

В разговор вмешался Гьика:

– Эх, дядя Барули! Посмотри на нашего бея, на наших кьяхи! Разве не мы их содержим? Где пшеница дяди Шоро, который вот сидит здесь да почесывает затылок, потому что ему нечего везти на мельницу? Кто отнял у него пшеницу, если не бей?

– Их власть, – процедил сквозь зубы Барули.

Али закусил губу.

– Верно, нынче их власть, – после короткого молчания заговорил он. – Ваши беи, и наши байрактары, и все прочие – министры и депутаты в Тиране, префекты в провинции – крепко держат власть в своих руках! Пока их время и их власть. Ты платишь налог за несколько своих шелудивых коз, платишь земельный налог за клочок земли, на котором стоит твоя хибарка. С утра до ночи, как раб, ты трудишься в поле, и все же, когда урожай уже снят, тебе нечего везти на мельницу! И не забудь при этом, что жатва только что закончилась. А тем временем бей сидит, скрестив по-турецки ноги, наслаждается жизнью: у него-то есть что послать на мельницу и есть на что кутить в ресторане и жить во дворце! Ведь на то у него и власть.

Крестьяне мрачно слушали.

Правильно говорит гег!

– Но что на это скажет главный? Ведь он могущественнее всех, и нет ему равного! – Эти слова произнес Шоро, не переставая почесывать затылок. Сказал он их без всякого умысла: ведь гег говорил тут про беев, про ага, байрактаров, депутатов и министров. Почему же ни слова о короле? А ведь король – важная птица! Вот Шоро и вмешался в разговор и спросил насчет короля.

Все насторожились. Что ответит незнакомец?

Али чуть скривил губы, и в глазах у него сверкнул гнев:

– Именно, нет ему равного во всем свете, пропади он пропадом!

При этих словах дядя Коровеш подскочил на месте и принялся протирать глаза, словно проснувшись после глубокого сна. Ндреко уронил трубку. Калеш выпустил из рук турецкие четки. А Зарче принялся громко кашлять, запоздало пытаясь заглушить слова Али.

Чтобы он – король! – пропал пропадом? Страшные слова выговорил этот гег!

– Ничего не поделаешь, слово сказано, – проворчал про себя Шоро, раскаиваясь, что завел речь о короле, и пошел прочь.

Вслед за ним, посвистывая, отошел Барули. Поднялся с места и Зизел:

– Ах, за разговором я и позабыл совсем, что у меня на гумне мякина не собрана. Пойду-ка уберу ее в сарай. А говорить можно без конца! – и Зизел тоже ушел.

– Ну и гег, торговец, скупает скот и так говорит про короля! – ворчал он дорогой. И сам не мог решить, на чьей же стороне его симпатии – гега или короля?

– Помилуй бог, если бы такие речи услышал кто-нибудь из начальства, мы бы все погибли! – ужасался Зарче.

«Разъезжает человек по всей Албании и позволяет себе такие слова говорить!» – думал Калеш.

Один только дядя Эфтим, стряхнув с талагана пепел, совершенно спокойно дружески простился с пришельцем, будто ничего и не случилось.

Дядя Коровеш посмотрел направо, потом налево и подмигнул Гьике. Но тут взгляд его упал на Петри Зарче. И его точно кольнуло в сердце! Правда, племянник говорил, что этот Петри хороший парень; однако раз он почти уже зять Рако Ферра, при нем надо выражаться осторожно. Черт дернул этого дуралея Шоро вмешаться в разговор. Он-то все и испортил. Один дурак бросит камень в озеро, и целой толпе умников его оттуда не вытащить.

В конце концов старик нашел выход.

– Знаешь, – обратился он к скупщику скота, – скажу тебе без обиняков: очень ты пришелся мне по душе, приходи-ка сегодня вместе с Гьикой ко мне обедать, а сейчас пора идти: у меня на гумне работа.

Ушел и дядя Коровеш. Проковылял в сарай Ндреко.

– Ты их всех точно ошпарил, – смеясь, заметил Гьика.

– Когда начнут понимать, перестанут бояться! А пока они не вольны в своих поступках: это им подсказывает страх. Надо вдохнуть в людей мужество, пробудить их души… Вот, к примеру, дядя Коровеш – умный старик; он правильно смотрит на вещи и думает, как надо.

