Текст книги "Они были не одни"

Автор книги: Стерьо Спассе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Нагнав на старосту страху, бей взглянул на свои золотые часы, проверил, заряжен ли револьвер, и вышел на улицу.

Неспокойно было в это утро в селе. Отряженные старостой люди возвращали крестьян с полей, из леса, куда те направились за дровами.

– Неужели бею мало по одному человеку от каждого хозяйства? – негодовали крестьяне.

– Как можно! На холме Бели затевается такое важное дело, и все село должно принять в нем участие! – мрачно шутили некоторые.

– А зачем там понадобились женщины?

– Таков приказ бея! Должны явиться все поголовно – и мужчины и женщины.

Дядя Постол вернулся с пахоты и распряг волов. Привязал их у конюшни, дал им свежескошенной травы. Плуг поставил под навес. Отряхивая с опингов комья черной земли, он сокрушенно бормотал:

– Вымотает он из нас душу, черт его забери! Я уже успел состариться и за всю свою жизнь не помню ни одного счастливого дня. Не забыл я и старого бея – он был не лучше нынешнего. Всем им только бы глумиться над нами! И правильно делают, раз мы все терпим, как бессловесные скоты!

Завязывая тесемки на опингах, дядя Постол так сильно их натянул, что они порвались.

– Не везет мне! С самого утра не повезло, так и весь день пойдет, – горестно вздохнул Постол, стараясь связать порванные тесемки.

– Эй! Дядя Постол! Что ты сегодня так рано кончил пахать? – насмешливо крикнула ему жена Шумара, круглолицая веселая старушка.

– Тебе-то можно шутить! Твой Шумар успел вовремя вспахать поле, ему и горя мало, если бей продержит нас на холме Бели целый день на привязи, словно псов, – мрачно откликнулся на шутку старик.

– Эх, Постол! Сколько раз я твердила и своему муженьку и всем вам: вы, мужчины Дритаса, – вовсе не мужчины! Если бы бею вздумалось, как это бывало в старину, забрать у вас жен и запереть в свой гарем, никто из вас даже и не пикнул бы!

– Правильно говоришь, но что поделать, если у него в руках вся власть? – уныло ответил Постол.

В эту минуту к ним подошел и сам Шумар:

– Ну и прыткая стала моя Шумарица! Вчера весь вечер жужжала, что бей – палач, что кьяхи больше нельзя терпеть, что все мы не мужчины, а тряпки и что единственный настоящий мужчина в селе – это Гьика Ндреко. Ну что ж! Раз ты такая храбрая, поднимись-ка на холм Бели и поговори с беем! Послушаем, что ты ему скажешь!

Подшутив таким образом над женой, дядя Шумар продолжал:

– А что у нас сегодня творится! Пили поехал было на мельницу, его догнали и вернули с дороги! Гьерг отправился в лес за дровами и никак не хотел возвращаться, так у него отобрали топор! Я собирался починить развалившийся забор и только взялся за первый кол, как, гляжу, идет ко мне пойяк. «Дядя Шумар! Бей приказал всем собраться на холме Бели, иди!» – сказал он мне. – «Милый человек, за меня пошел мой Таро, он все сделает лучше. Оставь меня в покое!» – упрашивал я. Куда там! Заставил меня бросить работу. А как было не послушаться? Ведь тому палачу все станет известно.

– Хорошо вам тут разговаривать, а кто пахать будет? – насмешливо спросила Постолица, выходя из хлева с корзиной навоза в руках.

– Довольно, бабы, подтрунивать над нами! Сваливай навоз и ступай вместе с Шумарицей! Вы рады бы здесь целый день зубоскалить! – цыкнул на жену дядя Постол.

Обе пары вышли на улицу. Здесь стояла группа крестьян и слушала дядю Коровеша:

– Ей-богу, дорогие мои, я не виноват! Приехал уставший, слез с коня, едва держусь на ногах… Войду-ка, думаю, в дом и, пока молодежь гоняется за яблоком счастья, прилягу, передохну малость да подкреплюсь кофе. Рина приготовила мне кофе, но не успел я сделать и глотка, как сказали, что приехал бей. Я забыл про кофе, тотчас же вскочил и бросился его встречать, но получилось совсем не так… Обидел меня бей, кровно обидел. Оскорбил перед всем народом, перед невестой сына, которая еще не успела слезть с коня! Но что поделать? Мы в его власти!.. Захочет – и душу у нас отнимет!

