Текст книги "Братья. Джон Фостер Даллес, Аллен Даллес и их тайная мировая война (ЛП)"

Автор книги: Stephen Kinzer

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

Обоими братьями двигали навязчивая активность, убежденность в том, что они являются орудием судьбы, и рефлекторное чувство лояльности к бизнес-элите, которая сделала их богатыми.

Фостера и Аллена многое объединяло в годы, предшествовавшие их вступлению на высокий пост, но их пути разошлись в одном важном направлении. Фостер всю свою жизнь посвятил одному делу: продвижению американской экономической и политической мощи в мире. Он стал знаменитым и комфортно жил в глобальной элите.

Аллен также зарабатывал на жизнь, заключая международные сделки для своих клиентов из Sullivan & Cromwell, и не больше, чем Фостер, сочувствовал тем, кто бросал вызов правящему мировому порядку. Однако, в отличие от старшего брата, Уолл-стрит не принес ему удовлетворения. Еще в юности он начал жаждать приключений и никогда не останавливался на достигнутом. В ЦРУ он нанимал таких же беспокойных душ, как и он сам: сыновей привилегий, окончивших элитные школы, работавших в юридических фирмах или инвестиционных банках, оставивших работу ради подпольной работы в Управлении стратегических служб во время Второй мировой войны, восставших против скуки рутины после ее окончания, а в 1950-е годы нашедших – или заставивших – тайную войну, в которой нужно было участвовать. По темпераменту, подготовке и склонностям Аллен идеально подходил для реализации угроз Фостера.

Эти два брата стали триумфами культурной и политической эволюции. В Соединенных Штатах пионеры покорили дикую природу, искупительная религия стала неотъемлемой частью национальной культуры, а концентрация экономической мощи привела к огромным состояниям. Фостер и Аллен, как никто другой из американцев своего времени, были наследниками этого наследия.

Поскольку Эйзенхауэр, вопреки своей предвыборной риторике, ясно дал понять, что не одобрит кампании "отката", направленные на свержение устоявшихся коммунистических режимов, Фостеру и Аллену пришлось искать других врагов. В течение многих лет они предупреждали о наличии в бедных странах истуканов, которые служат Москве, выдавая себя за патриотов, националистов или антиколониалистов. Они и должны были стать их мишенями.

В своей знаменитой речи в День независимости, произнесенной в Палате представителей 4 июля 1821 года, государственный секретарь Джон Куинси Адамс заявил, что Соединенные Штаты "не отправляются за границу в поисках чудовищ, которых можно уничтожить". Однако братья Даллес это сделали. Шесть убежденных провидцев в Азии, Африке и Латинской Америке стали теми чудовищами, которых они отправились уничтожать за границу. Кампании против этих шестерых стали важнейшими сражениями в глобальной войне, которую США тайно вели в 1950-е годы.

Эта война – скрытая глава американской истории. Она сформировала мир – и продолжает формировать его.

5. ВИХРЕВОЙ ДЕРВИШ С ВЫСШИМ ОБРАЗОВАНИЕМ

В приглашениях в Совет по международным отношениям на вечер 21 ноября 1949 года говорилось, что это будет «небольшой частный ужин». В геополитическом плане это был вариант дебютантки, выходящей в свет. По одиночке и небольшими группами около ста влиятельных людей вышли из темноты в элегантный салон на Восточной Шестьдесят восьмой улице Манхэттена. Их хозяин, лысеющий Аллен Даллес, носивший очки без оправы, приветствовал каждого из них: Нельсон Рокфеллер, председатель совета директоров Rockefeller Center, Inc. и бывший помощник госсекретаря; Генри Люс, издатель Time и Life; даже легендарный «Дикий Билл» Донован, самый известный американский разведчик. Все они приехали, чтобы встретиться с новым протеже Аллена – иранцем Мохаммадом Реза-шахом Пехлеви.

Молодой шах, которому только что исполнилось тридцать лет, переживал неспокойный год. За несколько месяцев до этого он был ранен во время покушения. Он приписал свое выживание божественному вмешательству и воспринял это как знак того, что ему суждено править Ираном. Выздоровев, он стал искать способ показать грандиозность своего видения. Аллен нашел его.