К ним подошел Селим Длинный в разорванном талагане, надетом на рубашку, похожую на рубище.

– Друг Гьика, сделай милость, помоги продать моего бесноватого козла! Деньги нужны до зарезу, ты ведь знаешь почему. Да и козел этот меня измучил, нету с ним сладу, какой-то одержимый!

Гьика взглянул на Али, как бы спрашивая у него, что ответить.

Настоящее имя Селима было Шот Малавец, а Длинным Селимом его прозвали за высокий рост. Он славился дерзостью, с которой похищал девушек из богатых семей и устраивал их браки с бедными парнями. Не боялся ни побоев, ни тюрьмы! Сейчас деньги ему действительно были очень нужны: на днях собирался женить сына, и для этого требовалось два наполеона – сунуть свату; без них тот не понесет невесте подарки и вся женитьба может расстроиться.

Али выдал себя за скупщика скота. А ведь недаром говорит пословица: «Назвался калифом, поезжай в Багдад!» Что ответить на просьбу Селима? Гьика с минуту подумал и в усмешке скривил губы.

– Хорош твой козел, дядя Селим, спору нет. Но дело в том, что этот господин не покупает мелкий скот. Ему нужны волы, особенно быки, только на них и спрос там, на Севере.

Али рассмеялся и с одобрением посмотрел на Гьику: неплохо придумано, очень удачная отговорка. Так можно будет отвечать и всем остальным, кто станет предлагать мелкий скот: он коз и овец не покупает, ему нужны только волы и быки. А разве в Дритасе найдется человек, который предложит купить у него вола или быка?

– Эх! Такой уж я несчастливый: только начнет наклевываться дело, как тут же обязательно лопнет, – пробормотал Селим Длинный. – А я так надеялся продать козла, даже работу бросил и прибежал сюда.

Прислонившись к забору, огорченный дядя Селим принялся скручивать цигарку и не переставал ворчать:

– До чего дошел, нет денег ни на сигареты, ни на каплю раки…

Али и Гьика отправились обедать к дяде Коровешу. Софра уже была накрыта на дворе под навесом. Хотя гость и просил хозяина не тратиться на угощение, Коровеш уставил софру множеством вкусных блюд. За обедом они возобновили прерванную беседу:

– Давно уже не приходилось мне угощать человека, к которому так лежало бы сердце! Нас здесь совсем одолели власти, начиная с главы сельских общин господина Лако и кончая новым кьяхи, которого мы прозвали Лешим. Всех их надо угощать, всех поить, – говорил дядя Коровеш, упрашивая Али, чтобы тот ел без стеснения, как у себя дома. Потом, вспомнив об утреннем разговоре на дворе у Ндреко, сказал: – Вот, милый человек, не идут у меня из ума слова, которые ты выговорил про короля: «Пропади он пропадом!» Смелые слова и правильные. Король этот дает волю и попустительствует всем, кто нас угнетает: жандармам, сборщикам налогов, полиции, – всем, кто только дерет с нас шкуру. А кроме того, мы должны их же кормить и поить. И вот я уже давно думаю, почему король покровительствует беям и развязывает им руки, чтобы свободнее было душить нас, крестьян? Почему, скажем к примеру, ради удовольствия Малик-бея король допустил, чтобы выбросили на улицу, лишив хлеба и крова, несколько сот душ со всем их скарбом?

Али насторожился. Он понял, куда клонит старик, но сделал вид, будто ему об этом ничего не известно.

– Что это за Малик-бей, и о каких душах идет речь? – спросил он.

– Как, ты не знаешь про дело горичан? Не только люди, даже камни на дороге до сих пор оплакивают их судьбу!

– Да, да, что-то припоминаю. Но лучше расскажи мне поподробнее.

Дядя Коровеш не спеша закурил, разгладил свои длинные усы и откашлялся, чтобы лучше звучал голос.

