Текст книги "Мертвая линия (ЛП)"

Автор книги: Стелла Римингтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

  – Вот, пожалуйста, – сказал он, протягивая ей кружку и усаживаясь с одной. «Молочный и сладкий».

  – Прямо как я, – легко сказала она. Старая шутка, но она все еще вызывала у него улыбку. Она добавила: «Я, конечно, не жалуюсь, но я беспокоюсь о том, что ты сегодня дома. Мне кажется, у тебя много дел.

  – Не волнуйся.

  – Если вы так быстро прилетели в Вашингтон, а потом они прилетели сюда, это должно быть важно.

  Он терпимо пожал плечами. Она продолжила: «И чтобы Лиз приехала на выходные…»

  Он кивнул. «Да, это занято, но мне нужно писать эти ежегодные конфиденциальные отчеты, и мне легче делать их дома, где меня никто не беспокоит, чем в офисе». Джоанна когда-то работала на службе. Она была секретарем Чарльза. Так они впервые встретились. Но они давно установили условность в отношении его работы – он иногда рассказывал ей, что происходит, но она никогда не стремилась узнать больше. Так всегда хорошо получалось; он никогда не был нескромным, и она никогда не чувствовала себя полностью исключенной.

  – Между прочим, мне нравилась Лиз. Она пристально посмотрела на мужа. 'Очень. Я рад, что встретил ее. Она хотела быть абсолютно ясной об этом; это была одна из вещей, которые она хотела, чтобы он знал на потом.

  Он кивнул и выглядел задумчивым. Затем он сказал: «Ну, в любом случае, американцы были и ушли, слава богу. Думаю, проблема решена».

  С минуту они сидели молча. С реки было слышно только перебранку уток. Чарльз допил кофе и уставился на свою кружку. – Ты помнишь, когда мы купили их? – спросил он, подняв кружку вверх. Он был ярким, с полосой медового цвета по краю, а по бокам были нарисованы синие и красные русалки.

  'Как я мог забыть? Это было в Сан-Джиминьяно, и ребята подумали, что мы сошли с ума – они не поняли, что восемь тысяч лир – это не восемь тысяч фунтов.

  – Тогда они были такими маленькими, – чуть задумчиво сказал Чарльз. «Я волновался, как они справятся с прогулкой, но они меня удивили».

  – Они всегда так делают, – сказала она с прозрачной материнской гордостью.

  «Я думал об этом отпуске на днях, когда я был в Вашингтоне, остановился в отеле – или, может быть, это был мотель; Я никогда точно не уверен в разнице. Моя спальня была огромной; он мог бы вместить всю семью. Я все думал о той ночи возле Сиены, когда мы думали, что никогда не найдем места для ночлега.

  «Сэм беспокоился, что нам придется спать на сеновале. И мы почти сделали.

  – В конце концов мы нашли комнату, – сказал он.

  – Не напоминай мне. Она содрогнулась при воспоминании о четверых из них, зажатых в крошечной комнате на чердаке. Он находился на вершине фермерской «виллы», знавшей лучшие дни.

  «Интересно, на что похожа эта деревня сегодня».

  – Здесь полно туристов, и половина домов принадлежит англичанам.

  – Возможно, – с сожалением признал он. – Тем не менее, было бы неплохо увидеть это снова. Может быть, весной, если тебе станет лучше, мы могли бы подумать о том, чтобы провести там несколько дней. Ты всегда любил Италию. Бьюсь об заклад, мальчики хотели бы пойти с нами.

  Она узнала рвение в его голосе, тон, который он любил использовать, когда думал, что ей больше всего нужно подбодрить. Обычно она соглашалась с оптимистичным притворством, с его решимостью, что любой наполовину наполненный стакан на самом деле наполовину полон. Но она не собиралась соглашаться с ним сегодня, не тогда, когда уже нельзя было отрицать, что стакан почти пуст.

  – Я так не думаю, дорогой, – тихо сказала она. Он посмотрел на нее, удивленный уверенностью ее тона, и она увидела страх в его глазах.

  – Вчера я видела мистера Нирака, – сказала она. Ее консультант.

  – Вы не сказали, что собираетесь, – запротестовал он. – Я бы взял тебя.

