Текст книги "Братья. Джон Фостер Даллес, Аллен Даллес и их тайная мировая война (ЛП)"

Автор книги: Stephen Kinzer

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Другой государственный секретарь в другую эпоху мог бы преуменьшить значение этих вызовов. Фостер же воспринял их как серьезные стратегические угрозы и воспользовался ими, чтобы обострить чувство надвигающейся опасности, которое он всегда стремился внушить американцам. Он драматизировал "кризис офшорных островов" и "берлинский кризис" как угрозы жизненно важным американским интересам. Они месяцами занимали первые полосы газет.

На конференции Всемирного совета церквей в Кливленде Фостеру удалось спастись от этого противостояния. Среди делегатов были видные богословы и религиозные лидеры, многих из которых он знал много лет. Он надеялся найти среди них как духовное, так и политическое утешение, но не нашел ни того, ни другого. Делегаты вежливо выслушали его речь, а затем, в течение нескольких часов, приняли резолюцию, призывающую США признать Китайскую Народную Республику и поддержать ее вступление в Организацию Объединенных Наций. Фостер был потрясен.

"Для него это была настоящая и глубоко прочувствованная обида", – писала Элеонора.

Она также сообщила, что у Фостера был еще один источник личных неприятностей: "По предписанию врачей он бросил курить, поэтому вынужден был потягивать свой вечерний бренди без сигары, которой обычно наслаждался. Ему это было трудно, и это способствовало появлению повторяющегося кошмара. В нем он потягивал бренди в компании мужчин, и ему предложили сигару. Когда он потянулся за ней, то проснулся весь в поту".

Когда осень перешла в зиму, Фостер почувствовал усиливающиеся боли в животе. Несмотря на это, он отправился в Мехико, чтобы присутствовать на инаугурации президента Адольфо Лопеса Матеоса. Там он долго беседовал со своим сыном Джоном, горным инженером из Монтеррея, который прилетел к нему. Он был явно нездоров. По дороге домой он остановился на несколько дней на ранчо Smoke Tree Ranch в Палм-Спрингс, Калифорния. Облегчения он не нашел. 6 декабря он поступил в Медицинский центр армии Уолтера Рида в Вашингтоне для недельного "отдыха и обследования".

В конце той недели Фостера прямо из Уолтера Рида отвезли в Национальный аэропорт, откуда он вылетел в Париж на встречу НАТО. Эйзенхауэр, очевидно, почувствовав, что конец близок, одолжил Фостеру свой личный самолет и пилота. Поездка оказалась тяжелой. Вместо того чтобы вернуться в Вашингтон, Фостер полетел на Ямайку, где провел две недели в поместье финансиста Кларенса Диллона.

"Я чувствую себя в состоянии продолжать работу", – сказал он журналистам по возвращении в Вашингтон.

В конце января 1959 г. Фостер вылетел в Европу, что стало его последней зарубежной поездкой. Его здоровье ухудшилось настолько, что он не мог самостоятельно мыться и одеваться. В Бонне он встретился со своим старым товарищем, канцлером Аденауэром, и, как оба предполагали, в последний раз. Он мог есть только кашу.

10 февраля Фостер вернулся в госпиталь Уолтера Рида. Там ему была сделана операция по удалению грыжи, а также проведено зондирование на предмет рака. Выйдя из больницы, он потребовал от врачей правды о своем состоянии. Они были уклончивы.

"Фостер знал о некоторых медицинских фактах и о своих тяжелых физических страданиях, – писала впоследствии Элеонора, – но, похоже, он не предполагал, что его работа на земле должна закончиться".

30 марта, после нескольких дней отдыха во Флориде, Фостер решил, что у него нет сил продолжать работу на этом посту. Он попытался написать заявление об отставке на одном из своих всегдашних желтых блокнотов, но его почерк оказался слишком неустойчивым. Тогда он надиктовал его Джанет. Она напечатала его на машинке и передала Аллену, который доставил его Эйзенхауэру. Президент ответил письмом, в котором поблагодарил Фостера за то, что он был "стойким оплотом нашей нации против махинаций империалистического коммунизма".

