Текст книги "Они были не одни"

Автор книги: Стерьо Спассе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Annotation

Без аннотации.

В романе «Они были не одни» разоблачается антинародная политика помещиков в 30-е гг., показано пробуждение революционного сознания албанского крестьянства под влиянием коммунистической партии. В этом произведении заметно влияние Л. Н. Толстого, М. Горького.

Стерьо Спассе

ПРЕДИСЛОВИЕ

ОТ АВТОРА

ОНИ БЫЛИ НЕ ОДНИ

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

Стерьо Спассе

Они были не одни

ПРЕДИСЛОВИЕ

Стерьо Спассе (родился в 1914 году) вошел в литературу как романист еще задолго до освобождения Албании и установления в ней народно-демократического строя. К 1938 году относится его первый роман «Почему?» В нем еще сказались упаднические, модернистские влияния, которым в годы между двумя мировыми войнами были подвержены некоторые писатели Албании, подражавшие образцам реакционной буржуазной литературы Запада.

Но уже в тот период в Албании зарождалась литература иной, демократической ориентации, наиболее ярким представителем которой был Мидьени (1911–1938 годы). Спассе преодолевает несвойственные его творчеству чуждые влияния, ближе подходит к реальной жизни албанских рабочих и крестьян и уже в своем втором романе «Афердита», также вышедшем еще до второй мировой войны, решительно порывает с чуждой ему идеологией буржуазного декадентского искусства, рисует правдивую, реалистическую картину тяжелой жизни народной учительницы в условиях старой Албании. Тема эта была особенно близка и понятна автору, так как и он сам несколько лет проработал учителем албанского языка и литературы в школах Тираны и в провинции.

Много позже – в 1954–1955 годах – писатель снова вернулся к героине своего раннего романа Афердите и написал продолжение истории ее жизни, озаглавив свою книгу девизом: «За новую жизнь». Под этим девизом жила и работала сельская учительница уже в новых условиях, создавшихся в албанской деревне в результате освобождения страны от иноземных захватчиков и победы социалистического строя. Пафосом культурного строительства проникнута эта книга, составившая вместе с предыдущей дилогию, в которой раскрывается судьба учительницы, чей вдохновенный труд получает в новой Албании общественное признание.

Современные албанские писатели сравнительно редко обращаются к исторической тематике; главное содержание их произведений составляют в основном две темы: строительство социализма в Албании и патетика созидательного труда, а наряду с ними эпизоды героической борьбы за освобождение страны от итало-немецких захватчиков, насыщенные славными подвигами албанских партизан. Именно этим двум темам посвящены наиболее крупные художественные полотна последних лет: например. «Освободители» Дм. Шутеричи, «Поля пробуждаются» М. Залошня, «Болото» Ф. Гьяты и другие.

Роман Стерьо Спассе «Они были не одни», удостоенный национальной премии, посвящен более отдаленным дням в истории албанского народа: это тридцатые годы нынешнего столетия, когда Албания, формально являясь независимым королевством, фактически находилась в полной экономической и политической зависимости от крупных империалистических держав, использовавших марионеточного албанского короля Ахмеда Зогу как свое послушное орудие. Особенно повышенный интерес проявляла к Албании фашистская Италия, подчинившая себе экономику страны и закабалившая займами правительство Зогу, которое находилось на грани финансового банкротства. А затем последовала и аннексия: убрав ставшего ненужным ей Ахмеда Зогу, Италия включила Албанию в состав так называемой «империи» Виктора-Эммануила III – «короля Италии и императора Эфиопии».

