Текст книги "Они были не одни"

Автор книги: Стерьо Спассе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Эта мысль захватила Гьику, но он тут же вспомнил о пятерых крестьянах, томившихся в тюрьме. А что об этом сказал бы Али?

– Кто бы ни поджег башню, он сделал хорошее дело! Одно из самых лучших дел!.. Вот если бы и горичане спалили отнятое у них село и вдобавок ухлопали бы какого-нибудь кьяхи, тогда пришлось бы беям и властям призадуматься!.. А у вас в Дритасе славно получилось: и башня сгорела, и бей остался без урожая! – говорил учитель. – Что же касается арестованных крестьян, ты не огорчайся: ничего с ними не случится. Правда, придется им несколько месяцев просидеть в тюрьме, но тут уж ничем не поможешь. Такова борьба: пока не одержана победа, приходится терпеть и страдать…

На Гьику эти слова подействовали, как целебный бальзам. Конечно, те пятеро страдают в тюрьме, но в конце-то концов с ними действительно ничего не смогут сделать, потому что никто не видел, что именно они подожгли башню! Если же Гьика сам заявит, что поджег он, невиновных крестьян, правда, освободят, но его самого осудят – и не на месяц, не на два, а на многие, долгие годы, если не на смерть…

Гьика и Мало просидели в кафе часа полтора, и молодой крестьянин вышел оттуда несколько успокоенный. На улице они расстались, крепко пожав друг другу руки. Это рукопожатие напомнило Гьике его последнее прощание с Али.

Гьика возвратился на рынок. Опять прошел по сапожному ряду и, повернув в портняжный ряд, встретил там подмастерье Зенела, долговязого юношу лет восемнадцати, худого, с постоянно слезящимися глазами. Говорил он тонким, жалобным голосом, будто только и делал, что перечислял свои невзгоды.

Четыре года назад мать отдала его в ученики к мастеру Кристо, однако портной не очень-то торопился с обучением, и до сегодняшнего дня Зенел не выучился и половине того, чему следовало. Хозяин боялся, как бы он, выучившись портняжному делу, не открыл собственную мастерскую. Тогда Кристо лишился бы полезного помощника, получавшего у него жалованье, которого едва хватало, чтобы не умереть с голоду.

Увидев Гьику, Зенел отложил работу. В спешке он рассыпал коробку с пуговицами, но, даже не обратив на это внимания, сказал хозяину, который в это время пил (уже в третий раз за сегодняшний день) кофе:

– Я заказал вот тому крестьянину, что слоняется возле мастерской, рыбу; пойду узнать, не принес ли он. – И, не дожидаясь позволения, вышел на улицу.

Хозяин, уже рассерженный тем, что подмастерье рассыпал пуговицы, после самовольного ухода Зенела и вовсе пришел в ярость. Как ни поспешно выскочил Зенел, но до него донеслась ругань хозяина: – Чучело! Прохвост! Бросает работу и бежит к какому-то мужику! Чтоб тебе пусто было!

А Зенел, совершенно забыв о том, что хозяин может увидеть его через окно, крепко пожал Гьике руку.

– Нам уже известно о пожаре башни бея со всем урожаем. Молодец, Гьика! Мы знали, что ты поступишь именно так, как советовал Али! Молодец! – восклицал Зенел. Он говорил так уверенно, словно сам Гьика признался ему, что это большое дело выполнено им собственноручно… Но ведь и учитель Мало говорил с такой же уверенностью, хотя и не назвал его прямо в глаза молодцом, а сказал только, что молодец тот, кто это сделал.

– Конечно, мои друзья догадались, чья это работа, и мне незачем было им об этом говорить, – пробормотал про себя Гьика и затем уже громким голосом добавил:

– Ушел он от нас, оставил нас одних!.. Что теперь делать?

Гьика не назвал имени, но Зенел сразу понял, что он имеет в виду Али. Он не нашелся, что ответить. Этот вопрос уже не раз он задавал и себе. Но тут же вспомнил свою последнюю беседу с Али. Тот ему говорил:

– Укрепляйте свои ряды, сохраняйте единство, дорожите друг другом и, главное, действуйте, работайте как можно больше! Несите всюду слово правды!