Три женщины бдительно следили за палатой Фостера. Джанет была тихо убита горем, Элеонора – стоически спокойна, а Кловер – обезоруживающе весела, рассказывая о чудесных исцелениях и глупости врачей. Пока они ждали, Фостер прошел курс лучевой терапии, но отказался от наркотических обезболивающих. Рак дал метастазы в кости. Он умер вскоре после рассвета 24 мая 1959 года. Народ оплакивал его так, как мало кто ожидал.

"За несколько недель до этого его имя было синонимом непримиримости, жесткости, негибкости до такой степени, что он предпочитал вооруженный конфликт уступкам", – писал один из комментаторов. "Теперь молодые мужчины и женщины плакали над его телом".

Американцы воспринимали Фостера так, как дети воспринимают старого строгого школьного учителя. В конце жизни он казался застывшим в неподвижности, анахронизмом, пленником прошлого. Однако когда его не стало, нация почувствовала себя обделенной. Долгие годы он возглавлял сопротивление смертельной опасности. Его смерть заставила многих задуматься о том, что они пережили страшный период, и в этом была немалая его заслуга. Практически каждый американец знал его имя. Как и большинство грамотных людей на Земле. Когда он умер, мир вдруг стал казаться другим.

Аллен предложил почтить память брата на небольшой частной службе, но его предложение было отклонено. Его опасения оправдались, когда в день похорон стояла сильная жара, собралась огромная толпа, а причитания были нескончаемыми.

"Какой-то парень встал и прочитал весь Ветхий Завет", – ворчал бывший госсекретарь Дин Ачесон за бокалом вина. "Потом кто-то другой, не уступая, прочитал весь Новый Завет. К тому времени я так устал, что едва мог это вынести. А сколько было хвалебных речей – вы не поверите: "Самой большой ошибкой было то, что я не умер на посту".

Аллен, естественно, был потрясен смертью человека, с которым он был связан как лично, так и профессионально всю свою жизнь. Он больше не был частью дуэта, способного потрясти мир. Эйзенхауэр стал реже приглашать его в Белый дом и сказал помощникам, что при каждой встрече Аллена с ним должен присутствовать еще один человек.

Некоторые полагали, что Эйзенхауэр может назначить Аллена преемником своего брата, предоставив ему пост, о котором он давно мечтал, но это так и не стало реальной перспективой. В итоге Эйзенхауэр остановил свой выбор на заместителе министра Кристиане Хертере, патриции из Новой Англии, который, как известно, морщился от некоторых воинственных высказываний Фостера.

"Кристиан Хертер так и не заменил Даллеса", – пишет историк Бланш Визен Кук. "Никто не заменил. Жесткий парень, который огрызался, ушел".

Первой новой фигурой, появившейся на мировой арене во время пребывания Хертера на посту президента, стал тот, кто будет десятилетиями досаждать и одерживать американских лидеров: Фидель Кастро. 1 января 1959 г. Кастро захватил власть на Кубе, свергнув военного диктатора Фульхенсио Батисту. В течение многих лет Батиста был верным слугой США, а люди Аллена обучали его тайную полицию, которая прославилась пытками и убийствами революционеров. Уже одно это придавало Кастро угрожающую ауру. В первые месяцы своего пребывания у власти он воздерживался от прямой конфронтации. Затем, когда Фостер умирал в клинике Уолтера Рида, он объявился в Нью-Йорке.

Одиннадцатидневный визит Кастро стал сенсацией. Молодой, бородатый, длинноволосый и невероятно романтичный, он принимал гостей в легендарном отеле "Тереза" в Гарлеме, присутствовал на бейсбольном матче на стадионе "Янки", посетил зоопарк Центрального парка, ел хот-доги и гамбургеры и был поцелован королевой красоты. "Он пришел, он увидел, он покорил", – писала газета Daily News.