Хотя Албания еще в 1912 году освободилась от почти пятивекового турецкого владычества и ее суверенную независимость признали великие державы, последующие десятилетия вплоть до окончательного изгнания фашистских захватчиков были периодом безвременья и тяжелых испытаний для свободолюбивого и мужественного албанского народа. Менялись властители и формы государственного управления, приходили и уходили оккупанты, и на смену им являлись новые: здесь побывали австрийцы, итальянцы, французы, болгары, немцы, и снова итальянцы, и снова немцы. Но ничто не менялось в жизни народа: по-прежнему над ним тяготел груз феодального закрепощения, оставшийся еще от тех веков, когда Албания представляла собой глухую и нещадно эксплуатируемую провинцию Оттоманской империи.

Правда, при королевском режиме Зогу феодалом албанского крестьянина был уже не турецкий крупный землевладелец, а свой, албанский «бей». Но система осталась той же. Более того, даже и терминология, употребляемая для обозначения правовых взаимоотношений между крестьянином и его феодалом, осталась прежней, турецкой. Всевозможные налоги, оброки и подати, которые албанский крестьянин должен был по-прежнему выплачивать и государству, и своему непосредственному хозяину – бею на юге, байрактару на севере страны, – остались те же и назывались так же, как и несколько веков тому назад в самые мрачные периоды турецкого ига. Арманджилек, спахилек, десятина, «доля» бея остались по сути и по названию турецкими. Со всеми этими формами узаконенного ограбления крестьянина мы встречаемся в романе Стерьо Спассе.

И если турецких беев сменили отечественные, крестьянину от этого легче не стало. Годы правления Зогу для него мало чем отличались от пятисот лет владычества турок. И внутренняя и внешняя политика этого албанского короля была глубоко антинациональной. Но именно к этим годам относятся первые революционные выступления албанских трудящихся: рабочих и подмастерьев в городе, крестьян в деревне. Такова была, например, крупная демонстрация в феврале 1936 года в Корче с требованием от правительства хлеба голодающему населению. Это первое массовое организованное выступление трудящихся Албании нашло свое отражение на страницах романа Спассе.

Движение протеста возникло не сразу; нужна была большая пропагандистская работа, затруднявшаяся, с одной стороны, неусыпной полицейской слежкой и, с другой – низким культурно-политическим уровнем народной массы. Все же такая работа велась и давала свои плоды. Действовали революционеры-одиночки, как например выведенный в романе Али Кельменди – лицо историческое. Ему удалось создать в разных районах страны революционные ячейки среди рабочих и крестьян. Али Кельменди и другие заложили основы коммунистической партии Албании, которая была создана на подпольной конференции в Тиране 8 ноября 1941 года (ныне Партия труда).

Истокам революционной борьбы албанского крестьянства против своих угнетателей и посвящен этот роман. Уже в самом названии книги дан ключ к пониманию ее основной идеи: братская солидарность трудящихся – верный залог победы.

Автор, оглядываясь на прошлое, говорит о своих героях: «Они были не одни». И герои его романа, простые албанские крестьяне, исполненные веры в грядущую победу своего правого дела, повторяют слова этой большой правды: «Мы – не одни!» И тема эта, тема солидарности трудящихся, получает свое логическое продолжение. Не только албанские крестьяне и рабочие чувствуют и уверенно утверждают, что они не одни. Эти же слова повторяют им иностранные – болгарские и греческие – матросы с кораблей, что приходят в албанский порт Дуррес: «Мы не одни, нас миллионы!» Эта мысль, проходящая через весь роман как его лейтмотив, в заключительных главах уже перекликается с великим лозунгом: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

В лице главного героя романа, крестьянина Гьики Шпати, автор показывает человека, который – не сразу и не легким путем – обрел этот надежный ключ к будущей победе над своими угнетателями: единение. Писатель раскрывает этот характер в его развитии и становлении.