Теперь, в ответ на вопрос Гьики, Зенел повторил ему эти слова Али. И обоим было понятно, что именно так и надлежит впредь действовать. Али указал правильный путь, им остается только идти по этому пути: работать как можно больше, всюду нести слово правды…

– Зенел, разбойник! Целый час потерял! – донесся из мастерской истошный крик портного.

Друзья продолжали беседовать, не обращая внимания на брань хозяина. Гьика рассказал о пятерых крестьянах, посаженных в тюрьму, и спросил мнение Зенела на этот счет. И Зенел ответил ему почти то же самое, что учитель.

– Негодяй! Ты хочешь меня разорить, обокрасть! Эй, живо за работу! Довольно там болтать с каким-то мужиком! Живо сюда!.. – в бешенстве орал портной.

– Вот видишь, каков мой хозяин! – сказал Зенел. – И все они такие, все заодно с беями, с ага, с эфенди, с властями! А нам приходится терпеть и страдать, пока не добьемся освобождения от их гнета. Но будущее принадлежит нам, говорил Али. Разумеется, так оно и будет!

Друзья распрощались, условившись встретиться вечером у Стири, который как раз сегодня должен был вернуться из деревни.

Зенел возвратился в мастерскую и молча принялся за работу. Хозяин начал тут же перечислять ему все его девяносто девять смертных грехов: он и непослушен, и за последнее время нерадив в работе, и не экономит ниток, и… в чем еще только не оказался повинен Зенел – этот негодяй, который вместо того, чтобы учиться как следует ремеслу – а он учится ему уже целых четыре года! – теперь начал якшаться со всякими подозрительными личностями, завел дружбу с подмастерьями, рабочими, которые добиваются повышения платы за свой труд!

– Чтобы всем вам пусто было! Ничего вы не смыслите своими телячьими мозгами! Но если ты собираешься просидеть здесь еще четыре года, не выучившись портняжному делу, пусть тогда меня не зовут мастером Кристо! – закончил хозяин и, чтобы немного успокоиться, велел подать себе еще кофе.

Мастер Кристо, как и прочие хозяева портняжных и сапожных мастерских, хорошо знал о движении, которым с некоторых пор были охвачены работавшие у них подмастерья: они хотели организовать союз, который предъявил бы хозяевам ряд требований: повышение заработной платы, введение восьмичасового рабочего дня, еще то… еще другое!.. Неспроста Зенел последнее время не выказывает ему прежней почтительности. Раньше, бывало, только заслышав голос хозяина, он живо вскакивал и стоял навытяжку, а теперь убегает из мастерской, даже не спросившись. Нет, совсем распустились подмастерья! Пора поставить их на место, и чем скорее, тем лучше!

Вот почему, всякий раз когда мастер Кристо видит, что Зенел разговаривает с каким-нибудь оборванцем, вроде хотя бы сегодняшнего, ему сразу кровь ударяет в голову, так как он догадывается, что разговор у них идет о разных злокозненных затеях против хозяев.

Гьика возвратился на постоялый двор с прояснившимся лицом. Пересчитал, сколько у него осталось денег, – оказалось шесть леков. Не откладывая дела в долгий ящик, он купил пять пачек сигарет, после чего у него в кошельке остался всего один лек. Пошел по Почтовой улице и, перейдя через мост, очутился у тюрьмы.

Сколько раз случалось ему проходить мимо тюрьмы, но никогда он не думал, что придет сюда повидаться с дорогими ему людьми, за которых болела его душа! Раньше он считал, что в тюрьмах сидят только настоящие преступники: воры и убийцы. Однако позднее, когда у него начали открываться глаза, он убедился, что в тюрьму сажают и честных людей, и даже очень честных. В то же время те, которым следовало бы там сидеть – люди вроде Каплан-бея, Малик-бея, Лешего, мастера Кристо и им подобных, – не только разгуливают на свободе, но еще держат в своих руках власть! И тогда в нем проснулось чувство глубокого сострадания ко всем, кто томится в тюрьме. Даже о настоящих преступниках, об убийцах, он не мог уже думать дурно, потому что – кто знает? – может, и убийцами они стали потому, что не было другого выхода!