После нескольких лет скучной юридической практики Аллен наконец-то приобрел клиента с глобальными амбициями, которые соответствовали его собственным. Это была радикально задуманная новая компания Overseas Consultants Inc., созданная одиннадцатью крупными американскими инженерными фирмами, которая ставила своей целью не что иное, как изменить мир, сделав бедные страны – и самих себя – богатыми. Провидцы, возглавлявшие OCI, искали страну для преобразований. Они остановились на Иране, который рассматривался Соединенными Штатами как стратегический приз. Иран отчаянно нуждался в развитии и, поскольку ежегодно получал более 50 млн. долл. в виде нефтяных отчислений и имел доступ к кредитам США, был в состоянии оплатить его.

Сложное предложение OCI Ирану, состоящее из пяти томов, предусматривало реализацию грандиозных проектов, включая строительство гидроэлектростанций, реконструкцию городов и создание новых производств, импортируемых из-за рубежа. Мохаммад Реза-шах, выросший в основном в Европе и мало что знавший о своей родине, был очарован, но не уверен в своих силах. Директорам OCI нужен был специальный посланник для заключения сделки. Они наняли Аллена, который был известным обаяшкой и бывшим главой Бюро по делам Ближнего Востока Госдепартамента.

Осенью 1949 г. Аллен прилетел в Тегеран для встречи с шахом. Видимо, он был убедителен. Вскоре после его возвращения домой было объявлено, что Иран согласился выплатить OCI ошеломляющую сумму в 650 млн. долларов – более пяти миллиардов в начале XXI века – для завершения масштабного семилетнего проекта. Это будет самый крупный зарубежный проект развития в современной истории. Это был величайший триумф в юридической карьере Аллена. Для Sullivan & Cromwell он открыл мир возможностей.

"OCI предоставила королю королей план экономической революции, – пишет Time, – а американским и западноевропейским бизнесменам – путеводитель по обширному новому пространству относительно неосвоенных рынков".

Через месяц Аллен предстал перед своими коллегами в Совете по международным отношениям и представил своего нового друга. Когда аплодисменты стихли, заговорил Его Императорское Величество. Он представился как убежденный демократ, сторонник "прогрессивных идей" и желает иметь не больше власти, чем король Швеции. Что касается будущего Ирана, то оно будет определяться "семилетним планом развития, который, как вы, несомненно, знаете, был составлен с помощью американских инженерных консультантов".

"Мое правительство и народ готовы принять американский капитал и предоставить ему все возможные гарантии", – заявил шах. "Национализация промышленности не планируется". Во время вопросов он добавил: "Ресурсы Ирана еще девственны, и их еще предстоит освоить".

Именно это и хотели услышать владыки корпоративного глобализма. В тот вечер американская внешнеполитическая элита приняла Мохаммада Реза Шаха в качестве своего иранского партнера. Аллен завязал многообещающие отношения.

Однако, побывав недавно в Иране, Аллен знал, что шах не слишком откровенно описывал происходящее там. Далеко не воплощая в себе то, что он называл "демократическими ценностями, общими для наших двух стран", шах стал главным врагом демократического движения в Иране. Всего за несколько недель до его прилета в Нью-Йорк толпа демонстрантов, возмущенных его попыткой собрать парламент, украв выборы, пришла к его дворцу, разбила лагерь на лужайке и поклялась не уходить, пока он не согласится назначить новое голосование. Не желая приезжать в США, где вокруг него витают обвинения в фальсификации выборов, он согласился. Это на мгновение охладило противостояние, но никто не думал, что оно закончилось.

Во время визита в Иран Аллен не только закрепил свою дружбу с шахом, но и увидел пугающую альтернативу. Демократическое движение представлялось неустойчивой толпой, возбужденной демагогами. Среди этих демагогов один был неоспоримым лидером. Именно он выводил демонстрантов на лужайку шахского дворца, именно он осуждал королевские привилегии, именно он руководил всеми кампаниями против иностранного влияния в Иране.

Так Аллен впервые близко увидел Мохаммада Моссадега.

Воспитание Моссадега было до жути похоже на воспитание братьев Даллесов. Он родился в 1882 году, незадолго до их рождения. Его детство было привилегированным, он воспитывался у именитых родственников, учился в прекрасном университете и получил высшее образование в Европе. С ранних лет он был очарован миром и местом своей страны в нем. Это влекло его к общественной жизни.