Гьика становится революционером, и процесс этот проходит через несколько фаз. Если на первых страницах перед нами темный крестьянин, лишь смутно ощущающий, что в мире, где он живет, царит какая-то большая неправда – подразделение людей на богатых и бедных, на тех, кто без устали трудится и ничего за свой труд не получает, и на тех, кто, живя в богатстве и праздности, почему-то неограниченно пользуется плодами чужого труда, – то уже к середине повествования, к тому моменту, когда в уме Гьики созревает – и тоже не сразу! – план диверсии против бея, его друг и учитель Али уже с полным основанием может о нем сказать: «Да, он еще раб, но это раб не покорный, а готовый восстать!» И в конце романа, в его финальном эпизоде, Гьика становится на путь активной революционной борьбы: у него достает мужества оказать открытое сопротивление властям и поднять руку на их представителей.

Расправу над своими палачами, описанием которой заканчивается роман, крестьяне воспринимают как залог близкой и окончательной победы. Они сознают, что их еще ожидает много трудностей и страданий, прежде чем наступит этот счастливый день. В конце книги автору удалось это двойственное чувство своих героев – веру в победу и готовность к жертвам – выразить в одной яркой фразе: «И хотя все крестьяне во главе с Гьикой и чувствовали приближение грозной бури, в сердцах у них наступало солнечное утро».

«Солнце восходит!» – звучит заключительная фраза романа, и не случайно, что малютка Тирка – сын Гьики – тянется ручками к появившемуся из-за горизонта светилу: солнечное завтра принадлежит ему.

Написав книгу о мрачном безвременье, о тяжелой доле албанского крестьянина в прошлом, Стерьо Спассе сумел сделать эту книгу жизнеутверждающей, оптимистической, ибо он и его герои верили, что союз рабочих и крестьян приведет к победе.

* * *

Стерьо Спассе хорошо знает старую албанскую деревню, и это дает ему возможность вывести в романе галерею образов живых людей – односельчан Гьики.

Наряду с главным героем наибольшие симпатии читателей, несомненно, вызовет образ старого Коровеша – дяди Гьики, простого, житейски мудрого крестьянина, хранителя преданий родного села, в молодости принимавшего участие в борьбе против турок.

Несколько схематично, а местами даже утрированно написаны образы представителей враждебного крестьянам лагеря (бей, его подручные, представители местной власти). Исключение здесь составляет фигура сельского богатея Рако Ферра, коварство и двурушничество которого художественно убедительно показаны писателем.

В романе хорошо и всесторонне изображен быт албанской деревни: описание трудовых будней на пашнях и горных пастбищах чередуется с картинами поэтического обряда народной свадьбы, с его шуточной борьбой за «яблоко счастья». В главе, где изображено праздничное богослужение в сельской церкви, автор сумел в ироническом плане подойти к сущности религиозных обрядов, описывая «продажу» креста и освящение виноградников в крещенский праздник. Здесь, безусловно, сказалось влияние Л. Н. Толстого. Читая эти страницы, невольно вспоминаешь сцену причастия в тюремной церкви из «Воскресения».

Стерьо Спассе любит вплетать в ткань основного повествования нечто вроде небольших самостоятельных новелл, почти не связанных с сюжетом романа. Такими новеллами представляются рассказы дяди Коровеша о зверствах Синан-бея, о совместной борьбе албанских и македонских повстанцев против турок. Такова же полная драматизма история об убийстве беем юной красавицы, поданная как воспоминания убийцы о совершенном им преступлении.

Использование таких вводных эпизодов позволило автору ввести в роман новеллу о представительнице албанской прогрессивной интеллигенции.

Раненного во время демонстрации Гьику прячет у себя в доме студентка Анна. До этого эпизода она не появлялась на страницах книги и не появится в дальнейшем. Но автору довольно одной детали: Гьика напомнил Анне Павла Власова из повести Горького «Мать», которую она недавно прочла. (К слову сказать, первый перевод этого произведения на албанский язык появился за два года до описываемых здесь событий – в 1934 году.) Эта ассоциация дает автору удобный повод рассказать о духовном росте и политическом развитии девушки. Только у Горького нашла она ответ на вопрос о причинах социального неравенства и об единственно верном пути его преодоления – пути революционной борьбы.