Гьика подошел к воротам, где дожидались люди, пришедшие навестить своих заключенных родственников. Свидание давалось раз в неделю, по субботам. Жандарм впустил Гьику внутрь, выкрикнул имена узников, и вот Гьика увидел за железными прутьями решетки пятерых своих односельчан. Селим Длинный, худой и осунувшийся, в лохмотьях, Шоро, низенький, с отросшей седой бородой, все время почесывающийся обеими руками, Стефо, мрачный, превратившийся в скелет, с глубоко впавшими глазами, Дудуми, сгорбившийся, с поникшей головой, с изборожденным морщинами лбом, – вот какими предстали перед Гьикой его друзья. И только Барули был неизменно мужествен и всем своим видом как бы хотел бросить в лицо тюремщикам: «И даже здесь вам ничего со мной не поделать!»

При виде Гьики у всех пятерых глаза на миг блеснули радостью и из груди вырвался взволнованный возглас:

– Гьика!.. – Но затем они печально опустили головы.

– Да… вот что пришлось испытать на старости лет… – едва слышно проговорил Стефо.

Вид этих пятерых крестьян за решеткой, их скорбные глаза, бледные, осунувшиеся лица произвели на Гьику страшное впечатление. Что он мог им сказать?..

На самом же деле у него было что сказать! Повторить им слова учителя Мало, слова Зенела, успокоить их тем, что они скоро выйдут из тюрьмы… Но рядом стояли часовые, и, казалось, они следят не только за словами, но даже и за дыханием заключенных.

– Привет от ваших родных… Все живы-здоровы… – вот что только мог выговорить Гьика сдавленным от волнения голосом.

– Спасибо, Гьика, спасибо!.. Видишь, в какую мы попали беду… – услышал Гьика в ответ, когда передавал им через надзирателя сигареты.

– И от нас кланяйся… Скажи, чтобы не забывали нас, – проговорил Барули, который никогда не падал духом.

Надзиратель сделал Гьике знак: пора кончать свидание. Так ничего больше и не удалось ему сказать своим несчастным землякам; хотя бы подать им надежду… Глубоко огорченный, вернулся он на постоялый двор.

К вечеру приехал из деревни Стири, и они собрались вместе: Стири, Зенел, учитель Мало и Гьика. Гьика рассказал о работе своей группы в селе и о поджоге башни. Товарищи поздравили Гьику и Бойко с выполнением большого дела и пообещали уведомить об этом центральное руководство и лично Али. Затем перешли к обсуждению вопроса, как помочь семьям арестованных крестьян, лишившихся своих кормильцев, – за них некому было работать в поле, а приближался сев озимых. Гьика дал слово, что постарается им помочь, в особенности семейству Шоро, где не было ни одного работоспособного мужчины.

На следующий день, рано-рано утром, Гьика расплатился занятыми у товарищей деньгами за сено и овес для осла и отправился домой.

* * *

В селе начался осенний сев. Крестьяне спешили.

– Зерна у меня осталось только на семена. Если на этой неделе не посею, съем его, и поле мое останется голым.

– А на что потом купишь хлеб, непутевый?..

– Ладно, ладно… Но как мы протянем эту зиму, одному богу известно…

– Перемрем один за другим с голоду, как мыши… Что будешь делать, если неоткуда достать даже лека?..

– Плохо нам придется!..

Так переговаривались между собой исхудавшие, мрачные крестьяне, бредя за плугом.

– А потом… потом явится бей и заберет у нас последнее!.. – с горечью произнес кто-то из крестьян.

Приступил к севу и Гьика. Своего вола он впряг в один плуг с волом Шоро. Раньше он брал старого вола дяди Коровеша, но теперь положение изменилось: Шоро сидит в тюрьме, у него в доме остались жена, маленький сынишка да три дочери. Одна из них вышла замуж, и у нее ребенок, но муж уехал на заработки в Австралию – и вот уже несколько лет, как о нем ни слуху ни духу. С семьей мужа дочка эта не ужилась, и старуха мать взяла ее к себе вместе с ребенком. Всю эту ораву нужно прокормить… Но кто же возделает их участок, если этого не возьмет на себя Гьика?.. У Гьики так болело сердце за арестованных сельчан и их осиротевшие семьи, что он с жаром принялся за дело. Пусть лучше останется незасеянным его собственный участок, но только не земля Шоро! У четырех остальных крестьян в семьях были уже подросшие мальчики, которые могли кое-как заменить отцов.