Эйзенхауэр избегал встреч с иностранными лидерами, лояльность которых была неопределенной, и поручил встречу с Кастро вице-президенту Никсону. Они беседовали в течение трех часов. В своем отчете Никсон написал, что Кастро "обладает теми неопределенными качествами, которые делают его лидером людей", и выразил опасение, что США не смогут "сориентировать его в правильном направлении".

"В своем отношении к коммунизму, – заключил Никсон, – он звучал почти так же, как Сукарно".

Это оказалось провидением. В течение нескольких месяцев после возвращения из Нью-Йорка Кастро провел масштабную земельную реформу, запретил иностранцам владеть собственностью и подписал торговое соглашение с Советским Союзом. Казалось бы, произошло немыслимое: страна, находящаяся на пороге Соединенных Штатов, попала под советское влияние.

Хотя Эйзенхауэр был почти в панике от такой перспективы, он направил свой гнев на Кастро, а не на Советский Союз. Более того, когда его антикастровский пыл нарастал, он решил пригласить Никиту Хрущева в Вашингтон – что было бы немыслимо еще при жизни Фостера.

Когда 15 сентября 1959 г. Хрущев прибыл в США, он стал первым советским лидером, ступившим на американскую землю, и объектом огромного восхищения. Эйзенхауэр пригласил его на отдых в Кэмп-Дэвид, но Хрущев хотел сначала увидеть Соединенные Штаты. Орда репортеров следила за каждым его шагом. Один из них, Мюррей Кемптон, позже написал, что это был "самый интересный публичный опыт в нашей жизни".

В Нью-Йорке Хрущев побывал на вершине Эмпайр-стейт-билдинг, осмотрел штаб-квартиру IBM, принял Элеонору Рузвельт и пообщался с магнатами в таун-хаусе Аверелла Гарримана. Он посетил ферму в Айове и супермаркет в Сан-Франциско. Его фотографии были на первых полосах газет каждый день: он обнимает живую индейку, заглядывается на девушек из хора, похлопывает по животу толстяка, даже делает вид, что крадет в магазине держатель для салфеток, засунув его под пиджак. Он познакомился с Фрэнком Синатрой, Бобом Хоупом и Ширли Маклейн. Газетные заголовки варьировались от "Хрущев – шоумен по прибытии" и "Турне Хрущева по США напоминает передвижной цирк" до таких странных, как "Увидев К. по телевизору, он убивает двоих" и классических "Отказавшись от экскурсии в Диснейленд, К. взрывает макушку".

Этот визит принес Хрущеву именно то, чего опасался Фостер. Он создал для него образ нормального человека, который может быть одновременно обаятельным, вспыльчивым, вспыльчивым, угрожающим и успокаивающим. Фотографии Эйзенхауэра и Хрущева вместе – пара лысеющих дедушек с широкими улыбками – подрывали предпосылку враждебности, которая определяла ход холодной войны.

В Кэмп-Дэвиде Эйзенхауэр показал фильм "Шейн" своему гостю. Возможно, он хотел передать какое-то послание. Хрущев угрожал вытеснить западные державы из Берлина, и фильм изобилует такими фразами, как "Мы не можем отдать эту долину и не собираемся этого делать". Саммит не привел ни к каким прорывам, но угрозы Хрущева по поводу Берлина развеялись в том, что некоторые назвали "духом Кэмп-Дэвида". Это было то, что не могло произойти при жизни Фостера: Хрущев блефовал, Эйзенхауэр делал вид, что ничего не замечает, прошло время, и обе стороны молчаливо согласились забыть весь этот эпизод.

Однако визит Н.С. Хрущева не ослабил страха перед Кастро, царившего в Вашингтоне. В январе 1960 г. Аллен создал оперативную группу по Кубе и поручил ей разработать план тайных действий на Кубе. Когда план был готов, Эйзенхауэр утвердил его.