Один албанский критик правильно указал, что Анна – это Афердита в ее девичьи годы. Из того, что говорит о ней писатель в романе «Они были не одни», ясен дальнейший путь молодой студентки: она пойдет в народ, станет учительницей, как это показано в романе «Афердита», а впоследствии, в освобожденной Албании, будет бороться за социалистическую культуру, как это показано в другом романе автора – «За новую жизнь».

Так, сплоченные единством взглядов и общностью борьбы, переплетаются судьбы двух персонажей из двух разных книг Стерьо Спассе.

Афердита и Гьика непременно должны были встретиться, ибо они идут по одному и тому же пути – славному пути служения своему народу.

А. Э. Сипович.

ОТ АВТОРА

Дорогие советские читатели!

Перед вами мой роман «Они были не одни»… Я буду счастлив, если сумею хотя бы на мгновение мысленно перенести вас на мою родину.

На этих страницах вы не найдете описания нынешней Албании: окунувшись в жизнь моей страны тридцатых годов, вы увидите албанского крестьянина того времени, угнетенного и эксплуатируемого беями и сборщиками налогов; вы увидите рабочих и ремесленников, терпевших всяческие унижения и притеснения от ростовщиков и чиновников пресловутого сатрапа Зогу. Вы познакомитесь и как бы поговорите с жителями сел и городов, которые, работая в поте лица, не имели верного куска хлеба, необходимой одежды, крова. Но они обладали богатством другого рода: прекрасным сердцем и неисчерпаемым благородством, накопленным веками.

Была у них еще и надежда, единственная надежда, что и над их страной взойдет солнце, как взошло оно над одной шестой земного шара, над великой страной – Россией. Эта надежда придавала им силы: падавшие поднимались, вновь вступали в бой и отважно сражались.

Долгожданное солнце действительно взошло и для нас в 1944 году. Если вы приедете сейчас к нам, то увидите новый пейзаж Албании: фабричные и заводские трубы, засеянные плодородные поля там, где прежде были болота. Вы насладитесь улыбкой детей, радующихся тому, что все вокруг – для них. Вас встретят персонажи этого романа; они теперь не смахивают с лица слез страданий и нужды, теперь они выращивают золотые колосья на нивах, апельсины и яблоки в садах, тяжелые гроздья винограда в виноградниках; с каждым годом краше становится наша жизнь.

Мне очень приятно, дорогие советские читатели, признаться в глубоком чувстве счастья, которое охватывает меня, когда я подумаю, что мое произведение опубликовано на русском языке. Знаете ли вы, откуда это ощущение счастья и даже, с вашего позволения, гордости?

Это происходит потому, что я как писатель и читатель был очарован богатым миром, созданным русскими дореволюционными и современными советскими писателями; потому, что я считаю своими учителями Льва Толстого, Максима Горького, Михаила Шолохова и других.

Ныне, когда Народная Республика Албании идет по единственно верному пути, пути социалистического строительства, мне бы очень хотелось, чтобы перевод моего романа на «великий, могучий, правдивый и свободный русский язык» (заимствую это определение у вашего Тургенева) в какой-то мере помог советскому читателю познакомиться с жизнью албанского народа во времена буржуазно-феодального строя и в ней увидеть искорку большого пламени нашего народа. Мне хотелось бы своей скромной лептой содействовать укреплению дружбы между двумя нашими народами – албанским и советским.

Стерьо Спассе.

Тирана, декабрь 1957 года.

ОНИ БЫЛИ НЕ ОДНИ

I

– Знаешь, Гьика, знаешь, дружок! Присядем и немного отдохнем, а то я устал, слушая тебя… – с улыбкой сказал дядя Коровеш.

Племянник не заставил себя упрашивать, и они вдвоем уселись под деревом.