  – Я знаю, – сказала она. – Но я вполне способен добраться туда самостоятельно. Особенно, когда у тебя много работы. Настоящую причину она не назвала: она хотела увидеться с консультантом наедине, чтобы услышать правду, не смягчившись настойчивым оптимизмом Чарльза.

  – Так что же сказал старый шарлатан?

  Она потянулась через стол и положила свою руку на его. – Он сказал, что теперь это ненадолго.

  – О, – рефлекторно сказал он, и она увидела, как поникли его плечи, и как он не смотрит ей в глаза.

  Он был сильным, помог ей пережить все эти годы болезни, дразнил ее, дразнил ее, заставлял смеяться, всегда рядом, когда бы она ни поддалась искушению поддаться отчаянию. Теперь она должна была быть сильной ради него.

  – Я хотел, чтобы ты знал, что теперь я тоже знаю. Я хотел чувствовать, что ни один из нас не должен притворяться. С тобой все впорядке?' – мягко спросила она.

  Он кивнул, опустив глаза. Она видела, что он изо всех сил пытается сохранить контроль. Наконец он поднял голову и посмотрел на нее. 'Есть что-нибудь, что вы хотите? Что-нибудь, что я могу вам дать? Возможно, кого-то, кого вы хотели бы увидеть. Твоя сестра?'

  Она усмехнулась. «Рут будет рядом, нравится мне это или нет. Но нет, больше всего мне бы хотелось, чтобы ты был здесь и мальчики. Только семья. Она колебалась. – И если это возможно, я хотел бы быть здесь, дома, когда… это закончится. Я видел достаточно больниц, чтобы хватило на всю жизнь. Она улыбнулась непреднамеренной игре слов.

  – Конечно, – сказал он.

  – Есть еще кое-что. Это связано с… после. Я хочу, чтобы ты пообещал мне, что у тебя будет жизнь. Он выглядел удивленным и, казалось, собирался заговорить, но она опередила его. 'Я серьезно. Я хочу быть уверенным, что ты не упадешь на землю – я знаю тебя, Чарльз. Если есть хоть малейший шанс, ты будешь работать по восемнадцать часов в день и спать в своем жутком клубе. Но это нехорошо. Ты должен пообещать мне, что не сделаешь этого. Мальчикам ты нужен, во-первых, поэтому ты не должен прятаться. Это всегда было для них счастливым домом; Я не хочу, чтобы это закончилось только потому, что меня больше нет. Я хочу, чтобы ты был здесь ради них, Чарльз, и я не хочу, чтобы ты вечно жил один. Вы еще молоды, знаете ли.

  – Вряд ли, – сказал он с хрипом в горле.

  Не испугавшись, она продолжала говорить. «Мне нравится думать, что у тебя останутся счастливые воспоминания о нашем времени вместе и о том, как весело мы провели время. Но жизнь здесь, чтобы жить; если я чему-то и научился из всего этого, так это именно этому. Я не хочу, чтобы ты жил с призраком, Чарльз. Она наклонилась, хотя спина болела так сильно, что ей приходилось бороться, чтобы не вздрогнуть. Глядя ему в глаза, она сказала: „Обещаешь мне это?“

  Теперь он оглянулся на нее, чувствуя, что она нуждается в нем. Она заметила, что его глаза были влажными, и он моргнул раз, затем дважды, пытаясь сдержать слезы. – Все в порядке, – прошептал он наконец, – обещаю.

  Она откинулась назад и слегка вздрогнула. «Мне холодно. Вы не возражаете, если мы сейчас войдем?

  ТРИДЦАТЬ ВОСЕМЬ

  Слава Богу, она наконец ушла. Ему почти удалось удержать женщину на расстоянии, но ее визит очень, очень напугал его. Она ясно дала понять, что что-то знает. Узнала ли МИ-5 то, что ему удавалось хранить в секрете десять лет? Но почему она продолжала спрашивать о сирийской разведке, или это был просто слепой ответ?