В то время как тайная война против Кастро обретала форму, произошли два события, которые отвлекли внимание Аллена и его начальника. 1 мая во время высотного полета над Советским Союзом пропал самолет-шпион U-2. Аллен предположил, что он взорвался. Он помог придумать легенду, и Эйзенхауэр согласился ее использовать. Государственный департамент опубликовал заявление, в котором говорилось, что пилот "метеорологического самолета" "сообщил о проблемах с кислородным оборудованием", и что самолет мог "продолжить полет на значительном расстоянии в автоматическом режиме и случайно нарушить советское воздушное пространство". Позже пресс-секретарь добавил: "Нелепо говорить, что мы пытаемся обмануть весь мир по этому поводу.... Не было абсолютно никакой преднамеренной попытки нарушить советское воздушное пространство, и никогда не было". Через несколько дней Хрущев нанес ответный удар.

"Я должен открыть вам секрет", – с улыбкой сказал он на пресс-конференции в Москве. "Когда я делал свой первый доклад, я намеренно не сказал, что пилот жив и здоров".

Оказалось, что, хотя летчику Фрэнсису Гэри Пауэрсу был выдан полый серебряный доллар, содержащий смертельную дозу яда, он не воспользовался им, когда его самолет был сбит. Хуже того, при падении самолет практически не пострадал, а все его шпионские камеры остались целыми. Хрущев с явным азартом высмеивал американских лидеров за "глупости", которые они говорили, чтобы скрыть правду.

"Весь мир знает, что Аллен Даллес – не метеоролог, – добавил он.

Эйзенхауэра уличили в том, что он сказал американцам и всему миру огромную ложь. Его сын Джон призвал его уволить Аллена, который подтолкнул его к этому. "Я не собираюсь перекладывать вину на своего подчиненного", – ответил президент.

"Если вы, господа, шпионы, а я – правительство, – размышлял Эйзенхауэр на пресс-конференции, – и вас поймают, я могу сказать, что никогда не слышал о вас и не видел вас раньше. Но если вы пристегнете к спине U-2, то не признать и не взять на себя ответственность будет, мягко говоря, сложнее".

Эйзенхауэр заранее договорился о встрече с Хрущевым в Париже 18 мая и попросил Аллена проследить за тем, чтобы ничто не помешало проведению саммита. После катастрофы U-2, как и опасался Эйзенхауэр, Хрущев отказался от встречи. На гневной пресс-конференции советский лидер пригрозил "взять американских агрессоров за шиворот, немного встряхнуть их и дать им понять, что они не должны совершать подобных актов агрессии против Советского Союза, и что если они придут еще раз, то получат еще один удар".

Хотя снимки, сделанные самолетами U-2, давали ценные разведданные, было практически неизбежно, что в какой-то момент один из них будет сбит. Когда это произошло, напряженность в "холодной войне" обострилась. Эйзенхауэр надеялся завершить свой срок на фоне улучшения советско-американских отношений. Вместо этого они оказались почти такими же холодными, как и в момент его вступления в должность.

"Этот эпизод унизил Хрущева и дискредитировал его относительно умеренную политику", – писал Джордж Кеннан. "Он вынудил его для защиты собственной политической позиции перейти к более воинственному антиамериканскому тону публичных выступлений".

В то время как разворачивался кризис с U-2, в Конго неожиданно появился Патрис Лумумба, бросивший вызов западной власти. Он привел в ужас многих в Вашингтоне. Война с Кастро оставалась приоритетной задачей, но в середине 1960 г. остановить Лумумбу стало еще более актуальным. Аллен увидел возможность начать дерзкую операцию. На заседании Совета национальной безопасности, состоявшемся всего через три недели после инаугурации Лумумбы, он привлек всеобщее внимание фразой, рассчитанной на то, чтобы вселить ужас в коллективное сердце Вашингтона. Лумумба, по его словам, был "Кастро или еще хуже".