Старик чувствовал себя жестоко оскорбленным. За свадебной софрой он после этого не спел ни одной песни. Стыдно было ему перед гостями, перед невестой. Коровешу случалось и раньше выслушивать брань бея, но не на свадьбе же родного сына, не в присутствии же всего села! Честь старика была поругана.

Крестьяне выражали Коровешу свое сочувствие:

– Испортил тебе свадьбу лиходей!

– Ни за что ни про что так оскорбить старого человека!

– Пойдем послушаем, какую песню нам сегодня затянет бей, – предложил Шумар.

– Будто мы не знаем какую! Запряжет нас всех, как волов, и заставит строить башню! – ответил Шоро.

– А пахать будем в мае, когда придет время сеять?

– Урожай получим такой, что зимой придется побираться от дома к дому! – предсказал кто-то из крестьян.

– А что до этого бею! – прошептал один из стариков.

– А вот и Нуневица – только ее и недоставало! А ну-ка, тетя Нуневица, расскажи, как Рако Ферра отнял у тебя кастрюльку! – со смехом обратился Шумар к подошедшей старухе.

– Почему тебе и не подшутить надо мной, если сам ты не испытал такой напасти, а может, испытал, да позабыл! – ответила Нуневица.

– Правда, тетя Нуневица, расскажи нам, как было дело с кастрюлькой! – начали ее просить со всех сторон.

Старуха долго отнекивалась, но потом уступила уговорам и, полусмеясь, полуплача, рассказала:

– Как-то в базарный день продала я в Корче рыбу, которую наловил мой сын. Были у меня еще кое-какие денежки, как раз хватило на кастрюлю, – ведь дома у нас варить не в чем, не в чем воду вскипятить. Купила кастрюлю, обрадовалась и возвращаюсь на постоялый двор. И вот, надо же случиться такой беде: у дверей натыкаюсь на Рако Ферра. «Эй, Нуневица! Что это у тебя? Никак, новая кастрюля?» – спрашивает он, а морда злющая-презлющая. – «Да, купила сейчас, – ведь нам не в чем даже похлебку сварить…» – отвечаю, а у самой сердце так и заколотилось. – «На кастрюльку деньги нашлись, а на уплату мне долга денег нету? Стыдно, стыдно… Бог тебя за это накажет. Я два года жду, когда ты вернешь мне долг, а ты новые кастрюли покупаешь!.. Значит, денежки-то у тебя водятся?.. Чтоб ты пропала со всем своим родом!» – И тут принялся меня ругать и поносить, а я стою, словно окаменелая, и сжимаю в руке кастрюлю. Потом все-таки собралась с духом и отвечаю: «Я должна тебе, Рако, три наполеона, а кастрюля стоит всего-навсего полнаполеона… к тому же вещь эта необходимая в хозяйстве»… Тогда он совсем озверел, вырвал у меня из рук кастрюлю и заорал: «Как ты сказала? Полнаполеона стоит? А мне должна три! Выходит, на мои деньги купила кастрюлю!» Еще раз обругал меня и пошел прочь с кастрюлей под мышкой. Как ни умоляла я его вернуть кастрюлю, не отдал… так и осталась я, горемычная, без кастрюли!..

Закончив свое печальное повествование, Нуневица расплакалась. Потом, подняв с земли свою корзину, добавила:

– Уж так он меня обидел, так обидел – накажи его за это бог!..

– Рако Ферра больше лютует, чем сам бей, чем его кьяхи! Правильно говорит Гьика, что от Рако нам приходится терпеть больше, чем от них! Да, плохо мы прислушиваемся к словам Гьики! – заметил Селим Длинный.

– Эй, вы! Идите зюда, зюда! Не то позалуюзь на ваз блею! – завизжал косноязычный дурачок Ламе. – Сказу болею, ей-богу, сказу! Совсем ваз не боюз!..

– Э, Ламе! Уж не бросил ли тебе сегодня бей со своего стола обглоданные кости, что ты так разлаялся? – спросил юродивого внучек Коровеша, стоявший у калитки двора.

– Дзыц, безенок! – припугнул его Ламе и продолжал созывать крестьян: – Эй, ты! Который с черными узами! Зюда! Зюда!

– Нечего сказать! Дожили до того, что и Ламе нами командует! – горько усмехались крестьяне.