  С того дня в Иерусалиме, когда те двое мужчин пришли к нему в гостиничный номер, он жил в страхе, что его разоблачат. Это было задолго до того, как он «вышел» и признал, что он гей. Он тогда еще был женат – на Хоуп, своей девушке из Кембриджа. Она давно ушла; он был один в течение многих лет. У мужчин были его фотографии на кровати с мальчиком, которого он встретил в клубе. Теперь он, конечно, знал, что мальчик работал на них, и все это было подстроено. Это были представители израильской разведки, и они сказали, что, если он не будет сотрудничать, они опубликуют фотографии и позаботятся о том, чтобы он никогда больше не смог работать на Ближнем Востоке. Он бы потерял работу и брак. Сейчас, конечно, такого рода фотографии не имели бы большого значения, но они хорошо зацепили его, и слишком много всего произошло, чтобы он мог оторваться. В то время он работал корреспондентом в Сирии. Израильтяне хотели знать все, особенно личную информацию о высокопоставленных сирийских чиновниках – слабостях, сексуальных наклонностях и тому подобном – без сомнения, чтобы испытать на них то, что они с ним сделали.

  Теперь МИ-5 что-то узнала, но та женщина не сказала того, что им было известно. Если она говорила ему, что сирийцы знали, что он сделал, значит, продолжительность его жизни резко сократилась. Она оставила его взволнованным, больным, но в темноте.

  С тех пор как она ушла, он принял меры предосторожности. Он дважды запер переднюю и заднюю двери, убедился, что окна плотно закрыты и заперты. Он остался дома, не отвечал на звонки и держал шторы задернутыми. Но он не мог так жить вечно, и сегодня утром ему пришлось спуститься с холма в деревню Хэмпстед. Шкаф был пуст, и это не метафора – не осталось даже пачки сухих макарон.

  Не то чтобы он купил много продуктов, потому что решил, что ему придется покинуть свой дом, пока не минует непосредственная опасность. Хотя откуда ему знать, когда можно будет безопасно вернуться? – с тревогой подумал он, медленно идя назад по краю пустоши, усеянной в это утро выгульщиками собак и восточноевропейскими нянями, возившими младенцев в колясках.

  Куда ему идти? Вероятно, можно было бы получить еще одно задание, если бы МИ-5 его не уволила. Ему нужно было что-то, что унесло бы его за границу. Людям из « Санди таймс » понравился его портрет Асада, и они предложили ему дальнейшие назначения – Меркель в Германии занимала первое место в их списке. Но было бы невозможно оставаться в тени, работая над этим, не тогда, когда ему нужно было бы быть в Берлине, назначая встречи с канцлером, беседуя с ее друзьями и коллегами, копаясь в ее прошлом в Восточной Германии. Любой, кто хотел найти его, мог сделать это в течение нескольких дней.

  Но была ли угроза? Рациональная, опытная сторона Марчема изо всех сил пыталась убедить себя, что это не так. В конце концов, он только что прибыл из Сирии, и не было никаких признаков того, что кто-то что-то знал о его тайной деятельности. Если бы они знали, они могли бы убить его там. С ним легко можно было бы разобраться в Дамаске – его нашли мертвым в гостиничном номере, смертельный случай был объявлен уступчивым врачом по приказу властей страны.

  Он еще немного подумал о том, куда ему идти, пока кружным путем шел обратно к своему дому, убеждаясь, что люди позади него на одной улице не те, кого он заметил, когда небрежно обернулся на следующей. Всегда была Ирландия, где у молодого Саймондса, друга-похожего, которого он завел благодаря Алексу Ледингему, по иронии судьбы, был коттедж недалеко от Корка, который, как он всегда говорил, Марчем мог использовать. Если бы он поехал туда на месяц, все могло бы успокоиться. Должен ли он сказать кому-нибудь, куда он направляется? Нет, он просто сказал, что уехал. Он всегда мог проверить электронную почту в интернет-кафе в Корке; он надеялся, что его нельзя будет отследить за этим занятием.

  Но был один человек, которому он не собирался рассказывать о своем уходе, и он содрогнулся от реакции этого человека, если бы сказал. Он называл себя Алеппо, который Маршам знал как один из самых мирных и красивых городов Сирии. Это имя казалось таким неподходящим для этого человека; в нем было что-то безжалостно клиническое, вид контролируемой угрозы, который не казался совсем человеческим.