Помимо того, что Моссадег и братья Даллес принадлежали к одному поколению, их объединяли общие убеждения. Они исповедовали принципы капиталистической демократии, ненавидели марксизм и считали своим долгом защищать свои страны от смертельной, по их мнению, угрозы. Однако мир, из которого они вышли, сделал их врагами.

Моссадег вырос, наблюдая, как чужаки грабят его разваливающуюся страну. В результате коррупционных сделок хищные иностранные компании получили право учреждать иранские банки, печатать валюту, управлять почтой, телеграфом, железными дорогами и паромными линиями. Одна западная фирма купила икорную промышленность, другая – табачную. В начале ХХ века в Иране была обнаружена нефть, но британские чиновники подкупили марионеточного монарха Мозаффар аль-Дин-шаха, заставив его подписать договор. Океан нефти, лежавший под иранской землей, стал собственностью Англо-иранской нефтяной компании, принадлежавшей в основном британскому правительству. Моссадег достиг совершеннолетия в эпоху, когда было обнаружено, что Иран обладает потрясающе богатыми ресурсами, но прежде чем иранцы смогли воспользоваться ими, иностранцы отобрали их у них.

Образованные иранцы поколения Моссадеха впитали в себя трагическое ощущение жизни. У них было два выхода: продолжать унизительное подчинение иностранной власти или начать восстание, которое заведомо должно было провалиться. Моссадег выбрал восстание. Он был выходцем из национальной и религиозной традиции, прославляющей мученичество, и его это устраивало. Переговоры о деталях нефтяного контракта Ирана с Великобританией его не интересовали. Он требовал полного иранского контроля над иранскими ресурсами и не боялся поражения.

"Мы, пожалуй, не сразу поняли, что он был, по сути, богатым, реакционным, феодально настроенным персом, вдохновленным фанатичной ненавистью к англичанам и желанием изгнать их и их произведения из страны, чего бы это ни стоило", – писал в своих мемуарах государственный секретарь Дин Ачесон.

Моссадег – выходец из древней культуры, пропитанной фатализмом, поэзией и верой в то, что большинство проблем никогда не будет решено, потому что в жизни людей царит несправедливость. Совсем другая культура сформировала братьев Даллес. Они росли в то время, когда их страна стремилась к процветанию и мировому могуществу. Как и многие американцы их поколения, они были безгранично оптимистичны и уверены в себе. Они верили, что их страна уникально благословенна, что Бог желает, чтобы она оказывала влияние на весь мир, и что хорошие люди будут приветствовать это влияние, потому что оно праведно, благожелательно и цивилизующе.

Братья Даллес были переговорщиками и заключали сделки; Моссадег был утопистом. Американская история учила их, что будущее обязательно будет лучше прошлого; иранская история учила его, что это чепуха. Они верили, что бедные страны могут прогрессировать, только принимая чужаков; он же ненавидел то, что иностранная власть сделала с Ираном.

Моссадег был студентом юридического факультета Невшательского университета в Швейцарии, когда летом 1919 г. Великобритания объявила, что навязала беспутной иранской монархии одностороннее "соглашение", согласно которому она возьмет под свой контроль армию, казну и транспортную систему Ирана. Это вызвало у него пароксизм возмущения. "Он общался и переписывался с другими видными иранцами в Европе, публиковал листовки и писал в Лигу Наций, протестуя против соглашения", – пишет один из биографов. "Он даже отправился в Берн с единственной целью – изготовить резиновую печать для Комитета сопротивления наций, от имени которого были выпущены антисогласительные заявления".

Вот почва для манящей исторической фантазии. Осенью 1919 г. молодой Моссадег находился в Берне, реализуя свой антиколониальный пыл. Там же находился и еще более молодой Аллен Даллес, который завершал свою операцию по шпионажу в пользу Первой мировой войны и готовился к отъезду на Парижскую мирную конференцию. Ни один из них не мог знать о существовании другого. Невозможно узнать, пересекались ли они когда-нибудь – скажем, Моссадег платил за резиновый штамп, пока Аллен проходил мимо витрины магазина, – но дух случайности желал бы этого.

Моссадег не переставал мучиться от вынужденного подчинения своей страны иностранной власти. После Второй мировой войны он стал лидером националистов в парламенте. Наибольшую известность ему принесло осуждение британской собственности на нефтяную промышленность страны, но в 1950 г. он нашел другой дерзкий иностранный проект, против которого можно было выступить: семилетний план развития, разработанный Алленом для компании Overseas Consultants Inc. Он и другие националисты осудили этот план как продажность иностранным воротилам.