А Ламе все манил крестьян рукой и грозил кулаком. Рако Ферра и Кара Мустафа поручили ему созывать крестьян на холм, и Ламе старался изо всех сил: торопил, ругал, грозил. В сотый раз выкрикивал одно и то же:

– Зюда, зюда! Блей велел! Зюда!

– Ну, раз зовет Ламе, надо слушаться! – решил дядя Тушар, и все гурьбой стали подниматься на холм. Ламе постоял немного, подумал и, строя гримасы, пошел вслед за ними.

С другой стороны поднималась на холм еще одна группа крестьян. Они оживленно разговаривали и размахивали руками:

– Бей обозлился на дядю Коровеша, что тот его не встретил как следует, и теперь вымещает обиду на нас всех! – говорил приземистый крестьянин.

– Это еще только начало! – сказал Петри. – Сегодня бей выгоняет Ндреко из его дома, завтра выгонит меня, послезавтра – тебя, и так всех по очереди. Всю свою жизнь прожил Ндреко на холме, и вот на старости лет ему приходится все бросать и переселяться в какой-то овраг, в папоротники и колючий кустарник! На что же это похоже?

– А что мы можем поделать, Петри, против бея? Он наш господин и поступает с нами, как хочет! – хриплым голосом возразил Нгьело. Его замечание никому не пришлось по душе. Все промолчали. Но Нгьело продолжал молоть свое, как испорченный мельничный жернов, пока у Петри не лопнуло терпение и он не прикрикнул:

– Замолчи, а не то дам тебе по морде!

– Подумаешь, какой герой объявился! Очень я тебя испугался! – огрызнулся Нгьело, но все же спрятался за спины крестьян.

– Прав Петри! – заговорил дядя Эфтим. – Дней десять тому назад был я на базаре в Корче. На постоялом дворе, где я остановился, встретил одного крестьянина из Опары. Он все добивался, где ему разыскать Кара Мустафу, который – как ему сказали – находился в Корче. Тили, сынишка Стефо, – сущий дьяволенок! – подошел к нему и говорит: «Вы, господин, ищете Кара Мустафу, нашего эфенди? Если хотите, провожу вас до дворца бея – Кара Мустафа там». Незнакомец обрадовался, и Тили повел его ко дворцу. Дорогой – эдакий хитрый мальчишка! – всячески старался выведать у пришельца, зачем ему понадобился Кара Мустафа. И знаете, что тот ему сказал? Будто, еще находясь в Тиране, Каплан-бей пообещал ему выделить пахотной земли и пастбищ у нас в Дритасе. У них там, в горах Опары, овцы дохнут с голоду. И многие семьи с радостью перебрались бы в наши края. Вот что рассказал мне Тили. Он, правда, сорванец, но такого сам не мог выдумать. И, как видно, бей теперь только ищет повода, к чему бы придраться. Вот придрался к дяде Коровешу. Сегодня выгонит его, а завтра, как правильно сказал Петри, и до других доберется.

– Может, все оно и так, как ты говоришь, но мне что-то не верится. Захотел бы Каплан-бей нас выгнать, взял бы да и выгнал без лишних разговоров, как это сделал Малик-бей у себя в Горице. Будет он еще думать, как подкопаться под Коровеша, под меня, под тебя! Незачем ему это! Решит прогнать – и прогонит, а мы и пикнуть не посмеем! Охотники на эту землю всегда найдутся. Наш господин, наверное, поругался со своей бейшей и срывает злобу на нас! – высказал свое мнение Топче, и нельзя было понять, говорит он серьезно или шутит.

– Ей-богу, попал в самую точку, – засмеялся старый Трени и продолжал: – Я-то помню, какая ведьма была его первая жена. Лет десять тому назад мы с Зарче ходили к бею в его дворец внести часть годового оброка. Принесли и сыру и масла. Арап, который служил у бея сейменом, прежде всего свел нас в погреб, где мы и сложили наши дары. Поднимаемся мы из погреба и тут же на лестнице нос к носу сталкиваемся с бейшей; она, в танком платье из чего-то вроде белой марли, показалась нам совсем голой. Увидела нас, попятилась, а спрятаться некуда. Тогда она заревела, как взбесившаяся телка, и выплеснула нам на головы из серебряного кувшина кипяток. А сама побежала вверх по лестнице, да еще ругается: «Разбойники! Негодяи! Кроты слепые!»