– С чего же начать, господин мой? Такого дела, наверное, никогда у вас не случалось. А тут и мертвых не оставили спокойно лежать в могилах. Вот посмотри туда: видишь дальний лес и поле внизу? Все это некогда принадлежало горичанам. Какой могучий лес, какие плодородные поля! И вот порешили между собою горичане: «Испокон веков возделываем мы эту землю, наша она, кровная, и поэтому ничего не дадим из своего урожая Малик-бею. Вот еще! Мы будем работать, а бей нашими трудами пользоваться! Так не годится! Мы трудились – мы все и съедим». Тогда бей потащил их в суд. Суд сегодня, суд завтра… продолжалась эта тяжба ни больше ни меньше как пятнадцать лет кряду. Во главе горичан стояли решительные люди Линдо и Бандил; не боялись они ни бея, ни властей. В суде поначалу им посчастливилось: попался честный судья, решил тяжбу в их пользу. Но вслед за этим пришла бумага из Тираны – дело, мол, решено неправильно и будет пересматриваться. И пересматривалось оно еще один раз, потом еще и еще, и так целых пятнадцать лет! В Корче поднялись все адвокаты, все богатые торговцы, все ростовщики. Все они пришли на помощь бею, снабжая его деньгами. Ну, а кто заступится за бедняков? Захватили горичане большой кусок, а проглотить его не могут. Послали своего человека в столицу, думали, там у Малик-бея не найдется руки. Но бей всегда останется беем, и всюду у него найдутся друзья. А тут он и вовсе пришел в ярость: «Ни перед чем не остановлюсь и добьюсь решения в свою пользу!» И всюду он – то уговорами, то подкупами – заручился помощью властей, и кончилось дело тем, чем должно было кончиться: в самом высшем суде горичане проиграли.

Дядя Коровеш зажег потухшую сигарету и продолжал:

– И вот приняли решение, совсем не похожее на первое: поместье и земли признать неотъемлемой собственностью Малик-бея. Горичане, отказываясь платить ему оброк, совершили преступление.

Когда горичане узнали об этом решении, женщины, захватив с собой детей, отправились в Корчу – хотя и было это во время уборки урожая, – встали перед окнами префектуры и все в один голос начали кричать:

– Требуем свою землю! Требуем своего права!

Префект высунулся из окна, сделал гримасу, а потом приказал своим полицейским и жандармам: «Чтобы никого из этой швали у меня не оставалось под окнами!»

И вот его полицейские и жандармы вышли с плетками, с ружьями, с револьверами и принялись разгонять народ. Одного – по спине, другого – по лицу, третьего – по голове, хлещут куда попало. Не пощадили они ни женщин, ни детей. А те всё кричат: «Требуем свою землю! Требуем свои права!»

Как их поносили жандармы! Называли и суками, и разбойницами, и шлюхами – в общем всеми девяноста девятью бранными словами. А префект и жандармский начальник смотрели в окно и скалили зубы: уж очень им было весело.

Но тут одна женщина не выдержала и сумела за себя постоять, как надо. Это была невеста Нело. Вырвала она у одного жандарма револьвер и как стукнет его рукояткой по голове.

– Получай, сукин сын! Все мозги тебе вышибу!

Но тут подоспели другие жандармы, отняли револьвер и связали ее.

Старуха – жена Бандила – в кровь расцарапала жандарму лицо. Дочка Стефо отпустила две хороших оплеухи офицеру – так, что у него искры из глаз посыпались. Но бой-то был неравный: у тех палки и револьверы, а у этих – кулаки, ногти да крик истошный… Будь поблизости камни – другое дело.

В общем переполох вышел на всю Корчу. Мужчины, женщины и дети сбежались к церкви святого Георгия, что находится напротив префектуры; все возмущались жандармами и жалели несчастных крестьян. Когда демонстрацию наконец разогнали, на жандармов нельзя было смотреть без смеха: у одного разорвана рубашка, у другого – штанина, у третьего лицо в крови, у четвертого растрепаны волосы. Горичане сумели за себя постоять…

– Подумать только, что это было… – пробормотал Али, не спуская глаз с дяди Коровеша.

– Это все пустяки, а вот ты послушай, что было дальше. Послушаешь – кровь в жилах застынет.

– Расскажи, дядя Коровеш, расскажи, – попросил гость.