Даже в США некоторые сомневались в проекте OCI. Дин Ачесон, занимавший пост госсекретаря в момент объявления о проекте, назвал его "грандиозным планом, не под силу иранскому правительству". Тем не менее компания, поддерживаемая Sullivan & Cromwell, продолжала работать.

Оппозицию контракту OCI возглавил свободный политический союз Моссадеха – Национальный фронт. Во время обсуждения контракта в парламенте один из депутатов Национального фронта предупредил, что его стоимость "сломает спину будущим поколениям". Другой утверждал, что "Иран не должен слепо следовать советам иностранной державы" и должен доверить свое развитие "не американским советникам, а подготовленным иранским экспертам, обладающим опытом". Эти выступления вызвали патриотический резонанс, и в декабре 1950 г. парламент, отказавшись выделить средства на реализацию проекта, фактически убил его. Так одним махом было ликвидировано гигантское предприятие, на котором Аллен и OCI надеялись заработать большие прибыли и которое стало бы идеальной базой для проецирования американского влияния на весь Иран и Ближний Восток.

Не успев нанести этот тяжелый удар по позициям иностранного капитала в Иране, Моссадег вскоре нанес другой. 28 апреля 1951 г. парламент избрал его премьер-министром. Прежде чем согласиться, он попросил проголосовать за национализацию нефтяной промышленности страны. Голосование было единогласным.

Этот драматический шаг не сулил ничего хорошего другому важнейшему клиенту Аллена – банковской корпорации Дж. Генри Шредера, которая выступала финансовым агентом Англо-иранской нефтяной компании и в совет директоров которой он входил. Это также потрясло Фостера, который в то время занимался поиском бизнеса в Иране для другого клиента Sullivan & Cromwell – Chase Manhattan Bank. Кроме того, это была лобовая атака на структуру нефтяной промышленности, с которой фирма была тесно связана на протяжении десятилетий и которая стала основой мировой экономики.

Противодействие Моссадега западным привилегиям сделало его лидером, к которому братья Даллес относились с инстинктивным недоверием. Недоверие переросло во вражду, когда он помог сорвать контракт с OCI. Оно еще более обострилось, когда он национализировал нефтяную промышленность своей страны. Он стал воплощением одного из их кошмаров: популиста, который будоражит массы, отвергая то, как устроен мир.

Таким образом, Моссадег стал первым монстром, которого братья Даллес решили уничтожить. Его устранение было одной из самых приоритетных задач на 1953 год. За годы работы в компании Sullivan & Cromwell они успели затаить на него злобу. Придя к власти, они стали действовать в соответствии с этим.

* * *

Когда Фостер и Аллен освоились на новых рабочих местах, в вашингтонском обществе проявились резкие различия в характере, разделявшие их с детства. Фостер оставался мрачным и замкнутым. Он редко выходил на улицу по вечерам, предпочитая сидеть дома, работая над речью, читая детективный роман или играя в нарды с Джанет. Единственное его регулярное публичное появление в Вашингтоне – воскресное утро в Национальной пресвитерианской церкви, где он садился на скамью, которую полвека назад занимал "дедушка Фостер". Он был неловким гостем на ужинах, часто неуклюже одетым в некрасивые зеленые костюмы, с отвлекающими привычками, такими как помешивание напитка указательным пальцем и вытягивание ног, чтобы показать участки бледной кожи. Во время одного из ужинов жена заместителя министра военно-морского флота заметила, как он берет со свечи расплавленный воск, сжимает его в шарик и жует.

"Так вот, господин Даллес, я ругаю своих детей за это", – сказала она ему. "Это плохие манеры, и они портят скатерть".

Фостер быстро извинился за свою "ужасную привычку" и позже признал, что дама подарила ему коробку свечей, чтобы смягчить обиду. Социальная грация не была его сильной стороной и на работе. Его уверенность в собственных суждениях была настолько сильна, что он не чувствовал необходимости советоваться со специалистами Госдепартамента и часто обращался с ними грубо. Во время совещаний он беспрестанно рисовал на желтых юридических блокнотах, делая перерывы, чтобы поточить карандаш перочинным ножом. Когда он задумывался, то издавал то, что обозреватель Стюарт Алсоп назвал "небольшими щелкающими звуками, издаваемыми языком". Длительные паузы между предложениями были легендарны.