  На своей улице он никого не увидел, но тем не менее был осторожен, подходя к дому, останавливаясь на мощеной дорожке, как только он прошел через калитку в живой изгороди, ища и прислушиваясь к знакам, что кто-то ждет снаружи. Ничего такого.

  Он осторожно отпер входную дверь, затем с такой же тщательностью дважды запер дверь за собой. Он прошел прямо на кухню и убедился, что заднюю дверь не взломали. Он распаковал свои две сумки с продуктами, вскипятил чайник и заварил себе чашку крепкого чая, который отнес в гостиную. Только когда он со вздохом сел, он увидел мужчину в кресле с подголовником у неиспользованного камина. Это был Алеппо.

  – Боже, ты меня напугал! – воскликнул он, вскакивая на ноги и проливая чай на кофейный столик.

  – Вы поправитесь, – сказал мужчина. Он был одет в черную кожаную куртку, черный пуловер и черные джинсы. Эффект был скорее европейским, чем английским; он мог бы быть лектором в Сорбонне, хотя темные волосы и смуглое лицо в равной степени могли быть ближневосточными так же легко, как и французами.

  – Как вы вошли? – спросил Марчем, его сердце бешено колотилось. Ему хотелось разозлиться на вторжение, но он был слишком напуган, чтобы протестовать.

  «Мне платят за вход», – сказал Алеппо. 'Расслабляться. Сядьте.'

  Марчем сделал, как ему было велено, начиная чувствовать себя узником в собственном доме.

  – Так у вас в последнее время были другие посетители?

  Марчем колебался. Он не хотел ничего говорить о визите Джейн Фальконер, но чувствовал, что будет большой ошибкой быть уличенным во лжи, а Алеппо всегда, казалось, знал больше, чем показывал. – Вообще-то да. Женщина пришла из МИ-5. Она хотела поговорить со мной о моем друге, который умер.

  'Что-нибудь еще?'

  Он колебался доли секунды. – Да, – признал он. «Это было странно. Она хотела знать, имел ли я какие-либо контакты с сирийской разведкой.

  – Сириец? Алеппо резко поднял глаза. 'Что ты ей сказал?'

  – Ничего, – поспешно сказал он. – Ничего важного. Я рассказал ей о профиле, который написал на Асада».

  – А вы рассказали ей, что еще делали в Сирии? Они оба знали, что он имел в виду.

  Теперь в комнате похолодало, и Марчем понял, что его ответ будет иметь решающее значение. Решающее значение для чего? Он не любил думать. – Абсолютно нет, – решительно сказал он.

  Алеппо задумчиво посмотрел на него. – Она ничего не хотела знать о вашей тамошней истории?

  – Я уверен, что она это сделала. Но я отвлек ее. Мой друг Ледингем умер при довольно странных обстоятельствах. Возможно, вы читали об этом в газете. Они называли его «Человек в коробке».

  Он был рад видеть, что глаза Алеппо расширились. Марчем продолжил: «В газетах не было сказано, что это я нашел его тело. Я положил его в коробку.

  «Поэтому, когда эта женщина начала давить на меня по поводу Сирии, я расстроился. Я думаю, она думала, что я сломался. Я сказал ей, что это из-за Ледингема. Я сказал, что мы были близки – любовники, на самом деле. Я сказал ей, что скрывал это. Как и тот факт, что я спрятал его тело.

  – Она проглотила это?

  'Абсолютно. Она больше ничего не спрашивала меня о Сирии. Он внимательно посмотрел на Алеппо. 'Я даю тебе слово.'

  К его огромному облегчению, Алеппо кивнул. «Он мне верит», – подумал Марчем, чувствуя себя почти благодарным. Он чувствовал, что если бы он дал другой ответ, могло произойти что-то ужасное.

  Алеппо сказал: «Эта женщина была в доме раньше. Есть ли что-нибудь, что она могла увидеть, чего не должна была видеть?

  'Нет. Здесь нет ничего секретного.

  Алеппо встал. – Давай просто убедимся, хорошо? Давайте сделаем небольшую экскурсию.