Гьика ловко наладил дело: день работал на своем поле, день – на поле Шоро. Крестьяне только дивились, как хорошо и быстро у него все выходило.

– Эге, Гьика! Что это ты так горячо принялся за работу?.. Словно тебе очень хочется получше наполнить амбары бея!.. – посмеивались крестьяне, видя, как он трудится не покладая рук с утра до позднего вечера.

– Что ж! Если не хватит хлеба нам, то бею, во всяком случае, жаловаться не придется, – отшучивался Гьика.

Как-то раз, когда он пахал, к нему на поле прибежала запыхавшаяся жена:

– Иди скорее! Тебя бей спрашивает!

Гьике волей-неволей пришлось бросить работу, выпрячь вола и отправиться в село.

Он увидел бея в обществе двух дам и двух господ; один из этих господ был толстый, как бочка, с большим кадыком, другой – худой и высокий, как жердь. Здесь же находились кьяхи, Рако Ферра и староста.

Каплан-бей со своими спутниками приехал в автомобиле. Бей стоял с двустволкой за плечом, на нем были охотничьи сапоги и патронташ. В таком виде он приехал из Тираны со своими знатными гостями.

– Веди нас к своему дому! – приказал он Гьике, даже не ответив на его приветствие.

«К моему дому?.. Зачем бы это?» – удивился про себя Гьика.

Они двинулись в путь: Гьика впереди, остальные за ним следом. Дорога шла вверх. И чем выше поднимались они на холм, тем шире открывался перед ними горизонт, тем восхитительнее становилась панорама. Толстый господин с кадыком часто останавливался, любовался открывающимся перед ними видом и приговаривал:

– Что за красота, что за красота! Настоящая маленькая Швейцария!

Бей довольно посмеивался в усы: ему было чрезвычайно приятно, что его поместье очаровало представителей высшего света Албании!

На холме, где стояла хижина Ндреко, гости осмотрели все: побывали на гумне, во дворе, в сарае и потом долго любовались видом, открывающимся внизу: селом на берегу озера, лугами и рощами и совсем вдали – очертаниями гор.

Худой и высокий господин достал из кармана круглую коробку, извлек из нее рулетку и стал обмерять двор. У Гьики сжалось сердце. Он понял, что неспроста взялся этот субъект измерять его участок! Закончив обмер, господин заговорил с беем на каком-то иностранном языке (Гьике показалось, что по-турецки). Потом толстяк с кадыком, принявший участие в их разговоре, громко воскликнул по-албански:

– Более подходящего места ни за какие деньги не купишь!

Тогда бей подозвал к себе Ндреко и Гьику и, указывая пальцем вниз, в сторону Скалистого ущелья, сказал:

– Видите вон то место… внизу? Начинайте-ка понемногу строить там себе дом, потому что здесь я намерен воздвигнуть дворец, такой, что равного ему не найдется во всей округе! – Последние слова бей проговорил с необычайной гордостью.

Отец и сын растерянно переглянулись.

– Что ты такое говоришь, бей? Мы живем здесь испокон веку… Зачем же нам переселяться в тесную ложбину?.. – проговорил старик.

А Гьика даже и не собирался что-либо возразить: он знал, что бей никогда не отступится от задуманного им. Умолять его? Нет, он не станет этого делать! Ненасытны и жадны беи!

– Я поступаю с вами по-человечески; не хочу причинять вреда моим крестьянам и потому предупреждаю вас заранее. Принимайтесь за дело теперь же, так как весной здесь начнут строить дворец, – ответил старику бей.

– О бей, ты мог бы построить свой дворец вон там, у платановой рощи, или на площади Шелковиц: там и тень и густая трава. Оставь беднягу Ндреко там, где он прожил всю жизнь! – с такой просьбой обратился к бею только что подошедший дядя Коровеш.