"Его речь была медленной, – писал после одной из встреч будущий премьер-министр Великобритании Гарольд Макмиллан, – но она легко поспевала за его мыслями".

Аллен был полной противоположностью: жизнерадостный, общительный, яркий представитель дипломатической тусовки. Никто не знал, что он замышляет, но все догадывались о правде, чтобы придать ему атмосферу таинственности. Его трубка создавала дымный ореол, который усиливал таинственность. Приступы подагры иногда вынуждали его пользоваться костылями, но в этом было и приятное преимущество: он был единственным членом окружения президента Эйзенхауэра, которому разрешалось ходить в тапочках в Овальном кабинете.

Их старый друг Генри Люс поместил каждого из братьев на обложку журнала Time в первый год их правления. Аллен был изображен со своей вездесущей трубкой, дым от которой поднимался к фигуре в черном плаще с кинжалом, над заголовком "В древней игре – новые приемы и новая команда". Через несколько месяцев после этого Фостер последовал за ним. Морщинистый и угрюмый, выглядывающий из-под черного хомбурга перед глобусом, окруженным красно-бело-голубыми знаменами, он выглядел достойно того, что описывал Time как свою миссию: "Объединить принципы и факты жизни".

Дружба с Люсом была лишь одной из многих ценностей, помогавших Фостеру и Аллену проецировать свои взгляды на американскую прессу. Фостер создал плотную сеть контактов со СМИ, а когда Аллен стал директором центральной разведки, он пошел еще дальше. Аллен установил негласные контакты с владельцами, издателями и редакторами влиятельных ежедневных газет, журналов и вещательных сетей. Среди его постоянных сотрудников были Уильям Пейли из CBS, Артур Хейс Сульцбергер из New York Times, Альфред Френдли из Washington Post и Джеймс Копли из Copley News Service. Через них, а также через журналистов, которые были ветеранами Управления военной информации – официального органа пропаганды правительства США во время Второй мировой войны, он регулярно подбрасывал материалы о зарубежных странах и их лидерах. По его словам, он мог "снять трубку телефона и отредактировать срочный материал, сделать так, чтобы раздражающий иностранный корреспондент был выдворен с места событий, или нанять таких людей, как шеф берлинского бюро Time и человек Newsweek в Токио". Обозреватель Аллен Друри назвал его "человеком с известной тонкой кожей, который не прочь лишить работы тех газетчиков, которые критикуют его агентство".

Спустя годы стало ясно, что усилия Аллена по воздействию на американскую прессу не были случайными или эпизодическими, а являлись частью многогранного проекта под названием "Операция "Пересмешник". С ее помощью он передавал информацию, в том числе и секретную, журналистам, настроенным на продвижение мировоззрения ЦРУ, среди которых были Джеймс Рестон из New York Times, Бенджамин Брэдли из Newsweek, влиятельные обозреватели Джозеф и Стюарт Алсоп. Оперативники также подбрасывали материалы в более мелкие новостные издания, а затем организовывали их распространение через сети, контролируемые дружественными медиабаронами. Фрэнк Виснер, помогавший курировать Mockingbird, называл его "могучим Вурлитцером" ЦРУ.

Домашняя жизнь оставалась для Аллена такой же сложной, как и для его старшего брата. Темп его романтических приключений замедлился, хотя он продолжал периодически встречаться с Мэри Бэнкрофт, которая настолько сдружилась с Кловером, что в какой-то момент они задумались о совместной работе над иллюстрированной книгой о юнгианской теории сновидений. Он также вновь встретился с графиней Уолли Тосканини Кастельбарко, с которой познакомился, когда она была курьером итальянского сопротивления, и после некоторого периода прохлады Кловер принял и ее.

В то время как Аллен культивировал загадочный, пеленущийся образ, Фостер своими огненно-серебряными проповедями времен "холодной войны" сделал его главной национальной фигурой. В своей первой речи на посту госсекретаря, произнесенной 27 января 1953 г. по национальному телевидению, он с драматизмом раскрыл карту мира, на которой был изображен обширный регион, "от Камчатки, близ Аляски... до Германии в центре Европы... в котором полностью господствуют русские коммунисты". Он предупредил, что население этого региона, насчитывающего восемьсот миллионов человек, "превращается в огромное оружие боевой мощи, опирающееся на промышленное производство и современное вооружение, включающее атомные бомбы".