  'Конечно.' Марчем прошел по короткому коридору на кухню, теперь чувствуя себя спокойнее, его тревоги почти рассеялись. Он сказал Алеппо правду, и, похоже, эту правду приняли.

  Марчем прошел в спальню и включил центральный свет. Алеппо остановился в дверях, осматривая комнату. Затем он указал мимо Марчема на маленькую картину с изображением Иисуса на кресте, висевшую на дальней стене. 'Я люблю это. Где вы его нашли?' – спросил он голосом, полным любопытства.

  – Как ни странно, я нашел ее в Дамаске, – начал Марчем, подходя ближе к картине. «С магазином, где я впервые увидел его, связана интересная история», – добавил он, готовясь рассказать Алеппо эту историю – она должна развеселить даже этого угрюмого, смуглого человека. Начав свой рассказ, он не заметил, как Алеппо тихо закрыл дверь спальни.

  ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТЬ

  Звонок раздался как раз в тот момент, когда Лиз вошла в свой кабинет. Та же рука, что держала газету, жонглировала кружкой кофе; другая сжимала ее сумочку, а во рту у нее был служебный пропуск. Ей удалось взять трубку на четвертом звонке.

  – Мисс Карлайл? Это детектив Каллен. Это о Кристофере Марчеме, друге Александра Ледингема, человека, которого нашли в церкви Святого Варнавы.

  «Святой Варнава? О, Человек в коробке, – инстинктивно сказала она. Затем она немного напряглась: должно быть, что-то случилось, если Каллен звонил ей.

  – У меня плохие новости. Кристофера Марчема нашли мертвым.

  Какие? Она была потрясена его простым заявлением. Не прошло и сорока восьми часов, как она видела этого мужчину. 'Где это было?'

  – В его доме в Хэмпстеде.

  'Как он умер? Это был сердечный приступ?

  – Нет, нет, – сказал Каллен, спеша поправить ее. «Это странная вещь. Он задушил себя. Так же, как это сделал Ледингем. Похоже, он тоже занимался аутоэротизмом. Он был привязан к столбикам кровати, и на нем не было никакой одежды. Полицейский кашлянул, чтобы скрыть смущение. Лиз почувствовала, что инспектор Каллен смутно относится к такой практике. Она спросила: «Вы уверены, что это был несчастный случай? Это похоже на совпадение.

  – Ну, я не думаю, что он пытался покончить с собой, если вы это имеете в виду. Есть много более простых способов сделать это. Но нет ничего необычного в том, что люди, занимающиеся подобными вещами, ошибаются. Это сомнительное дело.

  – Я не это имела в виду, – сказала Лиз, заставляя себя сдерживать нетерпение. – Я имел в виду, вы уверены, что никто другой в этом не участвовал?

  – Насколько мы можем быть уверены в настоящее время, хотя мальчики на месте преступления прибудут сегодня утром. Они найдут все, что можно найти. Но не было никаких признаков взлома; дом был заперт, когда пришла уборщица – это она его нашла.

  – Я видел его позавчера, как мы и договаривались. Когда я уезжал, он был в полном порядке».

  Каллен снова закашлялся. – Да, мне нужно взять заявление. Возможно, вы были последним, кто видел его живым. Но мы должны быть в состоянии держать это в секрете, если оно так открыто и закрыто, как я думаю.

  – Когда он был обнаружен?

  Она слышала, как он перелистывал страницы в своем блокноте. – Около четырех часов вчера. Мы еще не получили заключение патологоанатома, но лечащий врач сказал, что он, вероятно, умер менее чем через двадцать четыре часа. Хорошо, что это было в тот день, когда пришла уборщица, а то, может быть, он давно там пролежал. Судя по всему, она новая. Дал ей настоящий шок. Ей интересно, во что она ввязалась.

  Когда Каллен повесил трубку, Лиз села за свой стол, недоумевая, почему умер Крис Марчем. Очередная нелепая авария? Она не поверила ни на минуту. Совпадение было слишком большим, и он сказал ей, что не занимается той же практикой, что и Ледингем.

  Доверься своим костям . Это то, что ее отец всегда говорил об интуиции. И Лиз нутром чувствовала, что это не случайность. Она не могла этого доказать, она это знала, но это просто означало, что убийца Марчема был не только безжалостен, но и умен. Что делало его еще более опасным.