Бей разгневался:

– Смотри у меня! Не болтай много, а не то вырву тебе усы, волосок по волоску! Не суйся не в свое дело!

Не по себе стало дяде Коровешу от злобных слов бея… Он побледнел и, низко опустив голову, отошел в сторону.

Гьика, слышавший слова бея, подошел к нему и сказал с оттенком презрения:

– Мы в твоей власти, бей. Захочешь – можешь и дух из нас вышибить вон! – И, не дожидаясь ответа, пошел вниз, на свое поле.

Бей еще пуще возмутился. Опять, как и в прошлый раз, этот разбойник говорит ему дерзости и уходит! Даже не подождал, чтобы бей успел за эту наглость ударить его по лицу!

– Разбойник! Разбойник! – заскрежетал зубами бей и топнул ногой.

– Только прикажи, бей, – я вмиг свяжу его и приволоку! – изъявил свою готовность Леший, и у него грозно засверкали глаза.

– Разбойник, разбойник!.. – все еще продолжал скрежетать зубами бей, не зная, принять ли ему предложение своего кьяхи.

Краснощекий толстяк с кадыком взял бея под руку и что-то зашептал ему на ухо.

– Он опозорил меня перед моими друзьями, этот разбойник! – в негодовании пробормотал бей, но, немного успокоившись, закурил сигару.

В это время из рощи показались обе дамы; они были очень красивы в своих платьях с глубокими декольте, обнаженными до плеч руками и в нарядных туфлях на высоких каблуках.

– Какая тут прелесть, бей! Когда вы построите виллу, мы будем устраивать на ней журфиксы! Как хорошо повеселиться среди рощ и гор!

В присутствии этих двух газелей бей постарался овладеть собой и казаться таким же веселым, как и его гостьи.

Они закусили в роще сыром и хорошо зажаренным мясом и выпили шесть бутылок выдержанного вина, захваченного с собой из города.

Когда они возвращались в село, уже заходило солнце. Тенистые рощи, вершины гор с обрывистыми склонами – вся эта величественная красота отражалась в спокойных водах озера, и казалось, что из глубин Преспы широко распахивал свои врата какой-то иной бездонный мир, более прекрасный, более счастливый, чем наш. Особенно волшебную прелесть обретало все после того, как в обществе ласково щебечущих очаровательных женщин было выпито немало доброго старого вина! По спокойным водам озера пробежала легкая рябь; волна набегала на волну, и на них заиграли пурпурные отблески заходящего солнца. Озеро, прибрежные скалы, вершины далеких гор, листва деревьев – все было озарено алым светом заката.

– Какая красота! Какая красота!..

– Да здесь у вас, как в Лозанне! – мешая итальянские слова с французскими, восхищенно воскликнул господин с кадыком.

Две веселые газели, взяв его под руки, вторили ему.

Когда солнце уже совсем закатилось, гости, прогулявшись еще раз вдоль берега озера, вместе с хозяином уселись в автомобиль и уехали.

А между тем по селу распространился слух: на месте дома Ндреко бей собирается выстроить дворец, равного которому не найти в Тиране.

– А бедняга Ндреко куда же денется?

– Какое бею до этого дело? Придет и выбросит его вон! Ндреко пусть хоть вешается!

– Или пусть поселится внизу, в ущелье среди скал.