Дядя и племянник возвращались с пастушеского стана, куда отправились еще ранним утром. Дело в том, что у дяди Коровеша было неспокойно на душе из-за козла, которого – черт знает почему! – на прошлой неделе вздумалось ужалить змее. Но, слава богу, опасность миновала. Коровеш в этом сам убедился.

Старик снял келешэ^[1] и вытер голову, которая походила на ярко начищенную медную кастрюлю, лишь по бокам торчали два-три седых волоска.

– Вижу, племянничек, что я и взаправду состарился… Сделал два шага, и уже ноги подкашиваются. А каким я был раньше!.. Разве я знал, что такое усталость! Да никогда!

– Поживу с твое, неизвестно еще, каким тогда буду! – ответил Гьика и дал старику прикурить от трута.

* * *

Коровешу уже за семьдесят, хотя по виду этого не скажешь: зубы целы, на ногах стоит крепко. В доме у него порядок: пятеро сыновей, четыре дочки – все поженились, все повыходили замуж, у всех дети, кроме младшего сына Или. Правда, через несколько месяцев отец собирается женить и его. В доме живет свыше двадцати человек: мужчины, женщины, мальчики, девочки – и все трудятся. Двое в зимнее время работают в горах Горицы – добывают уголь. Двое ежегодно уходят на заработки в Дуррес – они тоже углекопы. А один даже уехал искать счастья в Австралию. Остальные – сыновья и племянники вместе с женами и детьми – живут дома, их кормит земля… Хотя все работают с утра до поздней ночи, они никогда не наедаются досыта. Своего хлеба им хватает только на четыре месяца в году, а в остальное время приходится где-то занимать деньги под проценты. Когда возвращаются сыновья, их заработок сразу же уходит на оплату процентов с долга. Так и идет: проценты нарастают на проценты, долг растет, и бедный дядя Коровеш не знает, как и когда его выплатит…

Гьике лет двадцать пять. Он племянник Коровеша, сын его сестры Мары, которая вышла замуж за Ндреко Шпати и уже лет пятнадцать тому назад как умерла. Она оставила Ндреко вдовцом с девятилетним Гьикой и дочкой Витой, которой было лишь полтора года. Как удалось вдовцу столько лет прожить без хозяйки в доме – одному богу известно! Односельчане советовали ему жениться вторично, но… Ндреко не так легко уговорить. Ему уже было под пятьдесят, и женитьба в таком возрасте представлялась ему безумием. Когда родилась Вита, он горько сетовал: маленькие дети – только обуза. Но, когда умерла жена, он всю свою любовь перенес на детей: сам их купал, стряпал на них и даже, если выпадало свободное время, обшивал их. Сердце у него разрывалось оттого, что он не мог обеспечить их всем необходимым. Как часто, возвращаясь ночью с работы на бея^[2], усталый, измученный, он заставал своих оборванных, посиневших от холода малышей спящими в обнимку у остывшего очага. Глаза у них были опухшими от слез, а лица казались окаменевшими от голода.

Ндреко принимался шарить по всем углам: не завалялась ли где-нибудь хоть корка хлеба, – но ничего не находил. Почесывая затылок, еще раз проклинал свою злосчастную участь, ложился рядом с детьми и тотчас же забывался тяжелым сном. Так было не раз и не два, а всегда, пока дети не выросли. Радость вошла к ним в дом только года три назад, когда сын его Гьика женился на Рине, дочери Нгьело, умной предприимчивой девушке, – другой такой в селе не найти! Правда, бедность осталась прежней: своего хлеба хватало лишь на четыре месяца в году. Однако Гьика не сидел сложа руки, а всюду искал работы. Трудился не покладая рук, но все-таки никогда семья не вставала из-за софры^[3], наевшись досыта.