"У нас есть враги, которые замышляют наше уничтожение", – заключил он. "Любой американец, не осознающий этого факта, подобен солдату, заснувшему на посту".

Независимо от того, была ли это трезвая оценка советской мощи или дикое преувеличение, она одновременно отражала и усиливала чувство страха, которое испытывали многие американцы. Фостер стремился к тому, чтобы ядерная битва казалась реальной, неизбежной возможностью. Он передавал ужасающее мировоззрение. Большинство американцев разделяли его.

* * *

Оказавшись в мире, совершенно оторванном от патологий "холодной войны" и еще более далеком от императивов глобального бизнеса, Мохаммад Моссадег и не подозревал, что у него есть серьезные враги в США. Он был озадачен тем, что Трумэн не встал на его сторону, и когда был избран Эйзенхауэр, он осмелился надеяться на перемены. Первая реакция была обнадеживающей. В январе 1953 г. Моссадег направил Эйзенхауэру послание, в котором просил нового президента помочь иранцам вернуть их "естественные и элементарные права", и Эйзенхауэр пообещал "внимательно и с сочувствием изучить эти взгляды".

Однако еще до вступления Эйзенхауэра в должность члены его новой администрации начали обсуждать с агентами британской Секретной разведывательной службы возможность заговора против Моссадеха. Их собеседником был Кристофер Монтегю Вудхауз, бывший начальник британской разведки в Тегеране, который вскоре после выборов совершил тайную поездку в Вашингтон. В Госдепартаменте и затем в ЦРУ он доказывал, что Моссадег должен быть свергнут не в наказание за захват британской нефтяной компании, а потому, что он стал слишком слаб, чтобы противостоять возможному перевороту, поддерживаемому СССР.

"Когда мы знали, что такое предрассудки, мы тем более играли на этих предрассудках", – писал позднее Вудхауз о своих взаимоотношениях с американскими чиновниками. "Влиятельным союзником был Фрэнк Визнер, занимавший в то время пост директора по операциям [ЦРУ]. Аллен Даллес также был восприимчив. Он оказался проницательным и практичным человеком и очень помог убедить ЦРУ в том, что вместе мы сможем провести эффективную операцию".

Эйзенхауэр вступил в должность президента без того антимоссадеховского пыла, который охватил братьев Даллес. По словам одного из его биографов, Джина Эдварда Смита, он "поначалу не проявил особого интереса" к идее разжигания революции в Иране, но Фостер надавил на него, и "за вечерней выпивкой Айк был склонен согласиться на переворот, если рука Америки не будет заметна".

После того как Фостер убедил президента санкционировать свержение Моссадега, Аллен приступил к его планированию.

"18 февраля 1953 года в Вашингтон прибыл вновь назначенный начальник британской секретной разведывательной службы, – пишет историк разведки Тим Вайнер. Сэр Джон Синклер, мягкий шотландец, известный публике как "Си", а друзьям – как "Синдбад", встретился с Алленом Даллесом и предложил Киму Рузвельту стать полевым командиром для переворота. Британцы дали своему плану прозаическое название "Операция "Бут". Рузвельт предложил более грандиозное название: операция "Аякс", в честь мифического героя Троянской войны (странный выбор, поскольку, по легенде, Аякс сошел с ума, убил стадо овец, приняв их за воинов, и, опомнившись, покончил с собой от стыда)".

Серия ярких депеш от Лоя Хендерсона, американского посла в Тегеране, подогрела энтузиазм Фостера в отношении операции "Аякс", которая, возможно, была названа в честь чистящего средства для дома, а не мучительного грека. Хендерсон сообщал о том, что "железный занавес вот-вот окутает Иран", утверждал, что национализм Моссадеха нравится "только тем, кто симпатизирует Советскому Союзу и международному коммунизму", и призывал проводить политику, которая "лишит Моссадеха власти". Эти сообщения подкрепили то, во что Фостер уже верил, и укрепили его решимость действовать дальше.

Моссадег дал обоим братьям Даллесам множество причин желать его ухода. Оказавшись у власти, каждый из них нашел новую.