  Возможно, это была ее вина. Ей не следовало настаивать на том интервью. Она не думала ясно. Она была слишком косой. Она должна была предупредить его, а не просто расспрашивать о Сирии. Ну, не было смысла беспокоиться об этом сейчас. Единственное, о чем стоило подумать, так это о том, была ли его смерть связана с сирийским заговором. В конце концов, именно это изначально пробудило ее интерес к этому мужчине. Если все это было частью этого, что должно было произойти дальше?

  Она вспомнила свой первый визит в маленький дом Хэмпстедов, и перед ней возник образ того таинственного садовника. Высокий, худощавый, темноволосый, в тех беспроигрышных туфлях – шлепанцах, которые в последний раз видели исчезающими за дальней стеной сада Марчема.

  В картине было что-то тревожное, почти форма дежа вю – шестое чувство связывало ее с каким-то другим образом, хранящимся в ее голове. Она сидела, размышляя бесплодно, пытаясь поместить лицо в другой контекст. Видела ли она его где-то еще? Могло ли это быть в Эссексе, куда она отправилась, преследуя незаконный бизнес Сами Вешара? Или даже Бауэрбридж, когда она впервые встала с постели и вместе с матерью посетила близлежащие деревенские магазины?

  Нет, она не могла его определить. И вдруг она поняла, почему. Она не видела этого человека в другом месте; она видела его на фотографии . А фотография лежала в конверте в шкафу в углу ее кабинета. Она повернула кодовый замок, чтобы открыть шкаф, и достала конверт, нетерпеливо кладя отпечатки на стол.

  Вот он, сидит рядом с Энди Бокусом, высоко на трибунах Овала. Внезапно столкнулись два разных мира, и имя Дэнни Коллек, которое стало для нее представлять Моссад, присоединилось к образу зловещего человека, шныряющего вокруг дома Марчема.

  Значит, Коллек знал Марчема. Почему? Он управлял им для Моссада? Другого мыслимого объяснения, казалось, не было. В таком случае, почему имени Марчема не было в списке всех агентов, которыми руководил Коллек, здесь, в Лондоне, который предоставил Бокус? А как же Ханна?

  Было слишком много вопросов, на которые она не могла ответить. Но больше всего ее беспокоило то, что, по ее мнению, американцы – Энди Бокус или Майлз Брукхейвен – тоже не могли им ответить. Она была уверена, что Бокус не скрывал от МИ-5; он просто не знал. Он думал, что управляет Дэнни Коллеком, но все выглядело наоборот.

  СОРОК

  «И это все». Майлз Брукхейвен бросил папку на стол Лиз и устало вздохнул.

  Она тоже устала. Они провели все утро, просматривая отчеты о том, что Дэнни Коллек передал Энди Бокусу, и опыт был неназидательным. Это был очень низкопробный материал; не более чем сплетни. Даже Марков, русско-еврейский олигарх, ныне проживающий в Ланкашире рядом со своей недавно приобретенной футбольной командой, не мог сказать о своих товарищах-эмигрантах то, чего еще не знала МИ-5.

  – Ты думаешь о том же, что и я? – со знанием дела сказал Майлз.

  'Наверное.' Лиз указала на файлы. – Там немного.

  «Вообще-то я думал о том, как же я голоден». Он рассмеялся и добавил: «А как насчет тебя?»

  – Да, мне бы не помешал обед. За углом есть хороший магазин сэндвичей. Мы могли бы сидеть на скамейке и смотреть, как река течет».

  – Разве мы не рядом с галереей Тейт?

  – Это недалеко от дороги. Почему?' Она заметила, что Майлз, казалось, всегда был готов с неуместными вопросами и касательными замечаниями.

  «Я давно там не был. Мы не могли бы взять там бутерброд?

  Двадцать минут спустя Лиз и Майлз смотрели на большую картину Фрэнсиса Бэкона, изображавшую гротескно-сатироподобную мужскую фигуру, чье лицо было искажено агонией.