Гьика никак не хотел примириться с теми условиями, в которых ему приходилось жить, работая на бея. Всюду он видел, что люди делятся на две категории: одни живут в достатке и довольстве, другие – в нищете. Бедняков и в городе и в деревне было много, очень много… и они покорно трудились и страдали, считая, что так и должно быть. А бею – тому уж, видно, на роду написано владычествовать над крестьянами и пользоваться плодами их трудов. Сборщик налогов, начальник жандармов, судья и прочие представители власти, проводившие жизнь в безделье, были уверены, что так уж предопределено самим богом: одни трудятся, а другие повелевают. Все крестьяне, все рабочие, где бы они ни находились, были обязаны денно и нощно трудиться, чтобы сильные мира сего – беи и их друзья, представители власти – могли наслаждаться жизнью.

Бедняки должны были не только работать на них, но, если понадобится, и защищать их благополучие с оружием в руках и даже умирать за них.

Когда Гьику призвали в армию, в казармах Тираны и Шкодры среди солдат он не встретил ни одного сына бея или эфенди^[4] – здесь были только сыновья крестьян и рабочих. Беи, ага^[5], эфенди, у которых карманы полны денег, считали своим врожденным, неотъемлемым правом господствовать, обогащаться, принимать почести. Дети их ели изысканные кушанья, спали на мягких перинах, ходили в школы, как будто только у них одних разум и только им одним под стать учиться. Так они готовились со временем занять места своих родителей. Черт бы их побрал! Почему этим избранникам аллаха уготовлена такая счастливая судьба?

После этих раздумий Гьика стал иначе смотреть на мир. Поняв, на чем зиждется рабство, навязанное беями, и как несправедлива полная лишений жизнь его и всех бедняков крестьян, Гьика как бы превратился в другого человека. Это прозрение не пришло само собой: понадобился кто-то другой, кто пришел и открыл ему глаза.

Несколько лет назад в Корче поселился некто Стири, сапожник, шивший опИнги^[6]. Гьика познакомился с ним в армии, где они вместе отбывали воинскую повинность. Позже, после демобилизации, когда Гьика, будучи в Корче, прогуливался как-то по рынку, он увидел лавку Стири. Они узнали друг друга и разговорились; ни тот ни другой не могли похвалиться жизнью.

Стири принялся горько жаловаться товарищу на свою судьбу: у него не осталось земли в деревне, задушили налоги и замучили кредиторы. В поисках работы он нанялся каменщиком на прокладку дороги. Кое-кто из приятелей посоветовал ему пойти в Тирану, где можно хорошо подработать, потому что тамошние богачи строят себе дворцы. Побывал Стири и в Тиране, таскал камни для постройки загородных вилл. Но зарабатывал он мало и с трудом помогал родителям, посылая по сорок пять – пятьдесят франков. Тогда он пошел работать в порт грузчиком: целую зиму таскал на себе тюки, но тоже заработал немного и решил вернуться в деревню.

А дома за это время семья прибавилась: у старшего брата, уже давно женатого, пятеро детей; у самого Стири – четверо: двое мальчиков и две девочки. Как их прокормить? И хлеб они видят не каждый день. Начались в семье раздоры. Отец попрекал Стири за то, что он не может заработать даже для своих детей и слоняется по свету, ничего не принося в дом. Ругал отец и своего старшего сына за то, что тот оказался плохим хозяином. Ссорились между собой и жены братьев. Все это происходило из-за бедности. В общем жизнь дома для Стири превратилась в сплошной ад: земли нет, семья разваливается – ну нет житья и только!.. Махнул он на все рукой, вернулся в город и поступил подмастерьем к сапожнику, шившему опинги, который жил в достатке. Проработал у него год с лишним, овладел этим ремеслом и вскоре, уйдя от хозяина, открыл собственную сапожную мастерскую на базарной площади. Потом перевез к себе семью: жену и четверых детей. Но и теперь ему часто приходилось сидеть без дел: не хватало заказчиков – ведь не каждый день может крестьянин заказать себе новые опинги.