* * *

Никогда страна не была описана с такой безжалостной точностью, как в романе Джозефа Конрада, назвавшего Конго "сердцем тьмы". В некоторых людях оно проявляет самые худшие качества. Возможно, причиной тому – впечатляющее богатство ресурсов. Считается, что Конго – самый богатый географический участок на Земле. Когда в 1885 г. бельгийский король Леопольд II присвоил его себе, он назвал его "великолепным куском пирога". За время своего семидесятипятилетнего правления бельгийцы нажили в Конго огромные состояния. Миллионы конголезцев погибли в результате резни или рабского труда. Это был самый кровавый эпизод в истории европейского колониализма.

Фостер и Аллен считали себя антиколониалистами и полагали, что африканские страны должны стать независимыми. Однако две из первых стран, которые сделали это в конце 1950-х годов, привели к появлению ярко выраженных националистических лидеров: Кваме Нкрума в Гане и Ахмед Секу Туре в Гвинее. Они считали себя социалистами и отказывались идти на союз с Вашингтоном. Это смущало обоих братьев.

Как и все мудрые сторонники статус-кво, Фостер и Аллен выступали за размеренные, контролируемые перемены. Они ненавидели популистский национализм, который для них был не ответом на историю и условия жизни коренного населения, а дымовой завесой, за которой сбрендившие демагоги могли вершить дела Москвы. Они уже боролись с национализмом в Иране, Гватемале, Вьетнаме, Индонезии и на Ближнем Востоке. В последние годы жизни Фостера он вспыхнул в Африке. Это должно было стать его следующим полем боя. Вместо этого она досталась Аллену.

Не только гигантские по своим масштабам убийства стали наследием Бельгии в Конго. Пожалуй, еще никогда страна не получала независимость, не имея достаточной подготовки. Бельгия отказалась от образования своих конголезских подданных; в 1960 г., по одним данным, на тринадцать миллионов населения страны приходилось всего семнадцать выпускников колледжей. Ни один конголезец не имел значительного опыта работы в органах власти или государственного управления. Не было конголезских врачей, юристов или инженеров. Экономика почти полностью находилась в руках иностранцев. Граждане были разбросаны по территории страны размером с Западную Европу и представляли собой причудливое многообразие племен, культур и языков. В стране не было ни образованной элиты, ни среднего класса. Поскольку бельгийское военное командование отказывалось продвигать местных солдат выше сержантского звания, в стране не было ни одного конголезского офицера.

Даже с учетом этих недостатков Конго могло бы выжить в условиях мира, если бы чужаки оставили его в покое. Это было невозможно по двум причинам. Во-первых, у Конго слишком много богатых ресурсов, чтобы его можно было оставить в покое. Во-вторых, оно возникло как государство, когда шла холодная война, и не могло оставаться в стороне от глобального противостояния.

К моменту рождения Лумумбы в 1925 г. в Конго установилось бельгийское господство. Он посещал религиозные школы и, окончив эквивалентную трем годам среднюю школу, начал учиться. Он много читал, заочно учился на курсах французского языка, стал добровольным библиотекарем, писал стихи. Сдав строгий экзамен, он получил назначение на должность почтового клерка – одну из немногих вакансий на государственной службе, доступных местным жителям. Позже он стал продавцом пива, что дало ему возможность объехать все Конго и отточить свой талант оратора-убедителя. В этот период он приобрел тот облик, который впоследствии узнали миллионы людей во всем мире: высокий, худой, прямой, обычно в темном костюме, тонком галстуке и накрахмаленной белой рубашке, с небольшими усами и козлиной бородкой, аккуратно подстриженными волосами и напряженными глазами за очками в оправе.