  – Я ничего не знаю о Бэконе, – сказал наконец Майлз. «Я знаю, что он очень одаренный и так далее, и его картины расходятся на миллионы. Но я не могу не задаться вопросом, что он сделал такого, чего не сделал Иероним Босх за столетия до этого.

  Внизу они пропустили официальный ресторан и купили бутерброды в кафе, найдя место, чтобы присесть на ряд табуретов у стены коридора.

  Лиз, небрежно одетая в юбку и блузку, позабавила элегантная куртка Майлза и кремовые льняные брюки. Его пристрастие к официальной одежде восходит к временам, когда он учился в Вестминстерской школе? Все, что ему нужно, это яхтсмен, подумала она, и он хорошо впишется в регату в Хенли.

  – До конференции осталось совсем немного, – сказал Майлз, осторожно поглядывая на свой бутерброд с копченым лососем.

  'Две недели.'

  – Боюсь, я не собираюсь быть здесь из-за этого.

  'Действительно?' – спросила она, пораженная.

  «Я буду на Ближнем Востоке. Частью моей работы является быть в курсе событий и следить за всеми делами, с которыми я сталкиваюсь здесь, в Лондоне. Я буду в Дамаске. Что я могу для вас сделать?

  – Мне было бы интересно узнать, что вы можете узнать о пребывании Марчема там.

  – О, – сказал он, – я имел в виду что-то личное . Скажем, дамасский шелк из Старого города.

  Лиз внутренне вздохнула. Ей нравился Майлз, но, попытавшись вытянуть из нее информацию об Оке, собирается ли он теперь делать романтические предложения? Это было лестно, и она была не против его интереса к ней, но ей хотелось, чтобы он выбрал более удачное время.

  «Кроме того, мне не помешал бы перерыв от Энди Бокуса». Он поморщился.

  Лиз посмотрела на него, и он ответил ей взглядом. 'Это плохо?' – сказала она легко, заинтригованно, но не желая давить. Майлз никогда не казался ей жалующимся человеком.

  Он пожал плечами, затем сложил бумажную салфетку и положил ее на тарелку. «Один из мифов об Америке состоит в том, что это бесклассовое общество. У Бокуса чертовски много денег на больших плечах.

  'Действительно? Чего он болтает? Она не собиралась делать вид, что понимает социальные сложности американского общества.

  «Половину времени кажется, что это я. Дело не в том, что я великий. Я не это имею в виду. Это больше связано с образованием. Бокус любит называть меня Айви.

  – Айви? подумала Лиз. Она была удивлена. В Майлзе не было мужественной чванливости своего босса, но в нем не было ничего женственного. Она пропустила трюк?

  Должно быть, она выглядела озадаченной, потому что Майлз объяснил. – Как в «Лиге плюща». Ему нравится думать, что я должен быть каким-то утонченным снобом, потому что я учился в Йеле, а он учился в государственном университете.

  – Разве это не устарело?

  'Конечно, это является. Хотя я полагаю, что Бокус помнит те дни, когда половина персонала училась в Йельском университете. Немного похоже на ваши услуги и Оксбридж, я полагаю.

  – Здесь все изменилось давным-давно, – сказала Лиз. И это хорошо, подумала она про себя.

  – И Энди чувствует себя особенно обидчивым с тех пор, как Тайрус Оукс рассказал мне о Коллеке.

  – Он, должно быть, немного смущен тем, что мы его поймали. Хотя в тот день мы наблюдали за Коллеком по чистой случайности.

  'Ты можешь сказать это снова. Энди попался со спущенными штанами. Майлз сделал осторожный глоток кофе с задумчивым видом. – Дело в том, что я никогда не понимал, в чем заключается эта угроза конференции. Эти двое мужчин, Вешара и Марчем, не кажутся мне людьми, способными сделать что-то значительное. Бизнесмен и журналист.

  – Хотя оба были связаны с Моссадом. Лиз уже проинформировала Майлза о признании Вешары в том, что он сообщил израильтянам о ракетных позициях. Теперь она объяснила связи Марчема с Коллеком – как она только с опозданием поняла, что израильтянин на фотографии наблюдения был тем же человеком, которого она видела взбирающимся на садовую ограду Марчема.