– Так вот, дружок Гьика, смотри, как я живу! Сегодня есть хлеб, а завтра нет. И все-таки в городе лучше, чем в деревне; хочу здесь прожить до смерти…

Последние слова он постоянно повторял, рассказывая о своих поисках работы и хлеба. В ответ на это Гьика поведал ему о том, что делается в деревне, и оба пришли к выводу, что и в городе и в деревне один ад…

Как-то, месяцев десять назад, в базарный день Стири сообщил Гьике, что одному хорошему покупателю требуются дрова, – пусть Гьика на своем ослике и привезет их. Гьика согласился.

Покупателем оказался горожанин среднего роста с осунувшимся лицом, высоким лбом и глубоко запавшими глазами. Стири, как только его увидел, отложил работу, встал и тепло его приветствовал:

– Как хорошо, что ты зашел! Как раз здесь тот крестьянин – помнишь, я говорил о нем, – которому я поручил доставить тебе дрова. Вот он, зовут его Гьика, мой старый друг.

Господин улыбнулся.

– Спасибо, Стири, ты держишь слово. Если Гьика готов, можем тотчас же отправиться ко мне.

– Еще бы не готов! Дрова уже здесь! – откликнулся Гьика.

Дорогой неизвестный расспрашивал Гьику, как обстоят дела в деревне, каковы отношения с беем, с кьяхи^[7], с главой сельских общин; легко ли у них с дровами, с рыбой?.. На некоторые из этих вопросов Гьика ответил, а о многом умолчал. Когда он сгрузил дрова, покупатель не хотел его отпускать, не угостив на прощанье стаканчиком раки^[8]. Выпить стаканчик раки? Это предложение, как и весь предшествующий разговор с незнакомцем, немало удивило Гьику. Дело в том, что Гьика уже не раз доставлял дрова на дом разным господам в Корче. Все они большей частью были людьми черствыми, надменными и, разговаривая с крестьянами, не скрывали своего презрения. Во многих домах, после того как он сгружал дрова, хозяин или хозяйка тут же грубо приказывали ему поскорее убрать со двора ослика, чтобы он не оставил, упаси боже, после себя следов. Деньги в руки – и убирайся прочь! Случалось и так, что ему недодавали несколько леков^[9], потому что дрова якобы не такие добротные, какими они показались покупателю на базаре. В таких случаях Гьика никогда не вступал в спор, потому что никак не мог забыть происшествие, случившееся с ним несколько лет назад в доме одного эфенди. Едва он сгрузил с ослика дрова, как ослик – черт бы его побрал! – тут же, у дверей, прямо перед самой госпожой, расставил ноги и… готово!.. Во дворе лужа, сверкающая, как зеркало, и к тому же обрызган подол шелкового платья. Гордая барыня начала так кричать, точно ее ужалила змея; она – помилуй ее бог! – не скупилась на ругательства и угрозы. Сто раз назвала его негодяем, сто раз разбойником, бродягой, оборванцем, сопливым чертом и чего только еще не наговорила!

– Но послушайте, госпожа, ведь это скотина, осел… – пытался успокоить ее Гьика.

Но она ничего не хотела слушать и продолжала орать, вся багровая от гнева.

– Сейчас же вон отсюда, грязный оборванец! – и замахнулась на него палкой.

Гьика едва себя сдержал. Но все же она была женщина – что он мог с ней поделать? О деньгах госпожа и не заикнулась. Гьика махнул рукой, взял под уздцы осла и убрался подобру-поздорову.

Ему бы не хотелось, чтобы такая сцена еще когда-нибудь повторилась. Поэтому он взял себе за правило, сгрузив дрова и сунув в кошелек деньги, сейчас же брать под уздцы осла и убираться с ним на постоялый двор. И вообще, если бы не горькая нужда, он никогда бы не переступал господских порогов.