У нас от страха поджилки затряслись. Бросились мы обратно в подвал.

– Зенел эфенди, скажи нам, за что так рассердилась госпожа? – спросил я арапа. А он мне в ответ: «Тсс, молчи! Вы сами виноваты. Нужно было раньше посмотреть, есть ли кто на лестнице, а потом уже выходить. Ой, ой, ой! Что вы наделали!» – восклицал арап и колотил себя кулаком по лбу.

Через некоторое время мы потихоньку выбрались, уже не помню, через какую дверь. Но с этим арапом после того случая подружились. Я его часто угощал раки, и уже после первого глотка язык у него развязывался, и он выкладывал мне все: сказывал, что и самому бею нередко доставалось от этой ведьмы. А когда она несколько лет тому назад умерла, бей, вместо того чтобы носить по ней траур, устроил пир – праздновал вовсю освобождение от этой змеи подколодной! Впрочем, говорят, что и от теперешней жены ему здорово достается!

– А сколько жен у нашего бея? – простодушно спросил Козма.

– Сколько? А кому же это известно? – засмеялся в ответ старый Трени.

Разговаривая таким образом, дошли они до холма Бели.

– Эй, дядя Коровеш! Вчера всем селом женили твоего Или, а сегодня женим бея! – пыталась пошутить никогда не унывающая Шумарица, заметив старика, направлявшегося в дом Ндреко.

– Ох, Шумарица!.. Боюсь, не мы его женим, а он нас! – отшутился Коровеш и, пригнувшись в дверях, вошел в дом.

Ндреко сидел у очага и молча размешивал тлеющие головешки; по щекам его изредка скатывались скупые слезы. Ему казалось, что сегодня холодно, по телу пробегала дрожь.

У окна стояла грустная Рина и слегка покачивала колыбель, в которой спал сынишка.

– С добрым утром, племянница! – поздоровался Коровеш, входя и вглядываясь в лицо молодой женщины. В тишине голос старика прозвучал неожиданно громко.

– Добро пожаловать, дядя, добро пожаловать! Как хорошо, что ты пришел! – обрадовалась Рина.

– А, Коровеш, иди сюда! – приподнялся ему навстречу Ндреко.

– И ты дома? А я зашел поздороваться с племянницей да пощекотать усами вот этого маленького чертенка! – сказал старик, усаживаясь на веленджэ, которое поспешила расстелить для него Рина. – А почему ты дома – ведь все село собралось. Выходи, чего сидишь, будто в темнице! – посоветовал он Ндреко.

– А зачем? Говоришь, все село собралось? Это они пришли копать мне могилу. Куда я пойду? Где мне искать защиты? – скорбным голосом откликнулся Ндреко. Потом достал коробку с табаком и протянул ее гостю.

– Ах, как хорошо, что ты пришел, дядя! – повторила Рина и принялась раздувать в печи огонь. – Свекор всю ночь не спал и до самого твоего прихода ни с кем слова не вымолвил.

Ндреко бросил на нее исполненный страдания взгляд и проговорил:

– Я уже прожил свою жизнь, не во мне дело. Но сердце мое разрывается, когда я думаю о вас – о Гьике, о тебе и о Тирке… Где вы будете жить? А Гьика ведь такой вспыльчивый, мало ли что может натворить сгоряча!

– Вот что тебя тревожит! – сказал Коровеш, – но ведь тебе и самому давно известно, что вся эта земля – собственность бея и он может поступать с нами, как ему заблагорассудится, может прогнать нас, когда ему захочется. Такова уж наша крестьянская доля. Вот теперь ему взбрело в голову на месте твоего дома выстроить себе башню. Видно, тут ему очень понравилось, Попробуй, скажи ему: «Не уйду отсюда! Не отдам тебе этот клочок земли!» Он тебе тут же свернет шею, как жалкому цыпленку! Ведь это палач! И упрямством ты ничего не добьешься. Попробуй с ним поговорить по-хорошему, пусть позволит тебе построить дом у рощи. Сунем что-нибудь кьяхи, может, и они замолвят за тебя слово перед беем. А уж если, на худой конец, он не согласится, то и место около ущелья, которое он тебе предназначил, все-таки лучше, чем ничего! Раз мы родились на свет, надо жить, Ндреко, а не сдаваться. Живыми в могилу мы не ляжем!