Фостер выявил нового врага свободы в мире – нейтрализм. Он определил его как "аморальную и недальновидную" веру в то, что страны могут держаться в стороне от противостояния в холодной войне. Это ставило его в противоречие с такими новыми государственными деятелями, как премьер-министр Индии Джавахарлал Неру, который хотел, чтобы его страна "избегала втягивания в политику власти и не присоединялась к какой-либо группе держав в противовес другой группе", и новый египетский лидер Гамаль Абдель Насер, который считал, что Египту незачем противостоять Советам, поскольку "у нас никогда не было с ними проблем".

Моссадег разделял их точку зрения. Он не стал использовать термин "нейтрализм" для описания своей внешней политики, а придумал другой, который означал то же самое: "отрицательное равновесие". Фостер понимал, что если Моссадег будет процветать, то лидеры других стран могут последовать за ним в сторону нейтрализма. Если же он падет, то нейтрализм покажется менее заманчивым.

Аллен стремился нанести удар по Моссадегу по тем же причинам, что и его брат, плюс одна из собственных: он хотел действовать. Первые два года его работы в ЦРУ были разочаровывающими, поскольку Трумэн не давал разрешения на проведение тех операций, которые он так хотел провести. Теперь же у него был президент, желающий вести тайную войну, и полное командование тем, что позже назовут "невидимым правительством".

"Они могли быть более или менее незаметны в текущих общественных дебатах о внешней политике, но это просто делало их еще более влиятельными", – писал Дэвид Халберстам об Аллене и его окружении. "Они были реальными игроками в реальном мире, в отличие от мира, о котором пишут газеты и дебатирует Конгресс".

Искушение действовать тайно росло: так было проще и менее хлопотно. В этом мире власти и секретности для более авторитетных фигур Вашингтона было особенно комфортно иметь во главе ЦРУ такого человека, как Аллен Даллес. Его работа так легко поддавалась злоупотреблению властью, но он был успокаивающей фигурой.... Он был приветлив, чего не скажешь о его брате Фостере. Более того, ему не хватало догматизма, праведности и жесткой определенности Фостера. Такой доступный, открытый и общительный человек вряд ли мог быть частью мира невидимых людей с фальшивыми именами, работающих в темноте. Напротив, он казался вдумчивым, справедливым, гуманным государственным служащим, который, казалось, давал уверенность в том, что, чем бы ни занимались его подчиненные, это было именно то, что одобрят все члены партии. Он был не только главой закрытого общества, но и его послом в открытом.

Антипатия братьев Даллесов к Моссадегу сама по себе, возможно, не была достаточной для того, чтобы подтолкнуть Соединенные Штаты к крайней мере – свержению Моссадега. Это стало возможным только при совпадении ряда других факторов.

Во-первых, необходимо было одержать публичную "победу" в глобальной борьбе с коммунизмом. Администрация Эйзенхауэра, придя к власти, обязалась вывести Соединенные Штаты из состояния, которое вице-президент Ричард Никсон назвал "колледжем трусливого сдерживания коммунизма Дина Ачесона". Необходимость действовать усилилась после шока, вызванного решением Эйзенхауэра согласиться на перемирие в Корее, которое некоторые расценили как признак слабости. Его отказ помиловать осужденных атомных шпионов Юлиуса и Этель Розенберг, казненных 19 июня 1953 г., ужесточил его имидж, но этого было недостаточно. Ему нужен был быстрый успех. Поскольку Советский Союз, Китай и Восточная Европа исключались как нереальные цели, нужно было найти другую.

Иран имел открытое общество, что означало относительную легкость проведения тайных операций. Он имел протяженную границу с Советским Союзом. Он обладал богатыми запасами нефти, и, как пишет историк Джеймс Билл, "Соединенные Штаты были явно заинтересованы в получении доступа к иранскому нефтяному бизнесу". И хотя Моссадег был далеко не коммунистом, Фостер и Аллен считали его слабым и неустойчивым, этаким иранским Керенским, который не сможет устоять, если коммунисты нанесут ему удар.

"Если в результате национализации в Иране начнутся беспорядки, русские могут вмешаться, захватить нефть, даже развязать третью мировую войну", – предупреждает Лайф. "Назвать Моссадеха фанатиком, может быть, и правильно, но это почти ничего не объясняет. Моссадег – гораздо более сложный персонаж, чем самые загадочные люди, с которыми Западу приходилось иметь дело, включая туманных йогов вроде Неру и не очень туманных комиссаров вроде Иосифа Сталина. Мохаммад Моссадег, с его обмороками, слезами и дикими мечтами, – это вихревой дервиш с высшим образованием и первоклассным умом".