И вот случилось нечто совершенно неожиданное: незнакомец пригласил его к себе в дом выпить стаканчик раки. Что-что, а уж войти в дом Гьика никак не рассчитывал. Но делать нечего… Он привязал осла у двери и как был, в грязных опингах, вошел. Комната показалась ему настолько красивой и богатой, что он осторожно ступал на цыпочках. На самом же деле она была обставлена очень скромно: на полу постелен старый ковер, в углу стояла железная кровать, у окна – стол, заваленный книгами, и несколько стульев. Особенно привлекли внимание крестьянина книги. «На кой черт одному человеку столько книг? – подумал он. – Должно быть, хозяин – ученый человек».

Гостеприимный хозяин пригласил его сесть, вынул из шкафа бутылку, два стакана и сел рядом. Гьика не переставал удивляться: что за добрый господин!.. На рынке ему приходилось встречать многих горожан; это были главным образом приказчики из лавок, подмастерья, тоже добрые люди, но голодные и оборванные, хотя они и работали день и ночь. Если Гьика заходил к ним в лавку или мастерскую, они принимали его приветливо, но дров обычно не покупали. Да и на какие деньги они могли бы их купить? Чаще всего Гьика продавал дрова зажиточным людям. И обычно все они оказывались высокомерными и скупыми – старались выторговать у него хотя бы лек. Поэтому теперь, хотя этот господин оказался таким обходительным и даже угостил его раки, у Гьики зародилось опасение: не кроется ли за всем этим какой-то подвох? Упаси боже!.. Ведь точно так же поступал с крестьянами и глава сельских общин, когда хотел у них что-нибудь выведать. Не собирается ли и этот приветливый незнакомец нечто подобное проделать с Гьикой?

Выпили по стаканчику, выпили по второму. Затем хозяин угостил гостя яблоками и грушами. Гьика повеселел; выпил как следует и с еще большим удовольствием принялся за фрукты. Вгляделся в лицо хозяина; оно показалось ему доброжелательным и благородным, но в то же время печальным. Оно было исхудалое и какое-то зеленоватое, но, когда хозяин начинал говорить, казалось, что его уста источают мед, а из его блестящих глубоких глаз исходит некая колдовская сила.

Гьика не помнил, сколько продолжалась беседа. Говорили они о тяжелой доле крестьян. Его собеседник сразу же коснулся тех сторон крестьянской жизни, которые тревожили самого Гьику, – и это было Гьике приятно. А как хорошо он говорил! Как знал их жизнь! Будто сам жил в деревне и сам подвергался лишениям, которые терпят крестьяне. Слова этого человека разожгли любопытство Гьики: ему захотелось узнать, кто он такой и чем занимается. Неужели чиновник? Но разве он может так говорить, если сам ест казенный хлеб?

Хозяин не позволил себе ни одного дурного слова насчет правительства, но зато вполне определенно высказывался против беев. Что ж, несмотря на это, он мог оказаться и чиновником, а еще, того и гляди, – судьей. Но что нужно судье от Гьики? И станет ли судья осуждать беев?

У Гьики с чиновниками были свои счеты. Он ненавидел всех их, и в особенности судей, потому что они, и в первую очередь судьи, всегда поддерживают беев, сборщиков налогов, жандармов, богачей. Разве не судьи решили тяжбу в пользу Малик-бея и выгнали несчастных жителей Горицы из их домов? На многих примерах он мог наглядно убедиться в том, что суды враждебно относятся к крестьянам: когда бедняку нечем заплатить недоимки, сборщик налогов и глава общины обращались в суд, и судьи сдирали с крестьян последнюю шкуру. Приходилось браться за любую работу, продавать последнее имущество, последнюю скотину, чтобы тебя не выгнали со всей семьей на улицу. Да, Гьика знает тому немало примеров. «Дай бог, чтобы он не оказался судьей!..» – думал Гьика, слушая собеседника.

Поговорив о положении крестьян и о деревенской жизни, они расстались, как два истинных друга.