Так говорили крестьяне, сочувствуя несчастью, обрушившемуся на односельчанина. Один только Рако Ферра радовался. Прежде всего ему было приятно, что таким живописным местом, где стоял дом Ндреко, не придется больше пользоваться крестьянам. Во-вторых, его радовало, что этот Ндреко, которого он ненавидел, лишится своего дома. Поделом ему! А то загордился, вообразил себя сельским старостой!.. И, кроме того, распространяет слухи, будто Рако – подручный бея, прислуживается к кьяхи и что он, именно он, Рако Ферра, причина всех напастей и невзгод, какие приходится претерпевать крестьянам. То же самое утверждает его сын; и Рако Ферра хоть и добрый человек, но и ему надоело это терпеть. Вот за поджог башни посадили в тюрьму пятерых крестьян. И Гьика всюду говорит, что в их аресте виноват Рако. Он даже сам ходил в тюрьму, будто навестить их, узнать, не надо ли им чего, а на самом деле, чтобы восстановить их против Рако и против бея! И что он еще придумал? Запряг своего вола вместе с волом находящегося в тюрьме Шоро и сам вспахивал его участок. А кто для него Шоро? Никто! Разумеется, он это сделал для этой франтихи… старшей дочери Шоро. (Франтихой Рако называл Велику, дочку Шоро, которая в свое время, захватив сына, убежала из дома мужа и вернулась к отцу.) Этакая сука, вертихвостка! И теперь она целыми днями кружится около Гьики и судачит с ним. С чего бы такой женщине, как Велика, проводить целые дни на пашне с Гьикой? О чем им между собой толковать?

Такого рода соображения занимали Рако Ферра. Уже давно он вынашивал план, как бы разделаться с Гьикой. В тот день, когда сгорела башня бея, он сделал все возможное, чтобы бросить тень подозрения на Гьику, но из этого у него ничего не вышло. Знай он заранее, что будет пожар, он настоял бы, чтобы кьяхи заставили Гьику насыпать в тот вечер мешки. Тогда его легко можно было обвинить и свернуть ему шею! Но тогда Рако не повезло… Зато теперь приехал бей с инженером – выбирать место для постройки виллы, и не кто иной, как Рако, первый посоветовал ему выбрать для этого холм, на котором стоит хижина Ндреко. Бею его совет понравился. А Рако не смог бы найти лучшего средства столкнуть лбами Гьику и бея.

Взобравшись на холм, они застали дома одного Ндреко: Гьика в это время находился на пашне. Но Рако рассчитал правильно: когда они начнут измерять участок, Гьика, узнав, в чем дело, наверняка окажется тут же, конечно придет в ярость – он такой, что способен схватить бея за горло, – и тогда… Легко себе представить, что произойдет: кьяхи схватят его, как следует свяжут и, не откладывая, сразу же отправят в тюрьму, где он и сгниет! А будет ли он в тюрьме или в могиле, для Рако все равно – его злобная болтовня уже не страшна! Однако и здесь вышло не так, как предполагал Рако. Правда, Гьика рассердился, правда, он резко говорил с беем, но то, на что рассчитывал Рако Ферра, не произошло. «И на этот раз негодяй счастливо отделался!» – так размышлял Рако Ферра.

Не вышло сегодня – выйдет завтра; камень за пазухой для Гьики у него всегда наготове. Рано или поздно, но он свернет этому Гьике голову! Никого за всю свою жизнь он так не ненавидел, как этого негодяя. И ненависть доводила его до бешенства.

В эту распрю постепенно втягивался и будущий зять Рако Ферра. Петри очень огорчила холодность Гьики, которая особенно заметно проявилась в день накануне предполагавшейся отправки зерна в Корчу. Ведь в тот день он пошел к тестю, чтобы напрямик высказать ему правду, осудить за то, что он поддерживает бея. Однако, на свою беду, явившись на двор к Рако, он увидел в окне свою невесту Василику. А один ее взгляд мог сотворить чудеса!

В ту же ночь сгорела башня. Петри был одним из немногих крестьян, которые сразу догадались, что это – дело рук Гьики. Сколько раз повторял Гьика, что следовало бы разграбить амбары бея! Как обвинял он Каплан-бея, кьяхи, будущего тестя Петри!.. «Тут не обошлось без Али», – думал Петри. Разве Али, говоривший так разумно, так доброжелательно, не подсказал Гьике эту мысль? И, даже когда они провожали Али в Корчу, не повторял ли он, что несправедливо, если урожай – пот и кровь крестьян – для выгоды бея будет отправлен в Корчу, тогда как крестьянам придется голодать. Эти слова он повторял не раз и всю дорогу говорил о крестьянах и беях.

Петри пробовал заговаривать с Гьикой о пожаре, но ничего от него не добился. Всякий раз Гьика отвечал ему:

– Ты все еще никак не можешь поверить, что башню подожгли кьяхи вместе с твоим тестем, когда, пьяные, курили там сигары! – Потом сжал кулаки и процедил сквозь зубы: – Наступит день, и мы сожжем дворцы беев и их самих!