В конце 1950-х гг. в Африке вспыхнули движения за независимость, и в Бельгийском Конго Лумумба стал неутомимым активистом. Неизбежно он был арестован, и судья приговорил его к шести месяцам каторги по обвинению в подстрекательстве к насилию. Он находился в тюрьме, когда в январе 1960 г. бельгийский король Бодуэн созвал более восьмидесяти конголезских граждан на конференцию в Брюсселе, чтобы обсудить пути предоставления Конго независимости. Быстро стало ясно, что без Лумумбы конференция не состоится. В конце концов бельгийцы согласились освободить его.

За один головокружительный день Лумумба прошел путь от тюремной камеры в Конго до элегантного конференц-зала в Брюсселе, от каторги до главного переговорщика за независимость своей страны. Прежде чем он сел за стол переговоров, бельгийский врач втер мазь в его запястья, где кандалы резали кожу, и обработал шрамы от порки, которые тянулись по его спине.

После нескольких поколений, в течение которых в Конго не происходило никаких политических изменений, да и вообще никакой политики, события начали развиваться с бешеной скоростью. Участники переговоров в Брюсселе согласовали формулу независимости. Конголезский народ впервые пришел на избирательные участки.

"Человеком, который должен был победить, стал 34-летний Патрис Лумумба, высокий конопатый радикал из Стэнливилля, который на прошлой неделе промчался по сельской местности в кабриолете кремового цвета", – сообщает Time.

Партия Лумумбы одержала победу, победив "умеренную" партию, которой отдавали предпочтение многие бельгийцы, и он приготовился занять пост премьер-министра. Мало кто осмеливался предположить, что может произойти дальше. Африка к югу от Сахары уже породила двух вызывающе нейтральных лидеров. Лумумба был готов стать мировой фигурой большего масштаба, чем любой из них.

"Господин Патрис Лумумба – живое доказательство того, что события создают людей так же, как люди создают события", – писал корреспондент лондонской "Таймс". "Этот высокий, стройный молодой человек с маленькими усиками и козлиной бородкой, с большими жестикулирующими руками, убежденно светится из-за своих очков.... Бельгийцам придется быть очень умными, чтобы перехитрить господина Лумумбу".

Ни один конголезец не разбирался в искусстве управления государством лучше, чем Лумумба. Однако это означало лишь то, что вместо полного отсутствия понимания у него была лишь малая толика. Его мечта была потрясающе амбициозной: построить независимое государство, регулировать эксплуатацию природных ресурсов, не допустить в свою страну конфликта времен "холодной войны". Однако отсутствие опыта и соотечественников, обладающих опытом, делало эту мечту практически неосуществимой, тем более что она предполагала конфронтацию с Бельгией и США.

У обеих стран были очевидные причины для противодействия Лумумбе. Бельгия опасалась, что он перекроет богатые концессии, от которых долгое время получали выгоду бельгийские корпорации. Соединенные Штаты видели в нем врага времен "холодной войны". За обоими этими интересами и в переплетении с ними стояла уникально богатая ресурсная база Конго. Эйзенхауэр часто говорил о том, что Западу необходимо обеспечить безопасность стратегических полезных ископаемых, и понимал, что по мере ускорения промышленного прогресса эта потребность будет становиться все острее. Конго, в частности юго-восточная провинция Катанга, являлась бесценным источником промышленных алмазов и стратегических металлов, таких как медь, марганец, цинк, кобальт и хром. Кроме того, она стала главным в мире источником неожиданно ценной руды – урана. Мало кто знал, что уран, использовавшийся в качестве топлива для первого американского ядерного реактора, построенного в Чикаго, а также уран, использованный в атомных бомбах, сброшенных на японские города Хиросима и Нагасаки, был получен из Конго. Богатство ресурсов сделало бы новую страну стратегическим призом, даже если бы не разгоралась холодная война.

Независимость пришла в Конго 30 июня 1960 года. Церемония, состоявшаяся во Дворце нации в Леопольдвиле, должна была стать не более чем формальной передачей власти. Лумумба превратил ее в эпохальный переломный момент.