– Все это так, все это верно… – соглашался с ним Ндреко, печально покачивая головой. – Но кто даст мне хлеба, когда у меня его не будет? Куда я бы ни обратился, никто меня не защитит. Сегодня бей выгоняет меня из дома, где я родился, где жили мой отец и дед: забирает весь мой участок с огородом, с пастбищем. Ты сам знаешь, как я здесь трудился, сколько здесь пролито моего пота. И вот бей лишает меня всего этого и отправляет на край села, к ущелью. Завтра ему вздумается, и он отнимет у меня последнее поле, которое я обрабатываю, и моей семье только останется умереть с голоду. А ты советуешь не сдаваться, на что-то надеяться! Какая может быть для меня надежда?

Рина варила кофе и время от времени незаметно от свекра смахивала слезу.

– Нет, отец! Прав дядя Коровеш: не надо отчаиваться. Бог даст, с голоду не помрем! – вмешалась в разговор молодая женщина, и от этого у старика будто полегчало на сердце.

Ндреко продолжал, обращаясь к гостю:

– Сегодня утром ввалились к нам сеймены. Орут, ругаются, совсем озверели. Перепугали невестку и внука. Рине показалось, что они уже явились выбрасывать наши вещи. А они только велели дожидаться прибытия бея и с криками и руганью ушли. Что мы могли поделать с этими негодяями? Нет у нас никакой защиты!

– И Гьика, как на грех, задержался на пастушеском стане. Уж давно пора ему возвратиться, – проговорила Рина, наливая в стакан ячменный кофе.

– Скрутим еще по одной! – предложил дядя Коровеш и угостил хозяина свои табаком. – Лучше бы Гьика не приходил, пока здесь эти разбойники! Неровен час – вспылит, не вышло бы беды!

– Выпей, пожалуйста, кофе, дядя! – и Рина протянула старику чашку, затем щипцами достала из очага уголек и подала свекру закурить.

Попивая кофе и покуривая, старики продолжали разговор, а Рина подошла к окну. Она увидела вдалеке верхом на конях бея и его кьяхи, которые въезжали на холм. Сердце ее дрогнуло. Она отпрянула от окна и вскрикнула:

– Бей едет! Бей!

– Пожаловал, значит? Поднимайся, Ндреко, выйдем ему навстречу, – сказал дядя Коровеш, и оба старика, тяжело вздохнув, встали.

– А ты, племянница, оставайся с Тиркой здесь. Нечего тебе смотреть, что там будет делаться! – наказали они Рине и вышли.

Холм Бели был полон крестьян. Некоторые сидели прямо на земле, сложив по-турецки ноги; другие стояли, прислонившись к забору. Женщины жались ближе к дому.

По двору спокойно разгуливали петух и несколько кур. Время от времени петух взмахивал крыльями и громко кукарекал. У кучи навоза, при входе во двор, стояла свинья и мордой рылась в навозе, откуда поднимался теплый пар.

Бей, выйдя из дома Рако Ферра, сел на коня и проследовал через все село. Когда он достиг холма Бели и въезжал во двор Ндреко, в нос ему ударил тяжелый запах навоза. Приложив к носу шелковый платок, он повернул коня и рысью погнал его в другую сторону – к заброшенной мельнице Нуни, находившейся напротив холма Бели.

Когда бей в сопровождении кьяхи и сейменов доехал до мельницы, небо, бывшее с утра безоблачным, покрылось тучами. Селение утонуло в тумане, а холм неожиданно показался бею мрачным.

Каплан-бей захотел отсюда полюбоваться холмом и представить себе на нем новую башню, которую он собирался воздвигнуть. Но он остался недоволен: под небом, затянутым тучами, ландшафт показался ему унылым, и он погнал коня обратно к холму Бели. Настроение у него испортилось: раздражали тучи, туман, стлавшийся над селом.

Крестьяне уже давно ждали бея. Мрачный и хмурый, въехал он во двор Ндреко. Староста и старики вышли его встречать. Но на беду их опередила свинья Ндреко. Испугавшись лошадей, она заметалась между беем и крестьянами. Конь бея в свой черед испугался свиньи и встал на дыбы. Бей едва усидел в седле; еще мгновение – и он свалился бы на кучу навоза. Изо рта у него выпал янтарный чубук, из руки – хлыст. Испуганный, бледный как полотно, бей левой рукой натягивал поводья, а правой выхватил револьвер, привстал на стременах и… выстрелил три раза кряду. Свинья пробежала несколько шагов и рухнула в навоз.