– Жаль, что мы заблаговременно не нашли лазейки и не спасли для крестьян хотя бы часть урожая! – как-то заметил Петри.

Гьика не выдержал и вспылил:

– Да разве ты пошел бы против своего тестя? Если он тебе велит, ты и наши хижины спалишь!

Петри покраснел.

– Мне очень больно, что ты так со мной говоришь, – пробормотал он.

А Гьика горько улыбнулся и сказал:

– Я тебя, Петри, всегда любил и люблю. И Али тебя любит. И, по правде сказать, тебя есть за что любить. Но с некоторых пор я замечаю, что ты переменился. Иногда мне кажется, что ты своему тестю предан больше, чем самой невесте! Ты видишь, что он правая рука бея, кьяхи, представителей власти, ты видишь, как мы все изнываем под тяжестью налогов, податей и поборов, в то время как один лишь Рако Ферра процветает, богатеет, за наш счет расширяет свои земельные участки. Он – первый человек в селе, член совета сельских общин, церковный староста; он на наши деньги поддерживает церковь и подписывает свое имя под иконами, которые жертвует ей опять-таки на наши деньги. Вспомни, что он занимается ростовщичеством и мы все у него в долгу. Даст два наполеона, а получит обратно десять, а не то – прощай дом, скот и земля, либо садись в тюрьму! На днях он явился к дяде Коровешу и потребовал проценты с тех денег, что дал ему в долг, когда сын дяди Коровеша отправлялся на заработки в Австралию. До сих пор старик не может покрыть этот долг и только знай выплачивает по нему проценты. Но на проценты, не выплаченные вовремя, нарастают новые проценты, и для дяди Коровеша нет никакой надежды на спасение. Сгорела башня… и хорошо, что она сгорела. Но разве справедливо, что за это только по подозрению посадили в тюрьму пятерых крестьян? Я собственными ушами слышал, как Рако Ферра говорил, что, кроме них, поджечь больше некому… И вот несчастных Стефо и Барули на старости лет сажают в тюрьму! Место ли там для Шоро и Селима Длинного, у которых дома осталась целая орава голодных ртов? А для чего все это сделано? Для того, чтобы никто не заподозрил пьяных кьяхи вместе с твоим тестем, для того, чтобы утолить гнев Каплан-бея. А теперь Рако Ферра кричит на все село, что сын Ндреко обрабатывает участок Шоро не ради его голодных детей, а потому, что спутался с Великой, дочкой Шоро! Разве такие разговоры достойны мужчины, достойны отца семейства?

Гьика замолчал и взглянул Петри прямо в глаза. Петри, бледный, побежденный, нервно ломал ветку, которая была у него в руке. А Гьика продолжал:

– Не будем себя обманывать: между нами и Рако Ферра нет ничего общего. Он – наш заклятый враг. И наш долг бороться с ним всеми способами. Иного пути нет.

Петри прерывисто, тяжело дышал. Гьика задел его за живое. Вот он снова говорит против его тестя, но в отличие от прежнего ждет ответа Петри.

«Да, я виноват, очень виноват, но что можно поделать? Для меня единственная радость – гладить волосы и щеки моей невесты, ощущать ее горячее дыхание», – подумал Петри.

В тот день он расстался с Гьикой с таким чувством, будто его жестоко отколотили дубинками, но принял твердое решение: не откладывая, высказать в глаза тестю всю правду, к чему бы это ни привело!

С тех пор прошли дни, прошли недели. А Петри так все и не мог решиться поговорить с тестем. Он часто бывал в доме Ферра. Теща принимала его ласково, тесть с ним шутил, а сквозь приотворенную дверь или в окне он часто имел возможность видеть свою невесту.

– Пусть я преступник, но не хватает у меня духу поссориться с тестем, который так меня любит! – говорил он себе каждый раз, уходя из дома Рако.