У входа в богато украшенный салон стояла бронзовая статуя короля Леопольда II, которого история считает виновным в жестокостях в Конго, не поддающихся человеческому воображению. Вошли бельгийские сановники. За ними следовали члены вновь избранного правительства. Дипломаты и журналисты стояли в стороне. Король Бодуэн начал свою приветственную речь с того, что отдал дань уважения своему деду-геноциду, назвав независимость Конго "результатом начинания, задуманного гением короля Леопольда II". Он назвал независимость подарком, который Бельгия преподносит Конго. Затем он обратился к новым лидерам страны.

"Не ставьте под угрозу будущее поспешными реформами и не заменяйте структуры, переданные вам Бельгией, пока не убедитесь, что можете сделать это лучше", – посоветовал король. "Не бойтесь обращаться к нам. Мы останемся рядом с вами, будем давать вам советы, готовить вместе с вами технических специалистов и администраторов, которые вам понадобятся".

Следующий оратор, Джозеф Касавубу, которому предстояло вступить в должность церемониального президента новой Республики Конго, был краток и малоинформативен. Затем неожиданно поднялся еще один конголезский сановник, чтобы вызвать докладчика, имя которого не значилось в официальной программе. Патрис Лумумба, лидер крупнейшей политической партии Конго и будущий премьер-министр, проследовал к микрофону. На груди у него красовалась лента ордена Короны – широкий малиновый кушак, пожалованный ему королем.

Первые слова Лумумбы были громовыми: независимость – это не подарок Бельгии, а триумф "страстной, идеалистической борьбы", в результате которой мы наконец-то сбросили "унизительное рабство, навязанное нам силой". По одной из версий, король Бодуэн "смертельно побледнел". Лумумба продолжал:

Наши раны слишком свежи и болезненны, чтобы мы могли изгнать их из своей памяти.... Мы знали сарказм и оскорбления, терпели удары утром, днем и ночью, потому что мы были "черномазыми". ... Мы видели, как наши земли расхищались на основании якобы национального закона, который признавал право только сильнейшего. Мы видели, что для белого этот закон был совершенно иным, чем для черного: для первого – удобным, для второго – жестоким и бесчеловечным. Мы видели ужасные страдания тех, кто был осужден за свои политические взгляды или религиозные убеждения.... И, наконец, кто может забыть массовые убийства, в которых погибло так много наших братьев, камеры, куда власти бросали тех, кто не хотел подчиняться правилу, в котором "справедливость" означала угнетение и эксплуатацию? Все это, братья мои, мы пережили. Но мы, которые голосованием избранных вами представителей получили право руководить нашей дорогой страной, мы, которые душой и телом страдали от колониального гнета, мы громко говорим вам: всему этому пришел конец!

Конголезцы, находившиеся в зале, и тысячи людей, слушавших репродукторы на улице, не менее восьми раз прерывали выступление Лумумбы взрывами аплодисментов и радостных возгласов. Многие слушатели по радио доходили до исступления. Никто и никогда не слышал, чтобы африканец обращался к колониальной власти в выражениях, даже отдаленно похожих на эти, тем более в присутствии царствующего монарха.

В одно мгновение бывший почтовый служащий и продавец пива возвел себя в ранг мифа.

Поначалу казалось, что переходный период пройдет гладко. Эйзенхауэр послал на инаугурацию Лумумбы дипломата-ветерана Роберта Мерфи с бюстом Линкольна и предложением обучить триста конголезских студентов в университетах США. "К удивлению многих белых, ожидавших грабежей и оскорблений со стороны новых независимых чернокожих, – пишет Time, – в стране царила всеобщая межрасовая вежливость и даже открытое товарищество".

Неприятности начались быстро. Лумумба, согласившийся сохранить бельгийские войска при условии, что они будут находиться под его полным контролем, назначил комиссию для реорганизации армии и рассмотрения вопроса о возможности избрания солдатами своих офицеров. Генерал Эмиль Янссенс, бельгийский командующий, считавший конголезские войска "тупым сбродом", направил ему короткую записку, в которой посоветовал воздержаться и просил "считать это последним и окончательным предупреждением".Затем Янссенс собрал конголезские войска, сказал им, что "в армии белые всегда будут превосходить черных", и знаменито написал на доске мелом "До независимости=после независимости".