– Наступил день, когда правительство известило горичан, что они должны оставить свои дома и уйти из села. А куда им, бедным, пойти – это никого не интересовало. Горичане не сдвинулись с места. Тогда в село нагрянули на грузовиках пятьдесят жандармов.

– Убирайтесь, разбойники! Вон отсюда! – приказали жандармы и принялись выбрасывать крестьянский скарб на улицу.

Как завидели это женщины, – кто с дубинкой, кто с камнями бросились на жандармов, и опять пошла потеха! А те отбивались прикладами. Женщины совсем озверели, жандармы ничего не могли с ними поделать. Пришлось им опять садиться на грузовики и возвращаться в Корчу. Троих жандармов тут же отправили к доктору – у них были разбиты головы, но и жандармы в свою очередь сильно избили пятерых женщин.

Великий гнев вызвало это событие в Корче. Жандармский начальник скрежетал зубами, ругал своих подчиненных на чем свет стоит, обвинял их в том, что в их лице нанесено оскорбление власти. Через неделю он собрал всех жандармов, что были в Корче, и отправил их в Горину. Сколько их было, как ты думаешь?

– Ну, человек семьдесят?

– Вот и не угадал. Целых две сотни жандармов с ружьями, с пулеметами! Оцепили они село и начали неистовствовать. Избивали женщин, но и те не сидели сложа руки, а дрались с жандармами чем попало: камнями, поленьями, кастрюлями. Но что они могли поделать? Жандармы повыбрасывали все вещи, так что к вечеру дома оказались разгромленными, никому даже не позволили вернуться к себе. Какой тут поднялся плач, какие вопли! В окрестных селениях даже было слышно! Несколько дней подряд громили жандармы село, и вот до чего додумались, изверги! Горица далеко от озера, так что жители ее брали воду из колодцев. Так жандармы взяли и набросали в колодцы дохлых кошек, собак, всякого мусора – пусть горичане вместе со своими детьми погибают от жажды!

И пришлось горичанам уходить из родного села. Были они совсем как обезумевшие… Целовали пороги своих домов, стены, землю. В слезах последний раз глядели на холмы, поля, рощи – родные, дорогие места. И опять целовали стены домов и землю, и опять стонали и рыдали. А потом взвалили на спину все, что могли с собой захватить, остальное бросили – и навсегда ушли от родных очагов. С плачем вышли они на шоссейную дорогу, словно направлялись прямо в могилы, выкопанные для них правительством. Целых три месяца прожили они под открытым небом в придорожных канавах; поливал их дождь, дрожали они от холода; есть было нечего, многие заболели. Кончилось дело тем, что им кое-как удалось перебраться через границу.

– Подумать, подумать только, что сделало правительство с этими людьми! Но ради чего оно так поступило? – задал вопрос Али и уже сам собирался на него ответить, но старик перебил его:

– Ради чего? Ради удовольствия Малик-бея. Вот какое у нас замечательное правительство! Ради одного человека оно с корнем вырывает целое селение со всеми его жителями. Славно, славно! Даже во времена турецкого владычества не случалось такого! – проговорил старик и уселся на соломенной подстилке.

Али с большим вниманием прослушал рассказ о трагедии горичан, разыгравшейся в 1932 году. Чего только не писали тогда в их осуждение правительственные газеты! Парламент в течение часа принял новый закон, выгодный для Малик-бея. И вот теперь Али довелось услышать подробный рассказ об этой трагедии из уст старого крестьянина. «Вот как об этом событии думает народ!» – мелькнуло в уме Али. И он сказал:

– Не воображай, дядя Коровеш, что правительство все это сделало только в угоду Малик-бею.

– Как же не так? Разве об этом можно забыть? – удивленно возразил старик.

Али улыбнулся:

– Ты прав, правительство, чтобы угодить Малик-бею, не остановилось перед тем, чтобы сровнять целое село с землей. Однако ты не думай, будто это сделано только ради одного бея Горицы. Нет, в этом были заинтересованы все беи, все байрактары. Правительство понимало, что, если оно не расправится с горичанами, если они выиграют свою тяжбу с беем, завтра их примеру могут последовать крестьяне других сел: и они взбунтуются против беев, и они заявят о своих правах. И неизвестно, к каким последствиям, к каким бедам для правительства все это может привести!