Как-то вечером с топором под мышкой он возвращался с пастушеского стана. На душе у него было мрачно. Но едва он вошел в село, как его кто-то окликнул. Он сразу же узнал голос невесты, мигом свернул с дороги, перепрыгнул через плетень двора Нело и оказался перед ней.

– Василика, что ты здесь делаешь?

– У нас сбежал теленок, вот я и ищу его… Неловица сказала, что недавно видела его здесь. А ты куда направляешься?

– Милочка моя! Когда я услышал твой голос, я так обрадовался! Ну, теперь ты от меня не уйдешь! – прошептал Петри и попытался обнять невесту.

Почувствовав его прикосновение, Василика вся задрожала.

– Не надо, не надо! – бормотала она, как в бреду.

Петри любовался ею при свете луны. Он ощущал биение ее сердца, как своего собственного.

– Василика, Василика!

– Василика-а-а, где ты?.. – послышался издалека голос ее матери.

В это время с другой стороны раздалось мычание теленка.

– Василика, дочка-а-а! – звала ее мать, и голос ее все приближался.

– Му-у-у-у! – откликался ей с противоположной стороны теленок.

Но Василика и Петри ничего не слышали. И только когда рядом оказался громадный черный пес Кара Мустафы и своим глухим, угрожающим рычанием испугал их, только тогда они пришли в себя и услыхали и голос матери и мычание теленка.

– Иду, мама, иду-у-у! – откликнулась девушка срывающимся голосом.

– А теленка нашла? – спросила мать.

– Нашла, мама, нашла!

– Ну хорошо, хорошо. Так возвращайся скорей! У нас сегодня в гостях кьяхи.

Между тем Петри поймал теленка и привел его к Василике. Потом они пошли, взявшись за руки, и он проводил ее до самого дома. Какие это были для них обоих счастливые мгновения!.. Ведь давно уже им не приходилось бывать наедине при свете луны. Однако слова тещи о том, что они ждут К ужину кьяхи, огорчили Петри. Он сразу же вспомнил Гьику, вспомнил тот день, когда Гьика уже было убедил его своими доводами. И, подходя к дому Ферра, Петри уже не был таким радостным, как прежде, когда при виде любимой все казалось ему похожим на прекрасный сон.

У ограды дома Ферра они остановились: надо было расстаться.

– Мне нужно скорей вернуться, ведь у нас сегодня кьяхи! – проговорила Василика.

– Будто только сегодня они у вас! Твой отец с ними, как родной брат! – мрачно отозвался Петри.

– Это верно, но ведь гостям надо оказывать честь.

– Гостям?.. Но твой отец уж слишком много чести оказывает и им и Каплан-бею! За это его осуждает все село.

– Все завидуют, что отец умеет ладить с людьми.

– Да, умеет ладить, только не с хорошими, а с дурными людьми!

Снова послышался голос тещи:

– Василика, Василика, иди же скорей, уже поздно!

– Иду, мама, иду! Никак не могу загнать теленка в калитку… – Затем, повернувшись к Петри, она тихо спросила: – И ты тоже против моего отца?..

Петри содрогнулся: она проговорила эти слова так горько, с такой печалью, а между тем голос ее звучал для него так сладостно… Он еще раз сжал ее руку и затем бросился прочь от дома Ферра с такой поспешностью, будто за ним гнались.

«Зачем огорчать Василику, разве она во всем этом, бедняжка, виновата?» – думал он дорогой.

А Гьика всякий раз, как встречал Петри, перечислял ему все новые и новые подлости, совершаемые его будущим тестем.

* * *

Через несколько дней в село явились лесничие. Узнав об этом, крестьяне переполошились: они знали, какие им угрожают неприятности, если у кого-нибудь будет обнаружено свежесрубленное деревцо. Леса охранялись не только кьяхи, но и представителями государственной власти.

А дело обстояло так: лес сберегали не для того, чтобы сохранить его, а затем, чтобы получать взятки за порубку. На этом деле наживались лесничие и кьяхи. Торговцы углем и дровами из округи Корчи имели полную возможность вырубать лес по своему усмотрению. Днем и ночью поднимались из леса клубы дыма. А когда спрашивали у этих торговцев, как им удалось поладить с лесничими, они в ответ только хитро улыбались и подмигивали: