Текст книги "Братья. Джон Фостер Даллес, Аллен Даллес и их тайная мировая война (ЛП)"

Автор книги: Stephen Kinzer

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

Отдых Фостера на острове Дак и его непрекращающиеся зарубежные поездки были отчасти способом убежать от своих административных обязанностей, к которым он не испытывал никакого интереса. Он хотел управлять миром, а не Государственным департаментом. На окружающих он производил впечатление, которое один из современников назвал "тяжелой непроницаемостью большого медведя – массивного по телосложению, энергичного, работоспособного, уверенного в себе". Близость к Эйзенхауэру делала его влиятельным, но он оставался замкнутым, отстраненным человеком, каким был всегда. Однажды он попросил помощника составить список интересных гостей, которые могли бы оживить официальные ужины, устраиваемые им для высокопоставленных гостей. Когда он увидел в списке имя Марлен Дитрих, он был потрясен.

"Возможно, департамент зашел слишком далеко, – сказал он.

* * *

Блистательные, в вышитых халатах, развевающихся на тропическом ветру, в шафрановых пижамах, какие носят буддийские монахи, и даже, в некоторых случаях, в деловых костюмах и шляпах-котелках, лидеры двадцати девяти стран Азии и Африки собрались в провинциальном индонезийском городе Бандунг на один из самых примечательных саммитов ХХ века – Азиатско-Африканскую конференцию. Если и был исторический момент, когда зародился современный "третий мир" или "движение неприсоединения", то это был именно он. Никогда прежде лидеры стольких бывших колоний – в их странах проживало 1,6 млрд. человек, т.е. более половины человечества, – не собирались вместе, чтобы определить общий курс. Большинство из них разделяли нейтралистские настроения своего хозяина, президента Индонезии Сукарно, который приветствовал их 18 апреля 1955 года речью, призывающей крупные державы отказаться от интервенционистского мышления и принять принцип "живи и дай жить".

"Как потрясающе динамично наше время!" воскликнул Сукарно. "Мы можем мобилизовать всю духовную, всю моральную, всю политическую мощь Африки и Азии на стороне мира. Да, мы! Мы, народы Азии и Африки!"

Фостер считал нейтрализм проектом Кремля, а Бандунгскую конференцию – "коммунистическим роуд-шоу", как назвал ее Time. В своей речи, транслировавшейся по национальному радио и телевидению, он предупредил американцев, чтобы они не обманывались тем, что может получиться из "так называемой афро-азиатской конференции". Он рассматривал эту конференцию не как возможность для лидеров развивающихся стран встретиться и выступить за перемены, а как часть советских усилий по соблазнению и завоеванию стран третьего мира. В частном порядке его помощники презрительно называли это мероприятие "балом тёмных горожан".

Как и опасался Фостер, звонкая доктрина нейтрализма взбудоражила делегатов в Бандунге. Они приветствовали Неру, когда он сказал: "Я не верю ни в коммунистический, ни в антикоммунистический подход". Насер настаивал на том, что "игра в политику силы, в которой малые народы могут быть использованы как инструменты, должна быть прекращена". Наиболее интригующе выглядело выступление премьер-министра Китая Чжоу Эньлая, который во второй раз за столько лет появился на крупной конференции и в нескольких задумчивых речах настаивал на том, что китайское руководство "не хочет войны с США" и желает "обсудить вопрос о снижении напряженности на Дальнем Востоке". Чжоу встретился с дипломатами многих стран, выслушал их опасения по поводу Китая, снял многие из них и показался им, по словам министра иностранных дел Филиппин Карлоса Ромуло, "приветливым в манерах, умеренным в речах". Корреспондент журнала Economist отметил, что Чжоу "разыграл свои карты с превосходным мастерством".

"Он вел себя очень скромно и ставил шестисотмиллионное население Китая на один уровень, скажем, с Цейлоном или Лаосом", – писал корреспондент. "Бандунг сравнивали с Магна Картой и Геттисбергской речью, и в нем было то же вечное качество уверенности. Для китайских коммунистов это был мастерский ход – поставить себя в центр такого собрания".

Лидеры африканских и азиатских стран встретились в Бандунге в то время, когда в США начинало развиваться движение за гражданские права. В 1953 г. Национальная книжная премия за художественную литературу была присуждена "Человеку-невидимке", пронзительному бестселлеру Ральфа Эллисона о взрослении чернокожих в Америке. Через год Верховный суд признал сегрегацию в школах неконституционной, а затем предписал проводить интеграцию "со всей продуманной скоростью". Убийство в штате Миссисипи чернокожего подростка Эммета Тилла вызвало волну возмущения летом и осенью 1955 года. Она едва успела утихнуть, когда женщина из Алабамы Роза Паркс отказалась пересесть на заднюю площадку сегрегированного автобуса, как того требовал закон, что привело к бойкоту автобусов в Монтгомери, продолжавшемуся более года. Глубоко укоренившаяся парадигма американской жизни была поставлена под сомнение.

Лидеры движения за гражданские права в США вскоре начнут связывать свою кампанию с более масштабным транснациональным движением, зарождавшимся в постколониальных странах. Это был огромный скачок сознания. Отчасти это можно объяснить Бандунгом и его влиянием на американских борцов за гражданские права.

Организаторы Азиатско-Африканской конференции предложили Соединенным Штатам направить наблюдателей. Конгрессмен Адам Клейтон Пауэлл-младший из Гарлема призвал Фостера собрать "не полностью белую команду Госдепартамента, а команду, состоящую из негров и белых, евреев и язычников, протестантов и католиков", чтобы мир увидел, "что Америка – это демократия народа". Фостер ответил, что он не намерен признавать конференцию или посылать кого-либо представлять Соединенные Штаты.

"Государственный департамент сознательно и расчетливо поставил под угрозу будущее Соединенных Штатов, возможно, на всю оставшуюся жизнь", – писал Пауэлл в своих мемуарах. "Когда я понял, что глупость нашего правительства не позволит ему послать наблюдателя на эту, одну из самых значительных конференций современности, я сообщил администрации, что все равно поеду в Бандунг и сам оплачу свой путь. И тут же начался настоящий ад".

В день открытия конференции сдвоенные заголовки на первой полосе единственной англоязычной газеты Индонезии "Обсервер" гласили: "Соединенные Штаты отказываются направить послание на Азиатско-Африканскую конференцию" и "Наилучшие пожелания Азиатско-Африканской конференции от Союза Советских Социалистических Республик". Пауэлл писал, что "ни один журналист в Бандунге не мог понять, почему наше правительство было так слепо", и заключил: "Мы упустили лодку в Бандунге". После возвращения он направил Эйзенхауэру ряд рекомендаций, включая предложение посетить страны, освободившиеся от колониализма, и рассмотреть возможность созыва собственного саммита стран третьего мира. Эйзенхауэр отверг все рекомендации, кроме одной: набрать в дипломатический корпус больше чернокожих, чтобы в американских посольствах не было сплошь белых лиц.

После возвращения Пауэлл заехал в штаб-квартиру ЦРУ, чтобы встретиться с Алленом.

"Аллен Даллес был замечательным, целеустремленным человеком, обычно одетым в твидовый костюм и всегда курящим трубку", – писал он. "Я сидел рядом с ним, а за остальными столами – высшие руководители шпионажа нашей страны. Звуконепроницаемая комната охранялась. Я начал рассказывать Аллену Даллесу о заключительном коммюнике, выпущенном азиатско-африканскими державами. Он заволновался и спросил: "Где вы это взяли?" Я ответил: "Они были отпечатаны на английском языке и лежали на столе в информационном центре для всех желающих". Он стукнул по столу.... Он, глава Центрального разведывательного управления, не был проинформирован о ее выпуске".

Другим влиятельным чернокожим американцем, которого обещания Бандунга заинтриговали настолько, что он отправился туда, был страстный романист и социальный критик Ричард Райт, который, как и Пауэлл, видел связь между структурами американской власти внутри страны и теми, которые она навязывает за рубежом. Райт отправился в Бандунг и взял интервью у многих делегатов.

"В ней было что-то внеполитическое, внесоциальное, почти внечеловеческое; она напоминала приливные волны, природные силы", – писал он впоследствии. "Помимо толп ожидающих, заполнивших улицы Бандунга, конференция оказала глубочайшее влияние на миллионы людей во всех странах мира, сознающих цвет кожи".

Малкольм Икс не присутствовал на конференции, но она произвела на него сильное впечатление. Он сказал своим последователям, что это была "первая за много веков встреча чернокожих людей, посвященная единству, и если вы изучите то, что произошло на Бандунгской конференции, и ее результаты, то она фактически послужит моделью для той же процедуры, которую мы с вами можем использовать для решения наших проблем".

Дипломатия Фостера в послебандунговский период была направлена не на смягчение столкновения между сверхдержавами, как того хотели нейтралисты, а на его обострение. Одной из его тактик было создание антисоветских союзов, что в прессе называли "пактоманией". Создав в 1954 г. СЕАТО, он в 1955 г. приступил к созданию СЕНТО – Организации центрального договора, учредителями которой стали Великобритания, Турция, Ирак, Иран и Пакистан. Она начала разваливаться всего через три года, когда из нее вышел Ирак, и так и не смогла оказать существенного влияния на региональные события.

Хотя Фостер охотно вел переговоры с небольшими странами, многие из которых не имели другого выбора, кроме как принять его условия, он продолжал выступать против прямых переговоров с советским противником. Однако в 1955 году Эйзенхауэр отступил от своего решения и согласился на встречу с постсталинскими руководителями Советского Союза. Встреча на высшем уровне, открывшаяся в Женеве 18 июля 1955 г., проходила в напряженной обстановке. За восемь месяцев до этого Фостер добился одобрения одного из своих самых заветных проектов – интеграции Западной Германии в НАТО, а в мае 1955 г. Советский Союз в ответ создал свой собственный военный союз – Варшавский договор. На саммите Эйзенхауэр выступил с предложением плана "Открытое небо", согласно которому Соединенным Штатам и Советскому Союзу будет разрешено фотографировать территорию друг друга с высотных самолетов, но из этого ничего не вышло. Перед началом переговоров Фостер распорядился, чтобы ни один американец не фотографировался улыбающимся или пожимающим руку русским. Эйзенхауэр подчинился с некоторым трудом; обозреватель Стюарт Алсоп позже вспоминал, что "весь его инстинкт заключался в том, чтобы улыбаться и быть дружелюбным", но вместо этого "он как бы отстранился, вспомнив слова Фостера". Этот саммит оказался лишь кратковременным "ледоколом" холодной войны.

Две встречи влиятельных лидеров, проходившие за тысячи километров друг от друга, отразили глубоко различные взгляды на мир. Лидеры, собравшиеся в Женеве, представили традиционный сценарий "холодной войны": два враждующих блока во главе с Москвой и Вашингтоном. Те, кто собрался в Бандунге, предложили контрпропаганду. Они видели мир, разделенный не между коммунистами и антикоммунистами, а между странами, выходящими из колониализма, и устоявшимися державами, которые намерены продолжать оказывать на них влияние. Встреча на высшем уровне в Женеве помогла сохранить хрупкий мир между сверхдержавами. На Азиатско-Африканской конференции возник калейдоскоп националистических страстей, которые будут определять дальнейшую судьбу мира в течение полувека.

* * *

Через год после того, как братья Даллес поставили перед собой задачу уничтожить Хо Ши Мина, он остался не только жив, но и силен, популярен и уверен в победе на общенациональных выборах, предусмотренных Женевским соглашением. Эйзенхауэр признал на пресс-конференции, что Хо получит "возможно, восемьдесят процентов" голосов. Возможно, это был момент для паузы, даже для душевного размышления. Но для Фостера и Аллена это было не так. Полные решимости блокировать или свергнуть Хо, они шли вперед.

Весной 1955 г. Фостер отправился в Париж для переговоров с французскими лидерами. Его целью было убедить французов в том, что они должны умыть руки и передать ответственность за безопасность Вьетнама Соединенным Штатам. Премьер-министр Эдгар Фор, испытывавший отвращение к Дьему, но видевший, что Соединенные Штаты настроены на то, чтобы подняться или упасть вместе с ним, нехотя согласился. Фостер не пожелал оформить это соглашение в виде договора, но вернулся домой с "своего рода джентльменским соглашением", которое давало Соединенным Штатам свободу вести войну во Вьетнаме на своих собственных условиях.

"Подавление альтернатив, как на общем, так и на конкретном уровне, привело к круговой поруке и усилению существующей политики", – говорится в выводах "Пентагон Пейперс", сделанных много лет спустя. "Мало что указывает на то, что американские политики, в мыслях которых доминировала цель сдерживания монолитного коммунистического блока, задумывались о стоимости победы в войне в Индокитае, даже когда рассматривался вопрос о прямом вмешательстве США".

23 сентября 1955 г. Эйзенхауэр сыграл двадцать семь лунок в гольф на курорте в Колорадо, а затем поужинал гамбургером с луком. Перед рассветом следующего утра он перенес то, что врачи назвали умеренным коронарным тромбозом. Из-за сердечного приступа он не смог приехать в Вашингтон в течение шести недель. Его старшие помощники приложили немало усилий, чтобы сохранить в обществе ощущение стабильности. Фостер, как и планировалось, отправился на саммит министров иностранных дел в Париж, пока его босс находился в больнице. Однако он спровоцировал бурю, дав интервью изданию Life, в котором заявил, что его дипломатия направлена на то, чтобы поставить США "на грань войны". Эти слова многих привели в ужас. Газеты всего мира осудили его – одна из лондонских назвала его "азартным игроком", а Джеймс Рестон из New York Times написал, что он стал "верховным экспертом" в искусстве дипломатических промахов.

"Он не просто натыкается на мины-ловушки", – заметил Рестон. "Он выкапывает их по размеру, тщательно изучает, а затем прыгает".

Находясь за полмира в Сайгонской военной миссии, Эдвард Лансдейл приступал к следующему этапу своей тайной войны. Он и Дьем с одобрения Фостера и Аллена решили, что всенародное голосование в июле 1956 года, предусмотренное Женевским соглашением, не должно проводиться. "Мы не будем связаны договором, который был подписан вопреки желанию вьетнамского народа", – заявил Дьем, объявляя об этом решении.

Аллен опасался, что американцев будет трудно убедить поддержать лидера, который укрепил власть путем отмены выборов. Для их же блага, а также для устранения последнего препятствия на пути американского влияния во Вьетнаме, он предложил Дьему провести референдум, на котором избирателям было бы предложено выбрать, кто будет править – он или император Бао Дай. Референдум был проведен 23 октября 1955 года. Лансдейл организовал печать бюллетеней для голосования в пользу Дьема красным цветом, который во Вьетнаме считается счастливым, а для Бао Дая – зеленым, традиционным цветом несчастья. Агитация за Бао Дая, который оставался во Франции, была запрещена. На карикатурах и других материалах, созданных людьми Лансдейла, император изображался в порнографических позах с французскими женщинами и порочил его как "навозного жука, продавшего свою страну ради личной славы". Местным чиновникам было приказано приводить крестьян на избирательные участки и говорить им, чтобы они голосовали за Дьема.

Во время голосования Лансдейл посоветовал Дьему объявить, что он набрал 60-70% голосов. Это был один из немногих случаев, когда ему не удалось склонить Дьема к своей воле. Дьем настаивал на том, чтобы ему объявили 98% голосов, а потом решили, что 98,2. В Сайгоне, где было зарегистрировано 450 тыс. избирателей, он получил более 600 тыс. голосов.

Американцы, желая верить, что нашли "чудо-человека", который оттолкнет вьетнамцев от Хо, отбросили свои сомнения и приветствовали Дьема. "Народ Вьетнама высказался, и мы, конечно, признаем его решение", – говорится в заявлении Фостера. Его посол в Сайгоне Фредерик Рейнхардт назвал референдум "ошеломляющим успехом". Газета "Нью-Йорк Таймс" назвала его "разумной демократической процедурой [и] публичной данью уважения волевому лидеру".

Через три дня после голосования Дьем провозгласил на своей половине страны Республику Вьетнам, а себя – президентом. Затем он запретил политические партии и провозгласил конституцию, которая давала ему право править по указу в течение пяти лет. Тем самым он официально отказался от проведения всевьетнамских выборов, которые должны были объединить страну в 1956 году.

Хо почти наверняка победил бы на выборах 1956 г., но никто не может знать, как бы он поступил после этого. Возможно, он установил бы коммунистический и репрессивный, но не полностью подчиненный Москве и не антиамериканский режим, как тот, который он действительно установил двадцать лет спустя. Политический класс в Вашингтоне, проявив крайнюю неспособность к воображению, не допускал такой возможности.

"Никакого систематического или серьезного изучения важности Вьетнама для Соединенных Штатов никогда не проводилось", – писал четверть века спустя Лесли Гелб, редактор "Пентагоновских документов". "Именно ритуальный антикоммунизм и преувеличенная силовая политика привели нас во Вьетнам. Это были статьи веры, и поэтому они никогда серьезно не обсуждались".

Однако в то самое время, когда Фостер и Аллен усиливали кампанию против Хо, они не только приняли, но и приняли другого коммуниста, с которым у вьетнамского лидера было много общего.

Иосип Броз Тито, лидер разрозненной Югославии, принял коммунизм в 1920 г., в том же году, что и Хо. Во время Второй мировой войны он, как и Хо, возглавил армию сопротивления, которая сковала большое количество оккупационных войск. Как и Хо, он получил поддержку Управления стратегических служб, несмотря на свои коммунистические убеждения, так как в его руках текла кровь стран "оси". После войны оба лидера создали мощные марксистские движения, тем самым сделав себя врагами США. Однако через несколько лет после прихода к власти Тито порвал с Москвой.

"Как бы ни любил каждый из нас страну социализма, СССР, он ни в коем случае не может меньше любить свою собственную страну", – писал он в письме Сталину.

Впервые Фостер рассмотрел возможность того, что коммунистический лидер может быть и подлинным националистом, а не обязательно лакеем Москвы. В конце 1955 г. он отправился в Югославию для встречи с Тито. Они сидели на террасе виллы Тито на адриатическом острове Бриони. Во время их беседы, согласно одному из рассказов, Фостер "раз и навсегда убедился в приверженности югославов идее независимости". По возвращении он убедил Эйзенхауэра, что хотя Тито и был коммунистом, он не был врагом Соединенных Штатов. В американском бюджете на следующий год было предусмотрено выделение 90 млн. долл. на продовольственную помощь режиму Тито. Это был просто немыслимый подарок, учитывая непримиримые убеждения Фостера. Он продемонстрировал нечто новое: способность различать различные виды коммунистов.

Почему Фостер мог видеть Тито таким, а Хо – нет? Лучшее объяснение – европоцентризм, который был укоренен в его личности и в личности почти всех других американских специалистов по внешней политике его эпохи. Он, его брат и Эйзенхауэр изучали историю Европы, были погружены в европейскую политику и понимали тонкие взаимосвязи, которые на протяжении веков связывали и разделяли европейские государства. О Восточной Азии, напротив, они знали мало. Ослепленные гневом из-за "потери" Китая и лишенные опыта в результате увольнения "китайских рук" из Госдепартамента, они так и не дали Хо того шанса, который дали Тито. Вместо этого они сблизились с Дьемом, своим анти-Хо.

"Мы изучаем пути и средства, позволяющие сделать нашу помощь Вьетнаму более эффективной и внести больший вклад в благосостояние и стабильность правительства Вьетнама", – писал Эйзенхауэр в письме Дьему от 23 октября, в тот же день, когда был проведен срежиссированный референдум. "В связи с этим я поручаю американскому послу во Вьетнаме обсудить с Вами в качестве главы правительства, как разумная программа американской помощи, предоставляемой непосредственно Вашему правительству, может помочь Вьетнаму в его нынешний трудный час".

Три дня спустя, в соответствии с этим предложением, министр обороны Чарльз Уилсон дал указание Объединенному комитету начальников штабов подготовить "долгосрочную программу организации и подготовки минимального количества сил свободного Вьетнама, необходимых для обеспечения внутренней безопасности". Некоторые историки считают, что решения этой недели – письмо Эйзенхауэра и директива Вильсона – положили начало обязательствам перед Южным Вьетнамом, которые в течение последующих двух десятилетий обойдутся США более чем в 100 млрд. долл. и унесут жизни более 58 тыс. солдат.

"Ни одно из действий [Фостера] Даллеса не должно было принести более мрачный урожай, чем его отказ позволить Соединенным Штатам поддержать или даже одобрить дипломатическое урегулирование французской колониальной войны в Индокитае", – писал Таунсенд Хупс два десятилетия спустя. "Хотя под жесткой риторикой он демонстрировал тактическую гибкость, Даллес упорно отказывался признать существование каких-либо разумных или законных претензий со стороны коммунистов".

За четыре года активной деятельности в качестве госсекретаря Фостер привык к тому, что его часто встречают мировые лидеры. Аллен обычно путешествовал более сдержанно, но в середине 1956 г., отчасти руководствуясь осознанием того, что он наверняка потеряет работу, если Эйзенхауэр не будет переизбран осенью того же года, он решил совершить грандиозное турне. В конце августа на борту самого лучшего самолета, которым располагали ВВС, директор центральной разведки отправился в путешествие, чтобы за пятьдесят семь дней обогнуть земной шар.

На каждой остановке Аллен встречался с начальниками участков и офицерами. Однако он не мог заставить себя оставаться в тени. Везде, где он приземлялся, его встречали высокопоставленные лица. Главы государств и премьер-министры устраивали для него официальные ужины. В Бонне его приветствовал Рейнхард Гелен, бывший нацистский разведчик, ставший одним из его ближайших соратников. Не одна, а две его близкие подруги – Клэр Бут Люс и королева Фредерика – встречали его в Афинах. Далее последовали Турция, Иран, Саудовская Аравия и Пакистан, а затем Индия, где премьер-министр Неру пожаловался ему на схематичный подход брата к миру. В Таиланде было три дня пиршеств, сопровождавшихся танцами девушек. Вьетнам был более ориентирован на работу, включая официальную встречу с президентом Дьемом и несколько встреч с Эдвардом Лансдейлом. Оттуда Аллен отправился в Манилу, Гонконг, Тайбэй, Токио и Сеул. Везде его встречали как великую фигуру.

"В последующие годы, – писал сопровождавший его сотрудник ЦРУ Рэй Клайн, – я никогда не видел его без того, чтобы мы не вспоминали об этой знаменитой поездке, уникальной в анналах ЦРУ, до слез от смеха".

Когда Аллен вернулся в Вашингтон, кампания по переизбранию Эйзенхауэра шла полным ходом, но все надежды, которые он и Фостер питали по поводу спокойной осени, были сведены на нет внезапным взрывом двух мировых кризисов. Оба они были неожиданными, и оба подвергли Фостера и Аллена непривычной волне критики.

Кризис в Египте разразился вскоре после вступления братьев Даллесов в должность. Они с подозрением относились к полковнику Гамалю Абдель Насеру, пламенному националисту, пришедшему к власти после свержения египетской монархии в 1952 году, но какое-то время верили, что смогут с ним сотрудничать. К их разочарованию, он оказался не готов принять парадигму "холодной войны". Когда Фостер предупредил его о советской угрозе во время их первой встречи в середине 1953 г., он ответил едким замечанием, что Советы "никогда не оккупировали нашу страну, а вот британцы находятся здесь уже семьдесят лет". Аллен направил Кермита Рузвельта для помощи Насеру в создании службы безопасности и выделил Рузвельту 3 млн. долл. на любые цели, которые могли бы "использовать арабский национализм" в американских интересах. Делегация американских военачальников и сотрудников ЦРУ прибыла в Каир, чтобы предложить Насеру партнерство в сфере безопасности и военную помощь в размере 20 млн. долл. Фостер предположил, что если Насер станет союзником, то Соединенные Штаты могут даже согласиться финансировать "проект мечты" Египта – строительство Асуанской плотины, которая откроет засушливые районы вблизи Нила для продуктивного земледелия.

Надеяться на то, что все это заставит Насера отказаться от своих нейтралистских принципов, было нереально. Его дело – арабский национализм – определялось как сопротивление силовым блокам. Он так яростно отвергал идею объединения Египта с США, что его посол в Вашингтоне Ахмед Хусейн был вынужден напомнить ему, что Фостер и Аллен знали, как уничтожить непокорных лидеров.

"Помните о Гватемале", – предупредил его посол Хусейн.

"К черту Гватемалу!" ответил Насер.

Фостер был настроен не менее решительно. Он даже не ответил на подробный запрос Насера об американском оружии и назвал скрытую угрозу Насера обратиться к Советскому Союзу "аморальным шантажом". В любом случае, сказал он помощникам, эта угроза "наверняка блеф – у Советов просто нет таких излишков, которые можно было бы продать или отдать".

Стремясь усилить давление на Насера, Фостер начал отказываться от своего предложения финансировать строительство Асуанской плотины. "Вашингтон стал относиться к потребности Насера в плотине так же, как раньше относился к его потребности в оружии, оставляя его послания без ответа, а свои собственные обещания без выполнения", – писал впоследствии корреспондент New York Times Кеннет Лав. Последний удар Фостер нанес во время встречи с послом Хусейном 19 июля 1956 года.

"Пожалуйста, не говорите, что вы собираетесь отказаться от предложения", – умолял египетский посол. Похлопав по карману пиджака, он добавил: "У нас здесь лежит российское предложение по финансированию плотины".

"Ну что ж, – отрывисто ответил Фостер, – поскольку деньги у вас уже есть, в нашей поддержке вы не нуждаетесь. Предложение снимается".

Насер был возмущен: "Американцы, да захлебнитесь вы в своей ярости!" – и через шесть дней он выступил против Запада, национализировав Суэцкий канал, который контролировали Великобритания и Франция. Британцы, отчаявшись удержать свои последние крупные владения на Ближнем Востоке, решили вторгнуться в Египет в надежде сместить его. Франция, которая также была обижена на Насера за его поддержку повстанцев в контролируемом французами Алжире, согласилась присоединиться. Не остался в стороне и Израиль, который увидел шанс ослабить враждебную арабскую державу и захватить Синайский полуостров. Планирование вторжения держалось в таком секрете, что о нем не узнало даже ЦРУ.

В то время как этот кризис только начинал разгораться, другой кризис в Европе привлек внимание всего мира. Митинг протеста под руководством студентов в Будапеште 23 октября 1956 г. получил массовую поддержку и быстро перерос в восстание против просоветского режима в Венгрии. Восстали воинские части, была открыта граница с Австрией, а премьер-министр Имре Надь объявил, что Венгрия выходит из Варшавского договора и становится "нейтральной" в конфликте между Востоком и Западом. В ответ на это советские войска ввели танки в Будапешт и после нескольких дней ожесточенных уличных боев подавили восстание. Тысячи людей были убиты, в стране установился новый промосковский режим, а Надь был казнен.

Фостер неоднократно призывал к "освобождению" Восточной Европы. Аллен пошел еще дальше, направив своих агентов с целью подстрекательства к восстанию в каждой стране за "железным занавесом". Однако когда в 1953 г. в Восточной Германии вспыхнуло восстание, США отказались оказать ему помощь. Три года спустя в Венгрии произошла та же история.

В Будапеште еще продолжались уличные бои, когда 29 октября англичане, французы и израильтяне начали вторжение в Египет. Антиколониальное возмущение вспыхнуло на Ближнем Востоке и за его пределами. Эйзенхауэр был в ярости, в том числе и потому, что хотел положить конец европейскому влиянию на Ближнем Востоке, чтобы открыть этот регион для американского влияния. Он начал, как оказалось, успешные действия, чтобы заставить британцев, французов и израильтян вывести войска из Египта. Он также осознал, что вторжение сделало Насера героем эпического масштаба, и неохотно сообщил Фостеру и Аллену, что его свержение больше не является реальной возможностью.

"Президент сказал, что подобная акция не может быть предпринята при наличии столь сильной враждебности, как сейчас", – говорится в протоколе встречи. "Для того чтобы подобная акция была осуществлена без нагнетания обстановки в арабском мире, необходимо выбрать время, свободное от напряженной ситуации, приковывающей внимание всего мира, как это происходит в настоящее время".

Такой стремительный ход событий вывел Фостера и Аллена из равновесия. Их публично критиковали за то, что они не смогли предвидеть вторжение в Египет, а также за то, что они разжигали антисоветские настроения в Венгрии, а затем ничего не предприняли, когда венгры восстали против советской власти. Не успел закончиться год, как они столкнулись с новой проблемой, когда проект, который они курировали, дал результаты, которых они не ожидали.

В течение нескольких лет Аллен работал над созданием потенциала для высотной съемки. Он убедил Эйзенхауэра, что этим проектом должно заниматься ЦРУ, а не Министерство обороны, поскольку ЦРУ, не скованное требованиями контракта, могло действовать быстрее. Самолет U-2, разработанный им совместно с корпорацией Lockheed Aircraft, мог делать детальные фотографии с высоты 70 тыс. футов, за пределами досягаемости большинства зенитных орудий. 31 мая 1956 года Эйзенхауэр дал разрешение на первые полеты U-2 над Советским Союзом. Они начались через две недели, и вскоре фотоаналитики начали готовить отчеты об увиденном. Среди первых выводов было то, что Советский Союз не мог производить столько боевых самолетов, сколько предполагало ЦРУ. Джеймс Киллиан довел этот вывод до сведения Эйзенхауэра. Тот оценил его, но отказался согласиться с Киллианом в том, что завышенные оценки отражают "административную неадекватность Аллена Даллеса".