– Эх, что натворила эта свинья! – говорили одни.

– Бедный Ндреко! Вот еще стряслась над ним беда! – сочувствовали другие.

– И на кой черт свинья бросилась встречать бея! – качали головами третьи.

Бей слез с коня. Губы его дрожали, и от злобы он ломал себе пальцы. К нему подбежал Рако Ферра и подал оброненные чубук и хлыст. Подошли и спешившиеся сеймены. Кара Мустафа заметил среди стариков Ндреко и бросил на него грозный взгляд.

– Живи столько, сколько стоят наши горы, бей! Умоляем тебя, милостивый бей, не обращай внимания на этот прискорбный случай. Ведь это – скотина… испугалась, заметалась… – успокаивали бея в один голос старики.

Ндреко ежился от страха и прятался за спинами женщин.

– Несчастный я, несчастный! Нет у меня больше свиньи! – лепетал он.

Этот случай произвел тягостное впечатление. Все жалели Ндреко. Некоторые опасались, как бы теперь бей не обозлился еще больше и не выдумал для всего села еще чего-нибудь похуже. Женщины в тревоге перешептывались. Рина и Вита, видевшие все из окна, громко плакали. Кто-то в толпе проговорил:

– Хорошо, что здесь не было Гьики, а то, кто может знать, что бы произошло!

Слова стариков несколько смягчили разгневанного бея. Сопровождаемый кьяхи, он направился к крестьянам, которые пятились и расступались. Бей остановился перед толпой и обвел ее грозным взглядом. Стегнув хлыстом по сапогу, он спросил:

– Все явились?

– Все, милостивый бей! Все до одного!

– Слушайте! – начал свою речь бей. – Вы сожгли мою старую башню и поэтому должны построить новую: большую, высокую, красивую, крепкую – чтобы равной ей не было во всей округе. Вот здесь, – он начертил хлыстом на земле большой круг, – к середине мая должен быть заложен фундамент. Пятнадцатого апреля из Корчи приедет архитектор, и вы все начнете работать: мужчины будут таскать камни, рубить лес, заготовлять строительные материалы, гасить известь, а женщины – расчищать землю, таскать хворост для гашения извести, воду и все, что понадобится. Всем будут распоряжаться архитектор и два моих кьяхи, Кара Мустафа и Яшар. Если вы не будете повиноваться им, это значит, что вы не повинуетесь мне, и тогда берегитесь! Никто не смеет уклоняться от работы! Хорошенько запомните эти слова! Ясно?

Крестьяне стояли, опустив головы, и молчали. Тишина была такая, что казалось, будто никто и не дышит.

– Поняли, что я сказал? Чтобы все работали, все без исключения! Понятно?

Опять молчание.

– Чтобы все! Все! – закричал бей, рассерженный упорным молчанием крестьян.

– Как же, бей! Это наша святая обязанность! – послышался наконец голос Рако Ферра.

– Как ты прикажешь, бей, так и будет! – поддержал его староста.

Крестьяне продолжали стоять с нахмуренными лицами, сжимали кулаки, покашливали, но никто не заговаривал. И вдруг раздался чей-то женский голос:

– Говорят Рако да староста, но они-то сами работать не пойдут, а погонят других! И зачем вмешивать в это дело женщин? Разве мало у нас своих забот? Мы и с детьми своими никак не можем управиться, где уж нам строить башню для эфенди-бея! Это работа не наша, а мужская.

Все переглянулись. Многие поднимали головы, стараясь увидеть, кто осмелился открыть рот, чтобы вымолвить такие дерзкие слова.

Бея охватила ярость. Кьяхи взялись за ружья.

– Кто это сказал, кто? – крикнул бей, взмахивая хлыстом.

Опять молчание.

– Пусть та сука, которая осмелилась здесь лаять, выйдет вперед! – приказал бей.

Кое-кто узнал говорившую по голосу. Это была жена Шумара, тетя Мара. У нее внутри все кипело от возмущения: почему все боятся и молчат? И она решила заговорить сама, чтобы пристыдить малодушных мужчин за их скотскую покорность произволу бея. И, когда бей в третий раз потребовал, чтобы говорившая вышла из толпы, она набралась мужества и вышла вперед.