  – Итак, они оба собрали информацию для израильтян, – сказал Майлз, когда она закончила. – Но я не могу представить, чтобы кто-то из них действительно предпринимал какие-либо действия. И их связи с Моссадом не объясняют, почему они пытаются сорвать мирную конференцию. Конечно, они не будут делать этого от имени Израиля. Нет причин думать, что израильтяне хотят сорвать это дело? Почему они должны? Они часть этого.

  'Ищи меня. Я тоже этого не вижу, – призналась Лиз.

  «Знаете, когда нам сообщили об этой угрозе, мы понятия не имели, откуда эта информация. Фейн нам не сказал, – пожаловался он. – Он всегда такой застегнутый?

  – Довольно много, – сказала Лиз. «Надо знать , написано у него на сердце».

  Букхейвен вздохнул. – Это вызывает проблемы, поверь мне.

  «Можно повторить это еще раз», – подумала Лиз, прекрасно осознавая недостатки вечной скрытности Фейна. Что-то, что только что сказал Брукхейвен, беспокоило ее, но она не была уверена, что именно. Поэтому она отложила эту часть разговора на задний план, пообещав себе вернуться к ней, когда останется одна.

  – Что вы знаете о Коллеке? – небрежно сказала Лиз. Она не хотела казаться слишком заинтересованной в этом человеке или намекать, что за ним все еще наблюдает А4.

  'Немного. И у меня нет ни снежного кома шансов, что я когда-нибудь встречусь с ним.

  – Бокус хочет его себе?

  – Да, хотя, справедливости ради, это действительно из-за Коллека – секретность была по его настоянию не меньше, чем по нашему. Не то чтобы я мог винить его. Я бы не хотел оказаться на его месте, если бы «Моссад» узнал, что он разговаривал с нами».

  – Меня интересуют его мотивы, – сказала Лиз, вспомнив слова Бокуса на их встрече с Оуксом и Уэтерби – что Коллек считает, что только Америка может установить мир на Ближнем Востоке, и поэтому ему нужно знать, что думает Израиль. Но было трудно понять, как Коллек делал это на практике. Обрывки разведывательных данных, которые она просматривала вместе с Майлзом все утро, не окажут существенной помощи ни одной стране, пытающейся найти решение ближневосточного кризиса.

  Майлз, казалось, прочитал ее мысли, потому что сказал: – Может быть, у него просто раздутое чувство собственной значимости. Бог свидетель, ничто из того, что мы с вами читали, не оправдывает все это засекреченное дело. Он мог быть просто еще одним эгоистом; их достаточно в этом бизнесе.

  Он посмотрел на свои часы. – Мне пора. Они поставили подносы на место и оставили Тейт у бокового входа.

  – Как долго ты будешь отсутствовать? – спросила Лиз, когда они дошли до угла с набережной.

  – Десять дней или около того. Но я поеду только на следующей неделе.

  Она кивнула. «Может быть, стоит зайти на базу, прежде чем уйти».

  – Может быть, ты хочешь как-нибудь поужинать? он спросил.

  Майлз выглядел немного неуклюжим, больше похожим на подростка, чем на восходящую звезду ЦРУ. В нем было что-то мальчишеское, подумала Лиз. В каком-то смысле это было привлекательно, гораздо предпочтительнее дерзости светского человека Бруно Маккея. И все же Майлз снова смешивал бизнес и удовольствие, что Лиз смущало. Она хотела, чтобы он этого не сделал.

  Поэтому она сказала: «Я немного занята до окончания конференции». Майлз не смог сдержать разочарованного взгляда, поэтому она добавила более живо: – Давай встретимся, когда ты вернешься из Дамаска. Позвони мне домой.

  Лиз повернулась и пошла вдоль реки к Дому Темзы, думая об их разговоре. Ее внимание привлекала деловая сторона дела. Причастность Моссада ко всему этому продолжала озадачивать ее: снова и снова эта связь возвращалась к одному человеку, Дэнни Коллеку.

  Она задавалась вопросом, как узнать о нем больше. «Я посажу на него Пегги Кинсолвинг, – подумала она, – она выкопает все, что можно найти». И я должен снова связаться с Софи Марголис и узнать, общалась ли недавно Ханна с Коллеком.