Солдаты, и без того раздраженные тем, что Лумумба отказался повысить им жалованье, восстали против этой попытки Бельгии сохранить контроль над конголезской армией. Некоторые из них были движимы племенными страстями, особенно в тех регионах, которые считали себя недостаточно представленными в кабинете Лумумбы. Распространялись недисциплинированность и мятежи. Некоторые солдаты избивали, похищали, терроризировали и насиловали европейцев. Кадры, на которых белые семьи, спасаясь от жестоких африканцев, толпились в аэропортах и набивались на паромы, транслировались по всему миру. За несколько дней из двадцати пяти тысяч бельгийцев, проживавших в Конго, исчезли все, кроме нескольких сотен, включая почти всех врачей, государственных служащих и технических специалистов. 10 июля, ссылаясь на необходимость защиты мирного населения, бельгийские коммандос начали десантироваться на парашютах в отдаленные районы Конго.

Первые десять дней независимости стали для Лумумбы и его страны беспрецедентной катастрофой. На одиннадцатый день произошел решающий удар. Местный деятель из провинции Катанга Мойзе Тшомбе объявил Катангу независимой и провозгласил себя ее лидером. Катанга – центр минеральных богатств Конго, и спонсором Тшомбе выступила могущественная бельгийская горнодобывающая компания Union Minière du Haut Katanga, которая эксплуатировала эти богатства на протяжении многих поколений. Бельгийский военный командир в Катанге полковник Люсьен Шампион уволил сотни солдат, преданных Лумумбе, и набрал на их место европейцев. Бельгийское правительство отправило ему девять тонн боеприпасов. "В одночасье Тшомбе стал самым непопулярным и ненавистным чернокожим лидером в Африке", – сообщал один из сотрудников ЦРУ. Лондонская газета Daily Telegraph описывала его как "находящегося под властью бельгийских чиновников".

Как только вспыхнуло сепаратистское восстание, Лумумба захватил самолет и вылетел в Катангу. Он рассчитывал, что сила его воли и способность мобилизовать зарождающийся конголезский патриотизм позволят ему переломить ситуацию в свою пользу. Его самолету не разрешили приземлиться. Вернувшись в Леопольдвиль, он гневно объявил, что Конго разрывает дипломатические отношения с Бельгией. "Мы обвиняем бельгийское правительство в тщательной подготовке отделения Катанги с целью удержать нашу страну", – написал он. Затем он обратился к Организации Объединенных Наций с просьбой направить в Конго войска, чтобы изгнать бельгийцев.

К сожалению, Лумумба сделал и еще один шаг: он направил телеграмму советскому лидеру Никите Хрущеву. "Мы просим Вас ежечасно следить за развитием ситуации в Конго", – говорилось в телеграмме. "Мы можем быть вынуждены обратиться к Советскому Союзу с просьбой о вмешательстве, если западный лагерь не прекратит агрессивные действия против суверенной Республики Конго".

Советский Союз, как и американцы, практически не обращал внимания на Конго. Обе сверхдержавы предполагали, что бельгийцы договорятся о передаче власти доверенному конголезскому приспешнику, и даже не предполагали, что позволят появиться такому человеку, как Лумумба. Хрущев был занят другими вопросами: обострением отношений с Кубой, зарождающимся соперничеством с Китаем, продолжающимся кризисом с U-2, последствиями сбитого 1 июля второго американского самолета-разведчика. Тем не менее, он не мог проигнорировать предложение Лумумбы и заверил нового конголезского лидера, что Советский Союз окажет ему "любую помощь, необходимую для торжества Вашего правого дела". Если Вашингтон пропустил это тревожное сообщение, Лумумба повторил его публично в речи перед парламентом 15 июля.