– Вот я перед тобой, бей!

– Молодец баба! – восхитился кто-то.

– Какая дурища! – определил другой.

У всех захватило дыхание. Что-то теперь будет? А дядя Шумар опустил голову, как будто перед ним разверзлась пропасть:

– Безумная, погубила ты нас! – прошептал он.

Бей выронил хлыст. Леший тотчас же поднял его и, вытаращив глаза, смотрел на нее, как на диковинного зверя.

– Не обращай на нее внимания, бей, она не совсем в себе… – шепнул ему Рако.

А бей все смотрел на эту женщину и, не зная, как поступить, заскрежетал в гневе зубами и во все горло заорал:

– Сука! Ведьма! Прочь с моих глаз!

Все облегченно вздохнули. Буря разразилась, но молния не поразила храбрую тетю Мару.

– Стыдно нам, трусам! – сокрушались некоторые из мужчин.

А бей продолжал свою речь:

– Башня должна быть построена быстро. Кости здесь свои сложите и вы и жены ваши, а башню воздвигнете! Я здесь господин, все здесь мое и все люди здесь в моей власти! Запомните это раз и навсегда!

Бей сделал небольшую паузу, закурил сигарету и, несколько смягчившись, заговорил уже другим тоном:

– Но я господин милостивый, душа у меня добрая, и я жалею крестьян. Даю Ндреко десять дней сроку, чтобы разобрать дом, взять свой скарб и спуститься вниз, туда, где я ему отвел участок: пусть строится заново.

Затем бей указал, где закладывать амбары, где конюшни, где разбить сад, насадить виноградники. К нему вернулись гордость и самодовольство. Он прошел сквозь расступившуюся толпу и шагнул через порог дома Ндреко. За ним последовали старики.

Увидев бея, Рина выхватила из колыбели младенца и вместе с Витой забилась в угол. Ребенок испугался и заплакал. Не говоря ни слова, бей подошел к окну, бросил взгляд на село, расстилавшееся внизу, на дорогу, ведшую в Корчу, на все свои владения. Какой великолепный вид открылся ему отсюда! Какое прекрасное место выбрал он для своей виллы!

Бей отошел от окна и направился к выходу. У порога оглянулся на Рину, державшую на руках ребенка. Она показалась ему очень красивой; он долго не мог отвести от нее глаз. Рина смутилась.

– Кто эта женщина? – тихо спросил бей у Рако.

– Жена Гьики.

– Ах, вот как! Не забудь приказать старосте, чтобы он завтра же отправил этого Гьику в общинное управление. Завтра же! – проговорил бей, выходя из дома.

Однако почему этот дерзкий разбойник Гьика сегодня даже не пикнул? Наверное, испугался! То, что он опасный крамольник, об этом говорили многие: первым предупредил его Рако, то же подтвердили кьяхи; говорил об этом и жандармский инспектор; да и сам бей прошлым летом убедился в неслыханной дерзости Гьики. Но тут в его мыслях образ Гьики потускнел перед образом его красавицы жены. И в городе редко встретишь такую! Бей жадно оглянулся назад, проглотил слюну и вышел во двор.

Сеймен поддержал стремя, и бей вскочил в седло. Наказав старосте зайти вечером к Рако за последними приказаниями и метнув напоследок злобный взгляд на столпившихся вокруг крестьян, он уехал.

Точно тяжелый груз свалился с плеч крестьян, они свободно вздохнули и громко заговорили.

Слава богу, все обошлось довольно благополучно. Только свинья Ндреко поплатилась жизнью! – насмешливо заметил Карагьоз.

– А разве мы держали себя, как подобает мужчинам? Никто не осмелился возразить бею ни одного слова, кроме женщины, – сказал дядя Коровеш и добавил: – А Гьики не было.

– И хорошо, что не было, а то с его буйным нравом дело могло закончиться кровопролитием! – сказал Селим Длинный.

– А тетя Мара молодчина! Мы все не стоим ее мизинца, – заметил Ташко.

– Лучше умереть, чем жить такой жизнью! – послышался чей-то голос в неожиданно замолкшей толпе.

IX

Воскресный день. Девушки одна за другой идут к колодцу. Они в праздничных платьях с нарядными оборками. На расшитых бусами поясках отражаются лучи заходящего солнца. Солнечные блики играют на щеках девушек. Опинги украшены красными кисточками. В длинные косы вплетены разноцветные ленты.

Девушки не опешат: воскресный вечер принадлежит им. Они свободны от работы и могут вдоволь наговориться у колодца и за поливкой огородов.

По очереди подходят они к колодцу и опускают в него ведро. Несколько глубоких всплесков, они тянут веревку, у сруба появляется ведро, наполненное свежей водой. Они выливают воду в принесенные с собой бочонки и лейки. Некоторые поставили свои бочонки на землю и, дожидаясь, пока наступит их очередь, собираются группами, разговаривают и пересмеиваются.

– Ленка, вон идет Гьерг. Он нарядный, как жених! – шутит Шпреса, нежно дотрагиваясь до плеча подруги.

– Мой-то хорош, но краше твоего нет во всем селе! – улыбаясь, отвечает ей Лена.

– Смотрите, как жених Дины надвинул феску на самые глаза, – вступает в разговор Настасия, дочка Селима Длинного.

– А твой заткнул василек за ухо; так и ходит!.. – откликается Дина.

– Почему ты не посоветуешь своему Васо выпускать из кармана кончик вышитого платочка?

– А твой милый держит вышитый платок напоказ, даже когда рубит дрова.

Девушки рассмеялись.

– Очень они вас любят, очень вы им милы, чтобы вас черт побрал! – грубовато-шутливо заметила девушкам пожилая женщина, жена Кьирко. – Чтоб все вы провалились в преисподнюю! Совсем закружили ребятам головы своими вышитыми платками, которыми вы их одарили, – закончила она и отошла от колодца.

Но ее слова ничуть не смутили девушек: не впервые приходится выслушивать подобные нравоучения.

– А вот и молодая невестка дяди Коровеша, – проговорила дочка Нуни.

И действительно, жена Или сегодня впервые после свадьбы вышла к колодцу поговорить с девушками. Ее сопровождали Рина и Вита.

Молодка подошла с кувшином в руке. Она была статная, круглолицая, с большими, немного удивленными глазами. Одета она была наряднее Рины и Виты. Венецианские серьги, пояс с серебряной отделкой, расшитое золотом платье, новенькие опинги – все это только подчеркивало ее красоту. Все ее окружили, осматривали наряд, дотрагивались до серег, до пояска. И каждая как бы хотела сказать: «До чего же ты красивая!»

Молодка улыбалась.

– Вот вышла ей незадача, бедняжке! Испортил свадьбу, палач, – прошептала Дрита, передавая ведро Дине.

– Нет, ты жалей не молодку дяди Коровеша, а пожалей лучше несчастную Рину: вид у нее сегодня, как у скорбной богородицы. Опозорили ее… Разве ты не знаешь, что вчера произошло? – И Дина, наклонившись к самому уху Дриты, шепотом продолжала: – Вчера вызывали в общинное управление ее мужа, Гьику, и Велику Шоро. Я знаю почему. Мне мама рассказала, а она узнала от отца. Их вызывали, потому что… Велика спуталась с Гьикой и теперь… беременна! – Дина закусила губу.

От удивления Дрита выронила ведро, и вода разлилась у ее ног.

– Что ты говоришь? Возможно ли такое дело?

– Рина еле держится на ногах. Будь я на ее месте, я бы такого позора не пережила.

– Как она, должно быть, страдает, бедняжка!

– Главное – перенести горе, а со временем все сглаживается. Человек крепче камня, как говорит мой дед.

– Плакать хочется. Неужели Гьика не мог жить спокойно? Ведь в деревне нет женщины красивее его Рины! А вот как он с ней поступил…

– Мама говорит, будто это неправда: не мог Гьика пойти на такое дело, да и Велика не из таких женщин. Должно быть, все это козни Рако Ферра и бея. Ненавидят они Гьику… Чем все это кончится?

И обе девушки отошли от колодца.

Понемногу расходились и остальные. Шли на огороды с бочонками и с лейками. Ушли и Рина, и жена Или, ушла Вита с Леной, дочерью Эфтима.

Сельские огороды разделены изгородями. Они невелики – у каждой семьи две-три грядки с луком, чесноком и другими овощами. У изгороди девушки обычно сажают цветы. Весной они поливают грядки каждое утро и воду для этого берут из озера. По воскресеньям поливают только вечером, таская воду из колодца. А к колодцу идут потому, что здесь можно вволю наговориться и пошутить.